Без Маргарет.
– Мерси, Мерси… не надо быть обо мне столь высокого мнения. Нельзя ведь творить на земле богов.
– Я ничего не творила, – ответила она. – Я подняла глаза и увидела.
Томас рассмеялся.
– Давай поговорим разумно. Тебе хотелось, чтобы ты могла стать моей родной дочерью. Теперь, когда ты знаешь, что в таком желании нет нужды, чего бы ты хотела больше всего, мое дитя? Допустим, в моих руках все богатства мира, я король и готов оказать тебе благосклонность. Что бы ты мне сказала?
Мерси не колебалась ни секунды.
– Попросила бы большой дом, куда могла бы помещать больных, ухаживать за ними и постепенно узнавать все больше и больше, ведь надо уметь не только лечить болезни, но и предотвращать их.
– Это благородное желание, Мерси. Мне хотелось бы стать королем… лишь для того, чтобы его исполнить.
Томас наблюдал за ней с Джоном Клементом и проникался к ним нежностью; ему хотелось, чтобы дочери вышли замуж, имели свои семьи. Он убедился, что семейная жизнь – самая счастливая. И пока шла подготовка к отъезду во Фландрию, Мерси с Джоном Клементом часто бывали вместе и вели разговоры об ужасной болезни, охватившей Сити.
– Просто чудо, – говорила как-то Мерси, – что в Баклерсбери еще никто не заболел.
– На этот счет у меня есть теория, – с готовностью ответил Джон. – Здесь нет такой вони, как на других улицах. Запахи тут приятные… пахнет мускусом, специями, духами и мазями.
– Значит, по-вашему, болезнь возникает от дурных запахов.
– Думаю, не исключено; раз никто на улице не заболел малярией, хотя ее не избежали почти все прочие дома Лондона, значит, в моей теории что-то есть.
Мерси заволновалась. Воскликнула:
– Послушайте, а ведь Эразм, живя здесь, ругал наши дома. Они ему очень не нравились. Говорил, комнаты построены так, что в них душно. Наши окна пропускают свет, но задерживают воздух; а по коридорам гуляют сквозняки. Утверждал, что наш обычай обмазывать полы глиной и покрывать камышовыми циновками вреден – особенно в бедных домах, где циновки не меняются по двадцать лет. Мать очень сердилась, когда он жаловался на наши, хотя они менялись каждую неделю. Он сказал, что нам нужны широко распахивающиеся окна. Что мы едим слишком много солонины. Что грязь наших улиц – позор для страны, считающей себя цивилизованной.
– Похоже, он очень резкий джентльмен.
– Да… в некоторых отношениях. В других очень мягкий. Но я думаю, в том, что он говорил о наших домах, есть какой-то смысл. А вы, мастер Клемент?
– По-моему, несомненно.
– Я очень боюсь, что болезнь придет к нам. И очень рада, что отец покидает Англию именно сейчас. По крайней мере, будет далеко от этих заразных улиц. И вы тоже, мастер Клемент… Но… будет ужасно, если что-то случится здесь… без него. Что мне делать, если кто-то заболеет?
– Со сквозняками и отсутствием хорошего воздуха в комнатах вы ничего поделать, конечно, не можете. Но думаю, если комнаты проветривать – можно уберечься от болезни. Для заболевшего есть очень хорошая смесь: календула, цикорий, осот и паслен – по три пригоршни всего; вскипятите смесь в кварте проточной воды; добавьте немного сахара. Это смягчит кислоту. Пусть больной пьет этот отвар. Больному нужно лечь в постель, как только появится первый пот, и лежать в тепле. Если он одет, пусть остается в одежде; если раздет, оставьте раздетым, но укройте получше. Я знал мужчин и женщин, поправившихся после такого лечения.
– Календула, цикорий, осот и паслен. Запомню.
– Я объясню вам, как готовить философское яйцо. Это превосходное средство от малярии. Его можно сделать заблаговременно и хранить годами. Оно даже улучшается от хранения.
– Буду очень рада. Объясните.
– Берете яйцо; пробиваете отверстие и как можно аккуратнее отделяете желток от белка. Скорлупу заполняете желтком и шафраном; потом закрываете отверстие осколками скорлупы. Положите яйцо в горячие угли и держите до тех пор, пока оно не затвердеет так, чтобы его можно было превратить в мелкий порошок.
Айли подошла к ним и уставилась с озорным видом.
– Чем это вы так увлеклись, что забыли обо всем на свете?
– Мастер Клемент объясняет, как готовить философское яйцо.
