Среди них Таня заметила двух негров. Вдруг стоявший рядом с трапом краснолицый бурский полковник громко закричал, обращаясь к стюарду:
– Зачем вы пустили этих черных обезьян? Ведь в самолете белые!
– У них все документы в порядке, сэр, смущенно, точно оправдываясь, пробормотал стюард.
Маклин сделал вид, что не заметил этого инцидента; он, казалось, весь ушел в беседу с начальником аэропорта.
«Однако, – подумал Степан, – нравы…» Петровы и Потапов стали прощаться с провожающими.
Глава девятая
НА ВОЛОСОК ОТ СМЕРТИ
Сидя в самолете, Степан с интересом следил за развертывавшейся внизу панорамой. Самолет, гудя пропеллерами, несся на юг со скоростью 200 километров в час. Стараясь избежать воздушных ям, пилот держал машину на уровне трех тысяч метров. С такой высоты земля казалась мелко и беспорядочно исчерченной картой, но зато основные плоскости ее рельефа проступали с особенной четкостью. А рельеф этот был очень своеобразен.
Трасса самолета шла долиной Нила. Самой реки почти не было видно, лишь кое-где, на закруглениях и извилинах русла, мгновенно вспыхивали и тут же пропадали яркие блестки воды, горевшие под солнцем. Зато четко виднелась узкая, ярко-зеленая полоса, которая, точно сказочный змей, петляла и изгибалась. Это была полоса растительности нильской долины. Вдоль каждого из берегов Нила бежала такая лента шириной в 15–20 километров, обязанная своим существованием могучему дыханию великой реки.
За зелеными полосами, по обе стороны Нила, раскинулись безжизненные песчаные пустыни, желтые, безбрежные. Слева – Аравийская пустыня, невольно заставлявшая вспомнить миф о Тантале: одним концом упираясь в многоводный Нил, а другим в Красное море, она, казалось, погибала от жажды. С другой стороны Нила на запад тянулась Ливийская пустыня и там, в песчаной бескрайности, сливалась с Сахарой. Не было никакого перехода, никаких полутонов между зеленой лентой растительности и желтым морем песков. Здесь сталкивались лицом к лицу два враждебных мира – мир жизни и мир смерти…
Вдруг за спиной Степана неожиданно прозвучало:
– Вот вам разгадка каналов на Марсе!
Степан обернулся. Сзади него сидел англичанин с худощавым лицом и легкой проседью в волосах. Его серые глаза смотрели из-под нависших бровей строго и немного подозрительно. Казалось, англичанин думает вслух, не ожидая, что кто-нибудь вступит с ним в разговор.
– Картина, что расстилается под нами, – говорил англичанин, – помогает нам понять то, что мы видим в телескопы, когда смотрим на Марс. Марсианские каналы, конечно, не широки, один-два километра в поперечнике, не больше, и мы их, разумеется, не видим. Но по их берегам поднимается, как по берегам Нила, густая растительность. Марсианская растительность простирается, надо думать, на пятнадцать – двадцать километров в сторону от каждого берега. Вот эту полосу шириной в тридцать – сорок километров мы и видим в наши трубы.
– Вы астроном? – спросил Степан.
– О нет! – рассмеялся англичанин. – Моя профессия не имеет ничего общего с небесными светилами. Но астрономия – мое любимое увлечение с молодости.
В самолете вновь воцарилось молчание. Степан взглянул на Таню. Она дремала. Потапов сидел, уткнувшись в свой разговорник, и чуть заметно шевелил губами, видимо заучивая новые слова и фразы. «Ну и настойчивый же парень!» – с уважением подумал Петров и, не найдя себе собеседника, вновь уставился в окно.
Самолет оставлял позади всё новые пространства – города, городки, селения. Фаюм с его древней пирамидой, Бени-Суэйф, Асьют, Люксор… Ныне Люксор – богатый, модный курорт, а в далеком прошлом здесь стояли древние Фивы с колоссом Мемнона, великолепными храмами… Их развалины мелькнули под самолетом, точно разбросанные по полу детские кубики и игрушки. К западу от Нила виднелся оазис Харга, за первым нильским порогом – громадная плотина под Асуаном. С высоты она была похожа на тонкую черточку. Дальше – еще и еще пороги… У порога Вади Хальфа Нил делает громадную петлю сначала на запад, а потом на восток.
