А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– Не смотри так мрачно, – шептала ей Гвен, пока продавщица заворачивала платье. – Оно стоит этих денег. К тому же тебе давно пора было купить себе что-нибудь приличное.
У Одры не было никаких сомнений, что это платье – самая красивая вещь, принадлежавшая ей в течение всех лет, прошедших со времени ее детства. И тут в памяти ее ясно всплыла давняя поездка в Харрогит за покупками с мамой и дядей Питером. Это было в 1919 году, сразу же после того, как он вернулся с большой войны. Ей было двенадцать лет, и он купил ей розовое выходное платье, заворожившее ее так же, как и это синее муслиновое.
Когда они вышли из магазина, Одра рассказала Гвен о той поездке и о красивом розовом платье и еще кое-что о своей прошлой жизни. Гвен, сгорая от любопытства, задавала массу вопросов, и Одра, замкнутая от природы, отвечала на них, не желая обидеть Гвен своей скрытностью. Позднее, взявшись за руки, они не спеша прогулялись по Стрею – полоске общественной земли, заросшей травой и цветами, образовавшими естественный яркий ковер под тенистыми деревьями. А потом, по настоянию Гвен, зашли в кафе «Бетти» – роскошную кондитерскую на площади, выходящую окнами на Стрей, – и Гвен щедро расплатилась за них обеих, так как Одра истратила всю свою наличность. Кроме того, Гвен одолжила Одре деньги на обратный билет до Рипона, как и обещала, когда та колебалась в магазине «Мадам Стелла». И Одра еще раз подумала, как ей повезло, что у нее есть такая подруга, как Гвен.
Уже в самом конце поездки, по пути к автобусной остановке, они прошли мимо «Аркадии», где каждый вечер в зале «Палм-Корт» устраивался чай с танцами. Туда все стремились попасть: это было самое модное заведение в городе; здесь в «Палм-Корте» местные щеголи танцевали фокстроты и танго под музыку Стена Стентона и его «Синкопированных бродяг».
Подруги тоже мечтали попасть в «Палм-Корт», и Гвен, научившаяся танцевать чарльстон у своего брата, обучала ему Одру в свободное от работы время. Одра была удивлена и взволнована, когда Гвен объявила, что приглашает ее на танцевальный вечер в «Палм-Корт» в день ее рождения. «Я хочу доставить тебе удовольствие. Это будет моим подарком, – сказала Гвен, радостно улыбаясь. – Ты наденешь свое новое платье, и все будут тобой восхищаться». Возвращаясь на автобусе в Рипон, девушки были переполнены радостным волнением и ожиданием чего-то необычного, и с тех пор считали дни до волшебного праздника.
Но поездка в Харрогит так и не состоялась. А с ней не состоялся и танцевальный вечер в зале «Палм-Корт». И некому было восхищаться ни ею, ни ее новым платьем. Одра вздохнула. Только что она решила надеть его просто для себя, но пойти в нем ей было решительно некуда. И она передумала.
Одру никак нельзя было обвинить в непрактичности – глупо было надевать такое платье с риском порвать, помять или испачкать. Намного разумнее было бы поберечь его для другого торжественного случая, подумала она. А такой случай непременно представится, раз у нее есть такая подруга, как Гвен. Возможно, они пойдут на церковный праздник в августе, а в сентябре у Гвен будет день рождения. И они его отпразднуют. Да, что-то обязательно произойдет, уверяла себя Одра, и присущий ей оптимизм, как всегда, возобладал.
Природа наделила Одру легким и веселым характером, и именно эти свойства в сочетании с сильной волей и умом всегда приходили ей на помощь. Они позволяли находить самый лучший способ решения всех ее проблем. Она никогда не давала неприятностям надолго брать верх над собой и старалась выйти из затруднительного положения с наименьшими потерями. А если это оказывалось невозможным, то не растравляла себе душу попусту.
Заставив себя подняться, Одра взяла с постели синее платье и повесила его в платяной шкаф в углу комнаты.
Скинув полосатую сине-белую униформу медицинской сестры и также убрав ее, она взглянула на висевшую в шкафу одежду, раздумывая, что бы надеть для прогулки за город.
Хотя гардероб Одры был невелик, вся одежда была хорошего качества и, благодаря ее аккуратности, в безупречном состоянии. Из соображений экономии летние платья Одра шила сама. По большей части они были темной расцветки. Одра знала, что они практичнее, чем светлые. Она остановилась на темно-синем хлопчатобумажном платье со спущенной талией и матросским воротником с белой отделкой. Достав его, она нашла черные кожаные туфли на низком каблуке и начала одеваться.