– Философское яйцо! Это то, которое превращает обычные металлы в золото и серебро? Мастер Клемент, прошу вас, откройте этот секрет мне.
– Вы не так поняли, – сдержанно ответил Джон Клемент.
– Это яйцо, – объяснила Мерси. – А ты думаешь о философском камне.
– Что же за волшебные силы у этого яйца?
– Оно лечит болезни.
– Я бы предпочла камень, – сказала Айли.
– Не обращайте на нее внимания, – с легким раздражением сказала Мерси. – Она любит подшучивать.
Айли стояла, глядя на них с улыбкой. Джон Клемент продолжал:
– Потребуется белая горчица, толокнянка и подорожник с добавкой ореха; нужно добавить еще дягиля и очного цвета, четыре грана единорожьего рога, если сможете его достать, все это нужно смешать с патокой, пока смесь не начнет липнуть к пестику. Я запишу вам все это. Когда вещество готово, его можно положить в стеклянные банки и хранить годами. У него есть замечательное свойство – чем дольше оно хранится, тем лучше становится.
– Большое спасибо. Я никогда не забуду вашей любезности.
Айли подошла к Сесили и шепнула:
– Смотри, как они подружились.
– Что он отдает ей? – спросила Сесили.
– Любовное письмо, – ответила Айли. – Подумать только, Мерси обзавелась кавалером раньше меня.
– Любовное письмо! Ты ошибаешься. Готова поклясться, это рецепт какого-то лекарства.
– Возможно, моя дорогая Сесили. Но любовные письма бывают самыми разными.
И Айли надула губы, ей не хотелось, чтобы кто-то из девочек заводил кавалера раньше нее. Алиса смеялась над юной парочкой.
– Мастер Мор, какие у тебя странные дочери! Любят латинские стихи больше нарядов и обмениваются рецептами, когда другие в их возрасте обмениваются символами любви.
– Ничего странного, – ответил Томас. – Однако своей семьей – это касается всех ее членов – я доволен.
– Надо же! – заявила Алиса, но сама была не менее ими довольна.
* * *
Из Фландрии Томас писал домой регулярно.
Он просил членов семьи отвечать, потому что скучает без них и радуется, только получая письма из дому. Ему хотелось знать обо всех мелочах; раз они касаются дома, значит, обрадуют его. «Девочкам молчать непростительно, – писал он. – Ведь им всегда есть о чем поболтать? Этого я и хочу от вас, мои дорогие. Беритесь за перья и болтайте со своим отцом».
Если что-то писал и Джек, Томас особо благодарил его. Бедняга, он подрос и уже понимает, как трудно нормальному, здоровому парнишке тягаться с такими выдающимися сестрами. Алиса говорила, что это наказание его отцу от Бога за то, что он постоянно несет чепуху, будто женские мозги не уступают мужским, хотя весь мир считает, что учеными должны быть мужчины. Вот тебе выдающиеся дочери, видимо говорит Бог. А сын твой будет тупицей.
Джек был отнюдь не тупым, просто нормальным. Он терпеть не мог уроки и любил игры на вольном воздухе. Поэтому Томас посылал сыну очень нежные письма, хвалил за усилия с пером, понимая, что не все могут любить учение.
Маргарет Томас писал увлеченно. Это доставляло ему наибольшую радость во время жизни за границей.
Он сообщал старшей дочери, что работает над книгой, которую давно задумал. Она представляет собой воображаемый разговор между ним и человеком из чужой страны под названием «Утопия». В разговорах обсуждаются нравы и обычаи этого государства. Работа над книгой доставляет ему большое удовольствие, и, возвратясь домой, он с радостью прочтет ее своей Мег.
«Маргарет, я показал одно из твоих латинских сочинений замечательному человеку. Это блестящий ученый, ты будешь мне благодарна, узнав, кто он. Реджиналд Поул. Милая моя, он изумился. Сказал, что если бы не мое заверение, ни за что бы не поверил, что девочка или мальчик твоего возраста способны выполнить такую работу без посторонней помощи. Дорогое дитя, как мне передать свою гордость?»
Томас был очень горд. С письмами детей он не расставался, перечитывал их, когда чувствовал себя подавленно и тосковал по дому; не мог удержаться от того, чтобы показать детские работы друзьям, слегка похвастать. Семья доставляла ему большую гордость и радость.
