А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

.. Только прошу простить за неудобства. У меня в салоне еще один пассажир.
— А кто?
— Пассажир пожелал путешествовать инкогнито…
Автомобиль тронулся, оставляя Джерома на дороге одного. Впрочем, авто через несколько метров затормозило, и из него высунулась голова доктора Струве.
— А вам, молодой человек, я советую поскорее вернуться в город!
— А я чего, твоего совета просил?! — крикнул вдогонку вновь тронувшемуся автомобилю Джером. — Уроды!
Когда автомобиль исчез из виду, Джером пошел по дороге по направлению к Чанчжоэ. Он не думал о господине Теплом, а вспоминал куриный клин, растянувшийся в небесах на многие версты. Он вспомнил, как убивали отца Гаврона, как над ним склонилась Евдокия Андревна и как она гладила мертвому монаху волосы.
— Неужели она моя мать? — думал мальчик. — Или все это фантазии Шаллера?.. И куры улетели! — пожалел Джером. — Делать мне больше не фига! Не кошек же стрелять, в самом деле!.. Жаль монаха, хороший человек был!" Он вытащил из кармана самострел, понюхал напоследок дуло и со всех сил забросил оружие в поле.
— Понадобится, еще сделаю! — решил мальчик и трусцой заспешил к городу.
34
Все последующие дни город митинговал.
— Нехороший знак! — кричали наперебой митингующие. — Улетели куры — быть беде!
— А что в этом плохого? — спрашивали из толпы.
— Ну вы и идиот! — отвечал вопрошающему самый умный. — Вы где-нибудь видели, чтобы куры летали?!
— Нет.
— Ну вот видите!
— А я все равно не понимаю, почему быть беде! — не унимался кто-то.
— А вы что, не помните эпитафию на могиле старика Мирова?
— Не припоминаю.
— Так вот, для забывчивых. На надгробном камне начертано: — Те, кто полз по земле, — взлетят, те, кто летал в поднебесье, — будут ползать, как гады. Все перевернется, и часовая стрелка пойдет назад"! Не улавливаете смысла?
— Ах вот оно что?! — неожиданно снизошло на непонятливого.
— То-то и оно! Одна часть уже сбылась! — Оратор сощурился и драматично возвысил голос: — Те, кто ползал, уже взлетели! Вы чего, хотите ползать, как гады?
— А мы чего, летали? — спросил еще кто-то.
— И этот — идиот! — развел руками самый умный. — Ну что за народ! Это же иносказательно говорится! Человек — высшее существо, значит, он летает душевно или духовно. Как хотите!.. Отупеем мы, вот что! Вот что подразумевать надо под словами старика Мирова! Скотами станем неразумными!.. Хотите стать скотами?!
— Нет! — ответила толпа дружно.
— И я не хочу!
— А что делать?
— Собирать манатки и драпать отсюда! Завтра-послезавтра грянет какая-нибудь катастрофа, поздно будет!
— И уйдем отсюда! — закричал какой-то купчишка. — Построим где-нибудь новый город! Без всяких кур! Где наша не пропадала!
— Правильно! — поддержали купца. — Русский человек нигде не пропадет! Нас трудностями не испугаешь! Знавали и пострашнее времена…
Глядя из окон здания городского совета на митингующих, слушая их эмоциональные речи, губернатор Контата думал, что все это неспроста, не будет речка прокладывать нового русла без веских на то причин. Народ не дурак, зря тревожиться не станет. Пусть нет у народа академического разума, зато смекалка имеется. Стадо человеческое, как барометр, способно ощущать приближение катастрофы.
— Ах, надо уезжать", — уверился Ерофей Контата.
На следующий день вышел в свет последний выпуск газеты поручика Чикина — Бюст и ноги", целиком посвященный отлету кур. Поручик считал, что за всю историю Чанчжоэ не было более эротичного события, чем массовый вылет кур в другие края.