Здесь самолет оторвался от долины реки и вплоть до Хартума летел над желтой, бескрайней пустыней.
Молоденький стюард, египтянин, почти мальчик, ловкий и быстрый, как ящерица, разнес пассажирам завтрак.
Его кожа отливала бронзой, а в черных глазах светились веселье и лукавство. По-английски он говорил свободно, но с местным акцентом. На советских пассажиров Гассан – так звали стюарда – смотрел с нескрываемым любопытством и старался им всячески услужить.
За завтраком пассажиры стали знакомиться друг с другом. Первым представился Петровым англичанин, говоривший о каналах на Марсе. Он оказался крупным чиновником министерства колоний, командированным из Лондона в Южную Африку по делам, связанным с военными поставками. Его резиденция была в Кейптауне, но сейчас он прилетел в Каир на несколько дней и теперь возвращался на мыс Доброй Надежды. Узнав, что Петров – советский моряк, сэр Рональд Бингхэм (таково было его имя) подумал: «Было бы слишком много чести для большевиков, если бы, встретив одного из них, я потерял душевное равновесие». И он заставил себя остаться по-прежнему любезным, даже предупредительным.
Впереди, у самой кабины управления, сидел бурский полковник Менц из Южно-Африканского Союза. Это он кричал о «черных обезьянах» на аэродроме в Каире.
Война заставила Менца надеть военный мундир, однако в обычной жизни он был ярким представителем того класса бурских помещиков, которые на всю Африку прославились дикостью, жестокостью и самым оголтелым расизмом.
Соседом Менца оказался Вильсон – южноафриканский «алмазный король» из Иоганнесбурга. Этот чистокровный англичанин по своим взглядам и настроениям мало отличался от бурского полковника. Выходец из мелкочиновничьих кругов, Вильсон сделал бешеную карьеру, но такими средствами, о которых люди не любили говорить к ночи. Сейчас Вильсон возвращался из Каира, где провел одну смелую спекуляцию.
Позади Менца и Вильсона устроились английский генерал Гордон и его адъютант капитан Лесли. Они летели в Кейптаун для переговоров с южноафриканским командованием по различным военным вопросам.
В самой задней части самолета скромно примостились два негра – те самые, появление которых так взорвало на каирском аэродроме полковника Менца. На одном из них отлично сидел европейский костюм. По всему видно было, что этот африканец много лет прожил в городе. Его звали Бенсон. Он служил агентом в английском интендантстве и сейчас был командирован в центральные районы Африки заготовлять сырье для английской армии в Египте.
Второму негру, Киви, было лет двадцать, не больше. Он носил какой-то странный, неведомого покроя, костюм, оставлявший открытыми шею, руки и ноги юноши. Киви был сыном вождя одного из центральноафриканских племен, учился в Каирском университете и ехал домой на каникулы.
Оба африканца чувствовали себя очень стесненно и старались ничем не привлекать к себе внимания белых пассажиров.
Экипаж самолета состоял из пилота-англичанина Симонса – большого, нескладного человека лет тридцати; рыжего костлявого механика Брауна, тоже англичанина, и, наконец, юного стюарда Гассана.
Всего тринадцать человек. Но каким пестрым было это общество! Правда, в обстановке мирного воздушного полета большая часть таившихся в нем противоречий дремала. Однако одно противоречие, расовое, даже сейчас выступало во всей своей безобразной наготе.
Полковник Менц, генерал Гордон и «алмазный король» Вильсон даже не пытались скрыть свою враждебность к черным африканцам. Они непрерывно искали повода подчеркнуть, что присутствие в самолете негров считают для себя оскорбительным.
В глубине души сэр Рональд Бингхэм разделял их чувства. Однако как крупный чиновник колониального ведомства он лучше понимал всю остроту расовой «проблемы» для Британской империи и потому делал вид, что просто не замечает негров.
Что касается пилота Симонса и капитана Лесли, то они, конечно, испытывали к «цветным» и неприязнь и презрение. Однако это была, скорее всего, дань традиции: представители молодого поколения были менее заражены расовыми предрассудками, чем их отцы, они сами не оскорбляли негров, но и не считали нужным как-нибудь отмежеваться от недостойного поведения расистов. Механик Браун в душе осуждал генерала и полковника. Он был левый лейборист и в Англии нередко выступал против национального угнетения колониальных народов. Однако, столкнувшись с разгулом расизма в Африке, он не нашел в себе мужества протестовать. Вот и сейчас Браун сочувствовал двум неграм-пассажирам, но ничем этого не проявлял, делая вид, будто целиком поглощен своими обязанностями.
