ходили слухи, что они пытаются создать нетерриториального человека, существо, которое, по их мнению, будет антиэгоистично и полно сочувствия к ближнему, то есть будет готово отдать все, чем владеет, другим. Слухи также утверждали, что созданные социалистами в Аргентине существа оказались чудовищными монстрами. Эта новость приводила здешних крестьян в ужас, поговаривали, будто социалисты закончат работы над нетерриториальным человеком и тогда выпустят некий векторный вирус, который перезаразит всех людей на Земле. Вследствие бактериологической войны все человечество изменится так, что человек окажется неспособным воспринимать другие идеи, помимо социалистических. Кажется, даже крестьяне боялись смерти меньше этого изменения. Я не знал, верить ли всем этим слухам. Но раз уж Флако завел речь о планах социалистов, мне показалось забавным обвинить в этом его самого. Естественно, он спросил:
— Почему это я социалист?
— Ну, ты живешь в Панаме, между молотом Колумбии и наковальней Коста-Рики, и тем не менее никуда не убегаешь. К тому же ты тощий и трусливый — ну вылитый социалист.
— Нетушки, — возразил тот. — Не верю, что социализм нужен современному человеку. Я считаю, что каждый должен сам быть себе хозяином. Но это никитийское отродье — они не позволяют человеку быть хозяином собственной жизни. Им мало того, что они подчинили себе искусственный разум, им нужно еще и покорить живых людей, уничтожить несогласных. И вечно они в своих экономических неудачах винят капитализм. По их словам, если социалист покупает машину, это признак прогресса; но если машину покупает капиталист, это признак упадка. Они отказываются признать, что просто лишают людей желания работать, и потому-то экономика их стран разваливается. Я встречался с одним человеком из Будапешта, так он рассказывал: его отец работал на фабрике, которая постоянно простаивала, потому что рабочие хотели только играть в карты. Правительство послало солдат, чтобы те заставили рабочих вернуться к станкам, и все же некоторые вели себя точно так же. Они просто сидели и играли в карты под направленными на них пулеметами… Солдаты расстреляли их, по радио этих людей назвали изменниками Родины. Этот человек говорил мне, что, хотя его отца и убили, он все равно оказался победителем в борьбе с социализмом, потому что отказался подчиниться начальству. И я считаю, что еще один путь к внутренней смерти — это жить под властью других, отказать себе в праве быть хозяином собственной судьбы.
Флако считал себя большим политическим мыслителем, я же провел слишком много времени за изучением медицины и не соприкасался с политикой. Некоторое время я почтительно молчал, обдумывая его слова.
— Итак, ты не веришь, что эта женщина воровка?
— Нет, я считаю, что у нее пересажен мозг. Это заставило меня сесть в постели и всерьез задуматься. Интуитивно я почувствовал, что он прав.
— Почему ты так говоришь?
— Я видел нечто подобное в документальном фильме. Когда нанимали людей в отряды киборгов, мозг забирали, а тела наемников сохраняли в специальной камере в стасисе до конца срока службы. Если солдат хотел служить бессрочно, он мог продать свое тело на запасные части. Но случился большой скандал. У некоторых срок службы закончился, либо они хотели продать свое тело, но тут-то выяснилось: тела уже проданы криотехниками на черном рынке. Наш недавний разговор о киборгах заставил меня вспомнить эту историю, и я понял, каким образом Тамара может числиться на службе на расстоянии светового года отсюда — и в то же время находиться здесь.
— Ты считаешь, что кто-то украл ее тело?
— Я подумал: а захочет ли вообще кто-нибудь красть такие бесполезные кости. Нет, вероятно, Тамара де ла Гарса сама записалась на службу, а тело продала. И теперь какая-то женщина воспользовалась им.
Я вспомнил прекрасную рыжеволосую девушку во сне Тамары, такую непохожую на тощее черноволосое существо, которое спит сейчас на моем диване, и сообразил, что пересадка мозга, пожалуй, может объяснить, почему во сне Тамара видит себя совершенно другой. Вспомнил, как неловко она пыталась взять стакан воды во время ужина — явный признак того, что ее мозг еще не приспособился к новому телу. И поэтому сказал:
— Может быть.
