Герцог не имел ничего против Эдварда Коулмана, но, разумеется, он не мог защитить его.
Я подумала о том, что говорил мне отец, и вспомнила, как видела мою мать в обществе отца Ханта, францисканца. Все неприятности были из-за религии, поэтому епископ Комптон и должен был приехать обучать нас.
Элизабет перевела разговор на высокопоставленные семьи. Словно бы ненароком она довела до моего сведения, что мой замечательный отец обязан был склониться перед волей короля, не зная, что он сам уже говорил мне об этом. Теперь она хотела таким же косвенным образом уколоть Сару.
Ее все более раздражало влияние Сары на Анну. Она, вероятно, думала, что, если она не примет меры, Сара будет пользоваться при дворе большим влиянием, чем она. Теперь она постаралась намекнуть на низкое происхождение соперницы, рассуждая о том, как ей всегда было жаль всех людей, лишенных преимуществ высокого рождения и воспитания.
– Я искренне восхищаюсь теми, кому удается подняться над своим происхождением, – сказала она, благосклонно улыбаясь Саре. – Конечно, мы, Вилльерс, ведем свой род издалека. Наша фамилия говорит сама за себя. Мы веками жили при дворе. Наш родственник, Джордж Вилльерс, герцог Бекингэмский, один из близких друзей короля. Да, благородное происхождение – это большое благо. Вы согласны, Сара?
Сара была наготове.
– Смотря по обстоятельствам, – возразила она. – Оно может быть и благом, может быть и помехой. Когда в семье случается какая-нибудь неприятность, безвестность может быть большим преимуществом.
– Ничто не может опорочить славное имя.
– Чем выше положение, тем тяжелее падение. За примерами недалеко ходить. Такое благородное семейство, как ваше, наверно, глубоко огорчают деяния некоей дамы.
Краска прилила к лицу Анны Вилльерс. Элизабет холодно взглянула на Сару, и глаза ее совсем перекосило.
– Я вас не понимаю, Сара, – сказала она.
– Так, значит, я неясно выразилась? Простите. Вы говорили о благородстве вашей семьи, а я сказала, что очень жаль, когда один из ее членов приносит ей… дурную славу.
– Что… что вы хотите сказать? – пролепетала Анна Вилльерс.
– Я имею в виду Барбару Вилльерс, леди Каслмейн разумеется. Ведь она ваша кузина? О ней распевают куплеты на улицах.
– Она вращается в самом высоком кругу, – сказала Анна Вилльерс.
– В том-то и дело. – Сара явно не собиралась останавливаться. – Поэтому она и пользуется такой известностью не только при дворе, не только в Лондоне, но и по всей стране.
– Дружба с королем для любого была бы высокой честью.
– Честью? – переспросила Сара. – Иногда бывает трудно различить, что такое честь, что такое бесчестье. Это людям решать. – Она ликующе улыбнулась, глядя на явно посрамленную соперницу.
Я мало что поняла в их колкостях и при первой возможности приступила с расспросами к Анне Трелони.
– Мне кажется, они говорили загадками, – сказала я. – Может быть, хоть ты объяснишь мне, что они имели в виду.
– Но это же так просто, – сказала Анна. – Элизабет Вилльерс не любит Сару Дженнингс, поэтому она и напоминает ей все время о ее низком происхождении и о том, как ей повезло получить место при дворе. Но и Сара не остается в долгу. Она говорит, что и в знатных семействах люди могут вести себя неприлично, почему и упомянула кузину сестер Вилльерс, леди Каслмейн.
– Но при чем тут леди Каслмейн? Люди как будто сговорились скрывать от меня все. Пожалуйста, не делай этого. Я ведь уже не ребенок.
– Я полагаю, что вы скоро появитесь при большом дворе и сами все узнаете. Вы узнаете, что леди Каслмейн – любовница короля, потому что они этого не скрывают. Он проводит с ней много времени. Она ведет себя очень неосторожно, и всем известно, какие между ними существуют отношения.
– Но король женат!
Анна улыбнулась:
– Это не имеет значения. Так бывает у людей, занимающих самое высокое положение.
– Мой отец не такой, – сказала я с жаром.
Анна промолчала. Потом она сказала:
– Король часто бывает с леди Каслмейн.
– А что же королева? Она об этом знает?
– Конечно, знает.
– Бедняжка.
– Да, многие так считают. Но такова жизнь.