…После завтрака Степан встал со своего места и, подойдя к двум неграм, протянул им каирскую газету:
– Не хотите ли почитать?
Негры были поражены, почти испуганы. После секундной заминки старший нерешительно взял газету и едва слышно пролепетал:
– Благодарю вас, сэр… Вы очень добры, сэр… Лицо бурского полковника налилось кровью, и он прохрипел сквозь зубы:
– Проклятый большевик!
Вильсон и генерал Гордон онемели от изумления. Остальные внезапно смолкли и насупились.
Вторая половина дня прошла в атмосфере всеобщего напряжения. Пассажиры почти не разговаривали, а вокруг советских людей сразу образовалась пустота, точно они совершили какой-то вызывающий и неприличный поступок.
Первую ночь провели в Хартуме – столице Судана, расположенной у слияния Белого и Голубого Нила. Быстро поужинав, Петровы и Потапов решили немного побродить. Городок был невелик, но хорошо распланирован и богат красивыми зданиями европейского типа. В районе улицы Гордона и набережной Голубого Нила расположились правительственные здания, великолепный дворец английского генерал-губернатора, клубы, спортплощадки, виллы богачей, церкви, отели, мечети, банки, казармы. Везде было много зелени – сады, парки, пальмовые рощи… Дуговые фонари ярко освещали улицы.
Неслышно скользили лимузины, блестевшие лаками всех цветов.
– «Вот так Африка! Ну и Африка!» – вспомнил Степан строчки из сказки Чуковского, которую не раз читал маленькому Ване. – Да чем же, скажите, эта Африка отличается от Европы?
Вдоль по Африке гуляют, Фиги, финики срывают! –
подхватила Таня, и все трое впервые за весь этот тягостный день рассмеялись.
Под самый конец прогулки наши путешественники зашли в книжный магазин и решили купить виды Хартума и окрестностей. Малодой араб-продавец, с большим любопытством смотревший на непривычного типа иностранцев, в конце концов, не выдержал и спросил, из какой страны они приехали.
– Из Советского Союза, – чуть усмехнувшись, ответил Петров.
На лице продавца отразилось изумление, смешанное с недоверием.
– Это правда?.. Вы прибыли из Москвы? – воскликнул он возбужденно.
Араб вдруг взволновался и засуетился. Он стал выкладывать весь свой самый лучший товар, давал подробные объяснения по поводу каждой гравюры или снимка, обещал в случае надобности достать все самое ценное, что имеется в Хартуме. Когда московские гости отобрали все нужное и собрались уходить, продавец вдруг шмыгнул в какой-то темный уголок магазина и принес оттуда небольшую книжку в скромной зеленой обложке. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что никого больше в магазине нет, продавец шепнул, обращаясь к Петрову:
– Это нам запрещено продавать, но для вас я, так и быть, сделаю исключение.
– Эге! – вдруг воскликнул Потапов, смотревший на книжку через плечо Степана. – Да это больше меня касается.
На обложке книжки по-немецки значилось: «Африканские впечатления Рихарда Мюллера». Издана она была в США накануне второй мировой войны.
Потапов перелистал книжку и купил ее. Вернувшись в гостиницу, он углубился в ее страницы. Книга сразу заинтересовала его. Автор, видимо, один из левых немецких эмигрантов, покинувших гитлеровскую Германию, совершил путешествие по Африке и ярко описал то, что видел в пути. Своему произведению он придал эпистолярную форму; книга состояла из «Писем» европейскому другу, якобы посылаемых автором с пути. В дорожных письмах ярко характеризовались страны, города и народы Африки. Глаз у автора был острый, перо красочное, взгляды очень прогрессивные. «Письма» были посвящены Египту, Ливии, Эфиопии и другим африканским странам. Имелось и «письмо» из Судана. Дойдя до него, Потапов воскликнул:
– А ну-ка, что он тут пишет о здешних местах? Степа, Таня, слушайте-ка!
И, быстро пробегая глазами текст, Александр Ильич стал переводить наиболее интересные места.