— Может быть? Как это — может быть? Это прекрасное решение всех наших вопросов. Если моя теория неверна, она должна стать верной!
— Нам слишком много заплатили. Она платит не столько за лечение, сколько за молчание. Если она спасается от тех, кто пересадил ей мозг, сами наши вопросы могут быть опасными для нее.
— Ты раньше не говорил мне, что она в опасности, — заметил Флако.
В гостиной Тамара зашевелилась во сне и застонала.
— Я и сам раньше так не думал.
* * *
Долгое время я лежал в постели, размышляя. Если у этой женщины пересадка мозга произведена недавно, это объясняет, почему у нее не повысился уровень антител, когда ей вырвали руку: все еще действуют подавители этого ряда клеточной структуры. Но я не был уверен, верно ли мое предположение. Любой работающий в рамках закона хирург использовал бы антимозин С, ингибитор, который останавливает производство клеток, атакующих трансплантированные органы. Но уровень антител в крови Тамары был вообще чрезвычайно низок по всему спектру возможного действия; это означает, что ей давали один из наиболее распространенных ингибиторов АВ. В инъекции, которую сделал ей я, содержались тимозины, стимулирующие рост всех клеток Т, включая атакующие. И если уровень тимозинов в ее крови станет достаточно высок, они смогут подавить действие ингибиторов АВ. Возможен вариант: пересаженный мозг не установил полного контакта с телом, и эти клетки будут с ним обращаться, как с посторонним телом, постепенно уничтожая его. От этих мыслей у меня заболел живот.
Я пошел в гостиную взглянуть на спящую. Она казалась тенью, упавшей на диван. С помощью моих глаз, улавливающих инфракрасные лучи, по платиновому свечению ее тела я видел, что у нее высокая температура. Это один из первых признаков реакции отторжения; но это также может быть признаком обычной инфекции, так что тут легко ошибиться. Вдобавок гормоны, которые я ей дал, ускоряют метаболизм, что тоже приводит к повышению температуры. Она уже жаловалась на головную боль, но, пока она не пожалуется на судороги, онемение или потерю чувствительности тела, я не могу быть уверен, что она в опасности. Все осложняется еще и тем обстоятельством, что при соответствующих условиях она просто потеряет сознание и умрет без всякого предупреждения. Все эти «если» закружились у меня в голове. Влажной салфеткой я смочил ей лицо. Проснувшись, она посмотрела на меня. Первыми ее словами были:
— Заряди пистолет… — Потом ее взгляд прояснился. — Кристалл у вас? — Я достал кристалл из кармана и показал ей. Она протянула руку и погладила его, потом улыбнулась и снова уснула.
Всю ночь я смачивал ей лоб и держал за руку. Странно, но мне снова хотелось поцеловать ее. Вначале я улыбнулся этой мысли. Но ночь продолжалась, я массировал ей голову и плечи, и желание возвращалось. Хотелось спрятать ее в объятиях. Вскоре это чувство стало непреодолимым, и я понял, что от недостатка сна у меня кружится голова.
На рассвете прозвучал вызов. Я включился, открыл канал связи, и у меня в сознании появилось изображение: смуглый человек с длинными черными волосами и широкими ноздрями сидит на софе. На нем темно — синий мундир Объединенной Морской Пехоты.
— Я Джафари, — сообщил мундир. — Как я понял, у вас находится кое-что, принадлежащее мне. — В голосе его была тревожащая бесцветность, полное отсутствие интонации. Подчеркивание глубины сцены было типично для созданного компьютером изображения.
Сунув руку в карман, я нащупал кристалл.
— Мне кажется, вы ошибаетесь.
— Мне нужна женщина, — ровным голосом продолжал он. Это заявление поразило меня и одновременно вывело из равновесия. — Вот что я предлагаю: послать своих людей за ней мне бы обошлось в двести тысяч стандартов, но я бы получил ее. Хотя обоим нам было бы легче, если бы вы сами привели ее ко мне и приняли двести тысяч в знак моей признательности.
— А что вы с ней сделаете? — спросил я. Джафари, не отвечая, смотрел на меня. Глупый вопрос… — Она очень больна, — вдруг выпалил я. — В течение нескольких дней ей опасно передвигаться.