«Дорогие мои, – писал он, – надеюсь, письмо всем вам вы получили в добром здравии и что молитвы отца защитят вас от всех болезней. Сейчас я под проливным дождем на постоянно увязающей в грязи лошади совершаю долгое путешествие и составляю в уме письмо, чтобы порадовать вас. Вы поймете, какие отец питает к вам чувства, насколько дорожит вами – больше, чем зеницей своего ока; ведь грязь, отвратительная погода и необходимость посылать маленькую лошадь в глубокую воду не могут отвлечь от вас мои мысли…»
И продолжал дальше о том, как любит их и мечтает вернуться к ним:
«Сейчас моя любовь усилилась до того, что кажется, будто раньше я совсем вас не любил. Ваши достоинства так радуют мое сердце, так привязывают меня к вам, что отцовство (единственная причина любви многих отцов) кажется вовсе не причиной моей. Поэтому, горячо любимые дети, внушайте своему отцу любовь и дальше… теми же достоинствами, которые наводят меня на мысль, что я не любил вас раньше, внушите мне (вам это по силам), что я не люблю вас в настоящее время…»
И дети ждали возвращения любимого отца, малярия тем временем обходила Баклерсбери стороной.
* * *
Однажды по возвращении, когда семья собралась за столом, Томас сказал всем:
– У меня есть для вас сюрприз. Наш семейный круг увеличится. Надеюсь, вы примете этого человека доброжелательно. Я нахожу его обаятельным и незаурядным. Не сомневаюсь, что вы разделите мое мнение.
– Это мужчина? – спросила Айли, блестя глазами.
– Мужчина, дочка.
– Не седобородый ученый, папа?
– Ученый, только не седобородый. Ему, насколько я понимаю, около двадцати.
– Надеюсь, у него не будет эразмовских чудачеств, – сказала Алиса. – Я больше не хочу иностранцев в доме.
– Нет, Алиса, это не иностранец. Он англичанин; и вряд ли ты сочтешь его чудаком. Человек он, должен сказать вам, из очень хорошей семьи, будет изучать право под моим руководством.
– Папа, – воскликнула Маргарет, – где ты возьмешь время помогать молодому человеку в занятиях, ты ведь загружен адвокатской работой, служишь королю и кардиналу? Мы совсем перестанем тебя видеть.
– Не ворчи, Мег. Уверяю, Ропер тебе понравится. Это серьезный юноша, скромный, так что докучать тебе особо не станет. Думаю, он охотно вольется в нашу семью.
И в доме появился Уильям Ропер, юноша сдержанный, с виду кроткий, однако Мег обратила внимание на упрямую складку его губ. Ей понравилась в нем привязанность к ее отцу. Было совершенно ясно, что молодой человек будет в меру своих сил следовать по стезе Томаса.
Джон Клемент, возвратившийся в дом кардинала, появлялся у Моров при всякой возможности; через несколько месяцев стало ясно, что Уилл Ропер и Джон Клемент смотрят на Барку, как на родной дом.
При появлении Уилла Маргарет было тринадцать, ему двадцать, однако, несмотря на эту разницу, она чувствовала себя ему ровесницей. Джон Клемент искал общества Мерси, Уилл Ропер – общества Мег, и Айли из-за этого слегка дулась. Она самая красивая из троих, однако двое симпатичных молодых людей в доме ищут расположения Маргарет и Мерси.
– Нельзя, конечно, – говорила Айли Сесили, тоже несколько легкомысленной, – считать Джона Клемента и Уилла Ропера мужчинами; один вечно нюхает травы и лекарства, другой сидит, уткнувшись носом в учебники права. Отец сейчас при дворе, может, он приведет в дом настоящих мужчин… для тебя, Сесили, и для меня. Сомневаюсь, что Маргарет или Мерси ими заинтересуются.
Алиса донимала Томаса, когда они оставались вдвоем:
– Раз у тебя есть такие возможности, ты обязан подыскать женихов для девочек.
– Алиса, да ведь впереди еще много лет.
– Не так уж и много. Мерси, Маргарет и моей дочери уже по тринадцать. Через год-другой их будет пора выдавать замуж.
– Тогда можно и подождать с этим год-другой.
– Знаю. Знаю. Но мало ли как может измениться отношение короля к тому времени! Оно, конечно, замечательно быть умным, благородным и болтать по-гречески, только, на мой взгляд, ты был бы умнее и благороднее, если бы хоть немного думал о будущем детей.
Томас задумался, потом внезапно положил руку ей на плечо.
– Придет время, я сделаю все, что положено отцу. То были счастливые, спокойные дни. Семья свыклась с работой Томаса у Вулси. При каждой возможности он приезжал домой, и все смеялись его рассказу, как ему удалось незаметно ускользнуть из дворца.
