поскольку же эта принадлежность совершенно бесполезна лицам иного призвания, то у нее есть возможность уплотнить у них затылочную кость, делая ее, таким образом, не столь восприимчивой ко всякому воздействию и менее подверженной размозжению или пролому; и в самом деле, у некоторых лиц, которым предопределено возглавлять армии и империи, природа, как полагают, делает иногда эту часть головы совершенно несокрушимой.
Подобно тому как боевой петух, занятый любовной утехой с курицей, если случится ему увидеть рядом другого петуха, тотчас бросает свою самку и выходит навстречу сопернику, – так и насильник, учуяв клюку, тотчас отпрянул от женщины, спеша напасть на мужчину. У него не было иного оружия, кроме того, каким снабдила его природа. Однако он сжал кулак и метнул его Адамсу в грудь, в ту ее часть, где помещается сердце. Адамс пошатнулся под мощным этим ударом, затем отшвырнул клюку, сжал пальцы в тот кулак, который нами уже упоминался ранее, и обрушил бы всю его мощь на грудь своего противника, если бы тот не перехватил его проворно левой рукою, в то же время устремив свою голову (этой частью тела некоторые современные герои из низшего сословия пользуются, как древние тараном, в качестве грозного оружия: лишнее основание для нас подивиться мудрости природы, соорудившей ее из таких прочных материалов), – боднув, говорю я, Адамса головой в живот, он повалил его навзничь и, пренебрегая законами единоборства, по которым он должен бы воздержаться от дальнейшего нападения на своего врага, покуда тот не встанет снова на ноги, набросился на него, придавил его к земле левой рукой и обрабатывал правой его тело, пока не устал и не пришел к заключению, что он (говоря языком драки) «сделал свое дело», или, на языке поэзии, «что он послал его в царство теней»; а на простом английском языке – «что тот мертв».
Но Адамс, который не был цыпленком и умел сносить побои не хуже любого кулачного бойца, лежал неподвижно только потому, что ждал удобного случая, и теперь, видя, что противник потрудился до одышки, он пустил в ход сразу всю свою силу – и так успешно, что опрокинул того, а сам оказался наверху; и тут, упершись коленом ему в грудь, он возвестил с упоением в голосе: «Теперь мой черед!» – и после нескольких минут непрерывной работы нанес молодцу такой ловкий удар под нижнюю челюсть, что тот вытянулся и затих. Адамс стал опасаться, не перестарался ли он в своем усердии, ибо он не раз уверял, что скорбел бы, когда бы на него пала кровь человека, пусть даже и злодея.
Адамс вскочил и громко окликнул молодую женщину.
– Не унывай, милая девица, – сказал он, – тебе больше не грозит опасность от твоего обидчика, который, боюсь я, лежит мертвый у моих ног; но да простит мне бог сотворенное мною в защиту невинности!
Бедная девушка сперва долго собиралась с силами, чтобы подняться, а потом, пока шла схватка, стояла вся дрожа и, скованная ужасом, не могла даже убежать; но теперь, увидев, что ее заступник одержал верх, она робко подошла к нему, побаиваясь несколько и своего избавителя; однако его учтивая повадка и ласковый разговор быстро победили ее страх.
Они стояли вдвоем над телом, недвижно распростертым на земле, причем Адамс гораздо больше, чем женщина, жаждал уловить в нем признаки жизни; и тут он озабоченно попросил ее рассказать ему, «какое несчастье привело ее в эту позднюю ночную пору в такое безлюдное место». Она ему поведала, что держала путь в Лондон и случайно встретилась с тем человеком, от которого он ее избавил; незнакомец сказал ей, что направляется туда же, и напросился ей в попутчики; не заподозрив никакого зла, она пошла с ним вместе; потом он сказал ей, что неподалеку есть гостиница, где она может устроиться на ночлег, и что он ее туда проводит более близким путем, чем если идти по дороге. Отнесись она даже к нему с недоверием (а этого не было, он говорил так любезно), то все равно на этом пустынном взгорье, одна, в темноте, она никакими человеческими средствами не могла бы избавиться от него; и поэтому она положилась на волю провидения и шла, ожидая с минуты на минуту, что они подойдут к гостинице; вдруг около этих кустов спутник велел ей остановиться и после нескольких грубых поцелуев, которым она сопротивлялась, и недолгих уговоров, которые отвергла, он прибег к силе и попытался исполнить свой злой умысел, когда (благодарение богу!) явился он, ее заступник, и помешал этому. Адамс с одобрением выслушал слова девицы о том, как она положилась на провидение, и сказал ей, что, несомненно, только провидение послало его на выручку ей в награду за эту веру. Правда, он предпочел бы, чтобы тот злосчастный грешник не лишился жизни от его руки, но на все воля божья; он надеется, сказал Адамс, что чистота его намерения послужит ему оправданием перед судом вечным, а ее свидетельство обелит его перед судом земным. Тут он умолк и начал раздумывать, что будет правильнее: укрыться или же предать себя в руки правосудия? Чем окончились эти размышления, читатель увидит в следующей главе.