— Я охочусь за ней несколько месяцев, но сейчас пора заканчивать. До захода солнца вы должны привезти ее в аэропорт в Колоне! Поняли?
— Да, понял.
Он, казалось, всматривается в меня, словно наяву может разглядеть мое лицо.
— Вы не совершите ничего неразумного? Не попытаетесь сбежать?
— Нет.
— Вы и не сможете. У вас нет выбора.
— Понимаю.
— Хорошо, — сказал Джафари. — Я буду добр к ней. Так ей будет лучше. Я не бесчеловечен.
— Я не убегу, — повторил я. Джафари прервал связь.
Я опустился на диван. Ощущение было такое, словно меня уже заколотили в ящик. Вспомнил каждое его слово, каждый жест. Он пригрозил, что пошлет ко мне своих людей, и я подумал, не те ли это люди, что вырвали Тамаре руку? Какие же люди могут так поступить? Последние слова Джафари могли означать присутствие эмоций или, по крайней мере, подобие эмоции. ОМП не может легально действовать на Земле. Но я знал, что это не остановит Джафари. Как начальник отдела кибернетической разведки, он может подключиться к искусственному разуму армии, и тогда в его распоряжении окажется кристаллический мозг, в котором содержится в миллиарды раз больше информации, чем в органическом. В этом случае я не смогу ни снять деньги со счета в банке, ни позвонить, ни пересечь границу, ни просто миновать полицейский монитор. Я смачивал лоб Тамары до тех пор, пока усталость не одолела меня.
* * *
Уже давно рассвело, когда из спальни вышел Флако.
— Ах, Анжело, — сказал он, — если бы меня разбудил ангел смерти, я обнял бы его от всего сердца. Как я жалею, что мой дедушка не изобрел рома, которым можно было бы напиться без похмелья.
— «Небольшая цена за такое счастье», — процитировал я в ответ старую песню. Флако сел на кровать, а я обследовал голову Тамары в поисках шрама, любого признака, который мог показать, что ее мозг пересажен. Признаков не было, но это ничего не значило: хороший пластический хирург никаких следов не оставит. Сказав: «Присмотри за Тамарой», я пошел готовить завтрак. Поджарил немного бобов с рисом, открыл пакет с пончиками и сварил кофе.
Вскоре на кухню заявился Флако.
— Она спит, как ангел.
— Хорошо. — Я протянул ему тарелку. Он сел за стол. Мы ели молча.
— Могу рассказать, о чем ты думаешь, — заговорил он наконец. — Я был не настолько пьян, чтобы забыть тот звонок в ресторан. Может, перевезти ее в мой дом?
— Нет. Если он смог позвонить тебе, то знает, где ты живешь.
— Тогда нужно перевезти ее еще куда-нибудь. Мы можем спрятать ее на банановых плантациях.
— Это бы подошло, — согласился я. Мы еще немного посидели молча. Я не знал, стоит ли рассказывать Флако о вызове Джафари. Флако хороший друг и хороший человек, но в глубине души он вор. Вполне возможно, что ради денег он способен украсть Тамару.
— Что тебя тревожит? — спросил Флако. — Боишься спрятать ее на банановых плантациях?
Я погладил пальцем потертый пластик стола. Тамара поднялась и пошла в ванную: я слышал, как там льется вода. Она умывалась.
— Нет. Вчера я сделал ей инъекцию от антител. Это может быть опасно. Она может от этого умереть.
— Какова вероятность?
— Не знаю. Надеюсь, не очень высокая.
— Тогда бы я не беспокоился об этом и не выглядел бы таким мрачным. Глядя на тебя, можно подумать, что ты петух и твой хозяин умер. — Я немного посмеялся. — Послушай, дела не так уж плохи. Флако все устроит. Когда Тамара войдет, я проверю, не беженка ли она. — И он потянул себя за веко — знак, что я должен молчать.
Появилась Тамара.
— Я ухожу, — объявила она.
— Знаем, — ответил Флако. — Я иду с тобой. Спрячемся на банановых плантациях среди беженцев. Там тебя никто не найдет.
— Вы не знаете, от кого я скрываюсь, и не подозреваете об их возможностях.
