По какому жребию выбирала она их имена из своего длинного списка? Это осталось тайной, но известно, что наружная привлекательность имела для нее большое значение. Когда во время их путешествий хозяйка выделяла среди других ту или иную девушку, Йо Илона обычно делала все возможное, чтобы уговорить ее оставить свою деревню и присоединиться к ним. Она даже отправлялась в деревни, чтобы уговорить матерей отпустить девушек в услужение к графине.Как-то раз это произошло в доме Каты Надашди. В тот день Илона вернулась, победно ведя за собой целую компанию здоровых и легкомысленных девушек из Егера, готовых отправиться в Чейте.После того как умер граф Ференц Надашди, дьявольские силы полностью одержали верх над сознанием и душой его вдовы. Нередко ночами она уходила в лесную чащу и выла там на луну, а когда возвращалась обратно, неизменно сопровождаемая своими верными черными кошками, надевала на голову корону из черных и серебряных листьев шалфея и белены и танцевала со своей тенью, вызывая в воображении образ древнего божества.Никто не знал об Эржебет всего. Она была «лесной ведьмой». По соседству с Шарваром в то время жила старая колдунья, которая часто наблюдала за тем, как графиня скачет верхом, вытаптывая крестьянские посевы. Ее звали Анна, но, по никому не ведомой причине, она называла себя Дарвуля. Эта желчная и совершенно бессердечная старуха была настоящим исчадием ада.У этого кладезя колдовских познаний и набиралась графиня своей дьявольской силы, навсегда повенчавшись со всем тем, что было ядовитым и смертельным. Благодаря Дарвуле ее безумие принесло вскоре спелые плоды. Дарвуля добилась этого посредством колдовства, заботливо очищая с помощью самых низких средств избранный ею для графини путь от препятствий, опасаясь, что у Эржебет не хватит сил преодолеть их. В подвальной комнате, похожей на склеп, Дарвуля терпеливо чертила тайные знаки, подсказанные ей колдовским чутьем. Зачарованная Эржебет смотрела, как, пробуждая силы зла, колдунья творит перед ней свое собственное волшебство, и это было единственное таинство, к которому она хотела бы причаститься.С появлением Дарвули в замке окончательно воцарилась атмосфера бесконечных слез и страданий. Как-то раз Каталина, а может быть, и Йо Илона внезапно почувствовала жалость к узницам, в ожидании своей участи запертых в клетки, и покормила их. Приболевшая в тот день графиня узнала через Дарвулю об этом и вызвала виновную к себе в спальню, где та на себе испытала укус чудовища.Пастор из Чейте Поникенус, не отличавшийся большой смелостью, смертельно боялся Дарвулю и особенно ее черных котов. Черная кошка, перебежавшая дорогу, считалась плохой приметой. Между тем замок был переполнен этими тварями, и, увидав, как они во все стороны снуют перед ним на лестнице, пастор пугался до умопомрачения и позже на суде свидетельствовал, что они не раз кусали его за ноги.Для крестьян Верхней Венгрии было обычным надрываться на работе, уподобляясь тягловому скоту. Они носили в деревянных бадьях воду из реки высоко на холм, в замок, чистили дворы и пропалывали клумбы с фиалками и розовыми кустами, ухаживали за обвивавшим стены диким виноградом, зеленоватые соцветия которого наполняли воздух тяжелым ароматом, стирали многочисленные скатерти и постельное белье. Из этих людей, живших хуже деревенской скотины, грубых дома, но боязливых в замке, способных руками удержать волка, но падавших ниц при виде графини, она истребила не менее шести с половиной сотен. Излишне упоминать о том, что, нанимаясь на службу в замок, никто из них заранее не мог предположить, какие страшные наказания будут нести они даже за самые небольшие проступки. Они поступали, как кошки или сороки, не упуская случая стащить все, что плохо лежит или выглядит съедобным. Они не придавали значения тому, что болтали о многих вещах. Между тем обо всем этом без промедления доносилось Дорко и Йо Илоне. Если Эржебет была в хорошем настроении и мирно дремала на воздухе, хмельном от запаха фиолетовых лилий, специально привезенных с горных склонов для украшения ее спальни, то все проходило гладко: Дорко всего лишь срывала с провинившейся одежду, и та под пристальным взглядом графини продолжала работать обнаженной, пунцовой от стыда либо в таком виде стояла в углу. В своем неведении о настоящих страшных забавах графини они должны были бы предпочитать всем остальным наказаниям, о которых им пока еще ничего не было известно, эти, почитаемые ими за самые неприличные и позорные.