Из черных провалов жутко впились в пространство невидящие, отравленные безумием, болью и ненавистью, глаза.Государь ткнул Таню посохом.— Спокаялась ли?Она не ответила.— Не дразни! — снова рассвирипел государь. — Добром обскажи, кому письма воровские везла!Сморщив лоб и сжав кулаки, Таня из всех угасающих сил своих пыталась побороть тяжелый мрак, окутавший ее мозг.— Руси… Туда везла… Руси… Казни!… Всю Русь казни! — выкрикнула она и потеряла сознание. * * * Крижанича и Таню приговорили к казни Крижанич Юрий был отправлен в Тобольск 8 января 1661 года. Вернуться из ссылки он смог только после смерти царя Алексея Михайловича в 1676 году.
.Царь долго даже и слушать не хотел о помиловании, но в конце концов сдался на слезные моления Матвеевой и заменил хорвату смертную казнь ссылкой в студеные земли, а Таню повелел заточить до конца живота в подземелье.На Ртищева так подействовали события последних дней, что он слег в постель и прохворал до осени. Марфа не отходила ни на шаг от больного, с жертвенным терпением выполняла все капризы его. Чтобы сделать приятное постельничему, кружок перенес свои сидения в его усадьбу.Федор, несмотря на слабость, принимал участие во всех спорах, касающихся «приобщения России к еуропейской учености». Но больше всего его интересовало преуспевание заводского дела.Поправившись, он прежде всего отправился на железоплавильный завод.Работа кипела вовсю. Десятки заросших дымом, грязью и копотью людей, не передыхая ни на одно мгновение, метались по двору, подобно развороченному муравейнику.Была суббота. Вместе с церковным благовестом раздался наконец долгожданный свисток, возвещающий конец трудовому дню. Работные торопливо вышли на двор и построились долгою чередою по трое в ряд.У ворот, за столиком, сидела Марфа и двое приказных. На земле, охраняемый стрельцом, стоял сундучок с медными деньгами.Ртищев довольно улыбнулся и поиграл медяками.— А добро, Марфенька, Милославский надумал медью серебро подменить.Работные исподлобья оглядели постельничего и о чем-то горячо зашептались между собой. Один из приказных, прислушавшись, схватил со столика плеть и хлестнул по голове стоящего в первом ряду человека.— Цыц!Федор вырвал из рук приказного плеть.— Не моги забижать!… То на роби иное дело, а после шабаша — не моги!Ободренные заступничеством, работные придвинулись к столику.— Покажи милость, господарь, не вели им медью нас потчевать.Федор, не ожидавший такой просьбы, смущенно отошел за спину стрельца.— Нешто не те же деньги ходячие медь?— Те же, аль не те, не нам разбирать. То дело ваше, начальных людей… А ты выдь-ко на рынок, поглазей, в какой чести на рынке том медь!— Выдь!… — пронеслось по рядам, смешавшимся в одну бурливую толпу. — Выдь! На серебро хлеб продают, а на медь веревки не сдобудешь, чтоб удавиться.Ртищев сунулся к приказному.— Так ли?— Так, Федор Михайлович!Постельничий пришибленно поглядел на жену, ища в ней поддержки, но ничего не дождавшись, растерянно повернулся к толпе.— Я в недуге лежал, по то и не ведаю, что медные деньги словно бы ныне не деньги.— Жрали бы их замест хлеба! —крикнул кто-то, покрывая все голоса.Приказный затрясся от гнева.— Кто дерзит? Выходи!— Ого-го-го-го-го! —заклокотало в ответ. — Сам выдь-ко на нас!Работные напирали к столику. Десятки рук потянулись к сундуку, подбросили его высоко и опрокинули на голову приказному. Сшибленный с ног стрелец упал на Марфу, увлекая ее за собой.— Идем, Марфенька! — взмолился Ртищев, поднимая жену.Марфа отказалась ехать с мужем и, под охраной спекулатарей, пошла к Гамильтон.Федор приказал вознице везти его в Приказ.Из Приказа он отправился домой. На пути его обогнал сильный отряд рейтаров. Постельничий любовным взглядом оглядел всадников и перекрестился.— Токмо бы дал Господь без смертоубийства людишек угомонить.Надевая шапку, он сокрушенно подумал: «До чего же прытки смердушки наши! Ну, никоторой выучки и тонкости европейской… Все бы им смуты смутить». Прерывая его мысли, ухнул залп. За ним другой…У самого дома Ртищева нагнала Марфа.— Якшался со смердами!