– Мне очень нравится мой дядя. Он такой веселый и… добрый.
– Он очень популярен.
– Я не могу поверить, что он способен так поступать.
– У людей много разных качеств. Это одна из особенностей короля. Леди Каслмейн далеко не первая. Вы знаете вашего кузена, герцога Монмутского. Он не наследник престола, но он сын короля.
– Я не понимаю.
– Он родился, когда король был в изгнании. Он, несомненно, его сын. Король и считает его своим сыном. Но он – незаконный и поэтому не может наследовать трон. Когда вы станете взрослой, вы будете относиться к таким вещам как к чему-то вполне естественному.
– Я рада, что мой отец не такой.
Она посмотрела на меня немножко грустно, но с любовью.
– Я думаю, что королева очень несчастлива, – сказала я. – Мне жаль ее. Она такая добрая. Я уже больше никогда не буду любить короля, как раньше.
* * *
Епископ прибыл. Ему было лет сорок с небольшим, но нам он казался глубоким старцем. Он не был зол или слишком суров, но он был преисполнен решимости воспитать из нас добрых протестанток. Позднее я поняла, что во всех других предметах, кроме богословия, епископ был мало сведущ, так что общеобразовательной стороной нашего воспитания до некоторой степени пренебрегали. Но богословие он знал глубоко и был твердо намерен наставить нас на правильный путь, с тем чтобы мы ни в малейшей степени не оказались подвержены католическим симпатиям наших родителей.
Это было именно то, что ему было приказано, и я поняла впоследствии, что это было очень разумно. Мой отец был в это время наследником престола, так как королева Катрина оказалась, по-видимому, бесплодна. Мать моя умерла католичкой, и отец тоже склонялся к католицизму, а англичане в это время никак не желали иметь короля-католика.
Я узнала также, что короля раздражало отношение моего отца к религии. Но мой отец был хороший, честный человек; он не мог отступиться от своей веры; он был похож на одного из тех мучеников, которые так пострадали при жизни и которых так почитали после их смерти. Он готов был умереть за свою веру, а не только отказаться ради нее от короны. Люди могли считать его глупцом. Быть может, они были по-своему правы, но если это и так, то он был честным глупцом.
Кроме епископа, у нас были и другие учителя, но их предметы не считались столь обязательными, и мы могли не посещать их занятия, если не хотели. Анна полностью использовала эту возможность, поэтому впоследствии ей стоило большого труда написать даже самое простое письмо. Я была другая. Я любила учиться и была счастлива, занимаясь с моим французским учителем, который приходил в восторг от моего рвения.
Были у нас и уроки живописи, и появление нашего учителя рисования всегда забавляло нас, так как он был карлик, всего трех футов и десяти дюймов ростом и жена у него тоже была карлица. Он был превосходный мастер миниатюры и, несмотря на свой крошечный рост, держался всегда с необычайным достоинством.
Звали его Ричард Гибсон, и его уроки доставляли мне большое удовольствие. Его хорошо знали при дворе, где они с миссис Гибсон представляли собой в высшей степени необычную пару. Они были далеко не молоды, пережив царствование моего казненного деда, правление Оливера Кромвеля и возвращение моего дяди Карла. При дворе их очень любили.
Их свадьбу при моем дедушке воспел в стихах поэт Уоллер. На банкете в их честь присутствовали мой дед и бабушка, королева Генриетта-Мария. В мое время им было около шестидесяти, и все им изумлялись, потому что у них было девять человек детей и все нормального роста.
Уроки рисования нравились даже Анне.
Примирился в конце концов с тем, что король взял на себя заботу о воспитании его детей, и мой отец.
* * *
Год спустя после смерти моей матери умерли маленькая Катарина и мой брат Эдгар, проболевший всю свою недолгую жизнь. Мой отец был очень опечален, ибо беды по-прежнему не оставляли его.
Ему доставляло особое удовольствие посещать меня и Анну, и он очень радовался, что растем здоровыми и крепкими.
Со смертью Эдгара что-то изменилось в отношении окружающих к нам. Я была уже достаточно взрослая, чтобы заметить эту перемену. Анна и особенно я приобрели больше значения, и было ясно – почему.
Бедная королева Катарина оставалась бесплодной. Мой отец, наследник престола, потерял жену, и у него не осталось сыновей, так что за ним шли его дочери.