– «Мой дорогой друг, – писал Рихард Мюллер, – я провел в Хартуме три дня и основательно ознакомился с местной обстановкой как из официальных, так и неофициальных источников, порылся также в хартумской библиотеке. Какая древняя земля этот Судан! Она играла важную роль уже четыре-пять тысяч лет назад…
Тогда она звалась Нубией, и египетские фараоны не раз совершали на нее набеги, вывозя отсюда рабов, слоновую кость, корабельный лес, страусовые перья и многое другое. В Нубию проникали египетская культура, египетский язык, египетская архитектура, В XII веке до нашей эры Нубия была уже крупным государством и триста лет спустя завоевала всю долину Нила, вплоть до Средиземного моря. Нубийцы захватили престол фараонов и стали владыками Египта. Подумать только: все это происходило еще в те времена, когда об нынешней Европе не было и помину!»
Потапов невольно взглянул в темное окно, точно сопоставляя сегодняшние дни Хартума с временами седой древности. Потом он стал переводить дальше.
– «В VI веке нашей эры в Нубию проникло христианство, и в последующие века здесь возникло даже христианское государство Донгола. Когда арабы в VII–IX веках завоевали Египет, они стали проникать и в Нубию, принеся сюда ислам, арабский язык и арабскую культуру. Шли века. Сейчас больше половины суданцев говорят по-арабски, но есть еще многочисленные племена, которые сохранили свой старинный родной язык. В начале XIX века Египет, находившийся тогда под властью Турции, захватил Судан и стал выкачивать из него прежде всего рабов. И в каких размерах! В хартумской библиотеке я наткнулся на материалы, свидетельствующие о том, что, например, в 30-х годах прошлого века из Судана ежегодно вывозилось до двухсот тысяч рабов! Главным рынком, где продавались и покупались люди, являлся Хартум. Позднее в Судан стали проникать европейцы-колонизаторы, особенно англичане – все эти Беккеры, Гордоны, Лептоны. Когда в 1882 году Англия оккупировала Египет, усилился ее нажим и на Судан… будто бы в целях прекращения работорговли! Мне становится смешно и неловко, когда я вспоминаю об этом лицемерии…»
Потапов опять оторвался от книжки и, несколько недоуменно глядя на нее, произнес:
– Интересно знать, кто же авор этих строк? Похоже, что весьма свободомыслящий человек. А имя Рихард Мюллер мне ничего не говорит.
– Очень вероятно, – заметил Степан, – что Рихард Мюллер не настоящее имя автора. Просто, как левому эмигранту из гитлеровской Германии, ему безопаснее было выступать под псевдонимом. Но это неважно… Переводи дальше!
– «Однако на первых порах, – продолжал Потапов, – англичанам не повезло. В 1881 году в Судане появился некий Мухаммед-Ахмет. Он был сыном плотника, получил религиозное образование и отличался выдающимся ораторским талантом. Во время религиозного мусульманского праздника рамадан в 1881 году он был провозглашен „Махди“ – посланником аллаха на земле – и стал во главе мощного национально-освободительного движения суданцев, развивавшегося под религиозным флагом. Программа Махди сводилась к четырем основным пунктам: объединение для борьбы с англичанами и египтянами; освобождение Судана от иностранного господства; восстановление чистоты ислама; отмена обременительных налогов.
Призыв Махди получил громадный отклик. Огонь восстания побежал по стране, как пожар по лесу. Вскоре под знамена Махди собралась многочисленная народная армия. 5 января 1885 года махдисты захватили Омдурман, самый крупный город в Судане. 23 января 1885 года пал оплот английского владычества – Хартум. Он был разрушен, а его защитники, во главе с английским генералом Гордоном, перебиты. Потеря Омдурмана и Хартума заставила английских колонизаторов на время уйти из Судана. Возникло мусульманское государство махдистов, которое просуществовало тринадцать лет.
В той же хартумской библиотеке я нашел кое-какие (правда, весьма скудные) материалы о дальнейшей судьбе этого государства. Судя по всему, дело обстояло так: когда была одержана победа и, казалось, внешняя опасность исчезла, внутри махдистского лагеря вскрылись острые противоречия между знатью и массами. Вдобавок в 1885 году умер сам „Махди“, Мухаммед-Ахмет, пользовавшийся огромным авторитетом и умевший временно примирять противоречивые интересы своих последователей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
– Зачем вы пустили этих черных обезьян? Ведь в самолете белые!
