Старик, впрочем, славный. Мы отписали ему, будто Пушкин простудился, почему не может в назначенный срок возвратиться в Кишинев, и, конечно, Инзов догадался, что болезнь придумана, как оправдание задержки, однако ж весьма любезно разрешил Пушкину пребывать у нас до тех пор, «поколе он не получит укрепления в силах».
– Ну хорошо, а где же он, певец Руслана? Почему не вижу?
– Беседует с музами в укромном уголке, именуемом в сих местах «карточным домиком», – произнес, улыбаясь, Базиль. – Ступай к нашим дамам, представляйся, целуй ручки, да не задерживайся… Я буду ждать тебя в кабинете. Мы пойдем к нашему изгнаннику!
Денис Васильевич, пригладив перед зеркалом волосы и подкрутив усы, направился на половину старой барыни Екатерины Николаевны, но в танцевальном зале, через который нужно было проходить, его ждала Аглая.
Они не виделись более двух лет. И он не без трепета душевного взял и поднес к губам все еще прелестную, девически пухлую руку. Аглая поцеловала его в лоб.
– Итак, вы женаты, довольны, счастливы?
Он взглянул ей прямо в глаза, ответил откровенно:
– Женат, доволен… А счастлив ли? Не знаю!
Тонкие брови ее слегка приподнялись.
– Вот как! А я полагала, вы упиваетесь счастьем, потому и забыли про своих старых друзей и про свои старые… привязанности!..
– Нет, со мною этого не может случиться, Аглая, – горячо возразил он, вновь беря ее руку. – Могу ли я предать забвению милые сердцу дни и часы, протекавшие близ вас? Никогда! Как бы ни сложилась моя жизнь, я всегда буду вас хранить в своем сердце и в своей памяти…
– Верю, мой добрый, милый друг, – благодарно сказала она, и тут же вдруг на лице ее обозначилась привычная кокетливая гримаска, а веселые глаза блеснули лукавым огоньком. – И, надеюсь, вы теперь не станете, как прежде, безумствовать, если заметите, что кто-то другой удостаивает меня вниманием не только в воспоминаниях?
Кто-то другой! Намек был слишком прозрачен. В Каменке, кроме Пушкина, никто не гостил. Денис Васильевич, продолжая разговор в том же легком, шутливом тоне, на который перешла Аглая, поинтересовался:
– Может быть, дорогая кузина, вы успели сделать вашим рыцарем Пушкина?
Аглая рассмеялась.
– А что вы думаете? Пушкин очень мил, забавен, остроумен… Я же, как вам известно, всегда покровительствовала поэтам, а иногда их и вдохновляла… Один из них некогда посвятил мне такие строки:

… Ты улыбкою небесною
Разрушаешь все намеренья
Разлюбить неразлюбимую!

