Пожилой судья сочувственно заметил, что при разбирательстве столь неприятных дел невозможно избежать обид.
– Проявите терпение, синьор Дакуорт.
Адвокат опять раскрыл было рот, но тут уже Моррис его перебил:
– Позвольте мне закончить. Как было сказано, я побывал в нескольких местах и лишь затем поехал в офис побеседовать с Бобо об увольнениях и о завещании.
– И застали офис в том состоянии, которое позже описали полиции?
– А также присутствующим здесь.
Адвокат шваркнул об стол папку с документами, без особого успеха пытаясь придать ситуации драматизм.
– А скажите-ка нам, ми-истер Дэкуорс, почему вскоре после этих событий вас арестовали и продержали несколько недель в тюрьме?
Моррис изо всех сил старался следовать совету судьи – да-да, он будет терпелив. Он вновь возвел глаза к потолку и стал разглядывать пышную грудь Мими на небрежно отреставрированных ренессансных сводах. Поскольку изображение сохранилось лишь частично, использование столь ярких красок казалось неуместным. Бедра отъехали куда-то совсем в сторону, словно тело вырезали по кусочку из журналов, что так любил его папочка. И Кваме. С легкой улыбкой Моррис опустил глаза и заговорил. Видите ли, между полицией и карабинерами, похоже, существует нечто вроде соревнования – кто из них быстрей схватит преступника. А поскольку Моррис не стал объяснять, где он провел ночь, полковник Фендштейг произвел задержание. Так как Моррис и дальше отказывался отвечать на этот вопрос, считая его сугубо личным делом, его отправили в следственную тюрьму. Фендштейг полагал, что коль скоро Моррис вернулся домой только в третьем часу, он мог за это время избавиться от тела Бобо. В конечном счете, после недель, проведенных в заключении, все разъяснилось при содействии его психоаналитика, потому что сам Моррис ни за что бы не признался. После этого Фендштейг был вынужден его освободить.
– Хотя, должен вам сообщить, – продолжал Моррис, – ибо если этого не сделаю я, то обязательно напомнит синьор адвокат, полковник Фендштейг продолжает считать меня виновным в исчезновении Бобо. Он сказал, что просто ждет, пока будет доказано мое преступление. Вот в такой атмосфере я прожил весь последний месяц и, смею вас заверить, это очень изматывает.
Его заявление, само собой, вызвало ропот в аудитории. Наверняка многих в зале восхитили его мужество и откровенность. Но адвокат был хитер.
– Так может быть, теперь, ми-истер Дэкуорс, вы поведаете и суду, чем же все-таки занимались в ту ночь?
Впервые за все заседание на исполосованном лице появилось беспокойство.
– Синьоры судьи, вы все прочли полицейские рапорты. Вам известно, что я рассказал психоаналитику. Более того, я счел возможным поделиться с ним только по совету своего духовника. Неужто я обязан еще раз повторить это перед всеми? Разве я не имею права на молчание?
Пожилой судья и пристяжные барышни сдвинулись теснее. Прядь высветленных волос упала на щеку, но Моррис уловил быстрый взгляд в его сторону.
– Право на молчание, – в конце концов провозгласил председательствующий, – распространяется лишь на сведения, которые могут быть использованы против вас или членов вашей семьи. Здесь случай не тот. Посему ваше молчание будет расцениваться как неуважение к суду. Суд, несомненно, желает услышать, хотя бы с той целью, дабы развеять домыслы на сей счет, где вы находились в указанное время. Этого будет достаточно. Вопрос, чем именно вы там занимались, я отвожу как несущественный.
Торопливо и сбивчиво, словно желая скорее завершить испытание, Моррис заговорил:
– Я был на кладбище, плакал над гробом девушки, которую любил. Гроб тогда как раз выставили из семейного склепа, чтобы подготовить погребение матери.
Вновь по залу суда пробежал ропот. Моррис напряженно вглядывался в потолок. Все видели, что он переживает сильнейшее из возможных унижений, и готов дорогой ценой оплатить свою свободу.
Обождав, пока шум утихнет, адвокат негромко спросил:
– И вы ждете, что мы вам поверим?
