На аэродроме Палам меня встретил Динеш, что было чрезвычайной любезностью с его стороны. Он был так счастлив, что я уеду через два дня, что опять превратился в милого молодого человека, сбросив маску неприступного махараджи. Сейчас он уверял меня, что непременно устроит мне на будущий год приглашение в Индию вместе с моими детьми. Он предлагал оставаться в его доме вплоть до отъезда, но я отказалась: мне хотелось быть оставшееся время одной, в каком-то нейтральном месте, где я смогла бы успокоиться, решиться… А если я решусь, то советская гостиница совсем недалеко от американского посольства, и меня никто не спросит куда и зачем я иду.
Пусть никто ничего не знает и не подозревает возможно дольше. Сейчас я хотела быть абсолютно независимой, чтобы никто не мешал мне услышать мой внутренний голос. Если я решусь – то знаю, что дороги назад не будет никогда.
Пятого марта днем я была в доме у Динеша. Вечером обедала у Кауля с его семьей. Кауль говорил то же самое, что и Динеш – надо ехать в Москву, а позже они устроят мне приглашение вместе с детьми. По-видимому, он тоже никак не мог дождаться моего отъезда, а в эти оставшиеся дни в Дели ему хотелось знать буквально каждый мой шаг.
«Приходите к нам опять завтра вечером, – сказал он. – „Я буду на приеме с маршалом Захаровым в советском посольстве; Прити заедет за вами, я вернусь рано. А седьмого – в последний вечер – я устрою вам прощальный обед“.
Неожиданно он спросил: «А ваша рукопись у вас?» Повинуясь безотчетному чувству самосохранения я ответила: – «Нет! Я ее отослала в Париж». Кауль молча дымил трубкой и я быстро перевела разговор на другую тему. Я боялась, чтобы в посольстве не узнали про рукопись и не забрали бы ее у меня. Я боялась, что Кауль вдруг догадается, что я собираюсь сделать, – вот сейчас взглянет на меня и все поймет…
Вечером я вернулась в дом Динеша, где уже все спали. Наутро, шестого марта, едва мы позавтракали, приехал Суров. Динеш пригласил меня на прощальный ланч на следующий день и мы поехали с Суровым в посольскую гостиницу.
Едва я только села в машину к Сурову и мы заговорили по-русски, как меня охватила мрачная скука. Вот опять гостиница, и все та же сестра-хозяйка с украинским говором, которую я видела здесь в декабре. Там она передала меня в руки другой такой же пухлой украинки. В столовой суетились, готовясь к вечеру по поводу Международного Женского Дня, о чем оповещала висевшая здесь афиша. Доклад. Художественная часть. Советская колония живет здесь своей жизнью, отделенной от Индии непроходимым барьером.
Я совсем отвыкла от этой жизни. До чего унылая эта столовая, и клуб, и этот вечный «международный женский день» – один из поводов напиться! Все напьются вечером, ведь умирают со скуки, варятся в собственном соку.
Я вышла во двор. Жены и дети посольских работников сидели на скамеечках. Ни одного приветливого лица. Ни одной улыбки. Все толстые, разъевшиеся. Одеты намного лучше, чем в Москве: для этого они и едут заграницу, накупают вещей, которые потом будут перепродавать в СССР на черном рынке, ругая при этом капитализм. Ах, вы, лицемеры! Наверное, все партийные. Как же, иначе не поедешь заграницу и не накупишь этих тряпок. А ночью, на ушко друг другу ругают и эту самую партию…
Мне становилось все мрачнее. В тягостном унынии я отправилась на ланч к послу, куда был приглашен и Суров с женой. Ланч был у посла Бенедиктова дома. Официальная дорогая безвкусица, всюду ковры, плохие картины в золоченых рамах. Все роскошное, блестящее, но не на чем остановить глаз. Такая же роскошная и тяжеловесная мадам Бенедиктова с официальной улыбкой. А вот и высокий, огромный Иван Александрович Бенедиктов, с неподвижным, как монумент, лицом. Нам не приходилось встречаться в Москве, мы видимся впервые. Все очень любезны. Все счастливы, что я уезжаю, наконец, в Москву и посольство доложит об успешном окончании мероприятия. Бенедиктов делает широкий жест в направлении стола, который ломится от закусок, бутылок и всевозможной еды.