– У них все документы в порядке, сэр, смущенно, точно оправдываясь, пробормотал стюард.
Маклин сделал вид, что не заметил этого инцидента; он, казалось, весь ушел в беседу с начальником аэропорта.
«Однако, – подумал Степан, – нравы…» Петровы и Потапов стали прощаться с провожающими.
Глава девятая
НА ВОЛОСОК ОТ СМЕРТИ
Сидя в самолете, Степан с интересом следил за развертывавшейся внизу панорамой. Самолет, гудя пропеллерами, несся на юг со скоростью 200 километров в час. Стараясь избежать воздушных ям, пилот держал машину на уровне трех тысяч метров. С такой высоты земля казалась мелко и беспорядочно исчерченной картой, но зато основные плоскости ее рельефа проступали с особенной четкостью. А рельеф этот был очень своеобразен.
Трасса самолета шла долиной Нила. Самой реки почти не было видно, лишь кое-где, на закруглениях и извилинах русла, мгновенно вспыхивали и тут же пропадали яркие блестки воды, горевшие под солнцем. Зато четко виднелась узкая, ярко-зеленая полоса, которая, точно сказочный змей, петляла и изгибалась. Это была полоса растительности нильской долины. Вдоль каждого из берегов Нила бежала такая лента шириной в 15–20 километров, обязанная своим существованием могучему дыханию великой реки.
За зелеными полосами, по обе стороны Нила, раскинулись безжизненные песчаные пустыни, желтые, безбрежные. Слева – Аравийская пустыня, невольно заставлявшая вспомнить миф о Тантале: одним концом упираясь в многоводный Нил, а другим в Красное море, она, казалось, погибала от жажды. С другой стороны Нила на запад тянулась Ливийская пустыня и там, в песчаной бескрайности, сливалась с Сахарой. Не было никакого перехода, никаких полутонов между зеленой лентой растительности и желтым морем песков. Здесь сталкивались лицом к лицу два враждебных мира – мир жизни и мир смерти…
Вдруг за спиной Степана неожиданно прозвучало:
– Вот вам разгадка каналов на Марсе!
Степан обернулся. Сзади него сидел англичанин с худощавым лицом и легкой проседью в волосах. Его серые глаза смотрели из-под нависших бровей строго и немного подозрительно. Казалось, англичанин думает вслух, не ожидая, что кто-нибудь вступит с ним в разговор.
– Картина, что расстилается под нами, – говорил англичанин, – помогает нам понять то, что мы видим в телескопы, когда смотрим на Марс. Марсианские каналы, конечно, не широки, один-два километра в поперечнике, не больше, и мы их, разумеется, не видим. Но по их берегам поднимается, как по берегам Нила, густая растительность. Марсианская растительность простирается, надо думать, на пятнадцать – двадцать километров в сторону от каждого берега. Вот эту полосу шириной в тридцать – сорок километров мы и видим в наши трубы.
– Вы астроном? – спросил Степан.
– О нет! – рассмеялся англичанин. – Моя профессия не имеет ничего общего с небесными светилами. Но астрономия – мое любимое увлечение с молодости.
В самолете вновь воцарилось молчание. Степан взглянул на Таню. Она дремала. Потапов сидел, уткнувшись в свой разговорник, и чуть заметно шевелил губами, видимо заучивая новые слова и фразы. «Ну и настойчивый же парень!» – с уважением подумал Петров и, не найдя себе собеседника, вновь уставился в окно.
Самолет оставлял позади всё новые пространства – города, городки, селения. Фаюм с его древней пирамидой, Бени-Суэйф, Асьют, Люксор… Ныне Люксор – богатый, модный курорт, а в далеком прошлом здесь стояли древние Фивы с колоссом Мемнона, великолепными храмами… Их развалины мелькнули под самолетом, точно разбросанные по полу детские кубики и игрушки. К западу от Нила виднелся оазис Харга, за первым нильским порогом – громадная плотина под Асуаном. С высоты она была похожа на тонкую черточку. Дальше – еще и еще пороги… У порога Вади Хальфа Нил делает громадную петлю сначала на запад, а потом на восток.
