А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

И тут внезапно на них, подобно молнии, обрушивается Зубной Патруль (молекулы фтора в полицейской форме) или Король Чистоты, и насмерть поражает всех злодеев. Ну где еще, скажите на милость, добро столь очевидно, дотошно и эффективно?
Проносясь сквозь огни и насыщенные свинцом выхлопные газы туннеля Линкольна, я размышлял о том, как неплохо бы было иметь возможность нанимать особых духов, которые могли бы явиться и задать вашему "я" хорошенькую чистку, миллионами щеток втирая белую искрометную пену в каждый малозаметный или потаенный уголок души.
Потом мне снова пришла в голову неоднократно посещавшая меня и раньше мысль по поводу курения: если бы существовало некое чудодейственное лекарство, способное вычистить мой легкие так, чтобы они стали как новенькие, но после приема которого я уже никогда не смог бы снова начать курить, поскольку сразу бы отдал концы, принял бы я эту чудодейственную пилюлю или нет?
И неизменно моим ответом было «нет». Будь то чистые легкие, машина или душа, как же снова начинать дышать, зная, что воздух полон ядовитых примесей? Или выводить машину из гаража — снова в загаженный мир? Да очень просто, ведь легкие приспособлены дышать плохим воздухом, машины — ездить по грязным улицам.
Возможно, души тоже приспособлены для суровых условий и тяжких испытаний. Отмыть душу «зубной щеткой», конечно, похвальная цель, но эта чистота бессмысленна, если только не собираешься в дальнейшем жить в полном уединении до конца своих дней.
Однако, если Фил Стрейхорн и в самом деле совершил со своей душой то, что, по-моему, он с ней совершил, он допустил непростительную ошибку. Какая-то часть его решила, что ему нравится вкус грязи (или дерьма, зла, боли), и он решил посмотреть, сколько подобного добра сможет сожрать, пока не взорвется. Это была единственная параллель с фаустовскими коллизиями, которую я здесь находил. Души, конечно, приспособлены для тяжких испытаний, но не столь тревожных и жестоких. Предостережения, исходящие от Спросони, сексуальный Кабуки, который он разыгрывал для Саши…
Перейдя однажды определенную грань, он больше не желал очищать свою душу. Напротив, ему хотелось марать ее все сильнее и сильнее, и, по ходу дела, как ребенку, постоянно спрашивать: «А таким грязным вы все равно меня будете любить? И даже таким?»
Погруженный в подобные мысли, я вырвался из туннеля на яркое полуденное солнце Нью-Джерси, осознав наконец нечто важное: сколь бы сверхъестественным и надолго западающим в память ни было то, что говорил Стрейхорн на этих видеокассетах, все равно до конца я ему не верил.
Да и с чего, собственно, если мне была известна лишь часть того, что он сделал до своего самоубийства? Разве смерть принесла ему искупление? Что-то не очень похоже, судя по его просьбе частично исправить содеянное. Хоть он и был спокоен и педантичен, однако просил об услугах.
Это напомнило мне планшетку для спиритических сеансов. Если все получается, планшетка может и расстроить, и напугать. Но какие бы души мертвых вы ни вызвали, они так легко доступны лишь потому, что обречены на вечное прозябание в каком-то зловещем месте между жизнью и смертью и готовы говорить с любым, кто согласится слушать — почти как заключенные в тюрьме, которые, располагая таким количеством свободного времени, учатся быть при возможности и крайне красноречивыми, и, одновременно, исключительно терпеливыми.
Взятая напрокат машина при скорости свыше шестидесяти пяти миль в час начинала дергаться и трястись, поэтому мы с ней неторопливо миновали дымовую завесу и пронзительную химическую вонь Элизабет и карусель бело-серебристых самолетов над ньюаркским аэропортом.
До Браун-Миллз было неблизко и, кроме того, у меня не было ни малейшего понятия, ради чего я туда еду. Но внутренний голос подсказывал, что ехать необходимо, пусть даже исключительно ради того, чтобы провести там час или два, просто осматриваясь и проникаясь духом места. Снова все тот же невидимый запах.
Когда вчера я с Каллен вернулся к ней домой, мы с Дэнни около часа беседовали о том, как выглядел Стрейхорн во время своего последнего визита на восток. Я не узнал почти ничего нового, кроме, разве что, более подробного описания Спросони, но оно вполне согласовывалось с тем, что я уже знал.
— А он случайно не говорил, зачем берет ее с собой в Нью-Джерси?