В глазах рябит от этого изобилия. Мне вполне хватало скудной, но вкусной индийской пищи со стаканом воды из колодца и крепким гималайским чаем. Я не ела мяса в Индии, – да его и нет в деревне. Постная вегетарианская пища мне полезнее из-за почек; я лучше себя чувствую, когда не пью вино и не ем мяса. Водку с селедкой не люблю, потому что слишком много ее пил мой брат, ставший алкоголиком. И я отказывалась почти от всех яств и напитков, которые мне предлагались. Бенедиктов не мог скрыть раздражения: «Ну, вы уж не очень-то поддавайтесь здешним привычкам!» – буркнул он. – «Возьмите вот селедочки, по-нашему, по-русски!»
«Да, мы не можем отвыкнуть от нашей, русской пищи!» – пропела мадам Бенедиктова, – «много, много едим, ничего не скажешь!» Суров и его жена с удовольствием налегали на угощение. Все ели, как голодные.
У молоденькой жены Сурова было миловидное лицо, но что-то металлическое и холодное в глазах, которые она отводила от меня в сторону. Я сильно похудела в деревне и была рада этому, но должно быть здесь считали, что я «изголодалась».
«Да ешьте, ешьте, смотрите какая вы худая!» – воскликнула мадам Бенедиктова, с каким-то отчаянным раздражением.
«Нет, благодарю», – сказала я сухо. Мне так хотелось уйти от этих людей!
«Приходите к нам на вечер в клуб сегодня!» – вдруг нашелся Суров. – «Вот моя супруга сделает доклад о международном женском дне, потом будет концерт».
«У нас здесь отличная самодеятельность!» – оживилась жена Сурова, очевидно, партийная активистка.
Доклад! Самодеятельность! Да неужели нельзя жить без всех этих коллективных фальшивых чувств?
Как я отвыкла от всего этого, – и как быстро… Два с половиной месяца я была сама собою, дышала вольно, и люди вокруг меня не были частями механизма. Они были нищими, голодными, у них была тысяча своих забот, но каждый был свободен говорить то, что он думает, свободен выбирать то, что он хочет.
Индия раскрепостила и освободила что-то внутри меня. Здесь я перестала чувствовать себя частицей «государственной собственности», которой я была в СССР всю жизнь. И хотя я вполне трезво понимала, что для индийского правительства я была такой же «собственностью», – в этом у меня не было никаких иллюзий, – но внутренне я уже непоправимо освободилась от этого вечного рабства.
Разговор за столом никак не клеился. Бенедиктовы были туристами в этой стране; я больше видела и поняла, прожив два месяца в деревне. Они все мечтали «отбыть свой срок», накупить тряпок и уехать домой. Для самого Бенедиктова служба в Индии была ссылкой, в которую послал его Хрущев, разжаловав из министра сельского хозяйства. Его не трогала эта чужая страна, где ему было жарко и скучно.
После долгого застолья, наконец, перешли в гостиную и посол сказал:
«Ну, я думаю, вы должны быть довольны вашей поездкой. Видите, вам пошли на уступки, вы пробыли дольше, чем предполагалось, отдохнули. Мне кажется, вам не на что обижаться!» – внушительно подчеркивая последние слова, он взглянул на меня тяжелым взглядом недобрых, хитрых глаз.
Я проглотила это назидание, этот взгляд и сдержалась. Я желала сейчас только одного: чтобы мне отдали в руки мой паспорт, отобранный у меня в первый же день по приезде в Дели. Кроме паспорта у меня не было никакого удостоверения личности. Я попросила, чтобы паспорт мне отдали сейчас – не очень надеясь, что это будет сделано: по правилам паспорт должны вернуть мне только перед выездом на аэродром. Но посол Бенедиктов был так рад моему отъезду, что радость превысила в нем все остальные соображения. Он бодрым голосом велел Сурову принести паспорт и собственноручно мне его отдал, сказав: «А вашим детям мы пошлем телеграмму, чтобы встречали вас».
Это было совсем ни к чему… Я умышленно не хотела посылать им телеграммы, но спорить с Бенедиктовым сейчас было неуместно.
Он пригласил меня на вечер в клуб, – я отказалась, сославшись на то, что поеду к Каулю. Бенедиктов поморщился:
«Этот Кауль – английский разведчик!» – бросил он небрежно, как давно известное. Мне оставалось подавить смех: индийские газеты называли Кауля «правой рукой советского посольства».
«Я знала его дочь еще в Москве, она заедет за мной», – пыталась я объяснить. Но посол только усмехнулся: ему было все равно, что я буду делать в последние дни.