Внезапно Одра подумала о Гвен. «Какая же я эгоистка, – осудила она себя. – Я озабочена своим днем рождения в то время, как Гвен должна ухаживать за больной матерью». Надо было бы съездить в Хорсфорт и помочь Гвен, но поездка заняла бы слишком много времени, а в ее распоряжении было только полдня. Бедняжка Гвен, должно быть, сбилась с ног, не говоря уже о том, как она волнуется, подумала Одра. Но, прилаживая к платью воротник и поворачиваясь перед маленьким зеркалом, стоящим на комоде, она вспомнила, что отец Гвен – доктор, а брат Чарли студент-медик университета в Лидсе, и лицо ее прояснилось. Миссис Торнтон находилась в хороших руках. Наверняка она скоро поправится, и Гвен вернется в больницу.
Выйдя из комнаты и быстро шагая по коридору, Одра подумала, как сильно она привязалась к своей подруге. С тех пор как год назад Гвен начала работать в больнице, жизнь Одры изменилась к лучшему и стала почти сносной. До тех пор ни одна из сестер не делала попыток подружиться с ней. Одра знала, что причина тому – ее происхождение, манеры и речь, выдававшие хорошее воспитание.
Сестры считали ее заносчивой и неприступной. Но это было неправдой. Держаться на расстоянии заставляла Одру ее застенчивость, она же мешала ей сделать первый шаг.
Интуитивно поняв это, жизнерадостная, веселая и общительная Гвен не придала значения замкнутости Одры. Выбрав ее себе в подруги, она проявила настойчивость и быстро разрушила защитную стену, воздвигнутую Одрой вокруг себя. Через неделю после знакомства они стали неразлучны.
«Не знаю, что бы я делала без Гвен, – думала Одра, захлопывая за собой дверь больницы. – Она единственный близкий мне человек на всем белом свете».
2
У Одры не было намерения идти в Хай-Клю. Но незаметно для себя она оказалась вблизи него.
Выйдя из больницы, Одра не знала толком куда пойдет. Она направилась по дороге, которая вела в Шероу и Копт-Хьюик – предместья Рипона.
Никакой особой надобности идти туда у нее не было – просто это были прелестные деревушки, и дорога к ним была живописной, а открывающийся взгляду пейзаж – необычайно красивым в это время года.
Добравшись до Копт-Хьюика, Одра медленно пошла по главной мощеной улице, удивляясь тому, каким ладным выглядело все вокруг в этот жаркий июньский день. В ухоженных палисадниках, разбитых перед аккуратными коттеджами, яркими красками пестрели настурции, ноготки и георгины; на вымытых до блеска окнах висели белые кружевные занавески; каждое крыльцо было свежевымыто, а ступеньки отдраены пемзой.
Находившаяся впереди гостиница «Блэкамур» тоже выглядела нарядной. Ее белые стены и черные ставни были недавно выкрашены, а вывеска над парадной дверью умело подновлена несколькими яркими мазками из чьей-то коробки с красками.
Одра помедлила у бара «Блэкамур», стоящего на пересечении дорог, раздумывая, пойти ли ей по главной дороге, ведущей в Борабридж, или по проселочной, идущей в Ньюби-Холл и Скелтон. Она предпочла последнюю, но не пошла по ней до конца, а свернула посередине направо, выбрав узкую тропинку, проложенную между двух каменных стен.
Сделав несколько шагов по тропинке, она остановилась, вдруг осознав, куда именно несли ее ноги. Она решила повернуть назад, но поняла, что не может этого сделать.
Хай-Клю притягивал ее, как мощный магнит.
При каждом шаге Одра Кентон говорила себе, что делает ошибку, подвергая себя душевной боли, особенно сегодня, в такой день, и тем не менее продолжала идти, почти против воли.
Когда она дошла до конца длинной извилистой тропинки, ей уже было все равно: глупо она себя ведет или нет. Она лишь испытывала непреодолимое желание увидеть место, которое было ей дороже всех других мест на свете. Она так долго здесь не была.
Одра вскарабкалась на выступ в стене, спрыгнула на большой луг и побежала через высокую траву. От легкого ветерка по траве пробежала рябь, и она колыхнулась, как волнующееся зеленое море. Путь ей преградили две лениво и тяжело двигавшиеся коровы; она увернулась от них, продолжая свой бег. Ее длинные волосы развевались, а юное лицо напряглось от ожидания.