Шли разговоры об увлечении моего отца католичеством, увлечении, которое скорее возрастало, чем уменьшалось. Я слышала, как кто-то раз сказал: «Ну если ему так нужно, зачем оповещать об этом всех?» На это был один ответ: потому что он был честный, прямой человек. В нем не было и тени притворства или хитрости.
Народ волновался. Славные морские победы отца, принесшие ему в свое время такую популярность, забывались. Все хотели, чтобы он понял, что они не потерпят на троне короля-католика.
Поэтому мы с Анной должны были не только исполнять все обряды англиканской церкви, но и делать это прилюдно.
О да, смерть матери и последовавшая за ней смерть маленького Эдгара придали Анне и мне особую важность. Особенно мне.
* * *
Мне было одиннадцать лет, и с каждым днем я узнавала все больше. От меня уже не скрывали, как раньше, всякие сплетни, а их ходило множество. Сара Дженнингс очень интересовалась происходящим, как и Элизабет Вилльерс. Я думаю, пребывание при нашем дворе, оказавшемся в силу обстоятельств в центре всеобщего внимания, в отличие от нас с Анной возбуждало их.
Конечно, возможным наследникам престола всегда уделяется особое внимание, но долгое время надеялись, что у короля будет сын. У него было достаточно незаконных отпрысков – и при этом здоровых – в доказательство того, что отсутствие законного наследника не было его виной. Была какая-то ирония судьбы в том, что он имел стольких детей от своих прекрасных подданных и ни одного от королевы. Судьба как будто издевалась над ним. Бедная королева Катарина! Как я ей теперь сочувствую.
Интриги плелись в изобилии. Королева была неспособна родить наследника; герцога Йоркского обвиняли в католицизме. Был, правда, еще герцог Монмутский, хотя и незаконный сын, но протестант, молодой, красивый, общий любимец. Уж у него-то должны быть здоровые сыновья. Незаконного протестанта предпочли бы законному наследнику-католику. Таково было общее мнение в то время, и оно не было для меня тайной.
Изменилось и поведение девочек. Теперь Элизабет Вилльерс особенно тщательно следила за Анной и мной. Анна была вся поглощена Сарой Дженнингс. Только и слышно было «Сара говорит…», «Сара это не так делает», «Я должна спросить Сару». Казалось, Сара завладела умом и сердцем Анны. У меня была моя милая подруга Анна Трелони. Я не подружилась ни с одной из девочек Вилльерс, хотя их было шестеро.
Теперь-то я понимаю, что Элизабет хотела бы иметь на меня такое же влияние, как Сара на Анну. Она завидовала мне. Да, теперь-то я понимаю многое, чего не понимала тогда. Она хотела быть на моем месте! Я думаю, больше всего она жаждала власти. Я знаю теперь, что таилось за этим устремленным на меня пристальным взглядом. Она думала: «Эта девчонка, эта дурочка, может случиться, станет когда-нибудь королевой Англии. А я, умная, талантливая, блестящая Элизабет Вилльерс, буду никем… разве только, если мне повезет, займу очень скромное место при ее дворе».
Для человека с характером Элизабет Вилльерс подобная мысль была невыносима. Временами она старалась завоевать мое расположение, но чаще зависть пересиливала у нее даже здравый смысл, и она не могла удержаться от попыток ранить меня даже вопреки собственной выгоде.
Она знала о моей любви к отцу и его ко мне и старалась отравить это чувство. Ей было известно, что мой отец был героем многих морских сражений, что он боролся с огнем во время лондонского пожара, что он был любящим отцом обожавших его детей; и она хотела показать мне, что мой кумир был совсем не таков, как я его себе представляла; и вот, на свой лад, в расчете на молоденькую и неопытную девочку моего возраста, она приступила к действию.
Когда в очередной раз мы все сидели за шитьем, она заговорила вдруг о какой-то Арабелле Черчилль. Я впервые услышала тогда имя этой женщины.
– Это просто возмутительно, – сказала Элизабет. – Как можно быть такой бесстыжей? Уже третий ребенок, и все незаконные. Говорят, мальчик на этот раз и здоровый. Такие дети всегда здоровые. Ну не жестока ли судьба? Законные сыновья умирают один за другим, а эти, побочные, живут и живут.
– И говорят, она вовсе некрасива, – сказала Анна Вилльерс.
– Некоторым такие нравятся, – засмеялась Элизабет. – Несомненно, у нее есть другие достоинства.