Настроение портили им тогда лишь мелкие неприятности. Однажды Томас поехал в Эксетер повидать епископа Визи, и вернулся очень расстроенным; за столом он объяснил членам семьи в чем дело:
– У меня были при себе ваши работы… небольшие сочинения всех… притом лучшие. Я не мог упустить возможности показать их епископу и, говоря по правде, находясь с ним, только об этом и думал. При первой же возможности я достал вот это сочинение Маргарет. Епископ прочел его и уставился на меня. «Это написала девочка?!» – изумленно произнес он. «Моя дочь Маргарет», – небрежно ответил я. «Сколько же ей лет?» – «Всего тринадцать». И, дорогая моя, епископ, как и Реджиналд Поул, не поверил бы, если бы я не дал честного слова. Он перечел сочинение несколько раз. Взволнованно заходил по комнате, потом отпер ящик стола и достал вот это.
Все с любопытством окружили его.
– Папа, это что? – спросил Джек.
– Золотая монета, сынок, из Португалии.
– Дорогая?
– Конечно. Епископ сказал: «Передайте ее своей дочери с моими поздравлениями и наилучшими пожеланиями, поскольку я впервые вижу подобную работу человека такого возраста. Пусть она хранит эту монету, поглядывает на нее и готовится стать замечательной ученой. Я знаю, ей это удастся». Я не брал ее. Но чем больше я отказывался, тем сильнее епископ настаивал.
– Папа, а почему ты не хотел ее брать? – спросила Айли.
– Потому что, дочка, я хотел показать ему и работы других. Но как? Он счел бы, что я выпрашиваю у него еще золотых монет. Я редко бывал так разочарован. Мне хотелось сказать: «У меня пять умных дочерей и один умный сын, я хочу, чтобы вы знали, как они умны». Но разве я мог?
Все засмеялись, потому что в эту минуту он походил на ребенка – на маленького мальчишку, лишенного, как сказала Маргарет, удовольствия.
– Ну как, Мег, нравится тебе твоя монета?
– Нет, папа. Глядя на нее, я буду всякий раз вспоминать, что она принесла тебе разочарование. – Девочка обняла его за шею и поцеловала. – Папа, не надо так гордиться своими детьми. Ведь гордыня – один из смертных грехов. Я напишу для тебя стихи – об отце, впавшем в грех гордыни.
– Ладно, Мег, буду ждать их появления. Они загладят разочарование, доставленное мне епископом.
Вечерами они собирались, беседовали и читали, иногда пели. Томас немного научил петь и Алису. Поначалу она противилась. Заявляла, что слишком стара поступать в его школу. Неужели он не способен думать больше ни о чем, кроме учения и преподавания? За латынь она не возьмется. А греческий – так ничего более языческого и представить нельзя.
Томас обнял ее и вкрадчиво попросил:
– Ну-ну, Алиса. Попробуй. Голос у тебя замечательный. Ты станешь нашей певчей птичкой.
– Никогда не слышала такого вздора! – заявила она. Однако принялась напевать за шитьем, пробуя голос; все поняли, что со временем она присоединится к ним; так и вышло.
Маргарет чувствовала, что в течение того года она полюбила отца еще больше – настолько, по ее словам, что, кажется, раньше не испытывала к нему никакой любви.
«Утопия» помогла ей глубже разобраться в отце. Благодаря этой книге девочка поняла его стремление к совершенству.
– Я горжусь тобой, папа, – сказала она, – так же сильно, как ты своими детьми. Кажется, мы оба очень гордые. А больше всего мне нравится твоя веротерпимость. – И процитировала: – «Полководец Утоп объявил нерушимым, что каждому дозволяется следовать какой угодно религии; если же кто-нибудь станет обращать в свою религию также и других, то он может это делать спокойно и рассудительно, с помощью доводов, не злобствуя при этом против прочих религий…» Мне нравятся взгляды Утопа на вопросы веры. Я нахожу их вполне разумными.
– Да, Мег, как прекрасен был бы мир, если б можно было внушить их людям.
Однажды Томас сказал ей:
– Милая дочь, я хочу обсудить с тобой один вопрос. Дело касается только нас. И не надо, чтобы кто-то еще знал о нем.
– Да, папа?
– Мег, ты знаешь, некогда мне хотелось уйти в монастырь, и, как ни странно, монашеская жизнь до сих пор меня привлекает.
– Что? Ты хочешь покинуть нас и поселиться в келье?
– Нет, ни за что! Ты ведь мне дороже всего мира… ты… одна ты – не считая других членов семьи. Когда Колет был моим исповедником, я однажды сказал ему, что жаден.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– Мерси, Мерси… не надо быть обо мне столь высокого мнения. Нельзя ведь творить на земле богов.