Мне тоже было теперь безразлично, что еще скажут посол и мадам, которые с трудом скрывали раздражение всем, что я делаю и говорю. Я взяла паспорт, попрощалась и ушла к себе в гостиницу, где, наконец, осталась одна, легла на кровать и закрыла глаза.
Было около трех часов дня.
Так что же мне делать?
Если я лечу послезавтра в Москву, то надо отдохнуть, пойти вечером к Каулю, как условились, а завтра сделать последние покупки. Если нет… Если нет…
Я вдруг встала и начала перекладывать вещи из большого чемодана в тот, который поменьше. Не потащу же я с собой большой чемодан в посольство США. Впрочем, можно вызвать такси и доехать туда. Да, так лучше, и никто не знает, куда я еду! Каждый может вызвать такси, это выглядит обычно.
Я вдруг все бросила и пошла к воротам: там вахтер – индиец, он наверное знает, как вызвать такси. Вахтер в тюрбане назвал мне номер: 75-777, и показал где в другом здании был телефон на лестнице.
Я пошла обратно в комнату, положила папку с рукописью на самое дно чемодана и быстро сложила в него все остальное. Вот так, завтра с самого утра, после завтрака я вызову такси. Они знают, что я завтра должна быть у Динеша, мало ли зачем мне нужен чемодан с собой. Большой мой чемодан и половина вещей останется в комнате, они долго не догадаются где я… Вот так. А теперь отдохну немного.
Но покоя не было. Я встала и включила утюг, решив почему-то выгладить зеленый индийский платок, чтобы взять его с собой. Платок мне подарила Пракаш. Она связала свитер для Кати. Все подарки детям сложены в саквояж, я вдруг вспомнила о них. Получат ли они их без меня, как память об Индии и обо мне? Вряд ли посольство отошлет обратно в Москву мои вещи, хотя обязаны бы…
Я сидела и смотрела на саквояж с подарками и моя решимость угасала… Эти звенящие браслеты я выбирала для Кати и ее подружки Тони в Лакхнау, в лавчонках Назир-Абада, и эти шитые золотом домашние туфли для Оси и Леночки, а эту смешную хукку для моего сына купила в Бенаресе.
Я сидела, опустив руки…
Утюг накалился и трещал. Я стала гладить шелковый платок и это снова вернуло меня к мыслям о пальто, чемодане, о том, что я возьму, когда вызову такси. Чемодан будет в руке, пальто на другую руку… Вечером прохладно, можно надеть на себя.
Да, лучше вечером, – почему я решила завтра утром? Днем все на виду, сейчас уже темнеет, мало фонарей. Да, надо сегодня, сейчас же, зачем я откладываю? Надо быстро решать, зачем мне еще один обед у Кауля? Когда должна приехать Прити за мной? Я не помню точно, в 7 или 8 часов? Не помню. Если она приедет, значит я должна ехать с ней. Нет, надо уйти до этого. Сколько времени?
Было начало седьмого. Стемнело. Надо сейчас же идти, нельзя откладывать. Вдруг какая-то сила начала меня торопить и подгонять: скорее, скорее, сейчас, сегодня. Завтра не получится, ты раздумаешь. Утром везде полно народу, – сейчас, быстро!
Я вышла и пошла вызвать такси. На лестничной площадке было темно, я с трудом набрала номер. Индиец не понимал, куда ехать: «Русское посольство?» – «Нет, нет, русская резиденция!» – повторяла я, как объяснил мне вахтер у ворот.
Я пошла туда, к воротам, и спросила вахтера – скоро ли приезжает такси после вызова. Он сказал, что это близко, так что скоро. Я стояла у ворот, топчась на месте, прогуливаясь взад и вперед. Подъезжали какие-то машины, гости съезжались в клуб на вечер слушать доклад и «самодеятельность». На меня никто не обращал внимания – ничего необычного в том, что человек стоит тут, кого-то ждет.
Нервы натягивались. Что если Прити со своей машиной приедет раньше? Я вздрагивала от света фар каждой машины: кто это? Прити или мое такси? Такси не появлялось.
Я смотрела на часы, и не знаю сколько было времени, но я простояла так у ворот минут двадцать, а может быть дольше. Такси не приехало. Прити тоже не было. Но я упряма, благодарение Богу! Пошла снова к телефону, позвонила еще раз и вышла к воротам опять.
Через пять минут из-за угла слева вынырнул старенький автомобильчик – делийское такси. За рулем улыбался сикх в тюрбане, рядом с ним сидел другой. Они распахнули мне дверцу. – «Минуту!» – сказала я и бросилась в свою комнату за чемоданом и пальто.