– Правда, что у нее красивые ноги? – спросила Генриетта Вилльерс.
– Да. Как-то юбки у нее так ловко задрались, когда она якобы случайно упала во время королевской прогулки с лошади, что не оценить красоту ее ног мог только слепой. А кое на кого они произвели такое впечатление, что он даже влюбился…
– В ноги! – хихикнула Генриетта.
Я слушала вполуха. Вероятно, речь шла еще об одной королевской любовнице, подумала я. Среди них были и придворные дамы, и актрисы, и простые горожанки или крестьянки. Эта Арабелла Черчилль – одна из многих. Мне всегда было неловко, когда говорили о любовных увлечениях короля. Ведь все-таки Карл II был мой дядя. Он знал, что о нем сплетничают, но это его только забавляло. Он отличался большим добродушием.
– Она очень высокая и худая – одна кожа да кости – совсем ничего привлекательного, – сказала Анна Вилльерс.
– Зато какие ноги! – сказала Элизабет, возводя глаза к потолку с выражением восхищения. – Неудивительно, что кое в ком они разожгли страсть.
Сара заметила, что при дворе столько красавиц, что, устав от этого изобилия, мужчина может для разнообразия прельститься и дурнушкой.
– Говорят, впрочем, что у джентльмена, о котором идет речь, – сказала Элизабет, взглянув на сестер, которые не могли удержаться от смеха, – вообще странный вкус на женщин.
Я насторожилась. Паузы в разговоре и взгляды, которыми обменивались сестры Вилльерс, привлекли мое внимание. Неожиданно мне пришла мысль, что они говорят о моем отце. Я не могла этому поверить. У этой Арабеллы Черчилль трое детей. Когда родился первый, моя мать была еще жива. Все это вздор. Но подозрение у меня осталось.
Когда мы остались одни, я спросила Анну Трелони:
– Этот возлюбленный Арабеллы Черчилль кто он?
Она покраснела, но не ответила.
– Это мой отец? – спросила я.
– При таком дворе, как наш, подобное случается, – сказала она, испытывая явную неловкость.
Я так и не смогла окончательно простить отцу того, что, когда моя мать умирала, он прельщался ногами Арабеллы Черчилль. Я узнала, что ее первый ребенок родился в 1671 году – в год, когда умерла моя мать, – а теперь и еще один.
Я вспоминала скорбь отца по моей матери. Как он плакал, каким он казался расстроенным. Я-то верила, что он убит горем. А ведь в то же самое время он жил с Арабеллой Черчилль! Да разве так могло быть?
Жизнь полна лицемерия. Люди лгут. Они предают. Даже мой благородный отец.
Да, Элизабет Вилльерс преуспела в своем намерении ранить меня. Но она на этом не остановилась. Она всегда умела ловко направить разговор в нужную ей сторону. Раньше по наивности я не придавала этому значения, но теперь я начинала смотреть на все по-другому. Она была умна, она была хитра; она была на пять лет старше меня, а между шестнадцатью и одиннадцатью большая разница.
В то время ее целью было поколебать мою страстную привязанность к отцу. Может быть, это было потому, что она боялась, что он обратит меня в католичество, и это преградит мне путь к трону. Тогда она, как моя фрейлина, лишится всех преимуществ, которые дало бы ей это звание. Или, может быть, ненавидя меня, она не могла примириться с тем, что я наслаждаюсь счастьем, которого ей не суждено было испытать.
Когда один из придворных начал странно вести себя и говорили, что он страдает припадками безумия, Элизабет заметила, что он напоминает ей сэра Джона Дэнема.
Одна из ее младших сестер спросила, кто это такой. Элизабет, очевидно, ожидала этого вопроса, потому что она быстро ответила:
– Это случилось уже давно. Это очень неприглядная история, о которой лучше забыть, хотя наверняка найдутся люди, которые всегда будут о ней помнить.
– Ну расскажи нам, что случилось, – взмолилась Генриетта.
Так я услышала историю сэра Джона Дэнема.
– Все это началось в 1666 году, сразу после Большого пожара, – начала Элизабет. – Сэр Джон Дэнем внезапно сошел с ума и возомнил себя Святым духом. Он даже явился к королю и объявил ему об этом.