Денис Васильевич, припомнив время, когда писались им эти стихи, подхватил:
– Клянусь, это чистейшая правда, и несчастному поэту пришлось поплатиться за свои нежные чувства пятидневным презрением покойного князя Багратиона…
Проболтав таким образом с ветреной кузиной еще несколько минут, затем навестив старую барыню, Денис Васильевич зашел за Базилем, и они, накинув шинели, поспешили к Пушкину.
Карточный домик, находившийся в конце сада, представлял собой небольшой деревянный, с четырьмя колоннами павильон, где помещался бильярд и карточные столы. Во время съезда гостей здесь обычно уединялись мужчины, шла игра в карты, велись за бокалом доброго вина горячие вольные споры.
А теперь этот опустевший домик, перед окнами которого могучий дуб раскинул серебрившиеся инеем ветви, был облюбован для работы Пушкиным Эти и другие подробности, касающиеся Каменки и ее обитателей, взяты мною из рукописи Юрия Львовича Давыдова, родного внука декабриста Василия Львовича, или Базиля, как звали его в семье. Известно, что Василий Львович скончался на поселении в Красноярске, но жена его Александра Ивановна, знавшая лично и Пушкина и Дениса Давыдова, возвратилась в 1855 году в родные места, прожила в Каменке еще долгие годы, скончавшись 93 лет от роду, почти на рубеже XX века. Юрий Львович хорошо помнит свою бабушку, неоднократно беседовал с нею, записав много любопытного о стародавних временах, и, любезно предоставив мне эти записи, разрешил пользоваться ими как фактологическим материалом.
Ввиду того что упомянутый в моей хронике «карточный домик» имел значение не только для Пушкина, но и для декабристов, привожу нижеследующую выписку из рукописи:
«Среди небольших домиков в усадьбе находился так называемый в те времена «карточный домик» переименованный много позднее в «зеленый домик». Он служил местом уединения для мужской половины семьи и ее гостей, где мужчины проводили время, не стесняясь, расстегнув мундиры, за карточным столом, добрым стаканом вина и вольными разговорами. В этом домике велись беседы и на политические темы, чего при дамах себе не позволяли делать, боясь их длинных язычков. В домике собирались люди передовой мысли той эпохи. Стены его видели Пушкина, Дениса Давыдова, Ермолова, Раевского и плеяду будущих декабристов – Пестеля, Поджио и других, имена коих отмечены историей.
В это же время у больничного пруда стояла водяная мельница часто бывавшая на простое в силу неудачной ее конструкции. Василий Львович тогда же обратился к командиру полка, расквартированного в Новомир-городе, находившегося в 45 верстах от Каменки, А.А.Гревсу с просьбой, нет ли в полку специалиста по мельничному делу. А.А.Гревс командировал рядового Шервуда, взявшегося за реконструкцию мельницы.
В жаркие дни обитатели Каменки ездили к опусту и пользовались им как душем или купались в пруду. Чтобы не быть понятыми посторонними, конспиративные разговоры велись преимущественно на французском языке. Шервуд, знавший французский язык, подслушивал их из окон мельницы и из отдельных долетавших до него фраз понял, что имеет дело с кружком заговорщиков.
Авантюрист учел всю выгоду от раскрытия заговора и стал шпионить. Он скоро понял, что заговор кружка – серьезный, политический и что местом собраний является «карточный домик». Устроив себе наблюдательный пункт в ветвях росшего под окнами дуба, он все вечера просиживал в листве, жадно записывая все долетавшие до него разговоры. Тут не трудно было ему установить имена участников, и, собрав достаточное количество материалов, он написал донос Аракчееву, да, кроме того, он втерся в дружбу с Вадковским и списал у него список участников обеих групп, приложив списки к доносу».
Этот рассказ жены декабриста, хозяина Каменки, записанный ее внуком, кажется нам заслуживающим внимания историков и литераторов, работающих над декабристскими темами.

.
Базиль, гордившийся дружбой с опальным поэтом, сам следил, чтоб печи в домике были хорошо натоплены, и чтоб не было угара, и чтоб дворецкий не забывал с утра ставить на стол тарелку любимых Пушкиным моченых антоновских яблок.
Когда Денис Васильевич и Базиль, тихо приоткрыв, дверь, вошли в домик, Пушкин в коротком кафтане и бархатных молдаванских шароварах лежал на бильярде и, поскрипывая пером, быстро заполнял лежавшие перед ним листки ровными стихотворными строками.
Базиль полушепотом его окликнул:
– Александр Сергеевич!
Пушкин, чуть вздрогнув, повернул голову и увидев стоявшего за Базилем улыбающегося Дениса, соскочил с бильярда и, запахивая кафтан, воскликнул:
– Бог мой! Не сон ли это? Денис Васильевич! Каким образом?
– Ехал на контракты, душа моя, а услышал, что ты здесь…
Пушкин договорить не дал, бросился к нему на шею. Они крепко расцеловались.
А тут явился и камердинер с шампанским. Хлопнули пробки. Завязался оживленный разговор. Денис Васильевич, узнав о некоторых неизвестных подробностях высылки Пушкина из столицы, напомнил:
– А ведь я тебя предупреждал, Александр! Ты мне не внял, не угомонился и теперь повторяешь мой путь…
Базиль, бережно собиравший разбросанные повсюду пушкинские черновые листки, откликнулся с живостью:
– Любопытно, в самом деле, получается, Денис! Мне как-то в голову не приходило… А ведь тебя выслали из Петербурга почти в том же возрасте, что и Пушкина, и причины высылки у вас одинаковы?..
– Не забудь, – добавил Денис Васильевич, – что Александр, как и я, отправляется на юг и находит утешение…
Пушкин, улыбаясь и поблескивая глазами, заключил:
– Среди семейства почтенного генерала Раевского и в деревне милых, умных отшельников братьев Давыдовых! Какое чудесное сходство биографических черт! И, бог свидетель, я ничего не имею против дальнейшего продолжения… Быть участником великих событий, исполинских битв, предводительствовать отважными партизанами… Жизнь, полная романтики! – Он бросил теплый, но отчасти и озорной взгляд на сидевшего в кресле и раскуривавшего трубку Дениса и продолжил: – Впрочем, я не стал бы возражать и против хорошенькой жены и против генеральского чина…
– Ну, брат, если б тебе достался этот чин, как мне, ты бы, пожалуй, отказался, – промолвил добродушно Денис Васильевич. – Да и на что тебе генеральство? Ты без того молодец и полный генерал на Парнасе!
– Как сказать! – весело и быстро ответил Пушкин. – Вам-то царь все-таки и жалованьишко платит и орденами награждает, а мне тридцатью шестью буквами российского алфавита кормиться приходится…
– А я тебя, душа моя, могу надоумить, как стихами чины добывать, – хитровато прищурив глаза, сказал Денис Васильевич. – Проживающая в одном из западных наших городов жена канцеляриста, воспользовавшись проездом государя, умудрилась преподнести ему подушечку, на которой довольно искусно вышила шелками овцу и сделала такое стихотворное признание:

Российскому отцу
Я вышила овцу
Сих ради причин,
Дабы мужу дали чин!

И, представь, ловкая баба своего достигла, государь велел пожаловать канцеляриста классным чином…
Пушкин расхохотался. Базиль, подсев к нему на диванчик, шутя заметил:
– А случай, что ни говори, достоин внимания! Ты бы, Александр Сергеевич, тоже попытал счастья!
– Сам о том подумываю, – ответил Пушкин, едва сдерживаясь от смеха. – И стихи готовы… Словно для такого случая писаны!
Он обвел собеседников веселыми глазами и прочитал:

Воспитанный под барабаном.
Наш царь лихим был капитаном:
Под Австерлицем он бежал,
В двенадцатом году дрожал,
Зато был фрунтовой профессор!
Но фрунт герою надоел –
Теперь коллежский он асессор
По части иностранных дел!

Базиль, глядя с восхищением на Пушкина, захлопал в ладоши:
– Представляю, как бы сия любопытная эпиграмма выглядела на подушечке!
Денис Васильевич, смеясь, добавил:
– Каждое слово не в бровь, а в глаз! Ведь подлинно под барабан и государь и братья его воспитывались. Бывало, царица-мать Мария Федоровна, подозвав дворцового коменданта, упрашивала его производить потише смену караула. «А то великие князья, – говаривала она, – услышав барабан, бросают свои занятия и опрометью бегут к окну, а после того в течение всего дня не хотят ничем другим, кроме барабана, заниматься».
Разговор, подогреваемый вином и бесконечными шутками, катился, словно легкая волна на море. Все согласно клеймили произвол самовластья, возмущались несправедливым судом над семеновцами и донскими расстрелами. Поднимали бокалы и чокались за лучшее будущее отечества, за русский народ. Денис Васильевич и Пушкин, чувствуя, как, несмотря на разницу лет и положения, стали они близки друг другу, выпили на брудершафт и расцеловались совсем как родные братья.
Потом Пушкин с увлечением говорил о замыслах гетеристов, подготовлявших восстание греков против турок, и о своей беседе в Кишиневе с безруким сыном бывшего господаря Молдавского полковником русской службы Александром Ипсиланти, готовым возглавить греческое восстание.
Денис Васильевич вставил:
– Я слышал, будто в Петербурге относятся к этому благосклонно и будто государь обещал грекам поддержку…
Пушкин подтвердил:
– Ипсиланти и греки на эту поддержку, по крайней мере, очень надеются… Но кто поручится за честность намерений нашего кочующего венценосца?
Честность его намерений! Базиль, читавший постоянно заграничные журналы и газеты и более других осведомленный о европейских делах, тут же красноречиво начал доказывать, что император Александр думал не о помощи грекам, а о том, как бы поскорее расправиться с итальянскими карбонариями. Конгресс монархов, заседавший осенью в Троппау, недаром перебрался в Лайбах, ближе к мятежному Неаполю, чтоб тесней связаться с приверженцами монархии в Италии, быстрее перебросить туда австрийские и русские карательные войска.
Денис Васильевич, не менее своих собеседников сочувствовавший грекам и желавший их освобождения от турецкого ига, произнес со вздохом:
– Будущего, правда, не предугадаешь, но отказать в помощи несчастным единоверцам грекам было бы грешно и позорно…
Базиль кивнул головой и дополнил:
– Как, впрочем, и посылать войска в чужие страны для порабощения народов! Однако ж если б это случилось, – он немного помедлил, – кто может сказать, каков будет исход? Венты карбонариев объединяют свыше восьмисот тысяч итальянцев, готовых драться за свободу насмерть. И не произойдет ли при вторжении чужеземных войск общее возмущение народа?
Тут мог бы, вероятно, завязаться и спор, вызванный некоторым расхождением мнений. Базиль и Пушкин, явно преувеличивая силы карбонариев, были убеждены, что их пример всколыхнет народы других стран. Денис Васильевич в этом сомневался. Но высказать своих сомнений не успел.
