Как два рыбака, тянущих сеть в разные стороны, в то время как рыба достается акуле…»
Лайам покачал головой.
«И что же?»
«Или вот. Два пастуха дерутся, а волк режет стадо. Да, это смешно».
«Прекрасно, но ничего смешного я здесь не вижу. – Лайам, нахмурившись, вскинул глаза к потолку. – Совсем ничего».
Долгая пауза.
«А я, мастер, вижу».
«Чушь, чепуха! Что тут смешного, если я в это замешан? Я, твой хозяин, а не кто-то другой?»
Новая пауза.
«У меня есть чувство юмора. Я думал, тебе будет интересно об этом узнать».
Лайам выпрямился, подвинул стул поближе к столу и склонился над девственно чистым листом бумаги.
«Что ж, поздравляю!»
Рука его уже выводила полный титул принца казны.
«Забавное забавно всегда. Тебе так не кажется, мастер?»
«Не кажется. Отвяжись, Фануил!»
12
Теперь дело пошло куда легче, несмотря на то что Лайам частенько приостанавливался и хмурился, поглядывая на потолок, обеспокоенный чувством юмора, внезапно прорезавшимся у его фамильяра.
Он поведал принцу казны далеко не все. Он написал лишь, что лорда Берта убили затем, чтобы через него к недужному королю не попала Монаршая Панацея. Ныне реликвия обретается у автора настоящего обращения, который готов передать ее по назначению, однако существуют люди, стремящиеся этому воспрепятствовать. Лайам решил не упоминать ни об Аурике Северне, ни об Эльдайне с Уорден, однако намекнул, что не имеет возможности попасть во дворец. То, что он и впрямь обладает бесценным сокровищем, может подтвердить мэтр Толлердиг. (Профессор, даже если ему не удастся ничего раскопать, по крайней мере, засвидетельствует, что флакон очень древний.) В конце письма Лайам сообщал, что находится в розыске по облыжному обвинению в двух убийствах, и обещал сдаться принцу казны, как только Монаршая Панацея дойдет до того, кому она по праву принадлежит.
Он перечитал письмо и подписался.
Дуя на лист, чтобы подсушить чернила, – о песке мальчишка, разумеется, не позаботился, – Лайам сообразил, что забыл сообщить Катилине, как с ним связаться. Он закатил глаза, опять положил бумагу на стол и принялся составлять постскриптум.
«Если, милорд, все вышесказанное покажется Вам убедительным, отправьте, не мешкая, в Беллоу-Сити своего человека. Пусть украсит шляпу белым пером и ждет на пирсе внутренней гавани. Я сам к нему подойду и представлюсь, как Отниэль Фовель. Умоляю Вас отнестись к этому делу со всей серьезностью, ибо сейчас лишь Ваше вмешательство может спасти Его Величеству жизнь».
Псевдоним, опознавательный знак и место встречи оставляли желать лучшего, но раздумывать было некогда. Лайам вновь подул на письмо, дождался, пока чернила просохнут, сложил листок и написал сверху: «Публию Катилине, принцу казны – в Королевский распадок, срочное!» Потом он встал и пошел к стойке, где его ожидала вдова моряка. Та сгорала от любопытства, но изо всех сил старалась напустить на себя скучающий вид.
– Небось любовное письмецо?
– Вроде того, – подмигнул вдовушке Лайам. – Воску у вас не найдется?
Воск нашелся – на горлышке пустого кувшина, вдова зажгла свечку, чтобы его растопить.
Лайам притиснул к письму донце чернильницы и подул на печать.
– Не мог бы ваш мальчик отнести это в дом гонцов? Ближайший у вас где? Возле биржи?
– Да-да, разумеется, там!
Вдова кликнула сына, глаза ее возбужденно блестели. Мальчишка особого рвения не проявил, однако заметно приободрился, когда ему в руку сунули два золотых.
– Этого, думаю, хватит. Вернешься до девяти – вся сдача твоя.
Колокола только-только пробили восемь. Сообразив это, мальчуган крутанулся на месте и стрелой вылетел за порог. Лайам снисходительно усмехнулся и обернулся к вдове.
– Ваше вино превосходно, сударыня, но слишком бьет в голову. Похоже, мне надо пройтись. Давайте-ка рассчитаемся, а потом поглядим. Я скоро вернусь, как и ваш сынишка, надеюсь.
Вдовушка, слегка разочарованная, прикинула что-то в уме и назвала сумму, в которую, судя по всему, входили не только стоимость воска и свечки, но и цена воздуха, которым клиент дышал. Однако Лайам беспечно опустошил кошелек молодого купальщика и даже добавил на чай – из кошелька толстяка.