Глава X,
в которой повествуется о неожиданной развязке предыдущего приключения, вовлекшей Адамса в новые бедствия; и о том, кем была женщина, обязанная сохранением своей чистоты его победоносной руке
Молчание Адамса в сочетании с ночной темнотою и безлюдьем вселило великий страх в душу молодой женщины: она уже готова была видеть в своем избавителе столь же опасного врага, как тот, от кого он ее избавил; и так как в сумеречном свете она не могла распознать ни возраст Адамса, ни доброту, отраженную в чертах его лица, то она заподозрила, что он обошелся с нею, как иные честнейшие люди обходятся со своею отчизной: спас ее от обидчика, чтобы самому обидеть. Такие подозрения возбудило в ней молчание пастора; но они были поистине напрасны. Он стоял над поверженным врагом, мудро взвешивая в уме своем доводы, какие можно было привести в пользу каждой из двух возможностей, указанных в последней главе, и склонялся то к одной, то к другой; потому что обе казались ему столь равно разумными и столь равно опасными, что он, вероятно, до скончания дней своих – или, скажем, до скончания двух или трех дней – простоял бы на месте, покуда принял бы решение. Наконец, он поднял глаза и узрел вдалеке свет, к которому тотчас обратился с возгласом: «Heus tu, путник, heus tu!» Эй, ты! (лат.)
. Затем он услышал голоса и увидел, что свет приближается. Люди, несшие фонарь, начали одни смеяться, другие петь, а иные орать; и тут женщина выказала некоторый страх (свои опасения касательно самого пастора она скрывала), но Адамс ей сказал:
– Не унывай, девица, и вверь себя тому самому провидению, которое доселе ограждало тебя и никогда не оставит невинного.
Оказалось, читатель, что к месту происшествия приближалась ватага парней, направлявшихся к этим кустам в поисках развлечения, которое зовется у них «хлопаньем птиц». Ежели ты в своем невежестве не знаешь, что это такое (как этого можно ждать, если ты никогда не забирался в своих странствиях далее Кенсингтона, Айлингтона, Хакни или Боро То есть не выбирался за черту города (здесь названы лондонские районы; Боро – иначе: Город – разговорное название Саутуорка).
), то я могу тебя просветить: держат сеть перед фонарем и в то же время бьют по кустам; птицы, вспугнутые среди сна, кидаются на огонь и попадают таким образом в сеть. Адамс тотчас рассказал парням, что произошло, и попросил их поднести фонарь к лицу сраженного им противника, так как он, Адамс, опасается, не оказался ли его удар роковым. Но пастор напрасно льстил себе такими страхами: насильник, хоть и был оглушен последней доставшейся ему затрещиной, давно уже пришел в чувство и, поняв, что освободился от Адамса, стал прислушиваться к разговору между ним и молодою женщиной, терпеливо дожидаясь их ухода, чтобы и самому удалиться, поскольку он уже не надеялся добиться вожделенного, и к тому же мистер Адамс почти так же хорошо охладил его пыл, как то могла бы сделать сама молодая женщина, достигни он венца своих желаний. Этот человек, не терявший духа ни в каких невзгодах, решил, что может сыграть роль повеселее, чем роль мертвеца; и вот, в тот миг, когда поднесли к его лицу фонарь, он вскочил на ноги и, схватив Адамса, закричал:
– Нет, негодяй, я не умер, хоть ты и твоя подлая шлюха свободно могли почесть меня мертвым после тех зверских жестокостей, какие вы надо мной учинили! Джентльмены, – сказал он, – вы вовремя подоспели на помощь бедному путнику, который иначе был бы ограблен и убит этими мерзавцами: они заманили меня сюда с большой дороги и, напав на меня вдвоем, обошлись со мною вот так, как вы видите.