Но если у Эржебет выдавался тяжелый день или она была чем-то раздражена, то как же плохо приходилось какой-нибудь девушке, стащившей пару монет! Йо Илона разжимала ей пальцы рук и держала их так, а Дорко или сама графиня щипцами доставали из пламени камина раскаленную докрасна монету и клали ее в раскрытую ладонь девушки. Если вдруг обнаруживалось плохо выглаженное белье, то в дело шел нагретый утюг, который Эржебет собственноручно прижимала к лицу нерадивой прачки. Был случай, когда Дорко обеими руками насильно открыла рот девушки, а графиня сунула конец утюга прямо в горло несчастной жертвы.Если в такой черный день какая-нибудь неосторожная девушка, занятая шитьем, произносила несколько слов, Эржебет тут же бралась за иголку и накрепко зашивала болтушке рот.…Роже де Бриквилль говаривал, обращаясь к уже известному нам Жилю де Рэ: «Уверяю вас, что мне будет гораздо спокойнее, если мы убьем эту девушку».На чердаке замка Машкуль, одно время принадлежавшего виконту Рене де ля Сюз, который предательски отобрал его у своего брата Жиля де Рэ, под сеном были спрятаны черные высохшие трупы сорока мальчиков. Их как раз собирались сжечь, когда этому помешало неожиданное появление виконта. Поэтому их в спешке затащили наверх и забросали сеном. Когда Жиль де Рэ снова завладел замком, служанка его жены однажды случайно забрела в это помещение на чердаке и в ужасе, спотыкаясь и крича, бросилась вниз. Роже де Бриквилль схватил ее за руку и привел к Жилю. Они не сочли происшествие достаточно серьезным, чтобы убить любопытную девушку, но так ее запугали, что она до самого суда над маршалом хранила молчание.Все это произошло в Пуату незадолго до 1440 года. А в 1680 году, спустя много лет после смерти графини Эржебет, на чердаке принадлежавшего графини Эрже-бет Батори замка Пиштян нашли хотя и не сорок, но по меньшей мере дюжину останков молодых служанок: старая ведьма Дарвуля в тщетных попытках уничтожить тела залила их целыми ведрами негашеной извести.В XVI веке воды и горячие грязи Пиштяна уже были известны своими целебными свойствами. Здесь среди многих других можно было увидеть и Эржебет Батори. Отправляясь сюда, она брала с собой свою обычную, тщательно подобранную компанию, с помощью которой собиралась скрасить монотонность процедур. Здесь, посреди заросшей по обеим сторонам лесом долины, на берегу реки Ваг стоял ее замок, и жилось в нем весьма комфортно. Каждое утро элегантная компания по мосту в бричках перебиралась на противоположный берег. Там, рядом с бившими струями горячих источников, на лужайке рядом с лесом выстраивались в ряд красные и зеленые тенты графини и ее приближенных. Защищенная зонтиком от ярких солнечных бликов на воде, Эржебет, желавшая сохранить фигуру, погружала тело в целебную грязь, укрываясь от посторонних взглядов плотными занавесками. Так же как и остальные дамы и господа, чья кровь была испорчена обильными возлияниями за праздничным столом, она приезжала сюда в поисках облегчения от досаждавших ей болезненных приступов подагры и ревматизма, но не только за этим: первой ее заботой было сохранить красоту лица и тела.Вероятно, именно благодаря грязям Пиштяна ей удалось избежать предательских признаков старения, появления которых она боялась больше всего. В Чейте она, страдая, прикладывала припарки из ядовитых листьев; но сюда она приехала в поисках тепла, чтобы погрузиться в мягкую, прогретую солнечными лучами грязь. Она обычно оставалась там безмолвная и недвижимая, всеми порами кожи стараясь впитать тайные силы, рожденные при гниении корней в черной земле, удобренной плесенью и мертвой растительностью.