– А если вы ждете, что я серьезно отнесусь к подобным вопросам, то вы просто наглец! – очень убедительно рявкнул Моррис, но тут же снова взял себя в руки. – Простите, я понимаю, что вы стараетесь для блага ваших клиентов, к которым я питаю искреннюю симпатию… – Ох, до чего любят итальянцы этакую выспренность. – Увы, после гибели Массимины я не могу отделаться от мысли, что потерял счастье всей своей жизни. Иногда такое чувство, будто она бросила меня, оставила в одиночестве. Я все время мысленно разговариваю с ней, словно она где-то рядом, опекает меня и руководит моими поступками. Кто знает, возможно, она одна и позволяла мне выдерживать то, что я могу охарактеризовать как во всех отношениях бесплодный брак.
Моррис посмотрел судье прямо в глаза и подумал: ничто так не помогает завоевать доверие, как способность публично признавать неприятные вещи. Кто бы усомнился. Его искренность была неподдельной. И в это время он услышал шепот: «Morri, grazie, grazie. Спасибо, что сказал при всех – ты любишь только меня».
По понятным причинам адвокат был раздражен.
– Мистер Дэкуорс, позвольте обратить ваше внимание, что по сравнению с – людьми, которых обвиняют в похищении или убийстве синьора Позенато, вы имели неизмеримо больше возможностей расправиться с родственником, отогнать машину с телом, а вернувшись, вызвать полицию. И затем, уже ночью, избавиться от трупа и машины, а только потом, сидя в тюрьме, продумать весь этот фарс с оплакиванием умершей возлюбленной. Трех недель для такого хватило бы с лихвой.
Вновь по залу суда пробежал взволнованный шепоток. Обвиняемые, судя по всему, с трудом понимали, о чем речь. Азедин грыз ногти.
– Именно такова, как я уже говорил, версия полковника Фендштейга. Хоть я и не совсем понимаю, каким образом мне удалось бы убрать машину и избавиться от тела без сообщников.
Адвокат начал было снова, но Моррис его перебил:
– Однако должен заметить, к чести полковника, что имеющихся улик, как против обвиняемых – не считая окровавленного ножа, – так и против меня, настолько недостаточно, что я удивляюсь, как вообще дело дошло до суда. В конце концов, можно рассматривать, хотя бы чисто условно, и другие версии. Скажем, что Бобо похитил или убил муж его любовницы, – если бы еще знать, кто это. Или что Бобо сам перевернул офис вверх дном и сбежал с подругой. Я хочу сказать, ведь ни тело, ни машина так и не найдены, и как можно судить кого-то…
– Позвольте, синьор Дакворт, – мягко вмешался пожилой судья, – вы здесь присутствуете в качестве свидетеля, а не для того, чтобы делиться собственными предположениями или догадками.
– Прошу прощения, господин судья, – Моррис был само смирение. – Я пытался объяснить, что вынужден защищать себя, но вовсе не желаю, чтобы этих парней посадили по ошибке.
Адвокат резко повернулся к судьям.
– Ваша честь, перейдем к рассмотрению дела. Я сейчас попытаюсь показать не только то, что улики против моих клиентов явно недостаточны. Но также и то, что если все же совершилось убийство, преступником является не кто иной, как синьор Дэкуорс, имевший для этого не только целый ряд мотивов, но и неограниченные возможности. Разумеется, как признал сам синьор Дэкуорс, он не смог бы действовать в одиночку. В связи с этим резонно предположить, что сообщником был высокий негр, известный под именем Кваме, который впоследствии погиб вместе с Паолой Тревизан, женой синьора Дэкуорса. Свидетель признает, что разговаривал с Кваме на так называемой Вилла-Каритас сразу перед тем, как поехать в офис. Где находился и что делал упомянутый Кваме в течение последующих двух часов, нам неизвестно. Зато спустя всего несколько дней после исчезновения Роберто Позенато синьор Дэкуорс забирает этого молодого эмигранта из общежития и разрешает поселиться в его квартире. Он также дарит Кваме свой «мерседес» и поручает ему управлять фирмой в то время, пока сам находится в следственной тюрьме. Как следствие, возникли близкие отношения между Кваме и синьорой Дэкуорс, о чьей супружеской неверности знали все члены семьи Тревизан, да и многие посторонние. Я хотел бы подчеркнуть, что эти косвенные доказательства выглядят куда более весомыми, нежели факты, собранные обвинением против моих подзащитных, чья главная и единственная вина, как я подозреваю, в том, что они не принадлежат к европейской расе. А потому я призываю суд снять обвинения против них и продолжить расследование в отношении присутствующего здесь свидетеля.