Здесь самолет оторвался от долины реки и вплоть до Хартума летел над желтой, бескрайней пустыней.
Молоденький стюард, египтянин, почти мальчик, ловкий и быстрый, как ящерица, разнес пассажирам завтрак.
Его кожа отливала бронзой, а в черных глазах светились веселье и лукавство. По-английски он говорил свободно, но с местным акцентом. На советских пассажиров Гассан – так звали стюарда – смотрел с нескрываемым любопытством и старался им всячески услужить.
За завтраком пассажиры стали знакомиться друг с другом. Первым представился Петровым англичанин, говоривший о каналах на Марсе. Он оказался крупным чиновником министерства колоний, командированным из Лондона в Южную Африку по делам, связанным с военными поставками. Его резиденция была в Кейптауне, но сейчас он прилетел в Каир на несколько дней и теперь возвращался на мыс Доброй Надежды. Узнав, что Петров – советский моряк, сэр Рональд Бингхэм (таково было его имя) подумал: «Было бы слишком много чести для большевиков, если бы, встретив одного из них, я потерял душевное равновесие». И он заставил себя остаться по-прежнему любезным, даже предупредительным.
Впереди, у самой кабины управления, сидел бурский полковник Менц из Южно-Африканского Союза. Это он кричал о «черных обезьянах» на аэродроме в Каире.
Война заставила Менца надеть военный мундир, однако в обычной жизни он был ярким представителем того класса бурских помещиков, которые на всю Африку прославились дикостью, жестокостью и самым оголтелым расизмом.
Соседом Менца оказался Вильсон – южноафриканский «алмазный король» из Иоганнесбурга. Этот чистокровный англичанин по своим взглядам и настроениям мало отличался от бурского полковника. Выходец из мелкочиновничьих кругов, Вильсон сделал бешеную карьеру, но такими средствами, о которых люди не любили говорить к ночи. Сейчас Вильсон возвращался из Каира, где провел одну смелую спекуляцию.
Позади Менца и Вильсона устроились английский генерал Гордон и его адъютант капитан Лесли. Они летели в Кейптаун для переговоров с южноафриканским командованием по различным военным вопросам.
В самой задней части самолета скромно примостились два негра – те самые, появление которых так взорвало на каирском аэродроме полковника Менца. На одном из них отлично сидел европейский костюм. По всему видно было, что этот африканец много лет прожил в городе. Его звали Бенсон. Он служил агентом в английском интендантстве и сейчас был командирован в центральные районы Африки заготовлять сырье для английской армии в Египте.
Второму негру, Киви, было лет двадцать, не больше. Он носил какой-то странный, неведомого покроя, костюм, оставлявший открытыми шею, руки и ноги юноши. Киви был сыном вождя одного из центральноафриканских племен, учился в Каирском университете и ехал домой на каникулы.
Оба африканца чувствовали себя очень стесненно и старались ничем не привлекать к себе внимания белых пассажиров.
Экипаж самолета состоял из пилота-англичанина Симонса – большого, нескладного человека лет тридцати; рыжего костлявого механика Брауна, тоже англичанина, и, наконец, юного стюарда Гассана.
Всего тринадцать человек. Но каким пестрым было это общество! Правда, в обстановке мирного воздушного полета большая часть таившихся в нем противоречий дремала. Однако одно противоречие, расовое, даже сейчас выступало во всей своей безобразной наготе.
Полковник Менц, генерал Гордон и «алмазный король» Вильсон даже не пытались скрыть свою враждебность к черным африканцам. Они непрерывно искали повода подчеркнуть, что присутствие в самолете негров считают для себя оскорбительным.
В глубине души сэр Рональд Бингхэм разделял их чувства. Однако как крупный чиновник колониального ведомства он лучше понимал всю остроту расовой «проблемы» для Британской империи и потому делал вид, что просто не замечает негров.
Что касается пилота Симонса и капитана Лесли, то они, конечно, испытывали к «цветным» и неприязнь и презрение. Однако это была, скорее всего, дань традиции: представители молодого поколения были менее заражены расовыми предрассудками, чем их отцы, они сами не оскорбляли негров, но и не считали нужным как-нибудь отмежеваться от недостойного поведения расистов. Механик Браун в душе осуждал генерала и полковника. Он был левый лейборист и в Англии нередко выступал против национального угнетения колониальных народов. Однако, столкнувшись с разгулом расизма в Африке, он не нашел в себе мужества протестовать. Вот и сейчас Браун сочувствовал двум неграм-пассажирам, но ничем этого не проявлял, делая вид, будто целиком поглощен своими обязанностями.