… Спалили они завод, — перекосила она лицо и впилась ногтями в руку мужа. — Все ты! Ты!… Европеец из капустной квашни.Постельничий выпрыгнул из колымаги.— А не можешь противу Богом данного мужа глас поднимать. Коли так, и в хоромины не пойду!Марфа опомнилась, испуганно поглядела на Федора.— Ты не гневайся, Федор Михайлович. То с кручины я… Противу закона Божьего не иду, и мужа своего почитаю.Сгорбившись, готовый разрыдаться, безвольный и жалкий, поплелся Федор за женой в хоромы. ГЛАВА XIII Никон, опьяненный властью, перестал считаться с законами, касавшимися церковного и монастырского управления, и действовал так, как хотелось ему.Неприступность, ореол царского величия, которым он окружил себя, крайне не нравились даже ближайшим друзьям его, не знавшим в конце концов, какому государю служить: Алексею Михайловичу или патриарху.Время, когда Алексей уезжал из Москвы, было для вельмож самой жестокой порой, полною унижения и издевательств. Бояре, начальники приказов, окольничие, воеводы, вся московская знать долгими часами простаивали без шапок на патриаршем дворе, дожидаясь приема.— Все спуталось нонече, неведомо стало, кто государь, — жаловались они друг другу, с ненавистью поглядывая на покои, — Богом ли помазанный Алексей Михайлович, а либо охвостье мордовское, Никон.Не выдержав унижения, бояре, набравшись наконец смелости, пошли к царице искать защиты против всесильного временщика.Добившись приема, челобитчики распростерлись ниц перед Марьей Ильиничной. Окольничий, князь Петр Волконский, поднял над головой зажатую в два пальца цидулу.— Горе нам, матушка, наша царица, — срывающимся голосом выкрикнул он. — Наступили бо последние дни. Безродные людишки именуются государевым именем!Царица приказала челобитчику встать и, приняв от него бумагу, по слогам прочитала:
От великого государя, святейшего Никона, патриарха Московского и всея Руси, на Вологду, воеводе, князю Ухтомскому. Указал государь — царь и великий князь Алексей Михайлович всея Руси и мы, великий государь…
Боярин Михайло Салтыков, стоявший безмолвно на коленях у порога, схватился за голову.— Вот, вот… Чуяла, матушка — «и мы, великий государь»… Ах, охальник!Марья Ильинична с негодованием швырнула цидулу на стол.— Доподлинно, велико дерзок сей мних!Хованский подполз к государыне и звучно поцеловал соболью опушку на ее платье.— А мы, князь-бояре, нонече те токмо ниже мнихов безродных, но и паче смердов почитаемся у патриарха.— Токмо женкам да девкам и праздник нонче, — подхватил Волконский, — токмо оне во всяко время невозбранно ходят к благословению. Тем нонече время, и челобитные принимает от них патриарх невозбранно, и грехи им отпущает, удалясь от людских очей в опочивальню.Царица, с большим участием выслушав челобитчиков, приказала немедленно вызвать Никона.Патриарх выслал к послам своего келаря.— Волим иметь беседу лик к лику с патриархом, — объявили послы.Узнав о дерзости царицыных людей, Никон сам вышел на крыльцо.— Како рекли? — тонкой сверлящей струей попустил он сквозь зубы и сдвинул брови.— Волю государыни царицы мы со смирением выполняем, — ответили послы с поклоном.И в один голос, едва скрывая злорадную усмешку, передали приказ царицы.Никон выпрямился и поднял к небу руку.— Изыдите и памятуйте: священство превыше царствования!И, повернувшись к двери, ушел в покои. С того дня Марья Ильинична, и ранее недолюбливавшая патриарха за введенные им новшества, окончательно возненавидела его. Она ничего не сказала мужу, а начала действовать исподволь, через своего отца. Милославский, в свою очередь, осторожно, пользуясь каждым случаем, натравливал государя против Никона.Алексей медленно, но неуклонно, поддавался наушничанью, все чаще решал дела по совету врагов Никона и тем, сам того не замечая, освобождался от влияния патриарха и охладевал к нему.Уловив перемену в царе, Никон нарочито перестал с ним встречаться и заперся в своих покоях.— Сам пожалует к нам. Не обойтись ему без мудрости нашей, — уверенно говорил он келарю, — где ему, духом слабому, Россией без нас управлять. А я не пойду, священство превыше царствования… Пущай сам первый пожалует!