Задние ряды зашумели. На самого Морриса заявление адвоката произвело ошеломляющее впечатление – словно тяжелый снаряд пролетел на волосок от головы. А может быть, это было прямое попадание. Кровь мгновенно отхлынула от щек, багровые рубцы побелели, сложенные на коленях руки отчаянно задрожали, и впервые в жизни он почувствовал, как непроизвольно задергался левый уголок рта.
– Есть еще один любопытный факт, – продолжал адвокат, – о котором уже говорилось на суде, но на это не обратили внимания. Как показали товарищи Кваме, на следующую ночь после преступления он опоздал на смену на четыре часа, объяснив, что работал во дворе, занимался тарой. А работы во дворе завода – никогда не проводились в ночное время, поскольку по ночам спускали с цепи сторожевую собаку, и она набросилась бы на любого, кто вышел во двор. Так что в ту ночь, когда синьор Дэкуорт, по его словам, рыдал над гробом девушки, Кваме находился неизвестно где. Словом, у этих двоих было достаточно времени и возможностей избавиться от тела.
Это в самом деле было прямое попадание. Странно только, что ждать пришлось так долго. «Мими», – прохрипел Моррис, но, к счастью, его голос потонул в шуме – публике наконец-то все стало ясно. Он почувствовал, что сил совсем не осталось. Это конец. Даже если он сейчас не сознается, это даст лишь несколько дней отсрочки, хватит только на то, чтобы привести в порядок бумаги да пару раз почитать Библию с Антонеллой.
– Ми-истер Дэкуорс, – повернулся к нему адвокат, – я заявляю, что вы использовали увольнение Азедина и Фарука как предлог для сокрытия убийства вашего партнера Роберто Позенато, совершенного вами во время ссоры из-за общего наследства и будущего семейной фирмы.
Моррис открыл рот. Нет, надо выждать. Он стиснул зубы и зажмурился. Они подобрались уже так близко, что нельзя ничего говорить, чтобы не сболтнуть лишнего. Пока не появится Мими, пока не подскажет – слово в слово, – что нужно сказать, и как Господь решит его судьбу. Даже если этого придется ждать сто лет. Тридцать секунд прошло. Минута.
– Отвечайте, мистер Дэкуорс!
Зал замер в ожидании. Перед глазами Морриса плыл густой красный туман, в висках стучала кровь. Еще немного, и он свалится без чувств. Скрипнул стул. В задних рядах начали переговариваться вполголоса. С судейской кафедры доносился еле слышный шелест бумаг. И когда молчаливая напряженность достигла высшей точки, двери распахнулись. Послышались торопливые шаги, кто-то прокричал: «Signor Giudice! Господин судья!»
Моррис открыл глаза. Его поташнивало, он с трудом узнал помощника инспектора Марангони, спешившего через зал. Тот направился прямиком к судьям и начал что-то тихо говорить. Троица переглянулась, потом к кафедре подозвали адвокатов. Люди в зале зашумели, старый судья призвал их к порядку. И тут наконец Моррис пришел в себя достаточно, чтобы расслышать:
– Господа, в связи с обнаружением новых, судя по всему, решающих, доказательств, суд удаляется на часовой перерыв. Тем временем государственный обвинитель обязан принять решение, намеревается ли он и далее поддерживать обвинение в адрес тех, кто сейчас находится на скамье подсудимых.

* * *

Глава тридцать четвертая

В мае распустились маки, зеленые холмы покрылись алыми пятнышками. Любуясь цветами по дороге в офис, Моррис вспоминал художников-пуантилистов и картины, которые видел подростком в Национальной галерее. Он дважды звонил отцу: в первый раз, чтобы пригласить на похороны, во второй – поговорить по душам, как с товарищем по несчастью. Ведь у обоих жены умерли молодыми. Только у Рона, в отличие от него, все же оставалось утешение – ребенок, живая память о супруге.
Морриса растрогало, как искренне отец переживал за него. Но это только при первом звонке, а потом папочка вернулся в свою прежнюю форму. Надо самому вылезать из неприятностей, твердил он, найди себе кого-нибудь. Ты всегда слишком любил поплакаться в жилетку, сынок.
– Но она была беременна, – стенал Моррис. – Это подтвердилось только после вскрытия.
Папаша гнул свое:
– Я вот после смерти Алисы не стал рассусоливать. А все оттого, что не понимал, кому какая польза, если раскисну, как хрен моржовый. Ни покойной матери, ни тебе, ни мне лучше ведь не сделается. Или я не прав?
