- Сашку убили.
Василий кивнул.
Больше она ничего не сказала. Слава богу, прибежали ребята, и ей можно было уйти во двор и заняться своими делами. Потом пришли гости, мужики, тоже вернувшиеся с войны, а Василиса сидела на кухне, пока не устала сидеть. Тогда она зажгла лампу, полезла в подполье и стала перебирать картошку.
Мужики пели незнакомыми, приобретенными где-то там, на войне, голосами, приобретенны-ми и в криках "ура", и в криках о помощи,- Василисе казалось, что они собрались только для того, чтобы до конца пропеть и прокричать в себе чужие голоса, вслед за которыми должны начаться их собственные.
Песни были пьяными, но сдержанными, без залихватской удали, и мужики, выводя их нестройными голосами, казалось, все время оглядывались, не случилось ли что-нибудь позади них; казалось, каждый из них приостанавливал себя, чтобы не забыться и не потеряться. И громкий пьяный разговор тоже был сдержанным, он быстро прерывался песнями - все это походило на тупую беспокойную боль, вспыхивающую то в одном, то в другом месте.
Василиса устала и вылезла из подполья, делать ей больше ничего не хотелось. Она позвала Настю и сказала:
- Иди прибери отцу в амбаре.
- Мама! - голосом упрекнула Настя.
- Иди,- сказала Василиса.- Не твое дело.
Почти сразу же в кухню пришел Василий.
- Не хошь, стало быть, простить? - спросил он, вставая прямо перед Василисой.- Не хошь. А я, Василиса, тебе гостинец привез, да все не знал, как поднести.
- Не будет нам житья вместе,- сказала Василиса.- Я, Василий, один раз сделанная, меня не переделать.
- Война всех переделала,- тихо возразил Василий.
- Война, война...- повторила Василиса.- Война - она горе, а не указ. Она и так из баб мужиков понаделала. Когда это теперь новые бабы нарастут? Похоронить ее надо скорей, войну твою.
Она вздохнула. Василий попытался ее обнять, но она отстранилась, и его руки провалились в воздухе.
- Незачем это,- сказала она, отходя.- Я, Василий, спеклась, меня боле греть ни к чему.
Когда он ушел, она боялась, что ей захочется плакать, но плакать совсем не хотелось, и она осталась довольна. В ту ночь она уснула быстро, и ее сон был спокойным, а утром, поднявшись, Василиса увидела, что на улице лежит густой, непроглядный туман - ей захотелось снова лечь в постель и уснуть.
После войны Василий дома жил недолго, он дождался лета и уехал на Лену, на золотые прииски. Прощаясь, он давал понять, что вернется не скоро, может быть, не вернется совсем. Кто знает, разбогатеть он хотел или невмоготу ему стало жить рядом с семьей, да совсем отдельно от нее, как прокаженному. Перед отъездом Василий отдал Петьке все свои ордена и медали, наказав беречь их пуще глаза, постирал с вечера гимнастерку и пошел в деревню прощаться. В тот день он был разговорчивый и веселый, обещал всем присылать деньги, а наутро замолчал, будто уехал раньше срока.
На пароход Василия провожали Настя и Анна, Петька где-то забегался и опоздал. Спустили трап, Василий заволновался. Как-то рассеянно он пожал руки дочерям и ушел, через минуту они увидели его на палубе, но он уже не смотрел на них. Пароход трижды прогудел и отчалил, и Василий, уезжая, по-прежнему стоял на палубе и, кажется, все так же никуда не смотрел и ничего не видел.
Настя вышла замуж уже без него. Среди всех своих сестер и братьев, которые были одинаково медлительными и рассудительными, Настя выделялась порывистостью и удивительной энергией. "Скороспелка",- говорила о ней Василиса. В двенадцать лет Настя была доверенным лицом чуть ли не всех деревенских влюбленных, они передавали ей друг для друга записки, а двадцатилетние девки поверяли свои тайны. В четырнадцать Настя пошла работать на ферму, в семнадцать вышла замуж, через год родила двойню. Она торопилась даже тогда, когда незачем было торопиться, и ее женское счастье, видно, не выдержало такой спешки и лопнуло: через четыре года Настин мужик погиб на лесозаготовках, оставив ей трех маленьких ребятишек. После этого жизнь пошла медленней.
Василий вернулся на другое же лето после своего отъезда. Удачи он на приисках не добыл, денег тоже, он приехал исхудавший и обовшивевший, в одной гимнастерке, которую Настя потом долго парила и проглаживала. Неделю Василий отсыпался в амбаре, никуда не выходя и ни с кем не разговаривая, потом снарядился и ушел в тайгу.