Одра пробежала без остановки до самого конца луга, где рос огромный платан. Там она пригнулась и встала под раскидистыми ветвями, которые образовали зеленый навес, загораживающий небо. Она припала всем телом к дереву, прижалась лицом к его стволу и закрыла глаза. От быстрого бега она выбилась из сил и тяжело дышала.
Но уже через несколько мгновений дыхание ее выровнялось. Она медленно провела рукой по дереву, почувствовав под своими пальцами шероховатую поверхность коры, и улыбнулась. Это было ее дерево. Ее место.
В своих мыслях она называла его «местом памяти». Именно таким оно и было – здесь она вспоминала о них, здесь возвращалась в свое прошлое, воскрешала в душе счастливые и радостные дни, которых когда-то было так много, а теперь не стало совсем.
Они часто приходили сюда все вместе. Ее мать. Ее братья – Федерик и Уильям. И дядя Питер. И когда она возвращалась к дереву, они были как бы снова с ней, и ее горе на время отступало.
Одра открыла глаза, поначалу плохо различая окружающее в прохладной зеленой тени платана, затем вышла из-под его ветвей. Обогнув дерево, она остановилась на краю небольшого, всего в нескольких футов высотой склона, спускающегося прямо перед ней к берегу Юра. Подняв голову, она посмотрела на противоположный берег неширокой быстрой реки, на поросшую лесом долину. Там он и был, уютно расположившийся между деревьями на дне естественной лощины… Хай-Клю.
Небольшой красивый старый замок, где она родилась ровно девятнадцать лет назад. Замок, в котором она выросла и прожила лучшую часть своей жизни. Замок, который еще пять лет тому назад был ее отчим домом.
Она любовалась им, как всегда, пораженная его благородной простотой, которая, как она считала, делала его столь притягательно прекрасным.
Вытянутый в длину и невысокий Хай-Клю был построен в восемнадцатом веке; точная симметрия придавала ему изящества. Он был сооружен из местного серого камня, и его многочисленные окна, переплеты которых были окрашены свинцовым суриком, блестели, отбрасывая блики в ярком солнечном свете. Окна выходили на террасу, построенную из того же камня. Терраса окружала дом по всему периметру, прерываясь посередине длинным маршем ступеней, спускающихся через лужайки к самой реке. Под террасой были разбиты широкие зеленые газоны, на которых, выделяясь на фоне темного камня и зеленой травы, яркими пятнами пестрели разнообразные цветы и кустарник.
Но больше всего бросалась в глаза завораживающая живокость, росшая в большом изобилии в конце лужаек у реки. Она покрывала землю ковром, переливающимся множеством голубых и синих тонов, так, что дух захватывало. Ярко-синий плавно переходил в голубовато-зеленый, такой нежный, что казался почти белым, а он, в свою очередь, уступал место васильковому, затем – сочному сине-лиловому, соседствующему с лавандовым и фиолетовым тонами белладонны.
Живокость – это цветы ее матери, так заботливо посеянные и с такой любовью выращиваемые в течение многих лет. Сердце Одры сжалось от горького и в то же время светлого чувства боли и радости. Ах, как ей хотелось снова очутиться в этом саду. Казалось, так просто перебраться на другую сторону реки. Нужно только пойти вдоль берега по тропинке до проложенных через речку камней. Эти гигантские плоские плиты, отшлифованные бегущей водой и временем, находились в самой мелкой части реки и вели прямо к зарослям кустарника, прилегающего к замку.
Но она не могла пойти в Хай-Клю. Это было бы нарушением границ чужого владения. Теперь там жила другая семья.
Она села на пружинящую траву, подтянула к груди колени, положила на них подбородок и обхватила их руками.
Долго-долго смотрела Одра на Хай-Клю.
Там не было заметно никаких признаков жизни. Замок будто дремал под ярким солнцем и казался необитаемым. Мирной тишиной дышали неподвижные сады. Ни травинка, ни единый листок не шевелился. Ветер стих, и воздух был теплым и напоенным истомой. Не было слышно ни звука, кроме тихого жужжания где-то поблизости, журчания, плеска перекатывающейся через пестрые камни воды Юра, прокладывающего свой путь вниз по долине.