Выйдя на улицу, беглец направился в сторону моря и вышел на набережную. Он надвинул чужую шляпу на лоб и поднял воротник ворованного плаща, но более по необходимости, чем из страха. Пронизывающий ветерок с океана швырял ему в лицо тучи холодных брызг. Опасаться было вроде бы нечего. Тут все-таки порт, не самая, правда, глухая его часть, однако… Вдали замаячили два черно-белых плаща, и благодушные размышления Лайама прервались. Бежать было поздно. Когда стражи приблизились, он укрылся от них за группой матросов. Один из гуляк, лысый детина, голый череп которого от переносицы до затылка украшала татуировка в виде ветви плюща, громко отхаркнулся и сплюнул вслед миротворцам. Те обернулись, свирепыми взглядами давая понять, что тот, кому хочется неприятностей, имеет все шансы их получить, и Лайам поспешил удалиться.
Татуировки еще лет десять назад – во времена морских странствий Лайама – встречались не часто, сейчас же от них рябило в глазах. Очевидно, теперь они почитались за особый род моряцкого шика. Наколку во весь лоб делать Лайаму не хотелось, но плащ, чтобы не выделяться в толпе, придется сменить. «На куртку, – подумал Лайам. – На стеганую дешевую куртку. Бедняки не носят плащей».
Через какое-то время он решил, что мальчишка уже должен бы справиться с поручением, и окольным путем вернулся к знакомому кабачку.
«Миротворцев не видно, мастер», – доложил Фануил, круживший над улицей в стае крикливых чаек.
«Так-то оно так, но…»
Лайам с независимым видом прошел мимо лавки и, заглянув в окошко, удостоверился, что посторонних там нет.
– Ты обскакал звонарей, – сказал он радостно ухмыляющемуся мальчишке. – Сдача твоя. Сколько взяли за доставку письма?
– Одну корону, – боязливо откликнулся оголец: за золотой, им таким образом выгаданный, ему по чести бы следовало четырежды обежать весь Торквей. – Но вы ведь сами сказали…
– Вы сами сказали, сударь… – залебезила вдова.
– Сказал-сказал, – перебил их нытье Лайам и ободряюще улыбнулся. – Квитанция у тебя?
Мать и сын растерялись. Наконец мальчишка вспомнил о бумажонке, в которую был завернут второй золотой. Он развернул ее и протянул Лайаму.
Лайам взял смятый листок, поблагодарил и поспешил выйти из лавки, пока алчной парочке не вздумалось слупить с него денежки за что-либо еще.
Надпись, слегка смазанная от соприкосновения с потными ладонями порученца, удостоверяла, что гонцы письмо приняли и обязуются доставить его адресату в течение дня. Лайам облегченно вздохнул, аккуратно сложил квитанцию вчетверо и сунул ее в кошелек.
«Это сделано», – подумал он, забирая на север.
К вечеру письмо будет у Катилины. Гонцы – народ странный, но скрупулезный, они относятся к доставке почты как к своей священной обязанности. Этот клан возник и добился высокого положения в первые годы образования королевства.
Тогда многие знатные партии выдвигали своих кандидатов на трон, лорды интриговали, их доверенных лиц с разного рода посланиями частенько перехватывали в пути. Основателем клана был простолюдин по имени Гней, вассал лорда, в конце концов сделавшегося монархом. Этот Гней прославился тем, что, попав в руки врагов, стойко перенес пытки, которым его подвергли, но так и не выдал мучителям тайных замыслов своего господина, что помогло тому с успехом их осуществить. Благодарный избранник судьбы, взойдя на престол, утвердил при дворе должность гонца и поручил Гнею ведать доставкой королевских посланий. Кроме того, он наделил своего героического слугу статусом неприкосновенности и даровал ему право бесплатного проезда на Лестнице.