— …Вместе с курами, — писал Чикин, — город утерял свою эротичность, и потому надо немедленно отыскать куриный клин, дабы обрести уверенность в своем эротическом будущем. У меня, например, — пускался в откровения поручик, — когда я увидел в небе парящих кур, напряглось мужское естество. Я испытал такой подъем эротизма, какого не помню с одиннадцати лет! Напряжение продолжалось почти восемь часов, и было такое ощущение, что я могу оплодотворить вселенную… К сожалению, на следующее утро у меня не случилось обычной эрекции, и что я ни делал, как ни манипулировал своим предметом, он так и остался безучастным к окружающему миру. Все последующие дни я безуспешно пытался вернуть своего друга к жизни, но увы!.. Поэтому я смело делаю вывод, что куры унесли на своих крыльях наш чанчжоэйский эротизм. А потому есть только один способ вернуть его — последовать за курами!" Далее во всю страницу была напечатана карикатура: в небе летят куры. Их гузки ощипаны и представляют собою голые женские зады. Все мужское население, задрав головы, со слезами на глазах смотрит под облака и в отчаянном порыве мастурбирует. И подпись под карикатурой: — Последний раз — самый грустный!.." И еще:
— Да здравствует Ван Ким Ген — великий каженик всех времен и народов!.." Еженедельник — Курьер" поддержал нацеленность народа на отъезд, вселяя в людские сердца оптимизм — надежды на лучшее будущее. Главный редактор издания прощался со своими читателями, обильно плача словами на газетных страницах.
В эти же дни в последний раз собрались члены городского совета. Встреча старых соратников была поистине грустна. Они прихлебывали сладкий кофе, мешая его с горечью слез.
— Уважаемый митрополит! — проговорил г-н Бакстер. — В эти печальные для всех нас минуты я хотел бы принести вам во всеуслышанье свои извинения. Все эти долгие годы я был предвзят и доставлял вам множество неприятных моментов. Но поверьте мне, что это не от злобы, а от нервического состояния моей души.
Прошу вас простить меня и не помнить зла!
— Ну что вы, дорогой Бакстер! — умилился наместник Папы. — Это вы меня простите за мою излишнюю горячность. Это я во всем виноват. Это мне следовало быть более терпимым!
Они поднялись со своих мест, бросились друг другу навстречу, обнялись и горячо поцеловались.
Глядя на эту душещипательную картину, не выдержали и остальные. Все повставали со своих мест и принялись тискать друг дружку, расцеловывать, заливая дорогие костюмы слезами.
— А все-таки мы были командой! — воскликнул г-н Персик. — Командой с большой буквы!
— Да-да! — согласились остальные.
— Мы много сделали хорошего! — прибавил г-н Мясников.
— Да-да!
— Ой, как грустно! — прошептал г-н Туманян, утирая свои красивые глаза.
— Господа? — с надрывом, в котором было лишь естество, произнес г-н Контата. — Давайте же немедленно разойдемся! А то мое сердце не выдержит этого!
— Да-да!
Они разошлись в этот вечер, унося в своих душах любовь. И хотя их любовь была грустна, каждому хотелось сделать в жизни что-то возвышенное и подарить это возвышенное всему миру.
35
Генрих Иванович пьянствовал, не выходя из дома, несколько дней. Он лишь звонил в близлежащий магазин и заплетающимся языком просил доставить ему побольше водки.
Слух о том, что самый сильный человек города неудержимо пьет, распространился на все окрестности.
В один из дней запоя, шестой по счету, Шаллера навестила Франсуаз Коти. Она застала полковника в невменяемом состоянии и, преодолевая некоторое отвращение к заросшему щетиной мужику, пахнущему перегаром, стала приводить его в чувство.
Она волоком перетащила громадное тело в ванную, раздела его и принялась поливать из кувшина холодной водой.
Через полчаса процедур Генрих Иванович стал подавать признаки жизни. Он что-то бессвязно замычал, попытался было обнять девушку за талию, но рука подвела, соскользнула и ударилась о чугун ванны.
— Что же это вы, Генрих Иванович, так расклеились? — спросила Франсуаз, с какой-то грустью разглядывая голое тело полковника. — На что вы стали похожи!
Подышите нашатырем!
Коти сунула Шаллеру под нос пузырек, полковник нюхнул, вздрогнул, и в глазах у него прояснилось.
— Франсуаз! — пьяно улыбаясь, вскричал он. — Я счастлив вас видеть!
— Мне тоже приятно!
Полковник оглядел себя и радостно констатировал:
— Я голый! Между нами что-то было?
— Посмотрите у себя между ног! Разве с этим может что-то быть?!
Шаллер посмотрел туда, куда указывала девушка, и скривился.
— Вы правы, — согласился он, стыдливо прикрывая свою наготу руками. — Отвернитесь! Я вылезу.
Коти отвернулась и стала прибирать волосы на затылке.
Вылезая из ванны, Генрих Иванович отметил, что на шее девушки нет перьев, только нежные завиточки.
— Я заварю вам крепкого чаю! — предложила Франсуаз и вышла в комнату, оставляя после себя запах собственного тела с примесью каких-то духов.
Полковник заволновался, шагнул следом, но в голове у него что-то ударило, трепыхнулось в груди сердце, и он решил, что эротические действия сегодняшним днем преспокойно могут отправить его на тот свет.