– Я ничего не творила, – ответила она. – Я подняла глаза и увидела.
Томас рассмеялся.
– Давай поговорим разумно. Тебе хотелось, чтобы ты могла стать моей родной дочерью. Теперь, когда ты знаешь, что в таком желании нет нужды, чего бы ты хотела больше всего, мое дитя? Допустим, в моих руках все богатства мира, я король и готов оказать тебе благосклонность. Что бы ты мне сказала?
Мерси не колебалась ни секунды.
– Попросила бы большой дом, куда могла бы помещать больных, ухаживать за ними и постепенно узнавать все больше и больше, ведь надо уметь не только лечить болезни, но и предотвращать их.
– Это благородное желание, Мерси. Мне хотелось бы стать королем… лишь для того, чтобы его исполнить.
Томас наблюдал за ней с Джоном Клементом и проникался к ним нежностью; ему хотелось, чтобы дочери вышли замуж, имели свои семьи. Он убедился, что семейная жизнь – самая счастливая. И пока шла подготовка к отъезду во Фландрию, Мерси с Джоном Клементом часто бывали вместе и вели разговоры об ужасной болезни, охватившей Сити.
– Просто чудо, – говорила как-то Мерси, – что в Баклерсбери еще никто не заболел.
– На этот счет у меня есть теория, – с готовностью ответил Джон. – Здесь нет такой вони, как на других улицах. Запахи тут приятные… пахнет мускусом, специями, духами и мазями.
– Значит, по-вашему, болезнь возникает от дурных запахов.
– Думаю, не исключено; раз никто на улице не заболел малярией, хотя ее не избежали почти все прочие дома Лондона, значит, в моей теории что-то есть.
Мерси заволновалась. Воскликнула:
– Послушайте, а ведь Эразм, живя здесь, ругал наши дома. Они ему очень не нравились. Говорил, комнаты построены так, что в них душно. Наши окна пропускают свет, но задерживают воздух; а по коридорам гуляют сквозняки. Утверждал, что наш обычай обмазывать полы глиной и покрывать камышовыми циновками вреден – особенно в бедных домах, где циновки не меняются по двадцать лет. Мать очень сердилась, когда он жаловался на наши, хотя они менялись каждую неделю. Он сказал, что нам нужны широко распахивающиеся окна. Что мы едим слишком много солонины. Что грязь наших улиц – позор для страны, считающей себя цивилизованной.
– Похоже, он очень резкий джентльмен.
– Да… в некоторых отношениях. В других очень мягкий. Но я думаю, в том, что он говорил о наших домах, есть какой-то смысл. А вы, мастер Клемент?
– По-моему, несомненно.
– Я очень боюсь, что болезнь придет к нам. И очень рада, что отец покидает Англию именно сейчас. По крайней мере, будет далеко от этих заразных улиц. И вы тоже, мастер Клемент… Но… будет ужасно, если что-то случится здесь… без него. Что мне делать, если кто-то заболеет?
– Со сквозняками и отсутствием хорошего воздуха в комнатах вы ничего поделать, конечно, не можете. Но думаю, если комнаты проветривать – можно уберечься от болезни. Для заболевшего есть очень хорошая смесь: календула, цикорий, осот и паслен – по три пригоршни всего; вскипятите смесь в кварте проточной воды; добавьте немного сахара. Это смягчит кислоту. Пусть больной пьет этот отвар. Больному нужно лечь в постель, как только появится первый пот, и лежать в тепле. Если он одет, пусть остается в одежде; если раздет, оставьте раздетым, но укройте получше. Я знал мужчин и женщин, поправившихся после такого лечения.
– Календула, цикорий, осот и паслен. Запомню.
– Я объясню вам, как готовить философское яйцо. Это превосходное средство от малярии. Его можно сделать заблаговременно и хранить годами. Оно даже улучшается от хранения.
– Буду очень рада. Объясните.
– Берете яйцо; пробиваете отверстие и как можно аккуратнее отделяете желток от белка. Скорлупу заполняете желтком и шафраном; потом закрываете отверстие осколками скорлупы. Положите яйцо в горячие угли и держите до тех пор, пока оно не затвердеет так, чтобы его можно было превратить в мелкий порошок.
Айли подошла к ним и уставилась с озорным видом.
– Чем это вы так увлеклись, что забыли обо всем на свете?
– Мастер Клемент объясняет, как готовить философское яйцо.