Адамс хотел ответить, когда один из парней крикнул:
– Черт бы их побрал! Потащим обоих к судье.
Бедная женщина затряслась от страха, а пастор возвысил было голос, но тщетно. Трое или четверо крепко держали его, кто-то поднес к его лицу фонарь, и все согласились в том, что никогда не видывали более злодейского лица, а один из них, некий адвокатский писец, объявил, что он, «несомненно, видел этого человека на скамье подсудимых». Что до женщины, то у нее растрепались волосы в борьбе и текла из носу кровь, так что не разобрать было – хороша она или безобразна; но они сказали, что ее страх явно выдает ее вину. Когда же у нее, как и у Адамса, обшарили карманы в поисках денег, якобы отнятых у пострадавшего, то при ней нашли кошелек и в нем немного золота, что их еще сильнее убедило, в особенности когда насильник выразил готовность присягнуть, что деньги эти его. При мистере Адамсе было обнаружено всего лишь полпенни. Это, сказал писец, сильно предрасполагало к догадке, что он – закоснелый преступник, судя по тому, как он хитро передал всю добычу женщине. Остальные охотно присоединились к его мнению.
Предвкушая от этого больше развлечения, чем от ловли птиц, парни оставили свое первоначальное намерение и единодушно решили всем вместе отправиться с преступниками к судье. Уведомленные о том, какой отчаянной личностью был Адамс, они связали ему руки за спиной и, спрятав свои сети в кустах, фонарь же неся впереди, поместили двух своих пленников в авангарде и двинулись в поход, причем Адамс не только безропотно покорился судьбе, но еще утешал и подбадривал свою спутницу в ее страданиях.
Дорогой писец сообщил остальным, что это похождение будет для них очень доходным, так как каждый из их компании вправе получить соответственную долю из восьмидесяти фунтов стерлингов за поимку разбойников. Это вызвало спор о степени участия каждого в поимке: один настаивал, что должен получить самую большую часть, так как он первый схватил Адамса; другой требовал двойной доли за то, что первым поднес фонарь к лицу лежавшего на земле, – а через это, сказал он, все и открылось. Писец притязал на четыре пятых награды, потому что это он предложил обыскать преступников, равно как и повести их к судье; причем, сказал он, по строгой законности, награда причитается ему вся целиком. Наконец договорились разобрать это притязание после, пока же все, по-видимому, соглашались, что писец вправе получить половину. Потом заспорили о том, сколько денег можно уделить пареньку, который занят был только тем, что держал сети. Он скромно объяснил, что не рассчитывает на крупную долю, но все же надеется, что кое-что перепадет и ему: он просит принять в соображение, что они поручили ему заботу о своих сетях и только это помешало ему наравне с другими проявить свое рвение в захвате разбойников (ибо так они именовали этих безвинных людей); а не будь он занят сетями, их должен был бы держать кто-нибудь еще; в заключение, однако, он добавил, что удовольствуется «самой что ни на есть маленькой долей и примет ее как доброе даяние, а не в уплату за свою заслугу». Но его единодушно исключили вовсе из дележа, а писец еще поклялся, что «если наглецу дадут хоть один шиллинг, то с остальным пусть управляются, как им угодно, потому что он в таком случае устранится от дела». Спор этот велся так горячо и так безраздельно завладел вниманием всей компании, что ловкий и проворный вор, попади он в положение Адамса, позаботился бы о том, чтоб избавить на этот вечер судью от беспокойства. В самом деле, для побега не требовалось ловкости какого-нибудь Шеппарда Побеги из тюрьмы Джека (Джона) Шеппарда (1702 – 1724) сделали его легендарным уже при жизни. Четырежды его ловил и водворял в тюрьму лично Джонатан Уайлд, много потерявший от этого в общественном мнении.