— Нет, обмолвился только, что она сама его попросила.
— Она попросила? Это интересно. И больше ничего?
— Только название места. Браун-Миллз.
Нью-джерсийская скоростная автострада очень хороша, особенно после того, как минуешь Нью-Брансвик. Машин там все еще много, но именно там приходит ощущение, что ты, наконец, загородом. Как будто, стоит свернуть с шоссе в любом месте, и вскоре увидишь коров или маленький городок, где жители дружелюбны и поголовно владеют грузовичками.
Еды я с собой не взял, поэтому решил тормознуть на ближайшей стоянке и купить гамбургер. Что может быть традиционнее для Америки, чем площадка отдыха рядом со скоростным шоссе? Я имею в виду вовсе не те забегаловки, типа «Ма и Па, просто пальчики оближешь», что попадаются на дорогах между штатами и где продают домашние пралине. Нет, я говорю об извилистом пути длиной в четверть мили, в конце концов приводящим тебя на стоянку размером с плац для парадов — четырнадцать цистерн с бензином, многочисленные туалеты и оглушительная музыка. Пища там может быть как очень хорошей, так и очень плохой, но привлекательными подобные места делает какая-то специфическая, лихорадочная атмосфера, тот факт, что на самом деле там никого нет — только аппетиты или мочевые пузыри, а глаза, тем временем, остекленело или нетерпеливо пялятся из окон на другие машины. Подобные места решительно не похожи ни на вокзалы, ни на аэропорты, потому что туда приезжаешь, чтобы уехать. А стоянка при скоростной автостраде — это некий разрыв в течении, бетонный островок, где ты (предположительно) можешь отдохнуть, заправиться, собраться с мыслями и несколько раз глубоко вздохнуть, прежде чем снова влиться в свою бешено несущуюся стаю.
Особенная же их «американистость» в том, что, хотя такого же рода стоянки имеются и в Европе, люди там склонны задерживаться на них гораздо дольше, чем у нас. Там подают настоящие обеды, от которых можно получить истинное удовольствие; на столах частенько красуются белые скатерти и цветы, посетители неторопливо едят и разговаривают. В Европе меня всегда поражало, насколько езда на автомобиле и все с ней связанное рассматривается как приятная часть хорошего отпуска или путешествия, а не просто способом куда-то попасть.
Однако лично мне всегда нравилось это чувство — ты очутился в какой-то ничейной стране. Тут никогда по-настоящему не знаешь, где находишься, и можешь полагаться только на указатели, гласящие, что ты в шестидесяти милях от того-то или в ста милях от сего-то. Мне было по душе ощущать, насколько сходные с моими чувства испытывает любой человек, оказавшийся здесь же в этот же день. Где еще можно пережить подобное чувство общности? В кино. На стоянке отдыха. В церкви.
Я заглушил двигатель и медленно выбрался из машины. Что за позы мы принимаем за рулем! Впрочем, нет, это просто оправдание. В молодости никогда не ощущаешь этой раздражающей, упрямой медлительности в мышцах. Если живешь полной жизнью или, по крайней мере, занят делом, обычно нет причин думать о подступающей старости — то есть, до тех пор, пока подобные мелочи не начнут похлопывать вас по плечу, напоминая о себе. Я как раз прикрыл глаза и, подняв над головой руки, потянулся, когда неожиданно услышал:
— Хотела тебя пощекотать, да передумала.
Я открыл глаза и уронил руки. На сей раз все на ней было зеленовато-голубым: зеленовато-голубой спортивный костюм, не менее чем в пяти местах украшенный надписью «Райдер-Колледж», и зеленовато-голубые кроссовки.
— А, привет! Давненько не виделись.
— Ни к чему было. Пока ты все делал превосходно. А взять этого человека на роль Кровавика и пригласить актеров из твоей труппы — вообще просто великолепная идея.
Я прислонился к машине и скрестил руки на груди. Солнце находилось за моей спиной, поэтому она не только была вынуждена смотреть на меня снизу вверх, но, чтобы разглядеть меня, ей еще и приходилось щуриться.
— Как ты здесь оказалась? Приглядываешь за мной, что ли?
— Нет. Впрочем, да, что-то вроде этого. Я явилась сказать тебе, чтобы ты не ездил в Браун-Миллз.
— Почему?
— Потому что там ничего нет.
— Тогда почему я не могу туда съездить?
— Можешь, но… просто не теряй времени зря. То, что тебе нужно, не там. Оно в Калифорнии.