– Философское яйцо! Это то, которое превращает обычные металлы в золото и серебро? Мастер Клемент, прошу вас, откройте этот секрет мне.
– Вы не так поняли, – сдержанно ответил Джон Клемент.
– Это яйцо, – объяснила Мерси. – А ты думаешь о философском камне.
– Что же за волшебные силы у этого яйца?
– Оно лечит болезни.
– Я бы предпочла камень, – сказала Айли.
– Не обращайте на нее внимания, – с легким раздражением сказала Мерси. – Она любит подшучивать.
Айли стояла, глядя на них с улыбкой. Джон Клемент продолжал:
– Потребуется белая горчица, толокнянка и подорожник с добавкой ореха; нужно добавить еще дягиля и очного цвета, четыре грана единорожьего рога, если сможете его достать, все это нужно смешать с патокой, пока смесь не начнет липнуть к пестику. Я запишу вам все это. Когда вещество готово, его можно положить в стеклянные банки и хранить годами. У него есть замечательное свойство – чем дольше оно хранится, тем лучше становится.
– Большое спасибо. Я никогда не забуду вашей любезности.
Айли подошла к Сесили и шепнула:
– Смотри, как они подружились.
– Что он отдает ей? – спросила Сесили.
– Любовное письмо, – ответила Айли. – Подумать только, Мерси обзавелась кавалером раньше меня.
– Любовное письмо! Ты ошибаешься. Готова поклясться, это рецепт какого-то лекарства.
– Возможно, моя дорогая Сесили. Но любовные письма бывают самыми разными.
И Айли надула губы, ей не хотелось, чтобы кто-то из девочек заводил кавалера раньше нее. Алиса смеялась над юной парочкой.
– Мастер Мор, какие у тебя странные дочери! Любят латинские стихи больше нарядов и обмениваются рецептами, когда другие в их возрасте обмениваются символами любви.
– Ничего странного, – ответил Томас. – Однако своей семьей – это касается всех ее членов – я доволен.
– Надо же! – заявила Алиса, но сама была не менее ими довольна.
* * *
Из Фландрии Томас писал домой регулярно.
Он просил членов семьи отвечать, потому что скучает без них и радуется, только получая письма из дому. Ему хотелось знать обо всех мелочах; раз они касаются дома, значит, обрадуют его. «Девочкам молчать непростительно, – писал он. – Ведь им всегда есть о чем поболтать? Этого я и хочу от вас, мои дорогие. Беритесь за перья и болтайте со своим отцом».
Если что-то писал и Джек, Томас особо благодарил его. Бедняга, он подрос и уже понимает, как трудно нормальному, здоровому парнишке тягаться с такими выдающимися сестрами. Алиса говорила, что это наказание его отцу от Бога за то, что он постоянно несет чепуху, будто женские мозги не уступают мужским, хотя весь мир считает, что учеными должны быть мужчины. Вот тебе выдающиеся дочери, видимо говорит Бог. А сын твой будет тупицей.
Джек был отнюдь не тупым, просто нормальным. Он терпеть не мог уроки и любил игры на вольном воздухе. Поэтому Томас посылал сыну очень нежные письма, хвалил за усилия с пером, понимая, что не все могут любить учение.
Маргарет Томас писал увлеченно. Это доставляло ему наибольшую радость во время жизни за границей.
Он сообщал старшей дочери, что работает над книгой, которую давно задумал. Она представляет собой воображаемый разговор между ним и человеком из чужой страны под названием «Утопия». В разговорах обсуждаются нравы и обычаи этого государства. Работа над книгой доставляет ему большое удовольствие, и, возвратясь домой, он с радостью прочтет ее своей Мег.
«Маргарет, я показал одно из твоих латинских сочинений замечательному человеку. Это блестящий ученый, ты будешь мне благодарна, узнав, кто он. Реджиналд Поул. Милая моя, он изумился. Сказал, что если бы не мое заверение, ни за что бы не поверил, что девочка или мальчик твоего возраста способны выполнить такую работу без посторонней помощи. Дорогое дитя, как мне передать свою гордость?»
Томас был очень горд. С письмами детей он не расставался, перечитывал их, когда чувствовал себя подавленно и тосковал по дому; не мог удержаться от того, чтобы показать детские работы друзьям, слегка похвастать. Семья доставляла ему большую гордость и радость.