Двери домика шумно распахнулись. Вошел, пыхтя и отдуваясь, толстяк Александр Львович Давыдов, только что возвратившийся из поездки в соседнюю свою деревню.
– Вы что же здесь секретничаете? – сказал он, со всеми обнимаясь и целуясь. – Дамы без вас скучают… Да уж и стол к обеду накрывают!
– А чем нас кормить будут? – задал брату вопрос Базиль, и все невольно улыбнулись.
Пристрастие Александра Львовича к гастрономическим и кулинарным изделиям всегда служило предметом для шуток, и он знал это, но, когда с ним заговаривали на любимую тему, было выше сил отвергнуть такой разговор. Тем более что сегодня он уже успел заглянуть на кухню и живо ощущал еще ее запахи.
Жмуря от предвкушаемого удовольствия глазки и причмокивая жирными губами, Александр Львович начал перечислять кушанья:
– Расстегайчики будут изумительные, мой милый… Севрюжка под белым соусом с грибочками… Фазаны… я таких сочных давно не видывал…
Пушкин до конца не выдержал, перебил:
– Пощадите, Александр Львович! Ваше обозрение столь живописно, что я чувствую уже колики в желудке…
Базиль, успевший между тем наполнить вином бокалы, предложил:
– Выпьем посошок и отправимся обедать!
Пушкин, перемигнувшись с Базилем и Денисом, поднял бокал:
– За итальянскую красавицу, господа!
Все дружно выпили. Однако Александр Львович, мысли которого работали медленней, чем положено, поставив опорожненный бокал на стол, спохватился:
– А ты, Пушкин, какую такую итальянскую красавицу имеешь в виду? Ты, брат, смотри, – погрозил он пальцем, – мы с Денисом хотя и не служим, а все же генералы… Нам не тово…
Денис Васильевич под общий смех его успокоил:
– Ничего, почтеннейший мой брат… Бог милостив! Выпитое вино не прокиснет!
Три дня, проведенные в Каменке, надолго сохранились в памяти Дениса Васильевича. Общение с Пушкиным, в гениальности которого давно не сомневался, жаркие, острые споры и блестящие шутки, пышные лукулловские трапезы и легкий флирт. Аглая кокетничала напропалую и с ним и с Пушкиным. Базиль не переставал нежно поглядывать на Сашеньку Потапову, миленькую, застенчивую воспитанницу Екатерины Николаевны. В общем все в доме было полно романическим воздухом!
А какие прелестные стихи Денису посвятил Пушкин! Они были, правда, не окончены, читались по черновику. И все же каждая строчка трогала особой теплотой и задушевностью:

Певец – гусар, ты пел биваки,
Раздолье ухарских пиров,
И грозную потеху драки,
И завитки своих усов;

С веселых струн во дни покоя
Походную сдувая пыль,
Ты славил, лиру перестроя,
Любовь и мирную бутыль.

Я слушаю тебя – и сердцем молодею,
Мне сладок жар твоих речей,
Печальный, снова пламенею
Воспоминаньем прежних дней…

Я все люблю язык страстей,
Его пленительные звуки
Приятны мне, как глас друзей
Во дни печальные разлуки.

Денис Васильевич любил впоследствии рассказывать о пребывании в Каменке друзьям и знакомым. Однако случилось здесь и нечто такое, что приходилось от всех утаивать.
В последнюю ночь, когда дом затих, а он еще не спал, лежа в постели с книгой в руках, в его комнату пришел Базиль, плотно прикрыл за собой дверь и, подсев к нему, сказал:
– Мне нужно, Денис, поговорить с тобой совершенно откровенно.
– А разве мы говорили с тобой когда-нибудь иначе? – приподняв голову, спросил он удивленно.
– Прости, я не совсем точно выразился… Именно потому, что мы всегда были откровенны и образ наших мыслей во многом весьма сходен… Мне хотелось знать твое отношение…
– К кому или к чему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88