Такси не выключил мотора, дверца была открыта. Я села позади.
«Вы знаете, где американское посольство?»
«Да, оно совсем рядом».
Мы свернули в боковой темный переулок, – так было ближе, какой умница водитель! Проехали позади советского посольства, обогнули сбоку посольство США – и через минуту уже развернулись у его главного входа, ярко освещенного. Сикхи помогли мне достать чемодан, я отдала им несколько рупий и, не очень твердо держась на ногах, пошла наверх по широкой, длинной лестнице. И только когда я перешагнула порог – что-то отпустило внутри, отлегло, и вдруг все стало легко и просто…
У небольшого столика стоял высокий, совсем молодой голубоглазый marine gard. Сначала он объяснил мне, что уже никого нет, но потом увидев красную обложку советского паспорта что-то понял и быстро провел меня в маленькую комнату, рядом с вестибюлем. Я села на стул у стены, поставила чемодан, положила на него пальто, и стала ждать – не знаю кого, не знаю чего. Мне было все равно, – будь что будет.
Я, как пловец, едва добралась до другого берега, стала ногами на землю и могла, наконец, перевести дыхание. Это была неведомая земля, и я не задавала себе вопросов – что будет дальше.
Как хорошо добраться до другого берега живой и невредимой! А о деталях незачем волноваться: хуже, чем было – не будет. Все, что будет – будет лучше, чем тот берег, который я оставила навсегда.
Ну, что ж, пойдемте в другую комнату, поговорим, выясним, запишем. Мне нечего скрывать, я пришла без щита и забрала, мое сердце раскрыто. Я решилась. Теперь – выбирайте и решайте вы.

II. Интерлюдия
Встреча с Западом
Стеклянная дверь американского посольства в Дели была для меня входом в западный мир, с которым я не встречалась до того, и я не знала, как этот незнакомый мир встретит меня. Ничего не знали обо мне и в посольстве США. Вечером 6-го марта мы удивленно разглядывали друг друга, улыбаясь и недоумевая.
Полтора месяца, последовавшие вслед за этим, были временем взаимного знакомства. Я ожидала найти доброжелательность и помощь – и нашла их, почувствовав с первой же минуты, что что-то решится, что-то «образуется», не тревожась о деталях, целиком доверившись ходу событий.
Я не обманулась, постучав именно в эту стеклянную дверь. Поток, в который я вошла, понес меня плавно и быстро, и уже 22 апреля я очутилась в аэропорте Кеннеди, обретя за это недолгое время доброжелательных друзей в США, туристскую визу на полгода в эту страну, авторитетных адвокатов и издателя рукописи, которую принесла с собой в чемодане. После бесконечных запретов, секретности, давления и унижения человеческого достоинства, среди которых я привыкла жить, мне казалось теперь, что некий ангел-хранитель нес меня на своих крыльях.
Прочтя в Индии книгу посла Честера Боулз «Посольский доклад», я представляла себе ее автора как человека, который поймет меня и что-то сделает, чтобы помочь. Я не знала, что именно, – понятия не имея о дипломатических формальностях и политических трудностях, среди которых мы очутились, и из которых нужно было найти выход. Посол был в тот вечер нездоров и был уже дома в постели, когда ему сообщили о «советском перебежчике». Я так и не видела его в Дели, и лишь спустя три месяца, в июле, мы встретились, наконец, в его доме в Эссексе, Коннектикут. Сколько мы говорили тогда, вспоминая тот вечер, столь памятный нам обоим!.. Я безусловно обязана моей новой жизнью, прежде всего, доверию и доброжелательности посла Честера Боулз, взявшего на свою ответственность быстрое и независимое решение.
Позже он рассказывал мне, что он был поставлен перед выбором из трех возможностей: а) отказать мне в помощи и убежище, – что он счел невозможным, из-за традиций Америки и своих личных убеждений; б) предоставить перебежчику убежище в Доме Рузвельта в Дели, известить правительства Индии и СССР и ждать решения дела через суд, что вызвало бы огромный шум в прессе и неизбежные конфликты между США, СССР и Индией. Наконец, в) помочь мне выехать из Индии быстро, легально и без шума, – что и решено было сделать.
Благодаря легкомыслию посла СССР Бенедиктова у меня в руках был советский заграничный паспорт, действительный на два года, что очень упрощало положение. Сейчас мне требовалась лишь индийская виза на выезд и я могла лететь из Дели любым самолетом в любом направлении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43