Генриетта и Мария Вилльерс захихикали, и моя сестра тоже. Элизабет чопорно их упрекнула:
– Не следует смеяться над чужой бедой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Я подумала о том, что говорил мне отец, и вспомнила, как видела мою мать в обществе отца Ханта, францисканца. Все неприятности были из-за религии, поэтому епископ Комптон и должен был приехать обучать нас.
Элизабет перевела разговор на высокопоставленные семьи. Словно бы ненароком она довела до моего сведения, что мой замечательный отец обязан был склониться перед волей короля, не зная, что он сам уже говорил мне об этом. Теперь она хотела таким же косвенным образом уколоть Сару.
Ее все более раздражало влияние Сары на Анну. Она, вероятно, думала, что, если она не примет меры, Сара будет пользоваться при дворе большим влиянием, чем она. Теперь она постаралась намекнуть на низкое происхождение соперницы, рассуждая о том, как ей всегда было жаль всех людей, лишенных преимуществ высокого рождения и воспитания.
– Я искренне восхищаюсь теми, кому удается подняться над своим происхождением, – сказала она, благосклонно улыбаясь Саре. – Конечно, мы, Вилльерс, ведем свой род издалека. Наша фамилия говорит сама за себя. Мы веками жили при дворе. Наш родственник, Джордж Вилльерс, герцог Бекингэмский, один из близких друзей короля. Да, благородное происхождение – это большое благо. Вы согласны, Сара?
Сара была наготове.
– Смотря по обстоятельствам, – возразила она. – Оно может быть и благом, может быть и помехой. Когда в семье случается какая-нибудь неприятность, безвестность может быть большим преимуществом.
– Ничто не может опорочить славное имя.
– Чем выше положение, тем тяжелее падение. За примерами недалеко ходить. Такое благородное семейство, как ваше, наверно, глубоко огорчают деяния некоей дамы.
Краска прилила к лицу Анны Вилльерс. Элизабет холодно взглянула на Сару, и глаза ее совсем перекосило.
– Я вас не понимаю, Сара, – сказала она.
– Так, значит, я неясно выразилась? Простите. Вы говорили о благородстве вашей семьи, а я сказала, что очень жаль, когда один из ее членов приносит ей… дурную славу.
– Что… что вы хотите сказать? – пролепетала Анна Вилльерс.
– Я имею в виду Барбару Вилльерс, леди Каслмейн разумеется. Ведь она ваша кузина? О ней распевают куплеты на улицах.
– Она вращается в самом высоком кругу, – сказала Анна Вилльерс.
– В том-то и дело. – Сара явно не собиралась останавливаться. – Поэтому она и пользуется такой известностью не только при дворе, не только в Лондоне, но и по всей стране.
– Дружба с королем для любого была бы высокой честью.
– Честью? – переспросила Сара. – Иногда бывает трудно различить, что такое честь, что такое бесчестье. Это людям решать. – Она ликующе улыбнулась, глядя на явно посрамленную соперницу.
Я мало что поняла в их колкостях и при первой возможности приступила с расспросами к Анне Трелони.
– Мне кажется, они говорили загадками, – сказала я. – Может быть, хоть ты объяснишь мне, что они имели в виду.
– Но это же так просто, – сказала Анна. – Элизабет Вилльерс не любит Сару Дженнингс, поэтому она и напоминает ей все время о ее низком происхождении и о том, как ей повезло получить место при дворе. Но и Сара не остается в долгу. Она говорит, что и в знатных семействах люди могут вести себя неприлично, почему и упомянула кузину сестер Вилльерс, леди Каслмейн.
– Но при чем тут леди Каслмейн? Люди как будто сговорились скрывать от меня все. Пожалуйста, не делай этого. Я ведь уже не ребенок.
– Я полагаю, что вы скоро появитесь при большом дворе и сами все узнаете. Вы узнаете, что леди Каслмейн – любовница короля, потому что они этого не скрывают. Он проводит с ней много времени. Она ведет себя очень неосторожно, и всем известно, какие между ними существуют отношения.
– Но король женат!
Анна улыбнулась:
– Это не имеет значения. Так бывает у людей, занимающих самое высокое положение.
– Мой отец не такой, – сказала я с жаром.
Анна промолчала. Потом она сказала:
– Король часто бывает с леди Каслмейн.
– А что же королева? Она об этом знает?
– Конечно, знает.
– Бедняжка.
– Да, многие так считают. Но такова жизнь.
– Мне очень нравится мой дядя. Он такой веселый и… добрый.
