Если бы кому-нибудь из сотрудников спецслужб, или прокурорских работников, расследующих очередное громкое и определенно заказное, убийство, вздумалось вдруг проследить за единственным случайно уцелевшим в кровавой бойне свидетелем, они возможно были бы сильно удивлены его поведением, а возможно сочли бы необходимым повнимательнее присмотреться к этому человеку — тридцатитрехлетнему предпринимателю Кириллу Синявину Покинув место трагедии, он прямиком направился в казино, расположенное буквально в двух шагах от спортивного комплекса. Там последовало недолгое препирательство с охраной и менеджерами, не желавшими пускать в игровой зал посетителя в спортивном костюме. Разрешилось оно, впрочем, традиционно — посредством нескольких зеленых сотенных купюр, казино было не очень высокого класса — игрок в спортивном костюме там врятли оскорбил бы своим видом чей-либо взыскательный взор Расположившись за игровым столом он спросил двойную порцию виски и немного понаблюдав за игрой сделал подряд две очень крупные ставки, поставив оба раза на число четыре.
Случившееся далее было единственным прецедентом в практике казино и надолго повергло в шок его персонал и завсегдатаев, к тому же, сильно растревожило владельцев Два раза кряду шарик как заколдованный замер на цифре четыре Таинственный игрок совершенно бесстрастно распихал по карманам девяносто четыре тысячи долларов и не глядя по сторонам покинул казино.
Никого из местных бандитов почему-то даже не посетила мысль хотя бы проследить его дальнейший путь, а одна из тех девочек, что во множестве липнут к стойке бара и игровым столам, утверждала потом, что на светлых спортивных брюках незнакомца были заметны бурые пятна, очень похожие на кровь Ей, впрочем, никто не поверил.
Тяжкие воспоминания давно уже так сильно и глубоко не захлестывали Павлова Ночь была уже на исходе, а он все лежал на своем неудобном продавленном диване, не смыкая глаз и не гася света Заново, минута за минутой, не упуская мельчайших подробностей он вспоминал все произошедшее с ним восемь лет назад и словно возвращалось прошлое — в ушах звучал глубокий раскатистый голос старого князя, а перед глазами всплывали последние моменты их знакомства на этой земле — полутемный заставленный мебелью и скульптурами коридор и согбенная спина старика, жалкая и безумно трогательная в своей старческой беспомощности.
— Мне следовало тогда умереть вместе с ним, а я зачем-то все цепляюсь за жизнь, — подумал Павлов совершенно спокойно и отстраненно, словно речь шла о каком-то другом человеке. Мысли о самоубийстве иногда посещали его и он даже обдумывал подолгу, как мог бы наиболее прилично уйти из жизни, но та инерция, в силу которой он жил и даже относительно сохранял привычный образ жизни была еще очень сильна, самоубийство, поэтому, потребовало от него больших эмоциональных да и физических наверное сил, а их просто не было в его стремительно дряхлеющем теле.
За окнами занимался бледный и слабый, как чахоточное дитя, зимний городской рассвет — следовало начинать новый день, только тем и отличающийся от предыдущих, что еще на один шаг был ближе к финалу.
Факультет встретил его обычной утренней толкотней и гомоном, что всегда заранее уже, еще за порогом здания раздражало его и приводило в привычное состояние — надменной отрешенности и умного, злого, часто просто ни за что уничтожающего собеседника, сарказма По этой причине многие теперь его недолюбливали и почти откровенно сторонились Студентам же деваться было некуда и они притихшей стайкой ждали его возле запертых дверей аудитории Но — получили неожиданно счастливую отсрочку.
— Евгений Витальевич, — по коридору навстречу ему спешила сотрудница деканата, немолодая уже и давно работающая тут женщина, из тех, кто помнил его перспективным аспирантом и плей-боем, — Женечка, тебе пакет.
Вблизи, когда студенты уже не могли расслышать, она назвала его по имени и ласково заглянула в хмурое, осунувшееся более обычного после вчерашней бессонной ночи, лицо.
— Тогда уж — «табе», — он заставил себя улыбнуться, вспомнив старый анекдот.
— Ну, будь по-твоему — «табе» Плясать будешь или как?.
— Или как, Надежда Сергеевна — «… не к лицу и не по летам», — вспомнил он Пушкина, — откуда пакет-то?.