Потомки Гнея-гонца унаследовали привилегии своего пращура и стали предлагать курьерские услуги любому, кто в них нуждается и готов заплатить. За тысячу лет, прошедших с той поры, семейство потомственных почтарей разрослось, разбросало по всей столице особенные дома-конторы и обзавелось собственным храмом. Проводимые там тайные обряды посвящения молодежи в гонцы были, по слухам, очень суровы. С юных королевских курьеров, нападение на которых каралось мучительной смертью, бралась страшная клятва не нарушать семейных традиций. Уже один вид голубых накидок и крылатых жезлов почтарей внушал их клиентам доверие, символизируя надежность и неподкупность…
«Да, – поморщился Лайам, – дубинки и клетчатые плащи миротворцев тоже вроде бы призваны внушать что-то такое…» Он содрогнулся и решил эту тему оставить. «Письмо доставят по назначению, успокойся. По крайней мере, есть все основания так считать…»
Падающая в бурлящую котловину Монаршая, соединяя внутреннюю и внешнюю гавани и убегая к морю, делила нижний город на две половины, как и верхний Торквей. Большинство кораблей швартовались у южных пристаней порта, прижимаясь к Хлебному тракту, и, следовательно, глухие трущобы, манящие беглеца, должны были располагаться в северной части Беллоу-сити, вдали от оживленных торговых кварталов.
Расчеты Лайама оказались верны. По мере того как он уходил от здания биржи, дома вокруг становились все неухоженнее, а прохожие выглядели все беднее. Беглец миновал район заколоченных складов, далее потянулись лачуги и полуразрушенные бараки. Ему невольно сделалось грустно, он усмехнулся, чтобы себя подбодрить. «Бьюсь об заклад, в последние десять лет сюда ни один миротворец и носа не сунул!» И впрямь трудно было представить горделивую клетчатую тунику в царстве серых от сырости стен и закоулков, воняющих рыбой.
Впрочем, людей тут хватало, по большей части женщин, болтающих с кумушками или набирающих воду из грязных резервуаров. Всюду носились стайки оборванных ребятишек, увлеченных какой-то сложной и непонятной для посторонних игрой. Когда одна из таких стаек замедлила бег и несколько пар любопытных глаз уставились на чужака, Лайам вдруг вспомнил, что хотел купить дешевую куртку. И неожиданно осознал, что все кругом пялятся на него. Иллюзия защищенности мгновенно развеялась.
Уже с оглядкой он двинулся дальше. В квартале рыбацких хижин, увешанном порванными сетями и заваленном рыбьими внутренностями, обнаружилось нечто вроде одежной лавки. Хибарка ничем не отличалась от остальных, однако перед ней на шестах болтались не снасти, а разнообразные носильные вещи, вывешенные явно не для просушки. Лайам постучал в дверь. На стук выглянула молодая женщина с узким волчьим лицом, прижимающая к груди замурзанного малыша. Она смерила незнакомца скептическим взглядом.
– Господин никак заблудился?
– Нет.
Лайам указал на шесты с тряпьем.
– Мне нужна куртка.
Женщина коротко хохотнула.
– Ну что ж, вон они, перед вами.
– Продаются?
– А как же, конечно! Все продаются. Выбирайте, прошу!
Она говорила будто бы издеваясь, хотя не ясно, над чем. Лайам принялся перебирать вещи. Все они так загрубели от грязи и соли, что казались сколоченными из деревянных обрезков. Однако через пару минут ему все же удалось кое-что подобрать. Одна из курток смотрелась и вовсе прилично. «Правда, она слишком грязна, но лучше ходить в грязном, чем ждать ножевого удара от тех, кому вдруг приглянется твой чистенький плащ».
Увидев, что незнакомец не шутит, женщина переложила ребенка на другую руку и потянула Лайама за рукав.
– Не надо, господин, – сказала она, уже без издевки. – Они ведь с покойников.
Лайам отдернул руку.
– Что-что?
– Ну, с тех, кто ушел в море и не воротился. Вдовы или детишки приносят их вещи сюда. Дома-то эту одежку никто носить уж не станет. Со временем мы потихоньку все продаем, когда случай забудется. Когда уже никто и не вспомнит, чье это барахло.
Лайам хмыкнул, не зная, что тут сказать. Мрачноватый обычай.
– Но вещи-то продаются, ведь так?
– Так-то так, да они для господ не подходят. Это ж с покойников!
– Ничего. – Лайам стащил куртку с шеста. – Я и сам чуть не стал покойником пару часов назад, – пробормотал он себе под нос.
Женщина услышала и обиженно сдвинула брови.
– Постыдились бы, сударь! Найдите для своих шуток более подходящее место.
Она ухватилась за куртку.
В Лайаме вдруг ворохнулось неодолимое желание объясниться – рассказать этой угрюмой обитательнице портовых окраин все-все. Что с ним было вчера, что случилось сегодняшней ночью, чтобы она поняла, чтобы дошло до ее куриных мозгов, в какой он беде. Слова признания уже вертелись на языке. «Меня преследуют. Меня хотят уничтожить».