— Это неважно! — продолжал Флако. — Никто не следит за плантациями: рефуджиадос слишком быстро появляются и исчезают. Там живут сотни тысяч людей, и никто никогда не спрашивает у них удостоверений личности.
— Ну, в таком случае, не знаю…
— Ты прекрасно растворишься в толпе беженцев, — повторил Флако. — У тебя такой голодный вид…
Тамара какое-то время смотрела на него, будто хотела понять некий скрытый смысл его шутки, потом принужденно улыбнулась, сказала «Хорошо» и начала есть.
— Кстати о рефуджиадос. Угадай, кого я вчера видел… — обернулся ко мне Флако. — Профессора Бернардо Мендеса! — Я слышал это имя, но не мог вспомнить, в связи с чем. Посмотрел на Тамару, мы оба одновременно пожали плечами. — Ну, ты же знаешь, Бернардо Мендес! Великий социальный инженер, который проделал такую большую работу в Чили. Тот, кто пообещал с помощью генной инженерии за три поколения вывести совершенного человека! Я видел его вчера на ярмарке. Он со своей идеей явился в Колумбию — так колумбийцы сделали ему лоботомию и выбросили за границу, в качестве примера для беженцев. Им не понравилась его разновидность социализма, и они укоротили ему мозг. Теперь он бродит по улицам в мокрых штанах и ворует еду.
Тамара отодвинула тарелку и побледнела.
— Может, это капиталисты? — предположил я. — Может, это они сделали ему лоботомию.
— Нет, — утверждал Флако. — Колумбийцы. У меня есть друг, а вот его друг точно знает.
Женщина возразила:
— Точно никто ничего не может знать. Флако улыбнулся и подмигнул мне.
— Тс, тс… так много цинизма — а ведь еще только завтрак! Какой же циничной она будет к обеду? Ну, все равно: стыдно видеть великого человека в таком состоянии: он все время мочится в штаны. Теперь он не умнее игуаны или утки.
— Не будем говорить об этом, — заключила наша собеседница, и мы закончили завтрак в молчании.
* * *
Мы захватили запас съестного и одежды и отправились на плантации, все время проверяя, не следят ли за нами. Затем мы долго шли среди деревьев, не встретив ни одного человека, но потом вдруг оказались в небольшом поселке среди множества палаток. Ни одна из хижин не принадлежала герильям, все они жили дальше к востоку. Флако выбрал место потише, среди четырех грязных заплатанных палаток, на двух наверху — следы птичьего помета: там проводят ночь куры. Возле одной из палаток в алюминиевой ванночке сидел голый ребенок. Воды там почти что не было. Зубы у ребенка отсутствовали, во рту он держал тряпку. По тельцу и по тряпке ползали мухи.
Флако позвал, и из палатки вышла молодая чилийка. Расстегнув блузу, она начала кормить ребенка. На вопрос, могут ли они с Тамарой пожить здесь, женщина ответила, что жильцы одной из палаток исчезли неделю назад, так что остаться можно. Исчезновения здесь обычны: многих рефуджиадос находят убитыми, причин никто не знает. Полиция ничего не делает. Флако и Тамара как будто хорошо устроились, и я отправился на свое рабочее место — в павильончик на ярмарке.
Народу сегодня было — тьма, и если бы я не думал о том, сумеет ли Тамара скрыться от Джафари, день можно было бы считать удачным. Китайские и корейские моряки, лидийские торговцы, южноамериканские герилья — казалось, весь город вышел на улицу, и вскоре перед моим киоском колыхалась огромная толпа, все в ярких костюмах, снуют и толкаются. Воздух заполнили запахи пота, пыли и острых приправ, люди кричали и торговались.
Мне всегда нравилось, как выглядит ярмарка. Будучи студентом университета, я жил со своим дядей в Мехико. В нижнем городе все тротуары односторонние, и если пешеходу нужно зайти в магазин на другой стороне улицы, он должен пройти мимо него, дойти до следующего перекрестка, пересечь улицу, а потом только вернуться к магазину, в который он хочет зайти. Уже тогда меня тошнило при виде огромного количества людей, марширующих в одном направлении. Все шли в ногу, словно скованные невидимыми кандалами. Помню, когда впервые оказался в Панаме, именно беспорядочная толчея на ярмарке привлекла меня. Мне всегда нравилось отсутствие порядка в Панаме, но теперь, обдумывая ночной разговор с Флако, я пытался понять, может, мне просто нравится возможность повернуть и идти навстречу толпе? Может быть, это мой способ быть хозяином самого себя? — Флако появился в полдень и купил л будочке по соседству кувшин воды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
— Почему это я социалист?