— Из Израиля. Вернее, из Иерусалимского университета Вот держи. — . она достала из тонко черной папки небольшой ярко желтый конверт, покрытый множеством штампов и щедро оклеенный пестрыми марками.
— Благодарю, — сначала он не почувствовал ничего Ладонь ощутила плотную и довольно увесистую плоскость конверта, но разум и сердце, оставались безучастны. Он сдержанно улыбнулся Надежде Сергеевне и повернувшись, медленно продолжил свой путь, машинально нашаривая в кармане тяжелый ключ от деверей аудитории Началась привычная суета — открывали дверь, всем скопом одновременно протискивались в ее узкие створки, двигали столы и стулья, рассаживаясь по местам, при этом сдержанно, с оглядкой на него, галдели Он не слышал ничего этого — конверт лежал перед ним на обшарпанной поверхности кафедры и вот теперь, как-то сразу и вдруг он понял — прошлое снова позвало его Знать бы только — зачем?.
Писал человек ему незнакомый — преподаватель Иерусалимского университета, выходец из Грузии, историк, закончивший исторический факультет Тбилисского университета Судя по письму, он был несколько старше Павлова и еще в далекие времена, объединяющие их границами единого государства, посвятил себя изучению близкого и Евгению Витальевичу исторического периода и был хорошо знаком с работами начинающего московского коллеги Работы эти тбилисский, а теперь иерусалимский ученый считал блестящими, о чем писал без обиняков и сетовал на то, что потерял их из виду, в связи с событиями, перекроившими его собственную жизнь на совершенно новый и нелегко давшийся ему лад Он покинул Грузию, перебравшись на историческую свою родину и там на некоторое время вынужден был забыть не только про занимательные исследования молодого русского ученого, но и про свою профессиональную деятельность да и, собственно, принадлежность Потребовалось десять лет, ( «не буду отвлекать ваше внимание обычными эмигрантскими байками., про то как пришлось мне чистить ковры в дорогих отелях и мыть посуду в дешевых ресторанах, про это теперь не вспоминает только вовсе потерявший память» — писал он Павлову) для того, чтобы смог он снова вернуться к своей научной работе в известном университете и он сразу же стал интересоваться новыми работами Павлова, полагая, не без грусти, что за прошедшее время тот успел уйти далеко вперед « Каково же было мое изумление. — писал он далее, — когда я мне не удалось найти практически ни одной новой вашей работы или даже просо статьи в профильном журнале Поверьте, я был искренне огорчен, предположив, что вихри горбачевской перестройки вырвали и вас из наших рядов, чтобы забросить в стан торговцев „Сникерсами“ или недвижимостью и совершенно искренне обрадовался, когда нашел ваше имя упомянутым в связи с недавней международной научной конференцией в Италии» Павлов и правда, без большого впрочем энтузиазма представлял кафедру на большой научной конференции в Риме, посвященной истории святой инквизиции и проходившей под патронатом самого Папы, Ватикан пытался переосмыслить и озвучить заново некоторые моменты своей истории с учетом юридических и нравственных критериев современного общества и не прочь был с этой целью послушать серьезных исследователей проблемы — он, Павлов, бесспорно входил в их число Именно в силу этого обстоятельства отвертеться от поездки ему не удалось, но он так и не выступил с докладом или сообщением, избегал участия в дискуссиях и контактов с прессой и вообще так мало интересовался происходящим, что устроители конференции сочли себя едва ли не обиженными, но и это не нисколько не затронуло его. Однако в отчетах о конференции его имя все-таки было упомянуто и совсем незнакомый ему человек по имени Яков, из далекого Иерусалима, наткнувшись на это скупое упоминание в толстом научном журнале не счел за труд написать ему длинное, возбужденное и удивительно приветливое письмо Павлов вдруг испытал радостное волнение, каковое давно уже не посещало его душу и усталое, застывшее сердце вдруг дрогнуло в груди, словно кто-то большой и сильный мягко сжал его теплыми ладонями. Далее Яков ( Павлов почему-то про себя едва ли не сразу же стал называть его так, по имени) писал, что недавно министерство науки Израиля передало его кафедре для изучения большой массив уникальных рукописных документов и материалов, обнаруженных при раскопках древней крепости, построенной крестоносцами, а после, служившей некоторое время пристанищем некоего монашеского ордена, стремящегося укрепиться на Святой Земле Монахи ордена, в большинстве своем — выходцы из Испании и Португалии, очевидно привезли с собой в Палестину бесценные архивы прошлого и хранили их за стенами неприступной по тем временам крепости А когда не стало ни монахов, ни ордена, ни самой крепости, опаленная солнцем и войнами земля продолжала хранить их тайны еще целую вечность — несколько сотен лет Теперь ученым предстояло прикоснуться к ним и явить человечеству новые возможно совсем не известные страницы его истории Яков приглашал Павлова принять участие в этой работе и в случае согласия, брался решить многие организационные вопросы — не надо быть глубоко посвященным в особенности научных исследований и специфику профессиональных отношений, чтобы оценить широту и щедрость этого жеста, и надо было видимо долгие десять лет через холлы дорогих отелей и кухни дешевых ресторанов возвращаться к своей профессии, чтобы стать на него способным. Так, по крайней мере, понял все Павлов.