Слова эти какими-то путями дошли до Милославского. Он тотчас же отправился с доносом к царю, прихватив с собой заодно челобитную духовенства на патриарха.— И не токмо вельможи, священицы и мнихи ропщут на Никона, — едва войдя в терем и приложившись к царевой руке, выпалил Илья Данилович.Алексей взял челобитую у тестя и передал ее дьяку.— Чти!Дьяк перекрестился и, свернув трубочкой губы, начал: «Прежние пошлины с духовенства за рукоположение брать он не велел, токмо новый порядок установил: ставленникам велел привозить отписки от десятников и от поповских старост, где кто в какой десятине живет; за такою отпискою пройдет недели по две и по четыре да харчу станет рубль и два; придет с отпискою к Москве и живет здесь недель по пятнадцать и по тридцать, и становится поповство рублев по пяти и по шести, окромя своего харчу…»
Царь слушал, закрыв глаза и покачиваясь из стороны в сторону.— Эк, над меньшой братией глумится! — сплюнул он, когда дьяк окончил.Милославский изобразил на лице своем величайшее страдание:— И эдакий жестокосердный и недостойный дерзает именем государевым именоваться!Подзадоренный царь засучил рукава.— А и отпишу ж я ему!… Так глаголом письменным зашибу, до века не опамятуется.Усевшись за стол, он принялся строчить гневную цидулу патриарху. * * * На Москву прибыл грузинский царевич Теймураз.Улицы, по которым должен был проехать царевич, запрудили огромные толпы. Окольничий Богдан Матвеевич Хитрово выбился из сил, но продолжал вместе с отрядом батожников усердно размахивать немеющими руками, наделяя палочными ударами всякого, кто осмеливался слишком выдвинуться вперед.Вдруг взгляд Хитрово упал на патриаршего дворянина. «Погоди ужо, Никоново чадо, — сладко зажмурился он, — отменно попотчуешься», — и, улучшив удобное мгновение, ударил дворянина изо всех сил по спине:— А не совалась бы опарушка из корытца!Дворянин взвизгнул и повернулся к окольничему.— Пошто бичуешь? Не простой я, чать, пришел сюда, а с делом.Окольничий притворно удивился и отступил.— А ты кто таков?— То-то ж, кто я таков! — запальчиво ответил обиженный. — А патриарший я человек, да с делом посланный от государя патриарха!Люди, стоявшие подле дворянина, со страхом попятились от него. Еще недавно и сам Хитрово, при упоминании патриаршего имени, струсил бы не меньше любого простолюдина. Но сейчас он хорошо знал, как изменились отношения государя к Никону, и потому, кроме наслаждения от стычки, он не испытывал ничего.— От государя патриарха? — взмахнул он палкой и, крякнув, как дровосек, еще раз ударил дворянина. — А не чванься, самозваного государя холоп!Избитый прорвался сквозь толпу и, извергая потоки проклятий, побежал к патриаршим покоям.Нетерпеливо выслушав печалование, Никон, багровый от оскорбления, ударил по столу кулаком.— Так и молвил «государь самозваный»?— Так и молвил, государь патриарх!— Погоди же, проклятый! * * * Поутру в Кремль пришли три архиерея — послами от Никона.— Разыщи дело, царь-государь, — поклонились они в пояс царю. — Не попусти издевы над людьми святейшего патриарха. Сними невольное прегрешение с души своей и воздай поделом окольничему.Алексей милостиво обошелся с послами, долго беседовал с ними, но ни одним словом не обмолвился о деле, за которым они пришли.Только в самом конце беседы он многозначительно переглянулся с Морозовым и Милославским и, будто между прочим, обронил:— А государили на Руси два государя, да приходились они отцом и сыном друг другу, а нам — дедом да батюшкою. Ныне же един государь царь и великий князь всея Руси мы, Алексей Михайлович!И благодушно улыбнулся архиереям.— Так ли, преосвященные?Послы что-то проворчали в бороды и поспешили уйти. * * * В Успенском соборе, по случаю двунадесятого праздника, должно было состояться торжественное служение.Патриарх, в ожидании государя, нарочито долго оттягивал начало обедни. Он заметно волновался. Маленькие круглые глаза его, так недавно глядевшие на весь мир, как на свою вотчину, потускнели, потеряли могущество и жалко бегали по сторонам, как будто искали защиты и участия. Шаги патриарха стали неровными, неуверенными, негнувшаяся раньше спина жалко, по-стариковски сгорбилась.