Взгляд Одры стал более сосредоточенным. Он как бы проникал через стены, позволяя ей видеть все, что находилось внутри замка. Она закрыла глаза и отдалась игре воображения, вспоминая, вспоминая…
Она была в доме.
Стояла в холле и видела абрикосового цвета стены, скамью, покрытую потертым зеленым бархатом, и пальму в позеленевшем от времени горшке. В холле царил полумрак и было очень тихо. Некоторое время она прислушивалась к тишине. Затем пошла вперед, и ее шаги по мраморному полу отдавались металлическим звуком. Она стала медленно подниматься по изящно изгибающейся лестнице.
Остановилась на первой площадке. Здесь была ее комната. Она вошла внутрь, закрыла дверь и вздохнула с облегчением.
Ее окружали знакомые стены бледно-зеленого цвета, как всегда напоминающего ей о море, каким оно бывает туманным летним йоркширским утром. Натертый паркетный пол блестел под ногами, как стекло. Подойдя к кровати с пологом на четырех столбиках, она протянула руку и прикоснулась к тюльпанам, вытканным на старом покрывале, и провела пальцами по лепесткам, бывшим когда-то красным, но давно уже вылинявшим до цвета старой ржавчины. В ее наборе красок это называлось жженой охрой. Скользя по паркету, она подошла к окну, взглянула вдаль, на долину Дейлэ, услышала шелест занавесок, раздуваемых ветром. В летнем воздухе стоял запах гвоздик. Она повернула голову, увидела облако розовых лепестков в синей фарфоровой вазе с китайским узором, стоявшей на дубовом комоде. Их аромат улетучился, и вместо него появился другой, более сладкий и дурманящий. В вазе стояли полностью распустившиеся октябрьские розы, желтые, красиво блестящие на синем фоне фарфора. Была уже осень. Время жатвы.
Как хорошо она знала признаки всех времен года в этом доме.
Вот воздух стал прохладнее. В камине потрескивает огонь. Она почувствовала тепло от его пламени на своем лице. Снаружи на стеклах окон трепетали снежинки. Сады казались сделанными из белого замороженного сахара.
Теперь она уже не была одна в доме.
Она услышала смех своей матери и шелест ее шелкового платья, когда та тоже подошла к камину. Красавица Эдит Кентон. Так все здесь ее называли.
Сапфиры горят на ее шее и на прохладных белых руках. Голубое пламя на прозрачной коже. Волосы цвета новеньких золотых монет кажутся медно сияющим ореолом вокруг бледного лица в форме сердца. Теплые и ласковые губы прижимаются к ее юной щеке. Ее окутывает запах гардений и пудры Коти. Тонкая изящная рука берет ее детскую руку и ведет из комнаты.
Фредерик и Уильям поют рождественские песни, спускаясь по лестнице в холл. Шумные любящие братья и преданные сыновья. Дядя Питер стоит позади них у входа в гостиную. Он улыбается ей и приглашает всех в комнату.
Она стоит ошеломленная.
Этой рождественской ночью комната кажется волшебной. В приглушенном золотистом свете ее поблекшая элегантность приобрела удивительную новую красоту. На маленькой крепкой елке горят свечи. Поленья шипят, дым рвется в трубу. Ветки остролиста украшают картины, каминную полку, длинными гирляндами висят на окнах, с хрустальной люстры спускается омела. Бумажные гирлянды в форме перевернутых радуг свисают с потолка. В воздухе возникают пьянящие ароматы. Это запах сосновых шишек, дыма от горящих дров, яичного коктейля, жареного сочного гуся и пекущихся на огне орехов.
Собравшись вокруг камина, они поют рождественские песни, пьют коктейль из маленьких хрустальных чашечек, вынимают из раскалывающейся скорлупы дымящиеся ядрышки орехов. Смех раздается по всему дому.
Три красных войлочных чулка свешиваются с каминной полки. Дети открывают их – она и Фредерик с Уильямом. В ее чулке настоящий клад: апельсин, яблоко, мешочек с орехами и новенький пенни, завернутый в кусочек шелка, сухие духи, грушевое мыло, шелковые ленты для волос, а еще коробка египетских фиников, лавандовая вода и книга стихов, на титульном листе которой маминым ровным почерком написано: «Эдит Кен-тон». Пустяки, которые ничего не стоили, но для нее были дороже всего на свете.
У дома появились сугробы.
Снежная крупа и резкий ветер стучали в окна, провозглашая наступление Нового года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45