— Ну, ты живешь в Панаме, между молотом Колумбии и наковальней Коста-Рики, и тем не менее никуда не убегаешь. К тому же ты тощий и трусливый — ну вылитый социалист.
— Нетушки, — возразил тот. — Не верю, что социализм нужен современному человеку. Я считаю, что каждый должен сам быть себе хозяином. Но это никитийское отродье — они не позволяют человеку быть хозяином собственной жизни. Им мало того, что они подчинили себе искусственный разум, им нужно еще и покорить живых людей, уничтожить несогласных. И вечно они в своих экономических неудачах винят капитализм. По их словам, если социалист покупает машину, это признак прогресса; но если машину покупает капиталист, это признак упадка. Они отказываются признать, что просто лишают людей желания работать, и потому-то экономика их стран разваливается. Я встречался с одним человеком из Будапешта, так он рассказывал: его отец работал на фабрике, которая постоянно простаивала, потому что рабочие хотели только играть в карты. Правительство послало солдат, чтобы те заставили рабочих вернуться к станкам, и все же некоторые вели себя точно так же. Они просто сидели и играли в карты под направленными на них пулеметами… Солдаты расстреляли их, по радио этих людей назвали изменниками Родины. Этот человек говорил мне, что, хотя его отца и убили, он все равно оказался победителем в борьбе с социализмом, потому что отказался подчиниться начальству. И я считаю, что еще один путь к внутренней смерти — это жить под властью других, отказать себе в праве быть хозяином собственной судьбы.
Флако считал себя большим политическим мыслителем, я же провел слишком много времени за изучением медицины и не соприкасался с политикой. Некоторое время я почтительно молчал, обдумывая его слова.
— Итак, ты не веришь, что эта женщина воровка?
— Нет, я считаю, что у нее пересажен мозг. Это заставило меня сесть в постели и всерьез задуматься. Интуитивно я почувствовал, что он прав.
— Почему ты так говоришь?
— Я видел нечто подобное в документальном фильме. Когда нанимали людей в отряды киборгов, мозг забирали, а тела наемников сохраняли в специальной камере в стасисе до конца срока службы. Если солдат хотел служить бессрочно, он мог продать свое тело на запасные части. Но случился большой скандал. У некоторых срок службы закончился, либо они хотели продать свое тело, но тут-то выяснилось: тела уже проданы криотехниками на черном рынке. Наш недавний разговор о киборгах заставил меня вспомнить эту историю, и я понял, каким образом Тамара может числиться на службе на расстоянии светового года отсюда — и в то же время находиться здесь.
— Ты считаешь, что кто-то украл ее тело?
— Я подумал: а захочет ли вообще кто-нибудь красть такие бесполезные кости. Нет, вероятно, Тамара де ла Гарса сама записалась на службу, а тело продала. И теперь какая-то женщина воспользовалась им.
Я вспомнил прекрасную рыжеволосую девушку во сне Тамары, такую непохожую на тощее черноволосое существо, которое спит сейчас на моем диване, и сообразил, что пересадка мозга, пожалуй, может объяснить, почему во сне Тамара видит себя совершенно другой. Вспомнил, как неловко она пыталась взять стакан воды во время ужина — явный признак того, что ее мозг еще не приспособился к новому телу. И поэтому сказал:
— Может быть.
— Может быть? Как это — может быть? Это прекрасное решение всех наших вопросов. Если моя теория неверна, она должна стать верной!
— Нам слишком много заплатили. Она платит не столько за лечение, сколько за молчание. Если она спасается от тех, кто пересадил ей мозг, сами наши вопросы могут быть опасными для нее.
— Ты раньше не говорил мне, что она в опасности, — заметил Флако.
В гостиной Тамара зашевелилась во сне и застонала.