– Он очень популярен.
– Я не могу поверить, что он способен так поступать.
– У людей много разных качеств. Это одна из особенностей короля. Леди Каслмейн далеко не первая. Вы знаете вашего кузена, герцога Монмутского. Он не наследник престола, но он сын короля.
– Я не понимаю.
– Он родился, когда король был в изгнании. Он, несомненно, его сын. Король и считает его своим сыном. Но он – незаконный и поэтому не может наследовать трон. Когда вы станете взрослой, вы будете относиться к таким вещам как к чему-то вполне естественному.
– Я рада, что мой отец не такой.
Она посмотрела на меня немножко грустно, но с любовью.
– Я думаю, что королева очень несчастлива, – сказала я. – Мне жаль ее. Она такая добрая. Я уже больше никогда не буду любить короля, как раньше.
* * *
Епископ прибыл. Ему было лет сорок с небольшим, но нам он казался глубоким старцем. Он не был зол или слишком суров, но он был преисполнен решимости воспитать из нас добрых протестанток. Позднее я поняла, что во всех других предметах, кроме богословия, епископ был мало сведущ, так что общеобразовательной стороной нашего воспитания до некоторой степени пренебрегали. Но богословие он знал глубоко и был твердо намерен наставить нас на правильный путь, с тем чтобы мы ни в малейшей степени не оказались подвержены католическим симпатиям наших родителей.
Это было именно то, что ему было приказано, и я поняла впоследствии, что это было очень разумно. Мой отец был в это время наследником престола, так как королева Катрина оказалась, по-видимому, бесплодна. Мать моя умерла католичкой, и отец тоже склонялся к католицизму, а англичане в это время никак не желали иметь короля-католика.
Я узнала также, что короля раздражало отношение моего отца к религии. Но мой отец был хороший, честный человек; он не мог отступиться от своей веры; он был похож на одного из тех мучеников, которые так пострадали при жизни и которых так почитали после их смерти. Он готов был умереть за свою веру, а не только отказаться ради нее от короны. Люди могли считать его глупцом. Быть может, они были по-своему правы, но если это и так, то он был честным глупцом.
Кроме епископа, у нас были и другие учителя, но их предметы не считались столь обязательными, и мы могли не посещать их занятия, если не хотели. Анна полностью использовала эту возможность, поэтому впоследствии ей стоило большого труда написать даже самое простое письмо. Я была другая. Я любила учиться и была счастлива, занимаясь с моим французским учителем, который приходил в восторг от моего рвения.
Были у нас и уроки живописи, и появление нашего учителя рисования всегда забавляло нас, так как он был карлик, всего трех футов и десяти дюймов ростом и жена у него тоже была карлица. Он был превосходный мастер миниатюры и, несмотря на свой крошечный рост, держался всегда с необычайным достоинством.
Звали его Ричард Гибсон, и его уроки доставляли мне большое удовольствие. Его хорошо знали при дворе, где они с миссис Гибсон представляли собой в высшей степени необычную пару. Они были далеко не молоды, пережив царствование моего казненного деда, правление Оливера Кромвеля и возвращение моего дяди Карла. При дворе их очень любили.
Их свадьбу при моем дедушке воспел в стихах поэт Уоллер. На банкете в их честь присутствовали мой дед и бабушка, королева Генриетта-Мария. В мое время им было около шестидесяти, и все им изумлялись, потому что у них было девять человек детей и все нормального роста.
Уроки рисования нравились даже Анне.
Примирился в конце концов с тем, что король взял на себя заботу о воспитании его детей, и мой отец.
* * *
Год спустя после смерти моей матери умерли маленькая Катарина и мой брат Эдгар, проболевший всю свою недолгую жизнь. Мой отец был очень опечален, ибо беды по-прежнему не оставляли его.
Ему доставляло особое удовольствие посещать меня и Анну, и он очень радовался, что растем здоровыми и крепкими.
Со смертью Эдгара что-то изменилось в отношении окружающих к нам. Я была уже достаточно взрослая, чтобы заметить эту перемену. Анна и особенно я приобрели больше значения, и было ясно – почему.
Бедная королева Катарина оставалась бесплодной. Мой отец, наследник престола, потерял жену, и у него не осталось сыновей, так что за ним шли его дочери.