Поздним вечером, сидя у себя на кухне, он уже без колебаний придвинул к себе треснутый телефонный аппарат и стал медленно крутить диск, старательно сверяясь с телефонным номером, указанными в конце письма..
Все у меня я получилось удивительно скоро, легко и просто. Старинная знакомая, с которой некогда, в прошлой еще советской жизни вместе боролись мы со скукой и безденежьем в одном из обычный столичных НИИ, которым в Москве в ту пору не было числа, теперь процветала и благоухала прямом и переносном смысле во главе солидной туристической кампании Меня она поняла с полуслова, а вероятнее всего — с полвзгляда.
Не продолжай, — остановила она мои объяснения и глядя на меня ласково, но не без превосходства У нее были основания для этого — выглядела она много моложе и привлекательнее, чем во времена нашей научной молодости, и вместе с тонким ароматом модных духов источала такую уверенность в собственной неотразимости и удовлетворение своей нынешней жизнью, что дежурное "Как дела? " в моих устах прозвучало по меньшей мере глупо, — Только Израиль.
Клиника — на берегу океана, хирурги — исключительно наша бывшая профессура, из тех — к кому раньше — или за бешенные деньги или через Четвертое управление Деньги, конечно, и сейчас, бешенные, но в Швейцарии в два раза дороже Через наделю снимают швы, а еще через неделю ты летишь домой, причем у тебя возникают проблемы в аэропорту, потому что все думают, что ты летишь по паспорту своей мамы Ну как, ты уже продумываешь новый гардероб?.
Если быть откровенной, то состояние моей души теперь было настолько ровным и неподвластным каким-либо потрясениям и даже просто волнениям( он и впрямь хорошо потрудился надо ней), что мне абсолютно безразлично было как я выгляжу теперь и на кого буду похожа потом, но нужно было исполнять данное обещание..
Она ничего не преувеличила, моя старинная знакомая и сработала на хорошем профессиональном уровне, в аэропорту Бен Гуриона меня встречало яркое, вполне июньское, по нашим понятиям солнце, сияющая яркой лазурью небесная высь, в которой теплый ветер погонял белое стадо облаков, размахивая остроконечными пальмовыми листьями и белоснежный «Мерседес», присланный из клиники, шофера звали Яша и те полчаса, которые мы провели в дороге, он умудрился одновременно рассказывать мне о своей новой жизни на исторической родине и расспрашивать о событиях на бывшей, советской И тем, и другим, он был одинаково недоволен.
Профессор Резнер, которому предстояло сотворить мою новую внешность, оказался немного усталым, но жизнерадостным человеком, возраст которого колебался при определении от сорока до шестидесяти, у него были проницательные умные глаза, жесткое красивое лицо и жесткий стиль общения с пациентами, который сильно смягчали неожиданно добрая улыбка и веселый почти мальчишеский смех Мы довольно быстро обо всем договорились, собственно, я просто согласилась на все, что предложил мне он, а потом еще некоторое время отвечала на вопросы, касающиеся состояния моего здоровья, наследственности, аллергиях и прочих медицинских аспектах, которыми интересуются обычно все врачи, принимая нового пациента.