— Я и сам раньше так не думал.
* * *
Долгое время я лежал в постели, размышляя. Если у этой женщины пересадка мозга произведена недавно, это объясняет, почему у нее не повысился уровень антител, когда ей вырвали руку: все еще действуют подавители этого ряда клеточной структуры. Но я не был уверен, верно ли мое предположение. Любой работающий в рамках закона хирург использовал бы антимозин С, ингибитор, который останавливает производство клеток, атакующих трансплантированные органы. Но уровень антител в крови Тамары был вообще чрезвычайно низок по всему спектру возможного действия; это означает, что ей давали один из наиболее распространенных ингибиторов АВ. В инъекции, которую сделал ей я, содержались тимозины, стимулирующие рост всех клеток Т, включая атакующие. И если уровень тимозинов в ее крови станет достаточно высок, они смогут подавить действие ингибиторов АВ. Возможен вариант: пересаженный мозг не установил полного контакта с телом, и эти клетки будут с ним обращаться, как с посторонним телом, постепенно уничтожая его. От этих мыслей у меня заболел живот.
Я пошел в гостиную взглянуть на спящую. Она казалась тенью, упавшей на диван. С помощью моих глаз, улавливающих инфракрасные лучи, по платиновому свечению ее тела я видел, что у нее высокая температура. Это один из первых признаков реакции отторжения; но это также может быть признаком обычной инфекции, так что тут легко ошибиться. Вдобавок гормоны, которые я ей дал, ускоряют метаболизм, что тоже приводит к повышению температуры. Она уже жаловалась на головную боль, но, пока она не пожалуется на судороги, онемение или потерю чувствительности тела, я не могу быть уверен, что она в опасности. Все осложняется еще и тем обстоятельством, что при соответствующих условиях она просто потеряет сознание и умрет без всякого предупреждения. Все эти «если» закружились у меня в голове. Влажной салфеткой я смочил ей лицо. Проснувшись, она посмотрела на меня. Первыми ее словами были:
— Заряди пистолет… — Потом ее взгляд прояснился. — Кристалл у вас? — Я достал кристалл из кармана и показал ей. Она протянула руку и погладила его, потом улыбнулась и снова уснула.
Всю ночь я смачивал ей лоб и держал за руку. Странно, но мне снова хотелось поцеловать ее. Вначале я улыбнулся этой мысли. Но ночь продолжалась, я массировал ей голову и плечи, и желание возвращалось. Хотелось спрятать ее в объятиях. Вскоре это чувство стало непреодолимым, и я понял, что от недостатка сна у меня кружится голова.
На рассвете прозвучал вызов. Я включился, открыл канал связи, и у меня в сознании появилось изображение: смуглый человек с длинными черными волосами и широкими ноздрями сидит на софе. На нем темно — синий мундир Объединенной Морской Пехоты.
— Я Джафари, — сообщил мундир. — Как я понял, у вас находится кое-что, принадлежащее мне. — В голосе его была тревожащая бесцветность, полное отсутствие интонации. Подчеркивание глубины сцены было типично для созданного компьютером изображения.
Сунув руку в карман, я нащупал кристалл.
— Мне кажется, вы ошибаетесь.
— Мне нужна женщина, — ровным голосом продолжал он. Это заявление поразило меня и одновременно вывело из равновесия. — Вот что я предлагаю: послать своих людей за ней мне бы обошлось в двести тысяч стандартов, но я бы получил ее. Хотя обоим нам было бы легче, если бы вы сами привели ее ко мне и приняли двести тысяч в знак моей признательности.
— А что вы с ней сделаете? — спросил я. Джафари, не отвечая, смотрел на меня. Глупый вопрос… — Она очень больна, — вдруг выпалил я. — В течение нескольких дней ей опасно передвигаться.
— Я охочусь за ней несколько месяцев, но сейчас пора заканчивать. До захода солнца вы должны привезти ее в аэропорт в Колоне! Поняли?
— Да, понял.
Он, казалось, всматривается в меня, словно наяву может разглядеть мое лицо.
— Вы не совершите ничего неразумного? Не попытаетесь сбежать?
— Нет.
— Вы и не сможете. У вас нет выбора.