Шли разговоры об увлечении моего отца католичеством, увлечении, которое скорее возрастало, чем уменьшалось. Я слышала, как кто-то раз сказал: «Ну если ему так нужно, зачем оповещать об этом всех?» На это был один ответ: потому что он был честный, прямой человек. В нем не было и тени притворства или хитрости.
Народ волновался. Славные морские победы отца, принесшие ему в свое время такую популярность, забывались. Все хотели, чтобы он понял, что они не потерпят на троне короля-католика.
Поэтому мы с Анной должны были не только исполнять все обряды англиканской церкви, но и делать это прилюдно.
О да, смерть матери и последовавшая за ней смерть маленького Эдгара придали Анне и мне особую важность. Особенно мне.
* * *
Мне было одиннадцать лет, и с каждым днем я узнавала все больше. От меня уже не скрывали, как раньше, всякие сплетни, а их ходило множество. Сара Дженнингс очень интересовалась происходящим, как и Элизабет Вилльерс. Я думаю, пребывание при нашем дворе, оказавшемся в силу обстоятельств в центре всеобщего внимания, в отличие от нас с Анной возбуждало их.
Конечно, возможным наследникам престола всегда уделяется особое внимание, но долгое время надеялись, что у короля будет сын. У него было достаточно незаконных отпрысков – и при этом здоровых – в доказательство того, что отсутствие законного наследника не было его виной. Была какая-то ирония судьбы в том, что он имел стольких детей от своих прекрасных подданных и ни одного от королевы. Судьба как будто издевалась над ним. Бедная королева Катарина! Как я ей теперь сочувствую.
Интриги плелись в изобилии. Королева была неспособна родить наследника; герцога Йоркского обвиняли в католицизме. Был, правда, еще герцог Монмутский, хотя и незаконный сын, но протестант, молодой, красивый, общий любимец. Уж у него-то должны быть здоровые сыновья. Незаконного протестанта предпочли бы законному наследнику-католику. Таково было общее мнение в то время, и оно не было для меня тайной.
Изменилось и поведение девочек. Теперь Элизабет Вилльерс особенно тщательно следила за Анной и мной. Анна была вся поглощена Сарой Дженнингс. Только и слышно было «Сара говорит…», «Сара это не так делает», «Я должна спросить Сару». Казалось, Сара завладела умом и сердцем Анны. У меня была моя милая подруга Анна Трелони. Я не подружилась ни с одной из девочек Вилльерс, хотя их было шестеро.
Теперь-то я понимаю, что Элизабет хотела бы иметь на меня такое же влияние, как Сара на Анну. Она завидовала мне. Да, теперь-то я понимаю многое, чего не понимала тогда. Она хотела быть на моем месте! Я думаю, больше всего она жаждала власти. Я знаю теперь, что таилось за этим устремленным на меня пристальным взглядом. Она думала: «Эта девчонка, эта дурочка, может случиться, станет когда-нибудь королевой Англии. А я, умная, талантливая, блестящая Элизабет Вилльерс, буду никем… разве только, если мне повезет, займу очень скромное место при ее дворе».
Для человека с характером Элизабет Вилльерс подобная мысль была невыносима. Временами она старалась завоевать мое расположение, но чаще зависть пересиливала у нее даже здравый смысл, и она не могла удержаться от попыток ранить меня даже вопреки собственной выгоде.
Она знала о моей любви к отцу и его ко мне и старалась отравить это чувство. Ей было известно, что мой отец был героем многих морских сражений, что он боролся с огнем во время лондонского пожара, что он был любящим отцом обожавших его детей; и она хотела показать мне, что мой кумир был совсем не таков, как я его себе представляла; и вот, на свой лад, в расчете на молоденькую и неопытную девочку моего возраста, она приступила к действию.
Когда в очередной раз мы все сидели за шитьем, она заговорила вдруг о какой-то Арабелле Черчилль. Я впервые услышала тогда имя этой женщины.
– Это просто возмутительно, – сказала Элизабет. – Как можно быть такой бесстыжей? Уже третий ребенок, и все незаконные. Говорят, мальчик на этот раз и здоровый. Такие дети всегда здоровые. Ну не жестока ли судьба? Законные сыновья умирают один за другим, а эти, побочные, живут и живут.
– И говорят, она вовсе некрасива, – сказала Анна Вилльерс.
– Некоторым такие нравятся, – засмеялась Элизабет. – Несомненно, у нее есть другие достоинства.