* * *
Июль, вторая половина месяца. Лето пошло на убыль, но дни стоят душные и тяжелые. Дороги безудержно пылят, и пыль, оседая на крышах, делает дома незначительными, похожими на прошлогодние скирды. Над Ангарой стоит дым; где-то горят леса.
Колхоз уже откосился, уборку начинать еще рано. Колхозники, как могут, используют эту небольшую передышку для себя - теперь начинается личный сенокос. По утрам деревня уплывает на острова, уходит в тайгу, в домах остаются немногие, и они усердно, по два раза в день, утром и вечером, поливают огороды. Над огородами, несмотря на жару, стоит дружный огуречный дух.
У Петра и Насти покос в одном месте - от деревни пятнадцать километров. Бегать каждый день туда и обратно тяжело, поэтому уходят сразу на неделю, чтобы пораньше начинать, попозже заканчивать. На две семьи с ребятишками и с хозяйством остается одна Таня. Василий тоже мог бы никуда не ходить, но он уже привык к таким походам и считает себя обязанным помочь сыну и дочери. Впервые в этом году на сенокос увязался Васька, девятилетний сын Петра.
Погода сенокосная, сено в жару сохнет быстро, по косить тяжело: трава перестояла и высохла еще на корню, так что только успевай отбивать литовки. У Василия прокос широкий, но недлин-ный, он часто останавливается и курит, отирая рукавом рубахи пот со лба и затылка.
- Васька! - кричит он.- Где котелок?
Васька бегом приносит воду, и Василий жадно пьет, потом задирает голову и щурится на солнце. Кажется, солнце, как мяч, закатилось в яму, откуда ему ни за что не выкатиться,- вот и будет теперь жарить бесконечно.
- Хошь бы какая дешевенькая тучка прикрыла,- бормочет Василий и снова берется за литовку.
Петр косит в сторонке, он в майке, голову повязал носовым платком. Его литовка, вонзаясь в траву, уже хрипит от бессилия. Петр поднимает ее, окунает брусок в воду и начинает быстро водить им по литовке. Потом оглядывается на Василису - она давно уже неподвижно сидит на колодине.
- Мать,- кричит он,- шла бы ты в шалаш! Пускай жара спадет, потом покосишь.
Василиса не отвечает.
- Мама,- услышав Петра, кричит Настя,- иди ставь обед, сейчас все придем!
Василиса поднимается и подходит к Петру.
- Сил нету,- печально говорит она ему и вздыхает.- Износилася. Думала, помогу, ан нет.
- Ты чего, мать? - спрашивает Петр.
- Я отойду, ты не думай. Вот полежу и отойду, а завтра сама своя буду. Это с непривычки, уж год не косила.
Согнувшись, она уходит к шалашу, и все трое - Василий, Настя и Петр смотрят ей вслед.
- Давай перекурим! - кричит Василий Петру.
Петр подходит к нему и, зажав руками котелок, долго пьет. Потом сдувает со лба капли нависшего пота и садится.
- Чего это с матерью? - спрашивает Василий.
- Старая,- обычным голосом отвечает Петр.- Сколько ей лет?
- На два года моложе меня была.
- Старая,- повторяет Петр.
Поздно вечером они сидят у костра и пьют после ужина чай. Костер то взвивается вверх, и тогда на каждом из них, как одежда, отчетливо видна усталость, то снова сникает. За шалашом, в темноте, собака звучно вылизывает из банки остатки консервов. Ночь ложится на деревья, на скошенную траву, и только на костер, боясь обжечься, она лечь не решается. Костер от этого гоношится, подпрыгивает.
Они долго не спят: начало сенокоса положено, первый день прошел как надо, и все это живет в них ближними, еще не улегшимися чувствами.
- Пора укладываться,- говорит наконец Василий.- Копен девять за день накосили, и то ладно.
- Нет, больше,- быстро поправляет Настя, она всегда говорит быстро.- Я одна копен пять намахала.
- Хорошо бы больше,- откликается Петр.
- Завтра поторапливаться надо.- Василий поднимается.- Ненастье будет.
- Какое еще ненастье? - настороженно спрашивает Василиса и смотрит на Петра.
- Собака траву ела,- говорит Василий Петру.- Примета верная.
Петр молчит.
* * *
Василий и Петр женились в один год, даже в один месяц. Петр, которому тогда едва исполни-лось двадцать лет, привел в дом с нижнего края деревни Таню, дочь кузнеца. Василий привел в амбар чужую, не деревенскую, которая как-то ненароком забрела в деревню и задержалась, переходя из избы в избу и обшивая баб сарафанами да платьями. Мастерица она была хорошая, за шитье брала недорого, и заказы поступали к ней один за другим. Рассказывали, что новенькая приехала с Украины, чтобы разыскать сына, потерявшегося в войну, да вот на обратную дорогу денег ей не хватило, и она решила приработать.