— Понимаю.
— Хорошо, — сказал Джафари. — Я буду добр к ней. Так ей будет лучше. Я не бесчеловечен.
— Я не убегу, — повторил я. Джафари прервал связь.
Я опустился на диван. Ощущение было такое, словно меня уже заколотили в ящик. Вспомнил каждое его слово, каждый жест. Он пригрозил, что пошлет ко мне своих людей, и я подумал, не те ли это люди, что вырвали Тамаре руку? Какие же люди могут так поступить? Последние слова Джафари могли означать присутствие эмоций или, по крайней мере, подобие эмоции. ОМП не может легально действовать на Земле. Но я знал, что это не остановит Джафари. Как начальник отдела кибернетической разведки, он может подключиться к искусственному разуму армии, и тогда в его распоряжении окажется кристаллический мозг, в котором содержится в миллиарды раз больше информации, чем в органическом. В этом случае я не смогу ни снять деньги со счета в банке, ни позвонить, ни пересечь границу, ни просто миновать полицейский монитор. Я смачивал лоб Тамары до тех пор, пока усталость не одолела меня.
* * *
Уже давно рассвело, когда из спальни вышел Флако.
— Ах, Анжело, — сказал он, — если бы меня разбудил ангел смерти, я обнял бы его от всего сердца. Как я жалею, что мой дедушка не изобрел рома, которым можно было бы напиться без похмелья.
— «Небольшая цена за такое счастье», — процитировал я в ответ старую песню. Флако сел на кровать, а я обследовал голову Тамары в поисках шрама, любого признака, который мог показать, что ее мозг пересажен. Признаков не было, но это ничего не значило: хороший пластический хирург никаких следов не оставит. Сказав: «Присмотри за Тамарой», я пошел готовить завтрак. Поджарил немного бобов с рисом, открыл пакет с пончиками и сварил кофе.
Вскоре на кухню заявился Флако.
— Она спит, как ангел.
— Хорошо. — Я протянул ему тарелку. Он сел за стол. Мы ели молча.
— Могу рассказать, о чем ты думаешь, — заговорил он наконец. — Я был не настолько пьян, чтобы забыть тот звонок в ресторан. Может, перевезти ее в мой дом?
— Нет. Если он смог позвонить тебе, то знает, где ты живешь.
— Тогда нужно перевезти ее еще куда-нибудь. Мы можем спрятать ее на банановых плантациях.
— Это бы подошло, — согласился я. Мы еще немного посидели молча. Я не знал, стоит ли рассказывать Флако о вызове Джафари. Флако хороший друг и хороший человек, но в глубине души он вор. Вполне возможно, что ради денег он способен украсть Тамару.
— Что тебя тревожит? — спросил Флако. — Боишься спрятать ее на банановых плантациях?
Я погладил пальцем потертый пластик стола. Тамара поднялась и пошла в ванную: я слышал, как там льется вода. Она умывалась.
— Нет. Вчера я сделал ей инъекцию от антител. Это может быть опасно. Она может от этого умереть.
— Какова вероятность?
— Не знаю. Надеюсь, не очень высокая.
— Тогда бы я не беспокоился об этом и не выглядел бы таким мрачным. Глядя на тебя, можно подумать, что ты петух и твой хозяин умер. — Я немного посмеялся. — Послушай, дела не так уж плохи. Флако все устроит. Когда Тамара войдет, я проверю, не беженка ли она. — И он потянул себя за веко — знак, что я должен молчать.
Появилась Тамара.
— Я ухожу, — объявила она.
— Знаем, — ответил Флако. — Я иду с тобой. Спрячемся на банановых плантациях среди беженцев. Там тебя никто не найдет.
— Вы не знаете, от кого я скрываюсь, и не подозреваете об их возможностях.
— Это неважно! — продолжал Флако. — Никто не следит за плантациями: рефуджиадос слишком быстро появляются и исчезают. Там живут сотни тысяч людей, и никто никогда не спрашивает у них удостоверений личности.
— Ну, в таком случае, не знаю…
— Ты прекрасно растворишься в толпе беженцев, — повторил Флако. — У тебя такой голодный вид…
Тамара какое-то время смотрела на него, будто хотела понять некий скрытый смысл его шутки, потом принужденно улыбнулась, сказала «Хорошо» и начала есть.