Моррис положил трубку. Невыносимо, когда отец поминает мамино имя всуе. Он ехал не спеша, восхищаясь весенней свежестью, любуясь виноградными лозами, взбирающимися по решеткам, стройными кипарисами, серебристыми стволами берез (они как блики света на воде, подсказывала артистическая сторона его натуры).
– Как все обновляется каждую весну, – сказал он Мими по телефону.
– И наша любовь тоже, – эхом откликнулась она. Теперь она отвечала куда охотнее, словно забыв всю сдержанность прежних дней. – А ты куда сейчас едешь, Морри?
– Ты же знаешь, куда, – усмехнулся он. – Ты все знаешь, Мими.
– Да, но мне нравится спрашивать. И слушать твои ответы.
– Что ж, откровенность за откровенность, – он с улыбкой отпустил руль и пригладил короткий светлый ежик. – Но в прикрепленное к солнцезащитной шторке зеркальце он больше не заглядывал. – Еду проведать Форбса.
Она замолчала, пока Моррис миновал безобразную промышленную зону на окраине Греццаны. Теперь он водил машину медленнее и осторожнее. Потом Мими сказала:
– По-моему, Форбс все еще представляет опасность.
Моррис не мог не согласиться. В самом деле, у него столько разных проблем.
– Он слишком много знает.
– Но он же вернул письма, – напомнил Моррис. – И потом, не так много он знает, как ему кажется. Он, например, не может сказать с уверенностью, что письма посылал я – только то, что они находились у меня в кармане. Ему неизвестно, что я сделал с Паолой и Кваме. Кстати, пока я лежал в больнице, они, похоже, не разлучались ни днем ни ночью… Но Кваме мне не хватает, – добавил он чуть погодя.
– Форбс знает все, – пасмурно сказала Мими, словно ставя последнюю точку.
Но Моррис не терял уверенности.
– Он же не знает, что я подбросил в машину волоски и все прочее, верно? Только то, что я угнал ее в холмы. И в конце концов, на виллу машину наверняка притащил Кваме, и уж точно не я. Правильно? Может, хотел разобрать на запчасти или перепродать, или что-нибудь еще. Удивляюсь, как полиция ее сразу не нашла. Дело в том, что Форбсу удобней всего думать, будто Бобо прикончили арабы. Даже если он и подозревает, что это не так.
– Я люблю твой голос, – тихо донеслось из изящной телефонной трубки. Впрочем, когда Моррис отложил аппарат на панель, Мими каким-то чудом все равно продолжала разговор. Телефон теперь был нужен только для затравки.
– По-прежнему любишь, да?
– По-прежнему. – Ее тихий голосок непонятным образом заполнял всю машину: может быть, он шел из четырех колонок стереосистемы?
– Я знаю, – сказал Моррис, – это он написал те два письма о выкупе, чтобы попытаться спасти Фарука.
– Но ты никогда не сможешь этого доказать. А вот он может сообщить полиции, что вместе со Стэном они видели тебя на Пьяцца-Бра в день убийства Паолы и Кваме.
– Слава Богу, Стэн страшно далек от всего этого, – усмехнулся Моррис. Он терпеливо переждал, пропуская парня на мопеде, который тащил на буксире патлатую девицу, оседлавшую велосипед. Почему-то таких разгильдяев дорожная полиция никогда не останавливает. – Что ж, тут ты права. Только какой Форбсу интерес? Ведь это я оплачиваю его голубую мечту. Всех его мальчишек, которых он мечтает перепортить.
– Он может пойти в полицию, если испугается тебя.
– Да с чего ему меня бояться?
– Он подумает, что ты можешь убить и его.
Увернувшись с грехом пополам от трактора, Моррис признал, что такое вполне вероятно.
– Или что тебе захочется расквитаться с ним за педерастию – ты ведь иногда так о них отзываешься…
– Да не стану я этого делать. Я же не какой-нибудь там серийный убийца или маньяк.
– Но он-то не знает. Как вспомню все, что ты ему наговорил… – Мими рассмеялась. – Я была просто вне себя. Умирала от желания тебя предупредить, а ты был так слеп.
Морриса особенно умилило упоминание о смерти.
– Пjчему же не предупредила?
– Наверное, стеснялась. Никак не могла найти свой голос.
– Зато теперь ты стала настоящей болтушкой.
– Да.
Они немного помолчали.
– Может быть, дело в том, – голос Мими был как дуновенье ветерка, – что я тогда еще не решила, простить тебя или нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33