Время шло, а государь все не приезжал.— Почнем во имя Господне, — чужим, сдавленным голосом объявил наконец священникам и иеромонахам, облаченным в сверкающие ризы, патриарх.В дверях, ведущих в алтарь, показался князь Юрий Ромодановский.— Благослови на вход.— Входи!Ромодановский шагнул к Никону.— Не будет государь нынче во храме. Гневен царское величество на тебя. Сказывает царь, что пишешься ты великим государем, а у нас един великий государь — царь.Никон недоуменно пожал плечами.— А называюсь я великим государем не сам собою, но так восхотел и повелел его царское величество. Свидетельствуют о сем грамоты, писанные его рукой.Не глядя на князя, он разбитой походкой направился к царским вратам.— Благослови, владыко! — раскатисто рявкнул архидиакон.— Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков, — зло процедил патриарх, чувствуя, как странно забилось вдруг сердце и заломило правый висок.Медленно и скучно тянулась обедня. Настроение Никона невольно передавалось духовенству и молящимся. Однако под конец патриарх приободрился и как будто повеселел. Приказав ключарю поставить у выхода сторожей и никого не выпускать из собора, он вышел на амвон и внятно, по слогам, отчеканил:— Ленив я был вас учить! Не стало меня на сие, от лени я окоростовел. И вы, узрев мое к вам неучение, окоростовели от меня.Он умолк, точно сбившийся со знакомой тропинки слепой, испуганно ощупал вздрагивающими пальцами воздух и всем туловищем подался вперед.Сквозь щели царских врат, с затаенным дыханием наблюдали за патриархом монахи.— От сего дни, — крикнул вдруг Никон, задыхаясь, — я больше не патриарх вам! Ежели же помыслю патриархом быть, то буду анафема!…Монахи выбежали из алтаря.— Братие, не попустим!… Кому он убогих нас оставляет?Верные патриарху людишки подхватили вопли монахов и метнулись к амвону.— Кому ты убогих нас оставляешь?… Смилуйся, государь, патриарх!Никон перекрестился и вытер рукавом глаза.— Кому вам Бог даст и пресвятая Богородица изволит, к тому и прибегнете!Он скрылся в алтаре и вскоре вернулся с мешком, в котором было припасено простое монашеское одеяние.— Помилуй!… Не покидай нас, убогих, — стонали молящиеся.Монахи вырвали мешок из рук патриарха.— Не дадим! Негоже святейшему всея Руси государю патриарху в одежды мнихов простых рядиться.Немощно опираясь на жезл, Никон поплелся в ризницу, вернулся в мантии с источниками и в черном клобуке.— Благослови вас Бог, — низко поклонился он и, не слушая увещеваний, направился к выходу. * * * Больше месяца патриарх не выходил из своих покоев, тщетно дожидаясь доброй вести от государя. Но Алексей, подстрекаемый женой и ближними, не хотел и думать о примирении.Поняв, что царь не протянет первым руки, Никон решился на последнюю хитрость — написал Алексею униженную цидулу, в которой просил пожаловать ему келью, освободив от патриаршества.Всю ночь провел Никон без сна. Мысли о том, что сила и слава его так неожиданно рухнули и, может быть, никогда уже не вернутся, истощили его, довели до отчаяния.— Придет! Утресь придет! — упрямо долбил он, чтобы как-нибудь заглушить в себе безрадостные предчувствия. — В собор пожалует и сызнов другом наречет своим.Но слова пусто отдавались в мозгу, не успокаивали. Утром Никон явился в собор в простом монашеском одеянии. В алтаре его дожидался князь Алексей Трубецкой.— Царское величество повелел тебе цидулу вернуть, — подал князь бумагу Никону, — а еще сказывал, чтобы ты патриаршество не оставлял; келий же на патриаршем дворе великое множество.Потемневший Никон, едва сдерживаясь, чтобы не выдать своего жестокого огорчения и разочарования, резко бросил князю в лицо:— Уж я слова своего не переменю, да и дано у меня обетование, чтоб патриархом не быть.И, гордо выпрямившись, пошел из собора через Красную площадь на Ильинку, к подворью построенного им Воскресенского монастыря. ГЛАВА XIV Войны с Польшей, Швецией, Крымом и Турцией не прекращались, пожирали толпы людей, разоряли страну.Все помыслы царя и ближних были обращены не на стремление к заключению мира, а на то, чтобы усилить наемные иноземные войска и обучить русские рати по европейскому образцу.Народ давно уже вместо хлеба питался серединной корой, травами и кореньями. Пустели деревни, села и города. По Руси гуляла голодная смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