Одна рука женщины была занята ребенком, она не могла вырвать куртку у шутника, но все же пыталась. Лайам сопротивлялся, одновременно борясь с искушением разразиться потоком полугневных, полужалобных фраз. «И что она скажет? Похвалит тебя за сообразительность, посочувствует? Вот мол, какой смекалистый богатей, прибежал, когда его припекло, прятаться среди нищеты!»
Он выпустил куртку.
– Послушайте, не сердитесь. Я не шучу. Мне очень нужно переодеться, честное слово. Я хорошо заплачу.
Женщина презрительно повела подбородком и крепко прижала к себе отвоеванную зюйдвестку. Тут только Лайам заметил, что в глазах ее блестят злые слезы.
– Заплатите? Как же! Одна ваша шляпа стоит дороже всего этого барахла! Вы ничего у меня не получите. Ступайте своей дорогой.
– Хорошо… – Лайам опустил голову. «Да отбери ты у нее эту куртку! Дерни чуть посильнее и уходи!» – Хорошо. Извините.
Он неуклюже кивнул и пошел прочь.
Недовольный, угрюмый, Лайам брел через россыпь лачуг к заброшенным складам. Многие из этих строений уже были захвачены самовольными поселенцами, на что указывали робкие струйки дыма, курившиеся над ними. Фануил, с высоты озиравший царство пыльных окошек и проваленных крыш, обрисовывал обстановку. Тут – в окне верхнего этажа – видна женщина, она убаюкивает ребенка, а во дворе, сплошь заросшем травой, пылает костер. Там – в следующем дворе – травы нет, как нет и огня, зато все пространство его заполнено парусиновыми шатрами… С помощью фамильяра наконец обнаружился склад, который в течение нескольких лет, по всей видимости, действительно пустовал. Проемы ворот в этом добротном здании были заложены кирпичом, однако высоко, под самой его крышей, имелось небольшое оконце.
«Вот куда тебе надо было идти, – сердито подумал Лайам, оглядывая стену, – вместо того чтобы тратить время на поиски куртки!» Забраться наверх по рядам кирпичей ничего не стоило. «Зачем выставлять товар на продажу, если ты с ним не хочешь расстаться и бесишься при виде клиента?» Ответ лежал на поверхности. Судя по всему, человек, которому принадлежала зюйдвестка, многое некогда значил для женщины с волчьим лицом. «Ладно, – поморщился Лайам. – У тебя хватает своих проблем».
Фануил доложил, что на соседних улицах тихо. Беглец сбросил туфли, заткнул их за пояс и полез по стене. «Пальцы, – твердил он себе, – пальцы! Пальцы рук, пальцы ног. Тебя нет, существуют лишь пальцы». К тому времени, как верхолаз прополз урочные двадцать футов, конечности его онемели, однако же не дрожали.
Лайам положил локти на узенький подоконник и перевел дух. Стекла в окне не было; с внутренней стороны его закрывала ставня. Он без труда нашарил кинжалом крючок и проник внутрь.
Удачливый взломщик очутился на небольшой галерейке, лепящейся под стропилами склада, которая в свое время позволяла его владельцам беспрепятственно наблюдать за всем, что творится внизу. Лайам оставил ставню открытой и подошел к ограждению.
Его взору открылось огромное помещение – пустое, безмолвное, пахнущее солью и плесенью. Сверху, сквозь запыленные стекла купола, мутно сочился свет. Склад был разбит на два хранилища, между ними к замурованным ныне воротам шел широкий заглубленный проход (там разгружались телеги) с двумя рядами толстых столбов, призванных поддерживать крышу. Возле этих столбов валялись какие-то деревяшки, в остальном же гигантский амбар был совершенно пуст.
«Чудесно!»
Лайам надел туфли и спустился, по крутой лесенке вниз. Фануил пролетел над его головой, сделал круг, потом вернулся и уселся на балку. Беглец пересек хранилище, спрыгнул в проход, огляделся, уперев руки в бока, и кивнул.
Место было действительно идеальным. Уединенное и в течение многих лет не востребованное ни одним из бродяг. И сравнительно безопасное, по крайней мере, до тех пор, пока Уорден не взбредет в голову обыскать все заброшенные строения. Ему следует радоваться, он, собственно говоря, и впрямь радуется, поскольку нашел то, что искал. Однако, сгребая в кучки обрезки досок и сбрасывая их в проход, Лайам кривил губы в унылой гримасе.
Дров набралось порядочно, он механически расщепил пару обрезков кинжалом, занятый поисками причин своего недовольства. Оно озадачивало и расстраивало его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Лайам покачал головой.