, тем более что и ночная тьма благоприятствовала бы ему; но Адамс больше полагался на свою невинность, чем на пятки, и, не помышляя ни о побеге, который был легок, ни о сопротивлении (которое было невозможно, так как тут было шесть дюжих молодцов, да еще в придачу сам доподлинный преступник), он шел в полном смирении туда, куда его считали нужным вести. В пути Адамс то и дело разражался восклицаниями, и, наконец, когда ему вспомнился бедный Джозеф Эндрус, он не сдержался и произнес со вздохом его имя; услышав это, его подруга по несчастью взволнованно проговорила:
– Этот голос мне, право, знаком; сэр, неужели вы мистер Абраам Адамс?
– Да, милая девица, – говорит он, – так меня зовут; и твой голос тоже звучит для меня так знакомо, что я, несомненно, слышал его раньше.
– Ах, сэр, – говорит она, – вы не помните ли бедную Фанни?
– Как, Фанни?! – молвил Адамс. – Я тебя отлично помню. Что могло привести тебя сюда?
– Я говорила вам, сэр, – отвечала она, – что я держала путь в Лондон. Но мне послышалось, что вы назвали Джозефа Эндруса; скажите, пожалуйста, что с ним сейчас?
– Я с ним расстался, дитя мое, сегодня после обеда, – сказал Адамс, – он едет в почтовой карете в наш приход, где рассчитывает повидать тебя.
– Повидать меня! Ах, сэр, – отвечает Фанни, – вы, конечно, смеетесь надо мной, с чего он вдруг пожелает меня повидать?
– И ты это спрашиваешь? – возражает Адамс. – Надеюсь, Фанни, ты не грешишь непостоянством? Поверь мне, Джозеф заслуживает лучшего.
– Ах, мистер Адамс! – молвила она. – Что мне мистер Джозеф? Право, если я с ним когда и разговаривала, так только как слуга со слугою.
– Мне прискорбно это слышать, – сказал Адамс, – целомудренной любви к молодому человеку женщина стыдиться не должна. Либо ты говоришь мне неправду, либо ты не верна достойнейшему юноше.
Адамс рассказал ей затем, что произошло в гостинице, и она слушала очень внимательно; и часто у нее вырывался вздох, сколько ни старалась она подавить его; не могла воздержаться и от тысячи вопросов, – что открыло бы ее тщательно скрываемую любовь кому угодно, кроме Адамса, который никогда не заглядывал в человека глубже, чем тот сам допускал. На деле же Фанни Услышала о несчастье с Джозефом от одного из слуг при той карете, которая, как мы упоминали, останавливалась в гостинице, когда бедный юноша был прикован к постели; и, недодоив корову, она взяла под мышку узелок с одеждой, положила в кошелек все деньги, какие у нее нашлись, и, ни с кем не посоветовавшись, тотчас отправилась в путь, устремляясь к тому, кого, несмотря на робость, выказанную в разговоре с пастором, любила с невыразимой силой и притом чистой и самой нежной любовью. А эту робость мы даже не дадим себе труда оправдывать, полагая, что она лишь расположит в пользу девушки любую из наших читательниц и не слишком удивит тех из читателей, кто хорошо знаком с юными представительницами слабого пола.
Глава XI
Что с ними произошло у судьи. Глава, преисполненная учености
Спутники их были так увлечены горячим спором о разделе награды за поимку неповинных людей, что совсем не прислушивались к их разговору. Но вот они подошли к дому судьи и послали одного из слуг известить его честь, что они поймали двух разбойников и привели их к нему. Судья, только что воротившийся с лисьей травли и еще не отобедавший, велел свести пойманных на конюшню, куда за ними повалили толпой все слуги в доме и народ, сбежавшийся со всей округи поглядеть на вора, будто это было необычайное зрелище или будто вор отличается с виду от прочих людей.