– Правда, что у нее красивые ноги? – спросила Генриетта Вилльерс.
– Да. Как-то юбки у нее так ловко задрались, когда она якобы случайно упала во время королевской прогулки с лошади, что не оценить красоту ее ног мог только слепой. А кое на кого они произвели такое впечатление, что он даже влюбился…
– В ноги! – хихикнула Генриетта.
Я слушала вполуха. Вероятно, речь шла еще об одной королевской любовнице, подумала я. Среди них были и придворные дамы, и актрисы, и простые горожанки или крестьянки. Эта Арабелла Черчилль – одна из многих. Мне всегда было неловко, когда говорили о любовных увлечениях короля. Ведь все-таки Карл II был мой дядя. Он знал, что о нем сплетничают, но это его только забавляло. Он отличался большим добродушием.
– Она очень высокая и худая – одна кожа да кости – совсем ничего привлекательного, – сказала Анна Вилльерс.
– Зато какие ноги! – сказала Элизабет, возводя глаза к потолку с выражением восхищения. – Неудивительно, что кое в ком они разожгли страсть.
Сара заметила, что при дворе столько красавиц, что, устав от этого изобилия, мужчина может для разнообразия прельститься и дурнушкой.
– Говорят, впрочем, что у джентльмена, о котором идет речь, – сказала Элизабет, взглянув на сестер, которые не могли удержаться от смеха, – вообще странный вкус на женщин.
Я насторожилась. Паузы в разговоре и взгляды, которыми обменивались сестры Вилльерс, привлекли мое внимание. Неожиданно мне пришла мысль, что они говорят о моем отце. Я не могла этому поверить. У этой Арабеллы Черчилль трое детей. Когда родился первый, моя мать была еще жива. Все это вздор. Но подозрение у меня осталось.
Когда мы остались одни, я спросила Анну Трелони:
– Этот возлюбленный Арабеллы Черчилль кто он?
Она покраснела, но не ответила.
– Это мой отец? – спросила я.
– При таком дворе, как наш, подобное случается, – сказала она, испытывая явную неловкость.
Я так и не смогла окончательно простить отцу того, что, когда моя мать умирала, он прельщался ногами Арабеллы Черчилль. Я узнала, что ее первый ребенок родился в 1671 году – в год, когда умерла моя мать, – а теперь и еще один.
Я вспоминала скорбь отца по моей матери. Как он плакал, каким он казался расстроенным. Я-то верила, что он убит горем. А ведь в то же самое время он жил с Арабеллой Черчилль! Да разве так могло быть?
Жизнь полна лицемерия. Люди лгут. Они предают. Даже мой благородный отец.
Да, Элизабет Вилльерс преуспела в своем намерении ранить меня. Но она на этом не остановилась. Она всегда умела ловко направить разговор в нужную ей сторону. Раньше по наивности я не придавала этому значения, но теперь я начинала смотреть на все по-другому. Она была умна, она была хитра; она была на пять лет старше меня, а между шестнадцатью и одиннадцатью большая разница.
В то время ее целью было поколебать мою страстную привязанность к отцу. Может быть, это было потому, что она боялась, что он обратит меня в католичество, и это преградит мне путь к трону. Тогда она, как моя фрейлина, лишится всех преимуществ, которые дало бы ей это звание. Или, может быть, ненавидя меня, она не могла примириться с тем, что я наслаждаюсь счастьем, которого ей не суждено было испытать.
Когда один из придворных начал странно вести себя и говорили, что он страдает припадками безумия, Элизабет заметила, что он напоминает ей сэра Джона Дэнема.
Одна из ее младших сестер спросила, кто это такой. Элизабет, очевидно, ожидала этого вопроса, потому что она быстро ответила:
– Это случилось уже давно. Это очень неприглядная история, о которой лучше забыть, хотя наверняка найдутся люди, которые всегда будут о ней помнить.
– Ну расскажи нам, что случилось, – взмолилась Генриетта.
Так я услышала историю сэра Джона Дэнема.
– Все это началось в 1666 году, сразу после Большого пожара, – начала Элизабет. – Сэр Джон Дэнем внезапно сошел с ума и возомнил себя Святым духом. Он даже явился к королю и объявил ему об этом.
Генриетта и Мария Вилльерс захихикали, и моя сестра тоже. Элизабет чопорно их упрекнула:
– Не следует смеяться над чужой бедой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30