— Для вас тут письмо! — услышал Генрих Иванович.
— Да-да,сейчас.
Он обмотал бедра полотенцем и, ступая мокрыми ногами, вышел в комнату.
— Где письмо?
— На столе, — указала девушка, заваривая крепчайший чай прямо в чашке. — Пейте!
— Что-то не могу разобрать, что здесь написано, — пожаловался Шаллер. — Я немного не в форме! Поможете?
— Похоже, это что-то личное, — сказала Франсуаз. — Удобно ли?
— Читайте! — уверенно ответил полковник и густо хлебнул из чашки.
Девушка развернула вчетверо сложенный лист, еще раз взглянула на Генриха Ивановича и начала:
— — Уважаемый Генрих Иванович! Хотел лично с вами поговорить, но, к сожалению, не вышло по причине вашей неожиданной — болезни". Откладывать более не могу, так как уезжаю сегодняшним вечером, а потому пишу вам, надеясь на понимание, а в конечном счете и прощение.
Так уж случилось в моей жизни, что я издавна испытывал интерес к вашей жене как к особе поистине незаурядной. Поначалу мой интерес сводился лишь к уважению ее личности, но потом, с течением времени, в особенности с момента вашего семейного разлада, я стал испытывать к Елене влечение другого рода. Не буду распространяться, каким образом ко мне пришло понимание, что я люблю вашу жену, но сегодня я доподлинно знаю, что это так.
Ваша самовлюбленность, словно шоры, застила вам глаза на события, происходящие вокруг. Ваша жена — гений. Все это время она писала Чанчжоэйские летописи, самоотверженно трудясь, отключившись от внешнего мира. Вы, как человек достаточно тонкий, чувствовали, что Елена творит великое, но не могли внутренне справиться с некоторой завистью по отношению к ее таланту.
В те дни, когда вы отсутствовали, я навещал Елену, поддерживая ее организм насильственным питанием. Неужели вы действительно думали, что человеческий организм может столь долгое время обходиться без пищи?!
При моих посещениях ваша жена часто приходила в себя, и со временем между нами установились доверительные отношения. Елена сама расшифровывала для меня свои записи, отсекая тысячи бессмысленных страниц, за которыми она пыталась укрыть истинный смысл рукописи.
Не буду долго распространяться о том, как в конечном итоге мы пришли к решению, что остаток жизни проведем вместе. Самое главное, что мы пришли к согласию, а потому сегодняшним вечером покидаем Чанчжоэ навсегда.
Прошу простить меня еще раз за то, что высказал это все в письменной форме, но другого выхода у меня не было, так как вы были не в форме.
Клятвенно обещаю вам, что смогу уберечь Елену.
Ваш доктор Струве.
Р.S. Я знаю, что убийцей подростков был г-н Теплый, учитель Интерната для детей-сирот имени Графа Оплаксина, погибшего в боях за собственную совесть.
Для такого вывода у меня есть веские основания. Подозреваю, что и вы это знаете. Пока не понимаю, что заставило вас сокрыть столь важные для следствия факты! Полагаю, что не соучастие, а заблуждения слабого человека, А потому вас от собственного сердца прощаю. Уверяю, что преступник понесет заслуженное наказание".
Франсуаз Коти положила письмо на стол и уселась в кресло. Прерывая драматическую паузу, она спросила:
— Вы хоть знаете, что куры улетели?
— Нет… Что значит улетели?
— Народ не смог смириться с перьевыми придатками и решил извести весь куриный род. А они, спасаясь бегством, улетели. Сейчас в городе не осталось ни одной курицы! Слышите, какая тишина!
Генрих Иванович с подавленным видом сидел на стуле. Полотенце сползло с его бедер, обнажая мускулистый живот.
— Мне вас жаль! — искренне сказала Коти. — Так бывает, когда все наваливается разом!
— Я совершенно запутался, — обреченно вздохнул полковник. — Мне из всего этого не выбраться.
— Вы ее любили?
— Она всегда чем-то меня притягивала. За долгие годы совместной жизни я так и не понял чем… Да-да, я ее любил! — страстно произнес Генрих Иванович.
— Вы говорите так, потому что она от вас сбежала! — улыбнулась девушка. — Не уйди она от вас, вы бы ее, может быть, завтра убили от ненависти. Зарезали бы или задушили!
— Почему вы так решили? — вздрогнул Шаллер, вспоминая свою безуспешную попытку проткнуть спину Елены спицей.
