Уже подъезжая к своему дому, я вдруг заметил странную штуку. Винный магазин, что напротив меня, был открыт, и сквозь светящуюся витрину я рассмотрел его хозяйку Зину.
Очень странное дело, – подумал я. – Ведь времени уже за полночь, а все винные закрываются в десять. Не произошло ли чего?
Я расплатился с таксистом, отсчитав ему приличные чаевые, и, прежде чем подняться к себе, решил заглянуть в магазин к Зине.
Она стояла, опершись о прилавок, а ее левая грудь, обтянутая нейлоновой кофтой, улеглась на весы, отсчитавшие семь с половиной фунтов семьдесят пять золотников и цену в семьдесят две копейки.
Зина дремала и, когда за мною закрылась дверь, со сна немного испугалась, встрепенулась, нарушая стройный порядок цифр на весах.
– Ой, что случилось? – всполошилась она.
– Ничего не случилось, Зина, – ответил я.
– Ах, это ты!.. – улыбнулась хозяйка. – Давно тебя не видела… – Она поглядела на меня ласково. – Ты немного изменился. В височках серебро…
– А ты все такая же красивая!
– Брось! – махнула она рукою. – Я в таком возрасте, когда уже забывают про свою красоту!..
Когда-то Зина жила с моим отцом. Это было давно, задолго до войны, когда я еще был мальчишкой и когда детство казалось совершенно бесконечным. Моя мать, жена отца, сбежала в какой-то далекий город с неизвестным, оставив нас с отцом сиротами. Отец целый год очень сильно переживал, а потом сошелся с Зиной, и они вместе купили винный магазинчик. Через него отец и погиб. Он был дегустатором всех вин и алкогольных напитков, которые поступали на реализацию. Его печень лопнула, переполненная градусами, и Зина осталась одна… Я стараюсь как можно чаще навещать мою мачеху, но жизнь так порой складывается, что нет времени на то, что близко тебе и дорого.
– Почему ты сегодня так поздно не закрываешься? – спросил я. – Что-нибудь случилось?
– Нет, ничего, – ответила Зина. – Что-то загрустилось просто… А ты чего навеселе?
– Да так, одну удачу с товарищами праздновали.
– Это хорошо, когда удачу, – одобрила хозяйка. – Хуже, когда празднуют пустоту!
Я еще раз оглядел Зину. Увидел ее не очень хорошо выкрашенные волосы, косметику, сбившуюся возле висков в комочки, и глаза, в которых было слишком много одиночества.
– А давай-ка мы с тобой, Зина, как-нибудь соберемся в воскресенье у меня и посидим хорошенько. Повспоминаем всякое прошлое, отца!..
– Что ж, – согласилась мачеха. – Дело хорошее!
Она сняла с полки бутылку сухого вина и протянула ее мне.
– Выпьешь немного перед сном и с утра будешь свежим, с ясной головой. Французское, тридцатилетнее.
– Спасибо, – поблагодарил я.
– Ну иди, буду закрываться.
Я сидел в своей квартире с выключенным светом и слушал ночь. Темная и осенняя, она была тиха, лишь потрескивали опавшие листья под ногами случайных прохожих. Я сидел и думал обо всем понемножку. И о Зине с ее нескладной жизнью, и об отце, и о самом себе. Алкоголь придавал моим размышлениям оттенок сентиментальности, а оттого становилось грустно окончательно, что вовсе не позволительно кадровому офицеру.
Господи! – хлопнул я себя ладонью по лбу. – Ведь сегодня день рождения моего отца! Вот почему Зина так долго не закрывала магазин, вот почему ей так грустно было сегодня. Ей было грустно, потому что я забыл про день рождения своего родителя.
– Знаешь, – Бычков посмотрел мне в глаза, – знаешь, иногда бывает так мерзопакостно на душе, как никогда не было еще!
Я кивнул.
– Я тогда заплакал, так горько и так громко, как рыдал только в детстве, когда понял, что больше никогда не увижу мать. Я размазывал слезы по щекам и шептал в ночь: отец! отец!.. Раскаиваясь, я мучил себя вопросом, почему при жизни не подарил отцу цветного телевизора и не купил ему туристическую путевку на Сейшелы, и он так и умер, ни разу не выехав за границу!
Растравив себя окончательно, мокрый от пьяных слез, я потащился на кухню за штопором, решив выпить за отцовский день рождения французского вина, подаренного мне Зиной.
А ведь она специально подарила мне бутылку! – дошло до меня внезапно. – Ведь из-за меня она не закрывала магазин так поздно, дожидаясь пасынка…
Я поставил бутылку на стол и вкрутил в ее длинное горлышко спираль штопора. Пробка сидела так плотно, что с первой попытки мне не удалось ее вытащить. Икая и всхлипывая, я потащил с удвоенной силой, и через несколько секунд бутылка ойкнула, расставаясь с деревяшкой.
Вот тут все и произошло. С этого мгновения все и началось!..