— А если я не послушаюсь тебя и все же поеду?
— Слушай, ты веришь в то, кто я такая?
Я задумался об этом, а тем временем воздух наполнял доносящийся с шоссе низкий мощный гул машин. Маленькая беременная девочка в спортивном костюме, с засунутыми в карманы руками и прищуренными от солнца глазами.
— По дороге сюда я понял, что не доверяю пленкам Фила.
— Это тебе решать.
— И у меня нет никаких оснований верить тебе.
— Согласна. Но в таком случае ты должен меня бояться. В любом случае, ты должен закончить этот фильм.
— Почему?
— Потому что ты хочешь спасти жизни все еще дорогих тебе людей. Только это ты считаешь злом, Уэбер — страдания или смерть тех, кого ты любишь. Проблема в том, что ты знаешь, как мало их осталось. Ты надолго забросил все, включая и друзей. Теперь же ты понимаешь, что пора перестать думать о себе и что-то сделать для них.
Можешь быть уверен, что, если ты не закончишь этот фильм, Саша и Уайетт обязательно…
— Не смей мне угрожать!
Как, должно быть, странно и отвратительно все это выглядело со стороны: мужчина, которому явно за сорок, орет на маленькую девочку в голубом спортивном костюмчике и грозит ей пальцем на стоянке Где-то-Там-в-Нью-Джерси.
— Я не угрожаю. Я говорю тебе правду. Они умрут. И от меня это никак не зависит. — Теперь в ее голосе звучала настоящая мольба.
— А что от тебя зависит?
— Ничего — до тех пор, пока ты не закончишь фильм. Тогда сам увидишь.
Мне хотелось сказать что-нибудь еще, но что? Мы, как два задиристых мексиканца еще несколько мгновений смотрели друг на друга, потом я снова сел в машину. — Я еду в Браун-Миллз. Хочешь со мной?
Она отрицательно покачала головой.
Я кивнул и вдруг, непонятно почему, улыбнулся.
— Неплохая могла бы быть сцена для фильма, не так ли?
— Я больше туда не поеду. Я попросила его взять меня туда с собой, чтобы увидеть все собственными глазами. Браун-Миллз — это место, где он повзрослел. В то лето он впервые увидел мертвецов и познакомился со своей первой девочкой, — она состроила стервозную гримаску, — Китти Уилер. — Такая дуреха! После этого я оказалась ему не нужна.
— До тех пор, пока он не начал снимать свои «Полуночи».
— Только последнюю. — Она потерла живот и взглянула на него. — Послушался бы меня, так ничего этого просто не произошло бы! Что ж, съезди и сам посмотри! Городишко — настоящая дыра!
Она повернулась и рысцой припустилась прочь по стоянке, как поступают дети, когда переменка кончилась, и они боятся, что если не поторопятся, то опоздают на урок.
Вылезая из машины в Нью-Йорке десять часов спустя, я чувствовал себя, как Железный Дровосек из Страны Оз до того, как Дороти нашла масленку. Я расплатился и пошел прочь, но тут один из служащих окликнул меня и сказал, что я забыл свои открытки. Я вернулся за ними: три открытки с видами Браун-Миллз, штат Нью-Джерси. Больше я оттуда ничего не привез. Спросоня была права — жаль, что мы со Стрейхорном не прислушивались к ее словам.

ТРИ
Это был мой любимый час — Полночь — тот чудный час, когда отчаянно сопротивляющийся день уже проглочен, и в пасти ночи скрывается кончик его хвоста.
Коулман Дауэлл "Отец мой был рекой ".
1
К безработному актеру является дьявол. Если договоримся, я сделаю тебя величайшим из киноактеров всех времен и народов. Красивее, чем Кларк Гейбл , сексуальнее, чем Пол Ньюман...
Понял, понял — отвечает актер. — Но я-то что для этого должен сделать?
— Отдай мне свою душу. И еще души своих матери, отца, жены, детей, братьев, сестер, дедушек и бабушек.
— О'кей, о'кей — говорит актер. — Вот только никак не пойму, в чем же тут подвох?
Отличный анекдот. Его мне рассказал Мэтью Портланд незадолго до того, как ему на голову свалилась машина. Отличный анекдот, но только в действительности все обстоит по-другому. Тебя не спрашивают, хочешь ли ты больше — тебя спрашивают, хочешь ли ты с большей пользой использовать уже имеющееся.
Пусть Уэбер и другие говорят, что хотят, но первая «Полночь» была очень хорошим фильмом.