Где и как они с Василием сговорились, никто не знал.
Петру уже сыграли свадьбу, на которой больше всех пела и плясала Настя, прошли октябрьс-кие праздники, выпал запоздавший в ту осень снег. Василий, собиравшийся перед этим на промысел, вдруг приостановил сборы и позвал к себе Петра.
- Ты эту, пришлую, видел? - спросил он сына, не глядя на него.
- Это которая шьет?
- Ага.
- Видел, она ж по деревне ходит.
- Хочу взять ее к себе,- сказал Василий и повернулся к Петру.
- Да ты что, отец, серьезно? - не сдержавшись, удивился Петр.
- А чего? Нельзя мне, что ли?
- Да почему нельзя? - забормотал Петр, не зная, что сказать.- Конечно. Ты еще не старый. Кто говорит, что нельзя?
- Дело не в том, старый или не старый,- невесело поправил Василий.Надоело мне самого себя обстирывать, самому себе кашу варить. Живу как арестант. Хозяйка нужна - вот какое дело.
Они помолчали.
- Заходи перед вечером завтра, бутылку на троих разопьем, свадьбу, стало быть, сыграем. Я Насте накажу, чтоб сготовила.
Дома Василиса хлопотала на кухне.
- Мать! - возбужденно закричал Петр, входя.- У нас отец женится.
- Но,- бесстрастно откликнулась Василиса.
- Точно говорю. Завтра приведет.
- Пускай хошь тыщу раз женится, я к нему никакого касанья не имею.
- Обидно, поди?
- Чего ты, Емеля, мелешь? - вскинулась Василиса.- Обидно стало, изошлась вся от обиды - куды там! Полоумная она, раз идет за него. Добрая не пошла бы.
Новую жену Василия звали Александрой, и была она ненамного старше Анны, его первой дочери. Василиса впервые увидела ее утром из окна, когда Александра, припадая на одну ногу, шла через двор в уборную.
- Да она хромоножка,- обрадовалась Василиса.- Я говорила, добрая за него не пойдет, так и есть. Теперь они заживут. Черт черту рога не обломит.
В первое время Александра нигде не показывалась, отсиживалась в амбаре. Василий сам кипятил чай, сам ходил в магазин, но и он тоже старался лишний раз на улицу не выходить. Для деревни его женитьба была ковшом меда, вылитым на муравейник: ее судили и рядили на все лады, после войны она стала самым важным событием, намного важнее любой смерти, случив-шейся за последние годы. У баб вдруг не стало хватать соли, хлеба, исчезли куда-то стиральные доски и утюги, и за всем этим они шли к Василисе, заводя разговор о молодых,- конечно, имелось в виду, что они спрашивают о Петре и Тане. И только бабке Авдотье, которая уже и тогда была глуховатой, хитрить не приходилось.
- Ты, сказывают, сестричкой обзавелась, Василиса! - кричала она, расположившись на скамье.
- Тебе, старуха Авдотья, делать нечего, вот ты и ходишь, сплетни полощешь,- сердито отвечала Василиса.
- А тебя за душу берет?
- Мне начхать, мне ихнее исподнее белье не стирать.
Бабка Авдотья обводила избу испытующим взглядом и снова кричала:
- Сюды-то не заходит?
- Пускай только зайдет - я ей глаза выцарапаю.
- Выцарапай, выцарапай,- поддакивала бабка Авдотья.- Ей волю дай, и тебя из избы выгонит. Ты, Василиса, с ее глаз не спускай.
Вскоре они встретились - жить в одном дворе и совсем не встречаться было невозможно. Александра, выйдя из амбара, вдруг прямо перед собой увидела Василису и в нерешительности остановилась, не зная, как быть. Василиса с интересом разглядывала ее и ждала.
- Здравствуйте,- совсем растерявшись, чуть слышно поздоровалась Александра.
- Вот оно как - здрасьте, значит,- удивилась Василиса и рассердилась.А чаю не хотите? Хромай, куды хромала, хромоножка, я не сахарная, от твоих "здрасьте" не растаю. Ишь ты, здрасьте, обходительная какая!
Она долго не могла успокоиться, ворчала на Петра, через стенку накричала на Настю, на весь дом гремела посудой. Ей казалось, что ее оскорбили, а она не сумела ответить как следует, она на все лады повторяла злополучное "здравствуйте", произнесенное Александрой, словно оно не переставало ее жалить.