«И что же?»
«Или вот. Два пастуха дерутся, а волк режет стадо. Да, это смешно».
«Прекрасно, но ничего смешного я здесь не вижу. – Лайам, нахмурившись, вскинул глаза к потолку. – Совсем ничего».
Долгая пауза.
«А я, мастер, вижу».
«Чушь, чепуха! Что тут смешного, если я в это замешан? Я, твой хозяин, а не кто-то другой?»
Новая пауза.
«У меня есть чувство юмора. Я думал, тебе будет интересно об этом узнать».
Лайам выпрямился, подвинул стул поближе к столу и склонился над девственно чистым листом бумаги.
«Что ж, поздравляю!»
Рука его уже выводила полный титул принца казны.
«Забавное забавно всегда. Тебе так не кажется, мастер?»
«Не кажется. Отвяжись, Фануил!»
12
Теперь дело пошло куда легче, несмотря на то что Лайам частенько приостанавливался и хмурился, поглядывая на потолок, обеспокоенный чувством юмора, внезапно прорезавшимся у его фамильяра.
Он поведал принцу казны далеко не все. Он написал лишь, что лорда Берта убили затем, чтобы через него к недужному королю не попала Монаршая Панацея. Ныне реликвия обретается у автора настоящего обращения, который готов передать ее по назначению, однако существуют люди, стремящиеся этому воспрепятствовать. Лайам решил не упоминать ни об Аурике Северне, ни об Эльдайне с Уорден, однако намекнул, что не имеет возможности попасть во дворец. То, что он и впрямь обладает бесценным сокровищем, может подтвердить мэтр Толлердиг. (Профессор, даже если ему не удастся ничего раскопать, по крайней мере, засвидетельствует, что флакон очень древний.) В конце письма Лайам сообщал, что находится в розыске по облыжному обвинению в двух убийствах, и обещал сдаться принцу казны, как только Монаршая Панацея дойдет до того, кому она по праву принадлежит.
Он перечитал письмо и подписался.
Дуя на лист, чтобы подсушить чернила, – о песке мальчишка, разумеется, не позаботился, – Лайам сообразил, что забыл сообщить Катилине, как с ним связаться. Он закатил глаза, опять положил бумагу на стол и принялся составлять постскриптум.
«Если, милорд, все вышесказанное покажется Вам убедительным, отправьте, не мешкая, в Беллоу-Сити своего человека. Пусть украсит шляпу белым пером и ждет на пирсе внутренней гавани. Я сам к нему подойду и представлюсь, как Отниэль Фовель. Умоляю Вас отнестись к этому делу со всей серьезностью, ибо сейчас лишь Ваше вмешательство может спасти Его Величеству жизнь».
Псевдоним, опознавательный знак и место встречи оставляли желать лучшего, но раздумывать было некогда. Лайам вновь подул на письмо, дождался, пока чернила просохнут, сложил листок и написал сверху: «Публию Катилине, принцу казны – в Королевский распадок, срочное!» Потом он встал и пошел к стойке, где его ожидала вдова моряка. Та сгорала от любопытства, но изо всех сил старалась напустить на себя скучающий вид.
– Небось любовное письмецо?
– Вроде того, – подмигнул вдовушке Лайам. – Воску у вас не найдется?
Воск нашелся – на горлышке пустого кувшина, вдова зажгла свечку, чтобы его растопить.
Лайам притиснул к письму донце чернильницы и подул на печать.
– Не мог бы ваш мальчик отнести это в дом гонцов? Ближайший у вас где? Возле биржи?
– Да-да, разумеется, там!
Вдова кликнула сына, глаза ее возбужденно блестели. Мальчишка особого рвения не проявил, однако заметно приободрился, когда ему в руку сунули два золотых.
– Этого, думаю, хватит. Вернешься до девяти – вся сдача твоя.
Колокола только-только пробили восемь. Сообразив это, мальчуган крутанулся на месте и стрелой вылетел за порог. Лайам снисходительно усмехнулся и обернулся к вдове.
– Ваше вино превосходно, сударыня, но слишком бьет в голову. Похоже, мне надо пройтись. Давайте-ка рассчитаемся, а потом поглядим. Я скоро вернусь, как и ваш сынишка, надеюсь.
Вдовушка, слегка разочарованная, прикинула что-то в уме и назвала сумму, в которую, судя по всему, входили не только стоимость воска и свечки, но и цена воздуха, которым клиент дышал. Однако Лайам беспечно опустошил кошелек молодого купальщика и даже добавил на чай – из кошелька толстяка.