.Царь долго даже и слушать не хотел о помиловании, но в конце концов сдался на слезные моления Матвеевой и заменил хорвату смертную казнь ссылкой в студеные земли, а Таню повелел заточить до конца живота в подземелье.На Ртищева так подействовали события последних дней, что он слег в постель и прохворал до осени. Марфа не отходила ни на шаг от больного, с жертвенным терпением выполняла все капризы его. Чтобы сделать приятное постельничему, кружок перенес свои сидения в его усадьбу.Федор, несмотря на слабость, принимал участие во всех спорах, касающихся «приобщения России к еуропейской учености». Но больше всего его интересовало преуспевание заводского дела.Поправившись, он прежде всего отправился на железоплавильный завод.Работа кипела вовсю. Десятки заросших дымом, грязью и копотью людей, не передыхая ни на одно мгновение, метались по двору, подобно развороченному муравейнику.Была суббота. Вместе с церковным благовестом раздался наконец долгожданный свисток, возвещающий конец трудовому дню. Работные торопливо вышли на двор и построились долгою чередою по трое в ряд.У ворот, за столиком, сидела Марфа и двое приказных. На земле, охраняемый стрельцом, стоял сундучок с медными деньгами.Ртищев довольно улыбнулся и поиграл медяками.— А добро, Марфенька, Милославский надумал медью серебро подменить.Работные исподлобья оглядели постельничего и о чем-то горячо зашептались между собой. Один из приказных, прислушавшись, схватил со столика плеть и хлестнул по голове стоящего в первом ряду человека.— Цыц!Федор вырвал из рук приказного плеть.— Не моги забижать!… То на роби иное дело, а после шабаша — не моги!Ободренные заступничеством, работные придвинулись к столику.— Покажи милость, господарь, не вели им медью нас потчевать.Федор, не ожидавший такой просьбы, смущенно отошел за спину стрельца.— Нешто не те же деньги ходячие медь?— Те же, аль не те, не нам разбирать. То дело ваше, начальных людей… А ты выдь-ко на рынок, поглазей, в какой чести на рынке том медь!— Выдь!… — пронеслось по рядам, смешавшимся в одну бурливую толпу. — Выдь! На серебро хлеб продают, а на медь веревки не сдобудешь, чтоб удавиться.Ртищев сунулся к приказному.— Так ли?— Так, Федор Михайлович!Постельничий пришибленно поглядел на жену, ища в ней поддержки, но ничего не дождавшись, растерянно повернулся к толпе.— Я в недуге лежал, по то и не ведаю, что медные деньги словно бы ныне не деньги.— Жрали бы их замест хлеба! —крикнул кто-то, покрывая все голоса.Приказный затрясся от гнева.— Кто дерзит? Выходи!— Ого-го-го-го-го! —заклокотало в ответ. — Сам выдь-ко на нас!Работные напирали к столику. Десятки рук потянулись к сундуку, подбросили его высоко и опрокинули на голову приказному. Сшибленный с ног стрелец упал на Марфу, увлекая ее за собой.— Идем, Марфенька! — взмолился Ртищев, поднимая жену.Марфа отказалась ехать с мужем и, под охраной спекулатарей, пошла к Гамильтон.Федор приказал вознице везти его в Приказ.Из Приказа он отправился домой. На пути его обогнал сильный отряд рейтаров. Постельничий любовным взглядом оглядел всадников и перекрестился.— Токмо бы дал Господь без смертоубийства людишек угомонить.Надевая шапку, он сокрушенно подумал: «До чего же прытки смердушки наши! Ну, никоторой выучки и тонкости европейской… Все бы им смуты смутить». Прерывая его мысли, ухнул залп. За ним другой…У самого дома Ртищева нагнала Марфа.— Якшался со смердами!… Спалили они завод, — перекосила она лицо и впилась ногтями в руку мужа. — Все ты! Ты!… Европеец из капустной квашни.Постельничий выпрыгнул из колымаги.— А не можешь противу Богом данного мужа глас поднимать. Коли так, и в хоромины не пойду!Марфа опомнилась, испуганно поглядела на Федора.— Ты не гневайся, Федор Михайлович. То с кручины я… Противу закона Божьего не иду, и мужа своего почитаю.