Настя подружилась с Александрой и уже через месяц звала ее Шурой. А потом у Насти застучала машинка - это Александра шила ее ребятишкам рубашонки, штанишки, и они, несмышленыши, бежали хвастаться обновой к Василисе. Заглянув на стук машинки один раз, зачастила в Настину избу и Таня - тоже что-то кроила, шила, а потом появлялась в новом халате, в новой юбке. Василиса хмурилась, молчала. Через стенку было слышно, как на той половине избы разговаривали, смеялись. Василисе казалось, что никто ее больше не замечает, никто с ней не считается, а только терпят,- мол, живешь, ну и живи.
- Матерью-то еще не зовешь ее? - с обидой спрашивала она у Насти.
- Ты, мама, не собирай чего не следует,- сердилась Настя.
- А по мне хошь зови. Мне помирать скоро, а она вон кобылицей ржет молодая.
- Ты, мать, жизнь прожила, а ума не нажила,- вступался за Александру Петр.- Ходишь, злишься, а за что - сама не знаешь. В чем она перед тобой виновата?
Василиса умолкала, уходила в себя.
Однажды после Нового года, когда Василиса ушла в гости, Александра наконец-то осмелилась войти в избу - сама бы она ни за что даже через порог не переступила, да ее позвала Таня, чтобы помочь ей разобраться в какой-то выкройке. Они разговорились, потом Александра выглянула в окно и ахнула: Василиса закрывала за собой ворота. Александра метнулась в дверь, но проскочить незамеченной мимо Василисы не успела.
- Эт-то еще чего?! - увидев ее, закричала Василиса.- Ах ты, супротивица! В избу захотела. Я тебе счас покажу дорожку, я тебе...
- Меня Таня позвала,- пыталась оправдаться Александра.
- Мало ей амбара! - гремела Василиса, торопливо осматривая двор, словно подыскивая палку.- Мало ей Настькиной половины - сюды захотела! Я тебя отважу!
- Не смей! - пыталась защищаться Александра.
- Я тебе не посмею! Я тебе вторую ногу обломаю!
- Злишься, да? - вдруг переходя в наступление, закричала Александра.Хочешь выжить меня? Не выйдет! Все равно он с тобой жить не будет,отталкиваясь одной ногой, она наступала на Василису.- Он мой! Ты ему не нужна, не нужна, не нужна!
- Чего, чего! - опешила Василиса и рявкнула: - Кыш, кукша! Кыш, кукша! - еще раз крикнула она и, не оборачиваясь, пошла в дом.
- Чтоб больше эта хромая нога сюды не ступала! - строго выговорила Василиса Тане.- Покуда я здесь хозяйка, а не она. У меня и без нее кровь порченая, моя судьба не сладкая была. Вот умру - еще помянете меня.
Она сняла с головы платок, который снимала редко, и стала гребешком расчесывать свои седые волосы. Таня, напугавшись, забилась на кровать и молчала.
- Сейчас бы квасу попила,- неожиданно сказала Василиса Тане.
- А квасники есть? - обрадовалась Таня.- Я бы поставила...
- Нету,- вздохнула Василиса.
Со временем Василиса, кажется, стала привыкать к Александре, она уже не ворчала, не злилась, а, встречая ее, отводила глаза и молча проходила мимо. О случившемся Василиса не вспоминала - то ли чувствовала себя виноватой, то ли просто не хотела бередить душу. Она стала молчаливой, задумчивой, по вечерам, убравшись по хозяйству, уходила к старухам на чай и возвращалась только ко сну.
- Ты у нас, мать, не заболела? - спрашивал Петр.
- Есть когда мне болезнями заниматься,- неласково отвечала она и уходила.
Потом выяснилось, что Василиса писала письмо среднему сыну, который жил в тридцати километрах от деревни в леспромхозе, чтобы он взял ее к себе. Сын с радостью согласился и даже собирался ехать за ней, но она с попутчиками передала, чтобы он не торопился. Переселиться на новое место она так и не решилась.
- Везде хорошо, где нас нету,- вздыхая, говорила она Тане.- Куды мне теперь трогаться, помирать скоро надо.
В последнее время Василиса привязалась к Тане, по утрам, жалея ее, старалась не греметь посудой, не позволяла ей делать тяжелую работу. Таня часто болела, заболев, улыбалась грустной и виноватой улыбкой.
- Поболей, поболей,- утешала ее Василиса.- Потом детей народишь, болеть некогда будет. А жисть, она долгая. Твоя жисть тоже не сладкая будет, мужик тебе не золото достался.
Потом она шла к Насте и говорила:
- Ты бы, Настька, сходила в амбар, к этим. У них, поди, малина есть. Пускай Таня чай с малиной попьет. Скажи Александре своей - для Тани.
Прошла зима, в марте сбежала под гору талая вода, запели по дворам петухи.
1 2 3