Выйдя на улицу, беглец направился в сторону моря и вышел на набережную. Он надвинул чужую шляпу на лоб и поднял воротник ворованного плаща, но более по необходимости, чем из страха. Пронизывающий ветерок с океана швырял ему в лицо тучи холодных брызг. Опасаться было вроде бы нечего. Тут все-таки порт, не самая, правда, глухая его часть, однако… Вдали замаячили два черно-белых плаща, и благодушные размышления Лайама прервались. Бежать было поздно. Когда стражи приблизились, он укрылся от них за группой матросов. Один из гуляк, лысый детина, голый череп которого от переносицы до затылка украшала татуировка в виде ветви плюща, громко отхаркнулся и сплюнул вслед миротворцам. Те обернулись, свирепыми взглядами давая понять, что тот, кому хочется неприятностей, имеет все шансы их получить, и Лайам поспешил удалиться.
Татуировки еще лет десять назад – во времена морских странствий Лайама – встречались не часто, сейчас же от них рябило в глазах. Очевидно, теперь они почитались за особый род моряцкого шика. Наколку во весь лоб делать Лайаму не хотелось, но плащ, чтобы не выделяться в толпе, придется сменить. «На куртку, – подумал Лайам. – На стеганую дешевую куртку. Бедняки не носят плащей».
Через какое-то время он решил, что мальчишка уже должен бы справиться с поручением, и окольным путем вернулся к знакомому кабачку.
«Миротворцев не видно, мастер», – доложил Фануил, круживший над улицей в стае крикливых чаек.
«Так-то оно так, но…»
Лайам с независимым видом прошел мимо лавки и, заглянув в окошко, удостоверился, что посторонних там нет.
– Ты обскакал звонарей, – сказал он радостно ухмыляющемуся мальчишке. – Сдача твоя. Сколько взяли за доставку письма?
– Одну корону, – боязливо откликнулся оголец: за золотой, им таким образом выгаданный, ему по чести бы следовало четырежды обежать весь Торквей. – Но вы ведь сами сказали…
– Вы сами сказали, сударь… – залебезила вдова.
– Сказал-сказал, – перебил их нытье Лайам и ободряюще улыбнулся. – Квитанция у тебя?
Мать и сын растерялись. Наконец мальчишка вспомнил о бумажонке, в которую был завернут второй золотой. Он развернул ее и протянул Лайаму.
Лайам взял смятый листок, поблагодарил и поспешил выйти из лавки, пока алчной парочке не вздумалось слупить с него денежки за что-либо еще.
Надпись, слегка смазанная от соприкосновения с потными ладонями порученца, удостоверяла, что гонцы письмо приняли и обязуются доставить его адресату в течение дня. Лайам облегченно вздохнул, аккуратно сложил квитанцию вчетверо и сунул ее в кошелек.
«Это сделано», – подумал он, забирая на север.
К вечеру письмо будет у Катилины. Гонцы – народ странный, но скрупулезный, они относятся к доставке почты как к своей священной обязанности. Этот клан возник и добился высокого положения в первые годы образования королевства.
Тогда многие знатные партии выдвигали своих кандидатов на трон, лорды интриговали, их доверенных лиц с разного рода посланиями частенько перехватывали в пути. Основателем клана был простолюдин по имени Гней, вассал лорда, в конце концов сделавшегося монархом. Этот Гней прославился тем, что, попав в руки врагов, стойко перенес пытки, которым его подвергли, но так и не выдал мучителям тайных замыслов своего господина, что помогло тому с успехом их осуществить. Благодарный избранник судьбы, взойдя на престол, утвердил при дворе должность гонца и поручил Гнею ведать доставкой королевских посланий. Кроме того, он наделил своего героического слугу статусом неприкосновенности и даровал ему право бесплатного проезда на Лестнице.