— Есть в ваших глазах что-то такое… И потом, мне кажется, что вы ее вовсе не любили. Просто вас терзала мысль, что в вашей жене, возможно, есть большой талант, больший, нежели в вас. Доктор Струве прав". Это — ревность, иногда напоминающая любовь… Вы меня понимаете?
— Зачем вы пришли?
— Попрощаться.
— Вы уезжаете?
— Да. Сегодня вечером.
— Надолго?
— Скорее всего, я больше не вернусь в Чанчжоэ.
Я одна, а в мире есть столько мест, которые стоит посмотреть!
— Возможно, вы и правы… Вам действительно кажется, что я изо всего этого выпутаюсь?
— Муха не бьется в паутине вечно. Она либо выпутывается из нее, либо погибает.
— Веселенькая перспектива!
— Ну что ж, Генрих Иванович, — девушка встала из кресла и оправила платье. — Прощайте! И знайте, что вы были мне милее, чем все мужчины этого города!
Постарайтесь поскорее прийти в себя и ни о чем не жалейте! Каждая минута нова, и с каждой новой минутой в нас родится новый человек!.. Прощайте, мой милый Шаллер!
Франсуаз Коти обняла полковника, ласково провела ноготками по его обнаженному животу и поцеловала в подбородок.
— Ах, Франсуаз! — растрогался Генрих Иванович. — Вы — единственная, кто меня понимает! Не уезжайте! Прошу вас! Я люблю вас! Дорогая!..
Он крепко обнял ее за талию, прижался лицом к груди и по-детски, громко вздохнул.
— Ну вот, — с сожалением произнесла девушка. — Две минуты назад вы с пылкостью говорили, что любите сбежавшую от вас жену! А сейчас так же пылко говорите, что любите меня!
Генрих Иванович попытался было что-то ответить, но Коти встряхнула волосами и закрыла ему рот ладонью.
— Вы не любите меня. Просто вам нужно было немножко нежности, и я вам ее дала.
И не спорьте! Это так на самом деле!.. А теперь прощайте!.. Хотите, чтобы я вам написала?
— Конечно!
— Я вам напишу… И передавайте привет вашему мальчишке!
— Какому?
— Который за нами подглядывал. Помните?
Генрих Иванович с какой-то обреченностью кивнул головой и выпустил Франсуаз из объятий.
— Не грустите, — сказала девушка напоследок и ушла, унося с собой навсегда всю эротическую сладость Чанчжоэ.
— Я совсем старый, — подумал Шаллер и облизал губы. — Надо приходить в себя…" — Почему улетели куры? — думал Генрих Иванович, направляясь к китайскому бассейну. — А зачем они приходили?.. Может быть, есть вещи, над которыми не нужно думать? Что-то происходит в жизни, и вовсе не надо размышлять, почему это случилось и зачем. Пришли куры, ушли, пошел снег, дождь… Человек полюбил, человек умер… Нуждаются ли эти вещи в осмыслении?.. — Мысль сбилась и пошла по другому руслу. — Значит, Лазорихиево небо зажигалось вовсе не для меня, а для Елены. И на нее снизошло, и для Теплого засверкало! А я только свидетель!.." Полковник Шаллер стоял над бассейном и с грустью смотрел в него. Китайский бассейн был пуст. Вернее, на дне его поблескивала лужицами вода, но ее было достаточно лишь для купания каких-нибудь головастиков.
— Я же тебе говорил, мельчает бассейн, — сказал Джером, похлопывая Генриха Ивановича по боку. — Ушла водичка!
— Ты был прав. А что теперь делать?
— Господи, вот проблема! — удивился мальчик. — Будем купаться в речке!
— И то верно, — согласился Шаллер.
— Пойдем?
— Не сегодня.
— Ну, как хочешь.
Генрих Иванович сел на край бассейна, свесив в ванну ноги.
— Давай просто посидим.
— Если тебе хочется.
Джером сел рядом.
— Ты знаешь, — сказал он, — я сегодня выбросил из окна ренатовский сапог.
— Почему?
— Мне показалось, что настало время заняться чем-то другим. Можно о чем-то всегда помнить, а заниматься другими вещами.
— Может быть, ты и прав.
— К тому же и куры улетели.
— Я знаю.
— А эту новость ты не знаешь!
— Какую?
— В пятнадцати верстах от города нашли труп Теплого.
— Не может быть! — изумился Шаллер.
— Да-да! — подтвердил мальчик. — Это верно. Причем его убили. И знаешь как?..
Точно так же, как он кончил Супонина и Бибикова. Перерезали горло от уха до уха и затем выпотрошили с особым профессионализмом.
— Вот это новость!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31