…После завтрака Степан встал со своего места и, подойдя к двум неграм, протянул им каирскую газету:
– Не хотите ли почитать?
Негры были поражены, почти испуганы. После секундной заминки старший нерешительно взял газету и едва слышно пролепетал:
– Благодарю вас, сэр… Вы очень добры, сэр… Лицо бурского полковника налилось кровью, и он прохрипел сквозь зубы:
– Проклятый большевик!
Вильсон и генерал Гордон онемели от изумления. Остальные внезапно смолкли и насупились.
Вторая половина дня прошла в атмосфере всеобщего напряжения. Пассажиры почти не разговаривали, а вокруг советских людей сразу образовалась пустота, точно они совершили какой-то вызывающий и неприличный поступок.
Первую ночь провели в Хартуме – столице Судана, расположенной у слияния Белого и Голубого Нила. Быстро поужинав, Петровы и Потапов решили немного побродить. Городок был невелик, но хорошо распланирован и богат красивыми зданиями европейского типа. В районе улицы Гордона и набережной Голубого Нила расположились правительственные здания, великолепный дворец английского генерал-губернатора, клубы, спортплощадки, виллы богачей, церкви, отели, мечети, банки, казармы. Везде было много зелени – сады, парки, пальмовые рощи… Дуговые фонари ярко освещали улицы.
Неслышно скользили лимузины, блестевшие лаками всех цветов.
– «Вот так Африка! Ну и Африка!» – вспомнил Степан строчки из сказки Чуковского, которую не раз читал маленькому Ване. – Да чем же, скажите, эта Африка отличается от Европы?
Вдоль по Африке гуляют, Фиги, финики срывают! –
подхватила Таня, и все трое впервые за весь этот тягостный день рассмеялись.
Под самый конец прогулки наши путешественники зашли в книжный магазин и решили купить виды Хартума и окрестностей. Малодой араб-продавец, с большим любопытством смотревший на непривычного типа иностранцев, в конце концов, не выдержал и спросил, из какой страны они приехали.
– Из Советского Союза, – чуть усмехнувшись, ответил Петров.
На лице продавца отразилось изумление, смешанное с недоверием.
– Это правда?.. Вы прибыли из Москвы? – воскликнул он возбужденно.
Араб вдруг взволновался и засуетился. Он стал выкладывать весь свой самый лучший товар, давал подробные объяснения по поводу каждой гравюры или снимка, обещал в случае надобности достать все самое ценное, что имеется в Хартуме. Когда московские гости отобрали все нужное и собрались уходить, продавец вдруг шмыгнул в какой-то темный уголок магазина и принес оттуда небольшую книжку в скромной зеленой обложке. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что никого больше в магазине нет, продавец шепнул, обращаясь к Петрову:
– Это нам запрещено продавать, но для вас я, так и быть, сделаю исключение.
– Эге! – вдруг воскликнул Потапов, смотревший на книжку через плечо Степана. – Да это больше меня касается.
На обложке книжки по-немецки значилось: «Африканские впечатления Рихарда Мюллера». Издана она была в США накануне второй мировой войны.
Потапов перелистал книжку и купил ее. Вернувшись в гостиницу, он углубился в ее страницы. Книга сразу заинтересовала его. Автор, видимо, один из левых немецких эмигрантов, покинувших гитлеровскую Германию, совершил путешествие по Африке и ярко описал то, что видел в пути. Своему произведению он придал эпистолярную форму; книга состояла из «Писем» европейскому другу, якобы посылаемых автором с пути. В дорожных письмах ярко характеризовались страны, города и народы Африки. Глаз у автора был острый, перо красочное, взгляды очень прогрессивные. «Письма» были посвящены Египту, Ливии, Эфиопии и другим африканским странам. Имелось и «письмо» из Судана. Дойдя до него, Потапов воскликнул:
– А ну-ка, что он тут пишет о здешних местах? Степа, Таня, слушайте-ка!
И, быстро пробегая глазами текст, Александр Ильич стал переводить наиболее интересные места.