Сгорбившись, готовый разрыдаться, безвольный и жалкий, поплелся Федор за женой в хоромы. ГЛАВА XIII Никон, опьяненный властью, перестал считаться с законами, касавшимися церковного и монастырского управления, и действовал так, как хотелось ему.Неприступность, ореол царского величия, которым он окружил себя, крайне не нравились даже ближайшим друзьям его, не знавшим в конце концов, какому государю служить: Алексею Михайловичу или патриарху.Время, когда Алексей уезжал из Москвы, было для вельмож самой жестокой порой, полною унижения и издевательств. Бояре, начальники приказов, окольничие, воеводы, вся московская знать долгими часами простаивали без шапок на патриаршем дворе, дожидаясь приема.— Все спуталось нонече, неведомо стало, кто государь, — жаловались они друг другу, с ненавистью поглядывая на покои, — Богом ли помазанный Алексей Михайлович, а либо охвостье мордовское, Никон.Не выдержав унижения, бояре, набравшись наконец смелости, пошли к царице искать защиты против всесильного временщика.Добившись приема, челобитчики распростерлись ниц перед Марьей Ильиничной. Окольничий, князь Петр Волконский, поднял над головой зажатую в два пальца цидулу.— Горе нам, матушка, наша царица, — срывающимся голосом выкрикнул он. — Наступили бо последние дни. Безродные людишки именуются государевым именем!Царица приказала челобитчику встать и, приняв от него бумагу, по слогам прочитала:
От великого государя, святейшего Никона, патриарха Московского и всея Руси, на Вологду, воеводе, князю Ухтомскому. Указал государь — царь и великий князь Алексей Михайлович всея Руси и мы, великий государь…
Боярин Михайло Салтыков, стоявший безмолвно на коленях у порога, схватился за голову.— Вот, вот… Чуяла, матушка — «и мы, великий государь»… Ах, охальник!Марья Ильинична с негодованием швырнула цидулу на стол.— Доподлинно, велико дерзок сей мних!Хованский подполз к государыне и звучно поцеловал соболью опушку на ее платье.— А мы, князь-бояре, нонече те токмо ниже мнихов безродных, но и паче смердов почитаемся у патриарха.— Токмо женкам да девкам и праздник нонче, — подхватил Волконский, — токмо оне во всяко время невозбранно ходят к благословению. Тем нонече время, и челобитные принимает от них патриарх невозбранно, и грехи им отпущает, удалясь от людских очей в опочивальню.Царица, с большим участием выслушав челобитчиков, приказала немедленно вызвать Никона.Патриарх выслал к послам своего келаря.— Волим иметь беседу лик к лику с патриархом, — объявили послы.Узнав о дерзости царицыных людей, Никон сам вышел на крыльцо.— Како рекли? — тонкой сверлящей струей попустил он сквозь зубы и сдвинул брови.— Волю государыни царицы мы со смирением выполняем, — ответили послы с поклоном.И в один голос, едва скрывая злорадную усмешку, передали приказ царицы.Никон выпрямился и поднял к небу руку.— Изыдите и памятуйте: священство превыше царствования!И, повернувшись к двери, ушел в покои. С того дня Марья Ильинична, и ранее недолюбливавшая патриарха за введенные им новшества, окончательно возненавидела его. Она ничего не сказала мужу, а начала действовать исподволь, через своего отца. Милославский, в свою очередь, осторожно, пользуясь каждым случаем, натравливал государя против Никона.Алексей медленно, но неуклонно, поддавался наушничанью, все чаще решал дела по совету врагов Никона и тем, сам того не замечая, освобождался от влияния патриарха и охладевал к нему.Уловив перемену в царе, Никон нарочито перестал с ним встречаться и заперся в своих покоях.— Сам пожалует к нам. Не обойтись ему без мудрости нашей, — уверенно говорил он келарю, — где ему, духом слабому, Россией без нас управлять. А я не пойду, священство превыше царствования… Пущай сам первый пожалует!Слова эти какими-то путями дошли до Милославского. Он тотчас же отправился с доносом к царю, прихватив с собой заодно челобитную духовенства на патриарха.— И не токмо вельможи, священицы и мнихи ропщут на Никона, — едва войдя в терем и приложившись к царевой руке, выпалил Илья Данилович.Алексей взял челобитую у тестя и передал ее дьяку.— Чти!Дьяк перекрестился и, свернув трубочкой губы, начал: «Прежние пошлины с духовенства за рукоположение брать он не велел, токмо новый порядок установил: ставленникам велел привозить отписки от десятников и от поповских старост, где кто в какой десятине живет; за такою отпискою пройдет недели по две и по четыре да харчу станет рубль и два; придет с отпискою к Москве и живет здесь недель по пятнадцать и по тридцать, и становится поповство рублев по пяти и по шести, окромя своего харчу…»