Судья, изрядно выпив и повеселев, вспомнил о пойманных и, сказав своим сотрапезникам, что будет, пожалуй, забавно полюбоваться на них, приказал привести их пред свое лицо. Не успели они вступить в зал, как он принялся распекать их, говоря, что случаи разбоя на большой дороге до того участились, что люди не могут спокойно спать по ночам, и заверил их, что они будут осуждены, для острастки другим, на ближайшей сессии. Судья довольно долго изливался в этом духе, пока его секретарь не напомнил ему наконец, что не лишним было бы снять свидетельские показания. Судья велел ему заняться этим, добавив, что сам он тем часом раскурит трубку. Покуда секретарь усердно записывал показания молодца, выдававшего себя за ограбленного, судья столь же усердно подтрунивал над бедной Фанни, в чем от него не отставали все его застольные друзья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Подобно тому как боевой петух, занятый любовной утехой с курицей, если случится ему увидеть рядом другого петуха, тотчас бросает свою самку и выходит навстречу сопернику, – так и насильник, учуяв клюку, тотчас отпрянул от женщины, спеша напасть на мужчину. У него не было иного оружия, кроме того, каким снабдила его природа. Однако он сжал кулак и метнул его Адамсу в грудь, в ту ее часть, где помещается сердце. Адамс пошатнулся под мощным этим ударом, затем отшвырнул клюку, сжал пальцы в тот кулак, который нами уже упоминался ранее, и обрушил бы всю его мощь на грудь своего противника, если бы тот не перехватил его проворно левой рукою, в то же время устремив свою голову (этой частью тела некоторые современные герои из низшего сословия пользуются, как древние тараном, в качестве грозного оружия: лишнее основание для нас подивиться мудрости природы, соорудившей ее из таких прочных материалов), – боднув, говорю я, Адамса головой в живот, он повалил его навзничь и, пренебрегая законами единоборства, по которым он должен бы воздержаться от дальнейшего нападения на своего врага, покуда тот не встанет снова на ноги, набросился на него, придавил его к земле левой рукой и обрабатывал правой его тело, пока не устал и не пришел к заключению, что он (говоря языком драки) «сделал свое дело», или, на языке поэзии, «что он послал его в царство теней»; а на простом английском языке – «что тот мертв».
Но Адамс, который не был цыпленком и умел сносить побои не хуже любого кулачного бойца, лежал неподвижно только потому, что ждал удобного случая, и теперь, видя, что противник потрудился до одышки, он пустил в ход сразу всю свою силу – и так успешно, что опрокинул того, а сам оказался наверху; и тут, упершись коленом ему в грудь, он возвестил с упоением в голосе: «Теперь мой черед!» – и после нескольких минут непрерывной работы нанес молодцу такой ловкий удар под нижнюю челюсть, что тот вытянулся и затих. Адамс стал опасаться, не перестарался ли он в своем усердии, ибо он не раз уверял, что скорбел бы, когда бы на него пала кровь человека, пусть даже и злодея.
Адамс вскочил и громко окликнул молодую женщину.
– Не унывай, милая девица, – сказал он, – тебе больше не грозит опасность от твоего обидчика, который, боюсь я, лежит мертвый у моих ног; но да простит мне бог сотворенное мною в защиту невинности!
Бедная девушка сперва долго собиралась с силами, чтобы подняться, а потом, пока шла схватка, стояла вся дрожа и, скованная ужасом, не могла даже убежать; но теперь, увидев, что ее заступник одержал верх, она робко подошла к нему, побаиваясь несколько и своего избавителя; однако его учтивая повадка и ласковый разговор быстро победили ее страх.
Они стояли вдвоем над телом, недвижно распростертым на земле, причем Адамс гораздо больше, чем женщина, жаждал уловить в нем признаки жизни; и тут он озабоченно попросил ее рассказать ему, «какое несчастье привело ее в эту позднюю ночную пору в такое безлюдное место». Она ему поведала, что держала путь в Лондон и случайно встретилась с тем человеком, от которого он ее избавил; незнакомец сказал ей, что направляется туда же, и напросился ей в попутчики; не заподозрив никакого зла, она пошла с ним вместе; потом он сказал ей, что неподалеку есть гостиница, где она может устроиться на ночлег, и что он ее туда проводит более близким путем, чем если идти по дороге. Отнесись она даже к нему с недоверием (а этого не было, он говорил так любезно), то все равно на этом пустынном взгорье, одна, в темноте, она никакими человеческими средствами не могла бы избавиться от него; и поэтому она положилась на волю провидения и шла, ожидая с минуты на минуту, что они подойдут к гостинице; вдруг около этих кустов спутник велел ей остановиться и после нескольких грубых поцелуев, которым она сопротивлялась, и недолгих уговоров, которые отвергла, он прибег к силе и попытался исполнить свой злой умысел, когда (благодарение богу!) явился он, ее заступник, и помешал этому. Адамс с одобрением выслушал слова девицы о том, как она положилась на провидение, и сказал ей, что, несомненно, только провидение послало его на выручку ей в награду за эту веру. Правда, он предпочел бы, чтобы тот злосчастный грешник не лишился жизни от его руки, но на все воля божья; он надеется, сказал Адамс, что чистота его намерения послужит ему оправданием перед судом вечным, а ее свидетельство обелит его перед судом земным. Тут он умолк и начал раздумывать, что будет правильнее: укрыться или же предать себя в руки правосудия? Чем окончились эти размышления, читатель увидит в следующей главе.