«Дорогие мои, – писал он, – надеюсь, письмо всем вам вы получили в добром здравии и что молитвы отца защитят вас от всех болезней. Сейчас я под проливным дождем на постоянно увязающей в грязи лошади совершаю долгое путешествие и составляю в уме письмо, чтобы порадовать вас. Вы поймете, какие отец питает к вам чувства, насколько дорожит вами – больше, чем зеницей своего ока; ведь грязь, отвратительная погода и необходимость посылать маленькую лошадь в глубокую воду не могут отвлечь от вас мои мысли…»
И продолжал дальше о том, как любит их и мечтает вернуться к ним:
«Сейчас моя любовь усилилась до того, что кажется, будто раньше я совсем вас не любил. Ваши достоинства так радуют мое сердце, так привязывают меня к вам, что отцовство (единственная причина любви многих отцов) кажется вовсе не причиной моей. Поэтому, горячо любимые дети, внушайте своему отцу любовь и дальше… теми же достоинствами, которые наводят меня на мысль, что я не любил вас раньше, внушите мне (вам это по силам), что я не люблю вас в настоящее время…»
И дети ждали возвращения любимого отца, малярия тем временем обходила Баклерсбери стороной.
* * *
Однажды по возвращении, когда семья собралась за столом, Томас сказал всем:
– У меня есть для вас сюрприз. Наш семейный круг увеличится. Надеюсь, вы примете этого человека доброжелательно. Я нахожу его обаятельным и незаурядным. Не сомневаюсь, что вы разделите мое мнение.
– Это мужчина? – спросила Айли, блестя глазами.
– Мужчина, дочка.
– Не седобородый ученый, папа?
– Ученый, только не седобородый. Ему, насколько я понимаю, около двадцати.
– Надеюсь, у него не будет эразмовских чудачеств, – сказала Алиса. – Я больше не хочу иностранцев в доме.
– Нет, Алиса, это не иностранец. Он англичанин; и вряд ли ты сочтешь его чудаком. Человек он, должен сказать вам, из очень хорошей семьи, будет изучать право под моим руководством.
– Папа, – воскликнула Маргарет, – где ты возьмешь время помогать молодому человеку в занятиях, ты ведь загружен адвокатской работой, служишь королю и кардиналу? Мы совсем перестанем тебя видеть.
– Не ворчи, Мег. Уверяю, Ропер тебе понравится. Это серьезный юноша, скромный, так что докучать тебе особо не станет. Думаю, он охотно вольется в нашу семью.
И в доме появился Уильям Ропер, юноша сдержанный, с виду кроткий, однако Мег обратила внимание на упрямую складку его губ. Ей понравилась в нем привязанность к ее отцу. Было совершенно ясно, что молодой человек будет в меру своих сил следовать по стезе Томаса.
Джон Клемент, возвратившийся в дом кардинала, появлялся у Моров при всякой возможности; через несколько месяцев стало ясно, что Уилл Ропер и Джон Клемент смотрят на Барку, как на родной дом.
При появлении Уилла Маргарет было тринадцать, ему двадцать, однако, несмотря на эту разницу, она чувствовала себя ему ровесницей. Джон Клемент искал общества Мерси, Уилл Ропер – общества Мег, и Айли из-за этого слегка дулась. Она самая красивая из троих, однако двое симпатичных молодых людей в доме ищут расположения Маргарет и Мерси.
– Нельзя, конечно, – говорила Айли Сесили, тоже несколько легкомысленной, – считать Джона Клемента и Уилла Ропера мужчинами; один вечно нюхает травы и лекарства, другой сидит, уткнувшись носом в учебники права. Отец сейчас при дворе, может, он приведет в дом настоящих мужчин… для тебя, Сесили, и для меня. Сомневаюсь, что Маргарет или Мерси ими заинтересуются.
Алиса донимала Томаса, когда они оставались вдвоем:
– Раз у тебя есть такие возможности, ты обязан подыскать женихов для девочек.
– Алиса, да ведь впереди еще много лет.
– Не так уж и много. Мерси, Маргарет и моей дочери уже по тринадцать. Через год-другой их будет пора выдавать замуж.
– Тогда можно и подождать с этим год-другой.
– Знаю. Знаю. Но мало ли как может измениться отношение короля к тому времени! Оно, конечно, замечательно быть умным, благородным и болтать по-гречески, только, на мой взгляд, ты был бы умнее и благороднее, если бы хоть немного думал о будущем детей.
Томас задумался, потом внезапно положил руку ей на плечо.
– Придет время, я сделаю все, что положено отцу. То были счастливые, спокойные дни. Семья свыклась с работой Томаса у Вулси. При каждой возможности он приезжал домой, и все смеялись его рассказу, как ему удалось незаметно ускользнуть из дворца.