Царь слушал, закрыв глаза и покачиваясь из стороны в сторону.— Эк, над меньшой братией глумится! — сплюнул он, когда дьяк окончил.Милославский изобразил на лице своем величайшее страдание:— И эдакий жестокосердный и недостойный дерзает именем государевым именоваться!Подзадоренный царь засучил рукава.— А и отпишу ж я ему!… Так глаголом письменным зашибу, до века не опамятуется.Усевшись за стол, он принялся строчить гневную цидулу патриарху. * * * На Москву прибыл грузинский царевич Теймураз.Улицы, по которым должен был проехать царевич, запрудили огромные толпы. Окольничий Богдан Матвеевич Хитрово выбился из сил, но продолжал вместе с отрядом батожников усердно размахивать немеющими руками, наделяя палочными ударами всякого, кто осмеливался слишком выдвинуться вперед.Вдруг взгляд Хитрово упал на патриаршего дворянина. «Погоди ужо, Никоново чадо, — сладко зажмурился он, — отменно попотчуешься», — и, улучшив удобное мгновение, ударил дворянина изо всех сил по спине:— А не совалась бы опарушка из корытца!Дворянин взвизгнул и повернулся к окольничему.— Пошто бичуешь? Не простой я, чать, пришел сюда, а с делом.Окольничий притворно удивился и отступил.— А ты кто таков?— То-то ж, кто я таков! — запальчиво ответил обиженный. — А патриарший я человек, да с делом посланный от государя патриарха!Люди, стоявшие подле дворянина, со страхом попятились от него. Еще недавно и сам Хитрово, при упоминании патриаршего имени, струсил бы не меньше любого простолюдина. Но сейчас он хорошо знал, как изменились отношения государя к Никону, и потому, кроме наслаждения от стычки, он не испытывал ничего.— От государя патриарха? — взмахнул он палкой и, крякнув, как дровосек, еще раз ударил дворянина. — А не чванься, самозваного государя холоп!Избитый прорвался сквозь толпу и, извергая потоки проклятий, побежал к патриаршим покоям.Нетерпеливо выслушав печалование, Никон, багровый от оскорбления, ударил по столу кулаком.— Так и молвил «государь самозваный»?— Так и молвил, государь патриарх!— Погоди же, проклятый! * * * Поутру в Кремль пришли три архиерея — послами от Никона.— Разыщи дело, царь-государь, — поклонились они в пояс царю. — Не попусти издевы над людьми святейшего патриарха. Сними невольное прегрешение с души своей и воздай поделом окольничему.Алексей милостиво обошелся с послами, долго беседовал с ними, но ни одним словом не обмолвился о деле, за которым они пришли.Только в самом конце беседы он многозначительно переглянулся с Морозовым и Милославским и, будто между прочим, обронил:— А государили на Руси два государя, да приходились они отцом и сыном друг другу, а нам — дедом да батюшкою. Ныне же един государь царь и великий князь всея Руси мы, Алексей Михайлович!И благодушно улыбнулся архиереям.— Так ли, преосвященные?Послы что-то проворчали в бороды и поспешили уйти. * * * В Успенском соборе, по случаю двунадесятого праздника, должно было состояться торжественное служение.Патриарх, в ожидании государя, нарочито долго оттягивал начало обедни. Он заметно волновался. Маленькие круглые глаза его, так недавно глядевшие на весь мир, как на свою вотчину, потускнели, потеряли могущество и жалко бегали по сторонам, как будто искали защиты и участия. Шаги патриарха стали неровными, неуверенными, негнувшаяся раньше спина жалко, по-стариковски сгорбилась.Время шло, а государь все не приезжал.— Почнем во имя Господне, — чужим, сдавленным голосом объявил наконец священникам и иеромонахам, облаченным в сверкающие ризы, патриарх.В дверях, ведущих в алтарь, показался князь Юрий Ромодановский.