Старшая дочь Эржебет Анна, решив, что ей тоже будут полезны воды Пиштяна, объявила, что скоро приедет вместе с мужем, Миклошем Зриньи, так как в Венгрии обычно женатые пары были неразлучны. Эржебет Батори была слишком занята, чтобы думать о детях, и только в ее отношении к младшей дочери Кате можно было усмотреть некоторую материнскую привязанность. Несмотря на это, она не могла не заверить Анну и Миклоша, что будет рада их видеть. Тем не менее она была раздражена предстоящим визитом. От членов этой семьи всегда можно было ожидать неожиданного появления в самый неподходящий момент. Предвкушая фантазии, которые не могли не возбудить в ней пары серных источников, она позаботилась о том, чтобы ее сопровождали Дорко и несколько тщательно отобранных девушек, хлопотавших сейчас вокруг нее, исполняя свои ежедневные обязанности.Как только Эржебет получила известие об отбытии в Пиштян дочери и зятя, она собрала всю эту шумную и довольно подозрительную компанию и под надзором Дорко отправила в потайную часть замка, приказав верной надсмотрщице наказать девушек, потому что была в ярости от вторжения дочери в свои планы. Затем решила как следует заняться своей внешностью и провела несколько дней в заботах о лице и фигуре, кроме этого ни о чем больше не думая.Определенно, Анна и ее муж чувствовали себя неловко в этой атмосфере; особенно это касалось Миклоша, который не мог понять образа мыслей и жизни своей тещи, ее привычки злоупотреблять косметикой и такого пугающего, мрачного блеска, остававшегося в ее глазах, несмотря на возраст и вдовство. А когда Анна пыталась говорить с ним об этих вещах, он лишь молчал в ответ.Ванны, обеды и танцы между тем шли своим чередом. Лечебные процедуры были слишком утомительны, чтобы еще выезжать на охоту, и после обеда, когда на замок опускалась горячая полуденная тишина, все подолгу отдыхали в своих спальнях.А тем временем внизу, в подземелье, куда никто, кроме своих, не мог проникнуть, за толстыми стенами несколько молодых служанок плакали от голода. Вот уже восемь дней Дорко не кормила их, и в придачу к этому каждую ночь их вытаскивали наружу и подолгу держали в ледяной воде. Скоро умерла первая из них; остальные остекленевшими глазами смотрели через решетку узкого окна, как пышные подсолнухи в саду качают своими головами, полными семян, и их привкус, пусть даже горьковатый, мучил воображение несчастных девушек. Они уже не были способны самостоятельно передвигаться. Из узкой комнаты, в которой они лежали сбившись в кучу, они могли слышать беззаботные голоса, доносящиеся из полей и садов, и приглушенные, неясные звуки музыки и танцев в другой части замка.Первых умерших Дорко спрятала под кроватью в одной из спален и закрыла их шкурами. Тем не менее, держа это в тайне, старалась делать так, чтобы видели, как она носит туда пищу, будто пленницы еще живы. Но вскоре запах разложения сделался невыносимым, и Дорко с трудом удалось убедить графиню закопать тела.Когда пришло время покидать замок и возвращаться в Чейте, Эржебет послала за девушками, но выжившие были слишком слабы, чтобы идти. Она очень рассердилась и отругала Дорко за то, что та превысила свои полномочия. Неужели ей придется уезжать без их сопровождения и по дороге домой скучать до слез? Тогда наименее слабую из девушек все-таки затащили в карету графини. Она умерла по дороге. Об остальных никто не беспокоился; их оставили умирать под присмотром Дорко, и последующие несколько дней стали самыми неприятными в ее жизни. Некоторые тела она бросила в канал, окружавший замок. Трупы всплыли на поверхность, их пришлось вылавливать и искать более подходящее укрытие. Дорко решила спрятать их на маленьком клочке земли, где она уговорила кого-то из слуг их захоронить. Но длинноносая гончая Миклоша Зриньи разрыла их однажды во время прогулки с хозяином и прибежала к нему, неся в зубах гниющие части трупов. В тот раз он решил промолчать, но с этого дня смотрел на свою тещу с нескрываемым ужасом, ибо факты, в которых он прежде только подозревал графиню, теперь уже не подлежали сомнению.Открытие, сделанное собакой, потрясло и лакеев, да так, что они наотрез отказались помогать Дорко. Теперь и она не осмеливалась закапывать тела, пока в доме были гости. Она облила известью те трупы, которые еще оставались на чердаке и издавали такой сильный запах, что слуги не решались приближаться к этой части замка. Оставшись в одиночестве, Дорко пять ночей провела в саду, копая могилы, и возвращалась, принося один за другим зловещие свертки. Покончив с этим, она отправилась в Чейте, проклиная смерть и широко шагая на освежающем осеннем воздухе, помогавшем ей избавиться от запаха, которым она пропиталась насквозь.