Другие — нет, допускаю, но та — первая — свое дело сделала. Прежде чем написать первое слово на бумаге, я несколько месяцев расспрашивал людей о том, чего они больше всего боятся. Вы и представить себе не можете, насколько скучны страхи большинства людей: не хочу умирать, боюсь заболеть, не хотелось бы терять то, что имею.
«Полночь» имела такой шумный успех именно потому, что в то время у меня появилась сногсшибательная идея, не было ни малейшего представления о том, как писать сценарий, и сознание того, что, если я попытаюсь, то ничего не потеряю. Одни люди создают лучшие свои вещи, когда уверены в себе, другие же — когда нет.
Уэбер представляет себе цепочку событий следующим образом: я был самым настоящим ходячим психом, благодаря как постоянным неудачам, так и злоупотреблению жесткими наркотиками со своей тогдашней подругой. Но, к счастью, в это время я познакомился с Венаском, и он спас меня. Возвращенный с самого края пропасти, я получил возможность прочистить свою голову и начать работать над проектом, который, в конце концов, сделал меня знаменитым.
Звучит, как исповедь на собрании «Анонимных алкоголиков». Или так, как нам хотелось бы, чтобы получалось в жизни. "А теперь склоним головы, братья, и помолимся Господу, чтобы отныне и навсегда жизнь обрела смысл ".
Это было первое, чему научил меня Венаск. Мы сидели в патио, то и дело угощая Кумпола, его бультерьера, чипсами со сметаной и луком.
— Он не любит с беконом. И простые тоже. Свинья ест все подряд, как и я. Но только не Кум. Он у меня большой специалист по части чипсов, правда, дружок?
Старый белый пес поднял голову и взглянул на Венаска, затем снова опустил ее и занялся рассыпанными перед ним чипсами.
— Нет, ты все неправильно понял, Фил. Как это называется, телеология, что ли? Хрен с ней, с телеологией. Люди не хотят, чтобы вещи имели какой-то смысл. А знаешь, почему? Потому что, если бы им это нравилось, мы все оказались бы в беде. Например, ты слишком быстро едешь по улице потому, что тебе нравится ощущение скорости или потому, что ты торопишься. Если бы все имело смысл, тебя бы тут же остановил и оштрафовал коп. Но что обычно происходит, когда тебя останавливает коп? Ты приходишь в ярость. Это нечестно! Неправда, честно. И имеет смысл. Если бы в жизни все имело смысл, мы все либо вели бы себя гораздо лучше, либо ходили, опасаясь всего того плохого, что мы совершаем каждый день.
Нам хочется, чтобы вещи имели смысл только тогда, когда это нам выгодно. В остальном, гораздо интереснее не знать, что будет дальше. Может, выпадет орел, а может и решка. Люди совершают неправильные поступки, и это сходит им с рук. Шеи ломают совсем не те, кто это заслужил. Ты, конечно, предпочел бы, чтобы вознаграждались только хорошие люди? А часто ли ты сам поступаешь как надо? Часто ли ты по-настоящему заслуживаешь все то хорошее, что получаешь? — Он запустил руку в хрустящий зелено-желтый пакет и вытащил еще горсть чипсов. Свинья дремала в нескольких футах от нас. Пес же неторопливо и аккуратно поедал свое лакомство.
— То, что вы мне сейчас рассказали, мало чем помогает.
Венаск как раз собирался положить очередную чипсину в рот, но рука его задержалась в дюйме ото рта, и он сказал:
— Ты и не просил помочь. Ты просил меня хоть немного рассказать тебе о твоем будущем. — Так что же мне делать?
— Во-первых, перестань беспокоиться о том, что с тобой может случиться. До того, как это произойдет, у тебя еще куча времени. Между тем, ты станешь очень знаменит. Разве ты не этого хочешь?
Он не стал рассказывать мне о Спросоне или о том, что я покончу с собой, хотя наверняка знал об этом. Венаск знал все, но рассказывал только то, что считал для тебя необходимым.
— Разве ты не предпочел бы интересную жизнь праведной?
— Не знаю. По крайней мере, не в том случае, если она будет так коротка, как вы говорите.
— Чепуха, Фил! Не серди меня. Ты говоришь о продолжительности жизни, я же говорю о ее качестве. Вчера в диетической столовой слышал одну забавную фразу. Рядом со мной два старика ели морковный суп. Ну разве это не отвратительно? Морковный суп. И кто только выдумал этот кошмар? Тем не менее, один говорит другому:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30