Потомки Гнея-гонца унаследовали привилегии своего пращура и стали предлагать курьерские услуги любому, кто в них нуждается и готов заплатить. За тысячу лет, прошедших с той поры, семейство потомственных почтарей разрослось, разбросало по всей столице особенные дома-конторы и обзавелось собственным храмом. Проводимые там тайные обряды посвящения молодежи в гонцы были, по слухам, очень суровы. С юных королевских курьеров, нападение на которых каралось мучительной смертью, бралась страшная клятва не нарушать семейных традиций. Уже один вид голубых накидок и крылатых жезлов почтарей внушал их клиентам доверие, символизируя надежность и неподкупность…
«Да, – поморщился Лайам, – дубинки и клетчатые плащи миротворцев тоже вроде бы призваны внушать что-то такое…» Он содрогнулся и решил эту тему оставить. «Письмо доставят по назначению, успокойся. По крайней мере, есть все основания так считать…»
Падающая в бурлящую котловину Монаршая, соединяя внутреннюю и внешнюю гавани и убегая к морю, делила нижний город на две половины, как и верхний Торквей. Большинство кораблей швартовались у южных пристаней порта, прижимаясь к Хлебному тракту, и, следовательно, глухие трущобы, манящие беглеца, должны были располагаться в северной части Беллоу-сити, вдали от оживленных торговых кварталов.
Расчеты Лайама оказались верны. По мере того как он уходил от здания биржи, дома вокруг становились все неухоженнее, а прохожие выглядели все беднее. Беглец миновал район заколоченных складов, далее потянулись лачуги и полуразрушенные бараки. Ему невольно сделалось грустно, он усмехнулся, чтобы себя подбодрить. «Бьюсь об заклад, в последние десять лет сюда ни один миротворец и носа не сунул!» И впрямь трудно было представить горделивую клетчатую тунику в царстве серых от сырости стен и закоулков, воняющих рыбой.
Впрочем, людей тут хватало, по большей части женщин, болтающих с кумушками или набирающих воду из грязных резервуаров. Всюду носились стайки оборванных ребятишек, увлеченных какой-то сложной и непонятной для посторонних игрой. Когда одна из таких стаек замедлила бег и несколько пар любопытных глаз уставились на чужака, Лайам вдруг вспомнил, что хотел купить дешевую куртку. И неожиданно осознал, что все кругом пялятся на него. Иллюзия защищенности мгновенно развеялась.
Уже с оглядкой он двинулся дальше. В квартале рыбацких хижин, увешанном порванными сетями и заваленном рыбьими внутренностями, обнаружилось нечто вроде одежной лавки. Хибарка ничем не отличалась от остальных, однако перед ней на шестах болтались не снасти, а разнообразные носильные вещи, вывешенные явно не для просушки. Лайам постучал в дверь. На стук выглянула молодая женщина с узким волчьим лицом, прижимающая к груди замурзанного малыша. Она смерила незнакомца скептическим взглядом.
– Господин никак заблудился?
– Нет.
Лайам указал на шесты с тряпьем.
– Мне нужна куртка.
Женщина коротко хохотнула.
– Ну что ж, вон они, перед вами.
– Продаются?
– А как же, конечно! Все продаются. Выбирайте, прошу!
Она говорила будто бы издеваясь, хотя не ясно, над чем. Лайам принялся перебирать вещи. Все они так загрубели от грязи и соли, что казались сколоченными из деревянных обрезков. Однако через пару минут ему все же удалось кое-что подобрать. Одна из курток смотрелась и вовсе прилично. «Правда, она слишком грязна, но лучше ходить в грязном, чем ждать ножевого удара от тех, кому вдруг приглянется твой чистенький плащ».
Увидев, что незнакомец не шутит, женщина переложила ребенка на другую руку и потянула Лайама за рукав.
– Не надо, господин, – сказала она, уже без издевки. – Они ведь с покойников.
Лайам отдернул руку.
– Что-что?
– Ну, с тех, кто ушел в море и не воротился. Вдовы или детишки приносят их вещи сюда. Дома-то эту одежку никто носить уж не станет. Со временем мы потихоньку все продаем, когда случай забудется. Когда уже никто и не вспомнит, чье это барахло.
Лайам хмыкнул, не зная, что тут сказать. Мрачноватый обычай.
– Но вещи-то продаются, ведь так?
– Так-то так, да они для господ не подходят. Это ж с покойников!
– Ничего. – Лайам стащил куртку с шеста. – Я и сам чуть не стал покойником пару часов назад, – пробормотал он себе под нос.
Женщина услышала и обиженно сдвинула брови.
– Постыдились бы, сударь! Найдите для своих шуток более подходящее место.
Она ухватилась за куртку.
В Лайаме вдруг ворохнулось неодолимое желание объясниться – рассказать этой угрюмой обитательнице портовых окраин все-все. Что с ним было вчера, что случилось сегодняшней ночью, чтобы она поняла, чтобы дошло до ее куриных мозгов, в какой он беде. Слова признания уже вертелись на языке. «Меня преследуют. Меня хотят уничтожить».