— Кстати о рефуджиадос. Угадай, кого я вчера видел… — обернулся ко мне Флако. — Профессора Бернардо Мендеса! — Я слышал это имя, но не мог вспомнить, в связи с чем. Посмотрел на Тамару, мы оба одновременно пожали плечами. — Ну, ты же знаешь, Бернардо Мендес! Великий социальный инженер, который проделал такую большую работу в Чили. Тот, кто пообещал с помощью генной инженерии за три поколения вывести совершенного человека! Я видел его вчера на ярмарке. Он со своей идеей явился в Колумбию — так колумбийцы сделали ему лоботомию и выбросили за границу, в качестве примера для беженцев. Им не понравилась его разновидность социализма, и они укоротили ему мозг. Теперь он бродит по улицам в мокрых штанах и ворует еду.
Тамара отодвинула тарелку и побледнела.
— Может, это капиталисты? — предположил я. — Может, это они сделали ему лоботомию.
— Нет, — утверждал Флако. — Колумбийцы. У меня есть друг, а вот его друг точно знает.
Женщина возразила:
— Точно никто ничего не может знать. Флако улыбнулся и подмигнул мне.
— Тс, тс… так много цинизма — а ведь еще только завтрак! Какой же циничной она будет к обеду? Ну, все равно: стыдно видеть великого человека в таком состоянии: он все время мочится в штаны. Теперь он не умнее игуаны или утки.
— Не будем говорить об этом, — заключила наша собеседница, и мы закончили завтрак в молчании.
* * *
Мы захватили запас съестного и одежды и отправились на плантации, все время проверяя, не следят ли за нами. Затем мы долго шли среди деревьев, не встретив ни одного человека, но потом вдруг оказались в небольшом поселке среди множества палаток. Ни одна из хижин не принадлежала герильям, все они жили дальше к востоку. Флако выбрал место потише, среди четырех грязных заплатанных палаток, на двух наверху — следы птичьего помета: там проводят ночь куры. Возле одной из палаток в алюминиевой ванночке сидел голый ребенок. Воды там почти что не было. Зубы у ребенка отсутствовали, во рту он держал тряпку. По тельцу и по тряпке ползали мухи.
Флако позвал, и из палатки вышла молодая чилийка. Расстегнув блузу, она начала кормить ребенка. На вопрос, могут ли они с Тамарой пожить здесь, женщина ответила, что жильцы одной из палаток исчезли неделю назад, так что остаться можно. Исчезновения здесь обычны: многих рефуджиадос находят убитыми, причин никто не знает. Полиция ничего не делает. Флако и Тамара как будто хорошо устроились, и я отправился на свое рабочее место — в павильончик на ярмарке.
Народу сегодня было — тьма, и если бы я не думал о том, сумеет ли Тамара скрыться от Джафари, день можно было бы считать удачным. Китайские и корейские моряки, лидийские торговцы, южноамериканские герилья — казалось, весь город вышел на улицу, и вскоре перед моим киоском колыхалась огромная толпа, все в ярких костюмах, снуют и толкаются. Воздух заполнили запахи пота, пыли и острых приправ, люди кричали и торговались.
Мне всегда нравилось, как выглядит ярмарка. Будучи студентом университета, я жил со своим дядей в Мехико. В нижнем городе все тротуары односторонние, и если пешеходу нужно зайти в магазин на другой стороне улицы, он должен пройти мимо него, дойти до следующего перекрестка, пересечь улицу, а потом только вернуться к магазину, в который он хочет зайти. Уже тогда меня тошнило при виде огромного количества людей, марширующих в одном направлении. Все шли в ногу, словно скованные невидимыми кандалами. Помню, когда впервые оказался в Панаме, именно беспорядочная толчея на ярмарке привлекла меня. Мне всегда нравилось отсутствие порядка в Панаме, но теперь, обдумывая ночной разговор с Флако, я пытался понять, может, мне просто нравится возможность повернуть и идти навстречу толпе? Может быть, это мой способ быть хозяином самого себя? — Флако появился в полдень и купил л будочке по соседству кувшин воды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58