Глава X,
в которой повествуется о неожиданной развязке предыдущего приключения, вовлекшей Адамса в новые бедствия; и о том, кем была женщина, обязанная сохранением своей чистоты его победоносной руке
Молчание Адамса в сочетании с ночной темнотою и безлюдьем вселило великий страх в душу молодой женщины: она уже готова была видеть в своем избавителе столь же опасного врага, как тот, от кого он ее избавил; и так как в сумеречном свете она не могла распознать ни возраст Адамса, ни доброту, отраженную в чертах его лица, то она заподозрила, что он обошелся с нею, как иные честнейшие люди обходятся со своею отчизной: спас ее от обидчика, чтобы самому обидеть. Такие подозрения возбудило в ней молчание пастора; но они были поистине напрасны. Он стоял над поверженным врагом, мудро взвешивая в уме своем доводы, какие можно было привести в пользу каждой из двух возможностей, указанных в последней главе, и склонялся то к одной, то к другой; потому что обе казались ему столь равно разумными и столь равно опасными, что он, вероятно, до скончания дней своих – или, скажем, до скончания двух или трех дней – простоял бы на месте, покуда принял бы решение. Наконец, он поднял глаза и узрел вдалеке свет, к которому тотчас обратился с возгласом: «Heus tu, путник, heus tu!» Эй, ты! (лат.)
. Затем он услышал голоса и увидел, что свет приближается. Люди, несшие фонарь, начали одни смеяться, другие петь, а иные орать; и тут женщина выказала некоторый страх (свои опасения касательно самого пастора она скрывала), но Адамс ей сказал:
– Не унывай, девица, и вверь себя тому самому провидению, которое доселе ограждало тебя и никогда не оставит невинного.
Оказалось, читатель, что к месту происшествия приближалась ватага парней, направлявшихся к этим кустам в поисках развлечения, которое зовется у них «хлопаньем птиц». Ежели ты в своем невежестве не знаешь, что это такое (как этого можно ждать, если ты никогда не забирался в своих странствиях далее Кенсингтона, Айлингтона, Хакни или Боро То есть не выбирался за черту города (здесь названы лондонские районы; Боро – иначе: Город – разговорное название Саутуорка).
), то я могу тебя просветить: держат сеть перед фонарем и в то же время бьют по кустам; птицы, вспугнутые среди сна, кидаются на огонь и попадают таким образом в сеть. Адамс тотчас рассказал парням, что произошло, и попросил их поднести фонарь к лицу сраженного им противника, так как он, Адамс, опасается, не оказался ли его удар роковым. Но пастор напрасно льстил себе такими страхами: насильник, хоть и был оглушен последней доставшейся ему затрещиной, давно уже пришел в чувство и, поняв, что освободился от Адамса, стал прислушиваться к разговору между ним и молодою женщиной, терпеливо дожидаясь их ухода, чтобы и самому удалиться, поскольку он уже не надеялся добиться вожделенного, и к тому же мистер Адамс почти так же хорошо охладил его пыл, как то могла бы сделать сама молодая женщина, достигни он венца своих желаний. Этот человек, не терявший духа ни в каких невзгодах, решил, что может сыграть роль повеселее, чем роль мертвеца; и вот, в тот миг, когда поднесли к его лицу фонарь, он вскочил на ноги и, схватив Адамса, закричал:
– Нет, негодяй, я не умер, хоть ты и твоя подлая шлюха свободно могли почесть меня мертвым после тех зверских жестокостей, какие вы надо мной учинили! Джентльмены, – сказал он, – вы вовремя подоспели на помощь бедному путнику, который иначе был бы ограблен и убит этими мерзавцами: они заманили меня сюда с большой дороги и, напав на меня вдвоем, обошлись со мною вот так, как вы видите.