— Ну что ж, пожалуй все, остальное расскажут результаты анализов и исследований Если они не сообщат нам ничего ужасного — полагаю, через три-четыре дня, я смогу пригласить вас, не к столу, но на стол., — доктор Резнер захлопнул тонкую папку с моим именем на обложке выведенным крупно — по-русски, и, видимо, продублированным ниже на иврите — затейливой вязью — всего несколько букв.
— Спасибо Буду ждать, — я поднялась из кресла и собралась уже покинуть его небольшой, но весьма стильно и дорого обустроенный кабинет, когда он снова обратился ко мне.
— Еще минуту Обычно, я не задаю пациентам этого вопроса и знаете почему? — потому что почти всегда знаю на него ответ Знаете что это за вопрос? Нет? Вопрос простой и естественный — почему вы решили делать пластику? Однако в большинстве случаев ответ написан на лице пациента крупными буквами — « меня бросил мужчина», «я не нравлюсь мальчикам», « я хочу сделать карьеру», « мне просто скучно и некуда тратить деньги», " я хочу быть похожа на… " и так далее и тому подобное — я знаю вариантов тридцать, а может и больше Не хотите пополнить мою коллекцию?.
— А что на лице у меня ничего на читается?.
— Который день вы на Святой Земле?.
— Второй.
— Мои комплименты — вы совершенно адаптировались Не заметили? Отвечаете вопросом на вопрос — это, прошу прощения, наша национальная традиция Ну хорошо, только для вас — я ее нарушу На лице у вас читается, еще раз прошу прощения — полное наплевать И тогда я не понимаю — зачем вам все это нужно?
Не хотите — можете не отвечать — он задает вопросы в своей., как я понимаю, обычной манере — довольно резко, но глаза при это смотрят на меня задумчиво и даже грустно Он не понимает, но ему от чего-то меня жаль — вот что читаю я в его глазах и на мгновенье начинаю колебаться — Быть может нужно рассказать ему все? Он добрый человек, я это вижу и умный — он может понять В конце, концов, через несколько дней мое лицо будет в полном и абсолютном его распоряжении — так не должен ли перед этим он понять, что из себя представляет моя душа? Но это мгновение проходит — душа моя ведь, собственно, и не совсем моя сейчас, словно напоминает мне кто-то. Ты ведь добровольно отдала ее в чужие руки, так есть ли у тебя теперь право распахивать ее первому встречному? Да и поймет ли он? Зачем в конце концов ему это надо? — Для коллекции, зачем же еще! — так продолжается то ли мой внутренний диалог, то ли беседа с кем-то извне — и мгновенье моих сомнений тает в вечности..
— Ну как вам сказать, видимо — возраст…
— « А в возрасте стала — к цыганке пошла» — моментально отзывается он и в голосе его вспыхивает ирония, — помните такую песню? Хорошая русская песня, жалобная Не помните? Ну и не надо А вообще, спасибо — коллекцию мою пополнили Что ж, до скорой встречи.
Доктор Резнер поднимается из-за стола и провожает меня до двери, и в глазах у него, по-прежнему, живет печаль Он не рассердился на меня за ложь, ему, без видимой на то причины, меня почему-то жаль.
Спустя два дня, ранним утром — еще не было и семи часов и ясный день был тих и не по-здешнему прохладен, он склонился надо мной сплошь закутанный в серо-зеленую ткань операционного костюма:.
— Знаете анекдот? Ортодоксальный еврей до тридцати лет жил в строгости, исполняя все религиозные заповеди Потом ему это надоело и он отстриг пейсы, одел светский костюм, пошел в бар, там крепко выпил, снял девочку и повез ее к себе домой По дороге произошла авария, он погиб и вознесся в рай Там явился ему Создатель и он в обиде закричал: « Господи, тридцать лет соблюдал я все твои заповеди и только один день нарушал их — за что ты покарал меня так сурово?»
"Мойша, это ты? — изумился Создатель, — Прости, я просто не узнал тебя! ".
Я хочу засмеяться, но меня вдруг затягивает гигантская воронка, в которую стремительно закручивается все пространство вокруг — его обычные параметры сбиваются, путаются — я растворяюсь искрящимся виртуальном мире, теряя привычное ощущение собственного тела, а потом наступает тьма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21