– «Мой дорогой друг, – писал Рихард Мюллер, – я провел в Хартуме три дня и основательно ознакомился с местной обстановкой как из официальных, так и неофициальных источников, порылся также в хартумской библиотеке. Какая древняя земля этот Судан! Она играла важную роль уже четыре-пять тысяч лет назад…
Тогда она звалась Нубией, и египетские фараоны не раз совершали на нее набеги, вывозя отсюда рабов, слоновую кость, корабельный лес, страусовые перья и многое другое. В Нубию проникали египетская культура, египетский язык, египетская архитектура, В XII веке до нашей эры Нубия была уже крупным государством и триста лет спустя завоевала всю долину Нила, вплоть до Средиземного моря. Нубийцы захватили престол фараонов и стали владыками Египта. Подумать только: все это происходило еще в те времена, когда об нынешней Европе не было и помину!»
Потапов невольно взглянул в темное окно, точно сопоставляя сегодняшние дни Хартума с временами седой древности. Потом он стал переводить дальше.
– «В VI веке нашей эры в Нубию проникло христианство, и в последующие века здесь возникло даже христианское государство Донгола. Когда арабы в VII–IX веках завоевали Египет, они стали проникать и в Нубию, принеся сюда ислам, арабский язык и арабскую культуру. Шли века. Сейчас больше половины суданцев говорят по-арабски, но есть еще многочисленные племена, которые сохранили свой старинный родной язык. В начале XIX века Египет, находившийся тогда под властью Турции, захватил Судан и стал выкачивать из него прежде всего рабов. И в каких размерах! В хартумской библиотеке я наткнулся на материалы, свидетельствующие о том, что, например, в 30-х годах прошлого века из Судана ежегодно вывозилось до двухсот тысяч рабов! Главным рынком, где продавались и покупались люди, являлся Хартум. Позднее в Судан стали проникать европейцы-колонизаторы, особенно англичане – все эти Беккеры, Гордоны, Лептоны. Когда в 1882 году Англия оккупировала Египет, усилился ее нажим и на Судан… будто бы в целях прекращения работорговли! Мне становится смешно и неловко, когда я вспоминаю об этом лицемерии…»
Потапов опять оторвался от книжки и, несколько недоуменно глядя на нее, произнес:
– Интересно знать, кто же авор этих строк? Похоже, что весьма свободомыслящий человек. А имя Рихард Мюллер мне ничего не говорит.
– Очень вероятно, – заметил Степан, – что Рихард Мюллер не настоящее имя автора. Просто, как левому эмигранту из гитлеровской Германии, ему безопаснее было выступать под псевдонимом. Но это неважно… Переводи дальше!
– «Однако на первых порах, – продолжал Потапов, – англичанам не повезло. В 1881 году в Судане появился некий Мухаммед-Ахмет. Он был сыном плотника, получил религиозное образование и отличался выдающимся ораторским талантом. Во время религиозного мусульманского праздника рамадан в 1881 году он был провозглашен „Махди“ – посланником аллаха на земле – и стал во главе мощного национально-освободительного движения суданцев, развивавшегося под религиозным флагом. Программа Махди сводилась к четырем основным пунктам: объединение для борьбы с англичанами и египтянами; освобождение Судана от иностранного господства; восстановление чистоты ислама; отмена обременительных налогов.
Призыв Махди получил громадный отклик. Огонь восстания побежал по стране, как пожар по лесу. Вскоре под знамена Махди собралась многочисленная народная армия. 5 января 1885 года махдисты захватили Омдурман, самый крупный город в Судане. 23 января 1885 года пал оплот английского владычества – Хартум. Он был разрушен, а его защитники, во главе с английским генералом Гордоном, перебиты. Потеря Омдурмана и Хартума заставила английских колонизаторов на время уйти из Судана. Возникло мусульманское государство махдистов, которое просуществовало тринадцать лет.
В той же хартумской библиотеке я нашел кое-какие (правда, весьма скудные) материалы о дальнейшей судьбе этого государства. Судя по всему, дело обстояло так: когда была одержана победа и, казалось, внешняя опасность исчезла, внутри махдистского лагеря вскрылись острые противоречия между знатью и массами. Вдобавок в 1885 году умер сам „Махди“, Мухаммед-Ахмет, пользовавшийся огромным авторитетом и умевший временно примирять противоречивые интересы своих последователей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44