Адамс хотел ответить, когда один из парней крикнул:
– Черт бы их побрал! Потащим обоих к судье.
Бедная женщина затряслась от страха, а пастор возвысил было голос, но тщетно. Трое или четверо крепко держали его, кто-то поднес к его лицу фонарь, и все согласились в том, что никогда не видывали более злодейского лица, а один из них, некий адвокатский писец, объявил, что он, «несомненно, видел этого человека на скамье подсудимых». Что до женщины, то у нее растрепались волосы в борьбе и текла из носу кровь, так что не разобрать было – хороша она или безобразна; но они сказали, что ее страх явно выдает ее вину. Когда же у нее, как и у Адамса, обшарили карманы в поисках денег, якобы отнятых у пострадавшего, то при ней нашли кошелек и в нем немного золота, что их еще сильнее убедило, в особенности когда насильник выразил готовность присягнуть, что деньги эти его. При мистере Адамсе было обнаружено всего лишь полпенни. Это, сказал писец, сильно предрасполагало к догадке, что он – закоснелый преступник, судя по тому, как он хитро передал всю добычу женщине. Остальные охотно присоединились к его мнению.
Предвкушая от этого больше развлечения, чем от ловли птиц, парни оставили свое первоначальное намерение и единодушно решили всем вместе отправиться с преступниками к судье. Уведомленные о том, какой отчаянной личностью был Адамс, они связали ему руки за спиной и, спрятав свои сети в кустах, фонарь же неся впереди, поместили двух своих пленников в авангарде и двинулись в поход, причем Адамс не только безропотно покорился судьбе, но еще утешал и подбадривал свою спутницу в ее страданиях.
Дорогой писец сообщил остальным, что это похождение будет для них очень доходным, так как каждый из их компании вправе получить соответственную долю из восьмидесяти фунтов стерлингов за поимку разбойников. Это вызвало спор о степени участия каждого в поимке: один настаивал, что должен получить самую большую часть, так как он первый схватил Адамса; другой требовал двойной доли за то, что первым поднес фонарь к лицу лежавшего на земле, – а через это, сказал он, все и открылось. Писец притязал на четыре пятых награды, потому что это он предложил обыскать преступников, равно как и повести их к судье; причем, сказал он, по строгой законности, награда причитается ему вся целиком. Наконец договорились разобрать это притязание после, пока же все, по-видимому, соглашались, что писец вправе получить половину. Потом заспорили о том, сколько денег можно уделить пареньку, который занят был только тем, что держал сети. Он скромно объяснил, что не рассчитывает на крупную долю, но все же надеется, что кое-что перепадет и ему: он просит принять в соображение, что они поручили ему заботу о своих сетях и только это помешало ему наравне с другими проявить свое рвение в захвате разбойников (ибо так они именовали этих безвинных людей); а не будь он занят сетями, их должен был бы держать кто-нибудь еще; в заключение, однако, он добавил, что удовольствуется «самой что ни на есть маленькой долей и примет ее как доброе даяние, а не в уплату за свою заслугу». Но его единодушно исключили вовсе из дележа, а писец еще поклялся, что «если наглецу дадут хоть один шиллинг, то с остальным пусть управляются, как им угодно, потому что он в таком случае устранится от дела». Спор этот велся так горячо и так безраздельно завладел вниманием всей компании, что ловкий и проворный вор, попади он в положение Адамса, позаботился бы о том, чтоб избавить на этот вечер судью от беспокойства. В самом деле, для побега не требовалось ловкости какого-нибудь Шеппарда Побеги из тюрьмы Джека (Джона) Шеппарда (1702 – 1724) сделали его легендарным уже при жизни. Четырежды его ловил и водворял в тюрьму лично Джонатан Уайлд, много потерявший от этого в общественном мнении.
, тем более что и ночная тьма благоприятствовала бы ему; но Адамс больше полагался на свою невинность, чем на пятки, и, не помышляя ни о побеге, который был легок, ни о сопротивлении (которое было невозможно, так как тут было шесть дюжих молодцов, да еще в придачу сам доподлинный преступник), он шел в полном смирении туда, куда его считали нужным вести. В пути Адамс то и дело разражался восклицаниями, и, наконец, когда ему вспомнился бедный Джозеф Эндрус, он не сдержался и произнес со вздохом его имя; услышав это, его подруга по несчастью взволнованно проговорила:
– Этот голос мне, право, знаком; сэр, неужели вы мистер Абраам Адамс?