Настроение портили им тогда лишь мелкие неприятности. Однажды Томас поехал в Эксетер повидать епископа Визи, и вернулся очень расстроенным; за столом он объяснил членам семьи в чем дело:
– У меня были при себе ваши работы… небольшие сочинения всех… притом лучшие. Я не мог упустить возможности показать их епископу и, говоря по правде, находясь с ним, только об этом и думал. При первой же возможности я достал вот это сочинение Маргарет. Епископ прочел его и уставился на меня. «Это написала девочка?!» – изумленно произнес он. «Моя дочь Маргарет», – небрежно ответил я. «Сколько же ей лет?» – «Всего тринадцать». И, дорогая моя, епископ, как и Реджиналд Поул, не поверил бы, если бы я не дал честного слова. Он перечел сочинение несколько раз. Взволнованно заходил по комнате, потом отпер ящик стола и достал вот это.
Все с любопытством окружили его.
– Папа, это что? – спросил Джек.
– Золотая монета, сынок, из Португалии.
– Дорогая?
– Конечно. Епископ сказал: «Передайте ее своей дочери с моими поздравлениями и наилучшими пожеланиями, поскольку я впервые вижу подобную работу человека такого возраста. Пусть она хранит эту монету, поглядывает на нее и готовится стать замечательной ученой. Я знаю, ей это удастся». Я не брал ее. Но чем больше я отказывался, тем сильнее епископ настаивал.
– Папа, а почему ты не хотел ее брать? – спросила Айли.
– Потому что, дочка, я хотел показать ему и работы других. Но как? Он счел бы, что я выпрашиваю у него еще золотых монет. Я редко бывал так разочарован. Мне хотелось сказать: «У меня пять умных дочерей и один умный сын, я хочу, чтобы вы знали, как они умны». Но разве я мог?
Все засмеялись, потому что в эту минуту он походил на ребенка – на маленького мальчишку, лишенного, как сказала Маргарет, удовольствия.
– Ну как, Мег, нравится тебе твоя монета?
– Нет, папа. Глядя на нее, я буду всякий раз вспоминать, что она принесла тебе разочарование. – Девочка обняла его за шею и поцеловала. – Папа, не надо так гордиться своими детьми. Ведь гордыня – один из смертных грехов. Я напишу для тебя стихи – об отце, впавшем в грех гордыни.
– Ладно, Мег, буду ждать их появления. Они загладят разочарование, доставленное мне епископом.
Вечерами они собирались, беседовали и читали, иногда пели. Томас немного научил петь и Алису. Поначалу она противилась. Заявляла, что слишком стара поступать в его школу. Неужели он не способен думать больше ни о чем, кроме учения и преподавания? За латынь она не возьмется. А греческий – так ничего более языческого и представить нельзя.
Томас обнял ее и вкрадчиво попросил:
– Ну-ну, Алиса. Попробуй. Голос у тебя замечательный. Ты станешь нашей певчей птичкой.
– Никогда не слышала такого вздора! – заявила она. Однако принялась напевать за шитьем, пробуя голос; все поняли, что со временем она присоединится к ним; так и вышло.
Маргарет чувствовала, что в течение того года она полюбила отца еще больше – настолько, по ее словам, что, кажется, раньше не испытывала к нему никакой любви.
«Утопия» помогла ей глубже разобраться в отце. Благодаря этой книге девочка поняла его стремление к совершенству.
– Я горжусь тобой, папа, – сказала она, – так же сильно, как ты своими детьми. Кажется, мы оба очень гордые. А больше всего мне нравится твоя веротерпимость. – И процитировала: – «Полководец Утоп объявил нерушимым, что каждому дозволяется следовать какой угодно религии; если же кто-нибудь станет обращать в свою религию также и других, то он может это делать спокойно и рассудительно, с помощью доводов, не злобствуя при этом против прочих религий…» Мне нравятся взгляды Утопа на вопросы веры. Я нахожу их вполне разумными.
– Да, Мег, как прекрасен был бы мир, если б можно было внушить их людям.
Однажды Томас сказал ей:
– Милая дочь, я хочу обсудить с тобой один вопрос. Дело касается только нас. И не надо, чтобы кто-то еще знал о нем.
– Да, папа?
– Мег, ты знаешь, некогда мне хотелось уйти в монастырь, и, как ни странно, монашеская жизнь до сих пор меня привлекает.
– Что? Ты хочешь покинуть нас и поселиться в келье?
– Нет, ни за что! Ты ведь мне дороже всего мира… ты… одна ты – не считая других членов семьи. Когда Колет был моим исповедником, я однажды сказал ему, что жаден.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29