8 Как большинству вдов, ей приходилось рассчитывать в основном на себя, и ее собственное благополучие, как и благополучие ее детей, сохранность замков и других владений зависели только от нее самой. Венгрия взбунтовалась в октябре 1605-го. Бокшай восстал против императора. Предлогом послужила старая вражда между католиками и протестантами. Вся Трансильвания встала под его знамена. Остатки войск и гайдуки перешли на его сторону, когда Бокшай объявил себя князем и правителем Трансильвании — вместо семьи Батори. Надо заметить, что турки подлили масла в огонь, подкупив гайдуков и склонив их к мятежу против императора. Вену охватило пламя.Нойштадт был окружен. Пресбург оказался в большой опасности.Эржебет Батори сильно надеялась на обещания Турзо защитить ее замки в Шарваре и Чейте, находившиеся в опасной близости от Нойштадта и Пресбурга. Ведь одно ее имя вызывало ненависть у восставших: венгры слишком хорошо помнили об ужасах того времени, когда страной правили ее кузен Сигизмунд и дядя Андраш. Теперь Эржебет, как и остальным венгерским феодалам, попрятавшимся в своих замках, тогда как их соотечественники сражались против австрийцев, предстояло самим позаботиться об укреплении замков и усилении их гарнизонов. Эржебет надеялась, что герцог Турзо успеет предупредить ее в случае возникновения крайней ситуации, тот самый Турзо, которого позднее, в конце 1609-го, 150 членов парламента изберут пфальцграфом Венгрии. Однако, полагаясь только на него, она не могла чувствовать себя по-настоящему защищенной. И Эржебет часто, на превосходной латыни, пис.ала письма во Францию министрам императора, прося денег и покровительства. В письмах как бы подразумевалось, что к ней, слабой женщине, измученной невзгодами и вдовством, вряд ли смогут отнестись без внимания.Жизнь Эржебет в Чейте была полна сложностей. Хотя феодалы по-прежнему владели своими крестьянами и теми ремесленниками, которые составляли часть их «имущества», в их владениях уже стали появляться свободные жители — торговцы и ремесленники, которые подчинялись мэрам и их советникам — «сельским старостам». Хотя Чейте был небольшим населенным пунктом, он имел статус «свободного города», что давало все установленные для города привилегии.Поэтому Эржебет не могла делать там все, что ей хотелось. Например, она не смогла бы поставить на центральной площади виселицу и вздернуть на ней преступника, что послужило бы примером остальным, — это противоречило бы гражданскому сознанию и доброму имени деревни. Местные же члены совета имели право изучать все инциденты и в случае несогласия выражать протест. Тогда ей бы пришлось обратиться к властям в Пресбурге, и, если бы поднялось восстание, для восстановления порядка власти отправили бы три сотни солдат королевской армии. А они бы разграбили город, набив свои карманы и пополнив королевскую казну. Именно поэтому Эржебет предпочла замкнуться в гордом одиночестве в стенах своего замка, где все было в ее власти.Ее великолепие — приемы, меха, драгоценности — стоило дорого. К тому же после смерти мужа часть дохода от поместья необходимо было делить между детьми, оставляя львиную долю для наследника Пала На-дашди, за чем бдительно следил его опекун.Эржебет вечно не хватало денег: все, что поступало из-за границы, стоило очень дорого. И особенно дорогими были вещи, привлекавшие ее, привыкшую жить в обществе людей с изысканными вкусами, для которых синонимом прекрасного служило необычайное. Даже внутри страны меха выделывались специально приглашенными из Италии мастерами, и конечно же у людей знатного происхождения драгоценности должны были быть из Парижа, шелк — из Лиона, а бархат — из Венеции или Генуи.В ведении домашнего хозяйства феодалы оставались типичными венграми: консервативными и медлительными; хозяйство заботило их в последнюю очередь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50