Одна рука женщины была занята ребенком, она не могла вырвать куртку у шутника, но все же пыталась. Лайам сопротивлялся, одновременно борясь с искушением разразиться потоком полугневных, полужалобных фраз. «И что она скажет? Похвалит тебя за сообразительность, посочувствует? Вот мол, какой смекалистый богатей, прибежал, когда его припекло, прятаться среди нищеты!»
Он выпустил куртку.
– Послушайте, не сердитесь. Я не шучу. Мне очень нужно переодеться, честное слово. Я хорошо заплачу.
Женщина презрительно повела подбородком и крепко прижала к себе отвоеванную зюйдвестку. Тут только Лайам заметил, что в глазах ее блестят злые слезы.
– Заплатите? Как же! Одна ваша шляпа стоит дороже всего этого барахла! Вы ничего у меня не получите. Ступайте своей дорогой.
– Хорошо… – Лайам опустил голову. «Да отбери ты у нее эту куртку! Дерни чуть посильнее и уходи!» – Хорошо. Извините.
Он неуклюже кивнул и пошел прочь.
Недовольный, угрюмый, Лайам брел через россыпь лачуг к заброшенным складам. Многие из этих строений уже были захвачены самовольными поселенцами, на что указывали робкие струйки дыма, курившиеся над ними. Фануил, с высоты озиравший царство пыльных окошек и проваленных крыш, обрисовывал обстановку. Тут – в окне верхнего этажа – видна женщина, она убаюкивает ребенка, а во дворе, сплошь заросшем травой, пылает костер. Там – в следующем дворе – травы нет, как нет и огня, зато все пространство его заполнено парусиновыми шатрами… С помощью фамильяра наконец обнаружился склад, который в течение нескольких лет, по всей видимости, действительно пустовал. Проемы ворот в этом добротном здании были заложены кирпичом, однако высоко, под самой его крышей, имелось небольшое оконце.
«Вот куда тебе надо было идти, – сердито подумал Лайам, оглядывая стену, – вместо того чтобы тратить время на поиски куртки!» Забраться наверх по рядам кирпичей ничего не стоило. «Зачем выставлять товар на продажу, если ты с ним не хочешь расстаться и бесишься при виде клиента?» Ответ лежал на поверхности. Судя по всему, человек, которому принадлежала зюйдвестка, многое некогда значил для женщины с волчьим лицом. «Ладно, – поморщился Лайам. – У тебя хватает своих проблем».
Фануил доложил, что на соседних улицах тихо. Беглец сбросил туфли, заткнул их за пояс и полез по стене. «Пальцы, – твердил он себе, – пальцы! Пальцы рук, пальцы ног. Тебя нет, существуют лишь пальцы». К тому времени, как верхолаз прополз урочные двадцать футов, конечности его онемели, однако же не дрожали.
Лайам положил локти на узенький подоконник и перевел дух. Стекла в окне не было; с внутренней стороны его закрывала ставня. Он без труда нашарил кинжалом крючок и проник внутрь.
Удачливый взломщик очутился на небольшой галерейке, лепящейся под стропилами склада, которая в свое время позволяла его владельцам беспрепятственно наблюдать за всем, что творится внизу. Лайам оставил ставню открытой и подошел к ограждению.
Его взору открылось огромное помещение – пустое, безмолвное, пахнущее солью и плесенью. Сверху, сквозь запыленные стекла купола, мутно сочился свет. Склад был разбит на два хранилища, между ними к замурованным ныне воротам шел широкий заглубленный проход (там разгружались телеги) с двумя рядами толстых столбов, призванных поддерживать крышу. Возле этих столбов валялись какие-то деревяшки, в остальном же гигантский амбар был совершенно пуст.
«Чудесно!»
Лайам надел туфли и спустился, по крутой лесенке вниз. Фануил пролетел над его головой, сделал круг, потом вернулся и уселся на балку. Беглец пересек хранилище, спрыгнул в проход, огляделся, уперев руки в бока, и кивнул.
Место было действительно идеальным. Уединенное и в течение многих лет не востребованное ни одним из бродяг. И сравнительно безопасное, по крайней мере, до тех пор, пока Уорден не взбредет в голову обыскать все заброшенные строения. Ему следует радоваться, он, собственно говоря, и впрямь радуется, поскольку нашел то, что искал. Однако, сгребая в кучки обрезки досок и сбрасывая их в проход, Лайам кривил губы в унылой гримасе.
Дров набралось порядочно, он механически расщепил пару обрезков кинжалом, занятый поисками причин своего недовольства. Оно озадачивало и расстраивало его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31