— Благослови на вход.— Входи!Ромодановский шагнул к Никону.— Не будет государь нынче во храме. Гневен царское величество на тебя. Сказывает царь, что пишешься ты великим государем, а у нас един великий государь — царь.Никон недоуменно пожал плечами.— А называюсь я великим государем не сам собою, но так восхотел и повелел его царское величество. Свидетельствуют о сем грамоты, писанные его рукой.Не глядя на князя, он разбитой походкой направился к царским вратам.— Благослови, владыко! — раскатисто рявкнул архидиакон.— Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков, — зло процедил патриарх, чувствуя, как странно забилось вдруг сердце и заломило правый висок.Медленно и скучно тянулась обедня. Настроение Никона невольно передавалось духовенству и молящимся. Однако под конец патриарх приободрился и как будто повеселел. Приказав ключарю поставить у выхода сторожей и никого не выпускать из собора, он вышел на амвон и внятно, по слогам, отчеканил:— Ленив я был вас учить! Не стало меня на сие, от лени я окоростовел. И вы, узрев мое к вам неучение, окоростовели от меня.Он умолк, точно сбившийся со знакомой тропинки слепой, испуганно ощупал вздрагивающими пальцами воздух и всем туловищем подался вперед.Сквозь щели царских врат, с затаенным дыханием наблюдали за патриархом монахи.— От сего дни, — крикнул вдруг Никон, задыхаясь, — я больше не патриарх вам! Ежели же помыслю патриархом быть, то буду анафема!…Монахи выбежали из алтаря.— Братие, не попустим!… Кому он убогих нас оставляет?Верные патриарху людишки подхватили вопли монахов и метнулись к амвону.— Кому ты убогих нас оставляешь?… Смилуйся, государь, патриарх!Никон перекрестился и вытер рукавом глаза.— Кому вам Бог даст и пресвятая Богородица изволит, к тому и прибегнете!Он скрылся в алтаре и вскоре вернулся с мешком, в котором было припасено простое монашеское одеяние.— Помилуй!… Не покидай нас, убогих, — стонали молящиеся.Монахи вырвали мешок из рук патриарха.— Не дадим! Негоже святейшему всея Руси государю патриарху в одежды мнихов простых рядиться.Немощно опираясь на жезл, Никон поплелся в ризницу, вернулся в мантии с источниками и в черном клобуке.— Благослови вас Бог, — низко поклонился он и, не слушая увещеваний, направился к выходу. * * * Больше месяца патриарх не выходил из своих покоев, тщетно дожидаясь доброй вести от государя. Но Алексей, подстрекаемый женой и ближними, не хотел и думать о примирении.Поняв, что царь не протянет первым руки, Никон решился на последнюю хитрость — написал Алексею униженную цидулу, в которой просил пожаловать ему келью, освободив от патриаршества.Всю ночь провел Никон без сна. Мысли о том, что сила и слава его так неожиданно рухнули и, может быть, никогда уже не вернутся, истощили его, довели до отчаяния.— Придет! Утресь придет! — упрямо долбил он, чтобы как-нибудь заглушить в себе безрадостные предчувствия. — В собор пожалует и сызнов другом наречет своим.Но слова пусто отдавались в мозгу, не успокаивали. Утром Никон явился в собор в простом монашеском одеянии. В алтаре его дожидался князь Алексей Трубецкой.— Царское величество повелел тебе цидулу вернуть, — подал князь бумагу Никону, — а еще сказывал, чтобы ты патриаршество не оставлял; келий же на патриаршем дворе великое множество.Потемневший Никон, едва сдерживаясь, чтобы не выдать своего жестокого огорчения и разочарования, резко бросил князю в лицо:— Уж я слова своего не переменю, да и дано у меня обетование, чтоб патриархом не быть.И, гордо выпрямившись, пошел из собора через Красную площадь на Ильинку, к подворью построенного им Воскресенского монастыря. ГЛАВА XIV Войны с Польшей, Швецией, Крымом и Турцией не прекращались, пожирали толпы людей, разоряли страну.Все помыслы царя и ближних были обращены не на стремление к заключению мира, а на то, чтобы усилить наемные иноземные войска и обучить русские рати по европейскому образцу.Народ давно уже вместо хлеба питался серединной корой, травами и кореньями. Пустели деревни, села и города. По Руси гуляла голодная смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83