– Да, милая девица, – говорит он, – так меня зовут; и твой голос тоже звучит для меня так знакомо, что я, несомненно, слышал его раньше.
– Ах, сэр, – говорит она, – вы не помните ли бедную Фанни?
– Как, Фанни?! – молвил Адамс. – Я тебя отлично помню. Что могло привести тебя сюда?
– Я говорила вам, сэр, – отвечала она, – что я держала путь в Лондон. Но мне послышалось, что вы назвали Джозефа Эндруса; скажите, пожалуйста, что с ним сейчас?
– Я с ним расстался, дитя мое, сегодня после обеда, – сказал Адамс, – он едет в почтовой карете в наш приход, где рассчитывает повидать тебя.
– Повидать меня! Ах, сэр, – отвечает Фанни, – вы, конечно, смеетесь надо мной, с чего он вдруг пожелает меня повидать?
– И ты это спрашиваешь? – возражает Адамс. – Надеюсь, Фанни, ты не грешишь непостоянством? Поверь мне, Джозеф заслуживает лучшего.
– Ах, мистер Адамс! – молвила она. – Что мне мистер Джозеф? Право, если я с ним когда и разговаривала, так только как слуга со слугою.
– Мне прискорбно это слышать, – сказал Адамс, – целомудренной любви к молодому человеку женщина стыдиться не должна. Либо ты говоришь мне неправду, либо ты не верна достойнейшему юноше.
Адамс рассказал ей затем, что произошло в гостинице, и она слушала очень внимательно; и часто у нее вырывался вздох, сколько ни старалась она подавить его; не могла воздержаться и от тысячи вопросов, – что открыло бы ее тщательно скрываемую любовь кому угодно, кроме Адамса, который никогда не заглядывал в человека глубже, чем тот сам допускал. На деле же Фанни Услышала о несчастье с Джозефом от одного из слуг при той карете, которая, как мы упоминали, останавливалась в гостинице, когда бедный юноша был прикован к постели; и, недодоив корову, она взяла под мышку узелок с одеждой, положила в кошелек все деньги, какие у нее нашлись, и, ни с кем не посоветовавшись, тотчас отправилась в путь, устремляясь к тому, кого, несмотря на робость, выказанную в разговоре с пастором, любила с невыразимой силой и притом чистой и самой нежной любовью. А эту робость мы даже не дадим себе труда оправдывать, полагая, что она лишь расположит в пользу девушки любую из наших читательниц и не слишком удивит тех из читателей, кто хорошо знаком с юными представительницами слабого пола.
Глава XI
Что с ними произошло у судьи. Глава, преисполненная учености
Спутники их были так увлечены горячим спором о разделе награды за поимку неповинных людей, что совсем не прислушивались к их разговору. Но вот они подошли к дому судьи и послали одного из слуг известить его честь, что они поймали двух разбойников и привели их к нему. Судья, только что воротившийся с лисьей травли и еще не отобедавший, велел свести пойманных на конюшню, куда за ними повалили толпой все слуги в доме и народ, сбежавшийся со всей округи поглядеть на вора, будто это было необычайное зрелище или будто вор отличается с виду от прочих людей.
Судья, изрядно выпив и повеселев, вспомнил о пойманных и, сказав своим сотрапезникам, что будет, пожалуй, забавно полюбоваться на них, приказал привести их пред свое лицо. Не успели они вступить в зал, как он принялся распекать их, говоря, что случаи разбоя на большой дороге до того участились, что люди не могут спокойно спать по ночам, и заверил их, что они будут осуждены, для острастки другим, на ближайшей сессии. Судья довольно долго изливался в этом духе, пока его секретарь не напомнил ему наконец, что не лишним было бы снять свидетельские показания. Судья велел ему заняться этим, добавив, что сам он тем часом раскурит трубку. Покуда секретарь усердно записывал показания молодца, выдававшего себя за ограбленного, судья столь же усердно подтрунивал над бедной Фанни, в чем от него не отставали все его застольные друзья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45