Я взялся за бутылку, чтобы налить из нее в бокал, но в то же мгновение отдернул руку. Стекло было столь горячо, столь раскалено было содержимое, что, несмотря на свою нетрезвость, я крайне удивился этому. Проделав вторую попытку ухватиться за бутылочный бок и обжегшись уже основательно, я решил было, что имею дело с бутылкой, наполненной зажигательной смесью, которые когда-то использовали для поджога танков; к тому же в емкости появилось какое-то свечение, наполняя комнату тусклым потусторонним светом.
Сейчас взорвется! – решил я и бросился на пол, закрывая голову руками.
В комнате отчаянно вспыхнуло, разрывая темноту огненными брызгами, что-то завыло грустным волком, наполняя все мое тренированное тело первобытным страхом, запахло серой, и я подумал, что настал мой последний миг.
Но тем не менее конец все не наступал, бутылка не взрывалась, а лишь испускала волны нестерпимого света, слепящего глаза, которые я все же приоткрыл, решив встретить смерть бесстрашно, как подобает бойцу спецназа…
В комнате было так ярко, как будто в ней, пятнадцатиаршинной, одновременно работали пятнадцать сварщиков, каждый на своем аршине. Всякий предмет был засвечен не правильной световой выдержкой и был неразличим человеческим глазом.
Какой великолепный пиротехнический заряд! – восхитился я. Ничего подобного мне не доводилось видеть на вооружении наших спецотрядов. Две такие штуковины способны осветить поле боя радиусом в двести десять аршин. Экая световая мощь!
Неожиданно в моих глазах резануло, будто в них сыпанули соли, я уткнул лицо в ладони, пытаясь жмуриться и слезами выплакать песчинки, но уже понимал, что настигла меня неприятная штука, которая случается, когда смотришь на сварочные работы без специальных очков.
Теперь несколько дней будет ощущение, что песок в глазах, – расстроился я.
Даже сквозь зажмуренные глаза, сквозь ладони, закрывающие лицо, пробивался этот потусторонний свет. Но уже чувствовалось, что мощь его угасает, что находится он на изломе своей силы и вот-вот окончательно завянет.
Надо сдать бутылку на экспертизу, – решил я. – Интересно, как такая штуковина могла попасть в магазин Зины? Поскольку путного ответа в мою голову не пришло, я отважился вновь приоткрыть глаза и хотя бы добраться до раковины, чтобы промыть их, но то, что я увидел, заставило на какое-то время забыть о недомогании.
В умирающем свете бутылочного огня, возле окна, спиной ко мне, стояла женщина. Она была абсолютно голой и, чуть согнувшись, опершись о подоконник длинными руками, смотрела в осеннюю ночь.
От изумления я не мог пошевелиться и, думая о том, что вся эта картина сплошной оптический обман, что все это наваждение нетрезвого мозга холостяка, все же не отрывал своих слезящихся глаз от изумительного миража, поедая его взглядом жадно и восторженно.
Нагота женщины была столь великолепной, столь изящны были округлости ее яблочных плеч, а изгибы и извивы бедер, слегка укрытые светлыми волосами, спадающими по спине к приподнятым ягодицам, столь манящи, что дыхание мое остановилось и сердце замедлило свой ход.
В бутылке в последний раз вспыхнуло, зашипело умирающее пламя, и комната вновь погрузилась в темноту.
Я чувствовал ее. Я всем своим существом ощущал, как она стоит там у окна, слившаяся с темнотой, совершенно голая и теплая.
Я услышал ее дыхание. Оно было спокойным и глубоким.
Я надеялся, что она не мираж. Я молил Бога, чтобы она не была миражем, чтобы она была настоящей, каким бы странным и мистическим ни было ее появление.
Мне показалось, что она пошевелилась там, возле окна. Слегка повела головой, и волосы скользнули к плечу, обнажая спину целиком. Белизна ее кожи чуть раздвинула темноту, и я задышал спокойнее, уверяясь, что вижу ее на самом деле.
– Если хотите, можете включить свет, – услышал я ее голос и, икнув от неожиданности, отчаянно покраснел. – Только не зажигайте люстру. Что-нибудь небольшое, а то вашим глазам и так досталось.
У нее был необыкновенный голос! Конечно, я понимаю, что влюбленному человеку в объекте своей страсти все кажется совершенным, но здесь абсолютно другой случай!.. Ее голос был не высоким и не низким. Он не был ни властным, ни безвольным! Но вместе с тем в нем было все! В нем было столько уверенности и спокойствия, столь наполнен он был духом, что уже по первым его звукам я понял, что это именно та женщина, которой я подчинюсь безоглядно, безвольным рабом, все равно – счастлива ли будет моя любовь или трагична.
Господи, – подумал я. – Ведь я не видел ее лица, а уже влюблен!..
Я щелкнул выключателем, и в комнате загорелся маленький ночной свет. В глазах снова защипало, и я быстро-быстро заморгал ресницами, стараясь избавиться от «песка».
А она все стояла у окна, но теперь уже ко мне лицом. Она была… Господи, где же найти слова, достойные ее описания!.. Она была очень родная. Она была такой, какой мечтается самая любимая женщина.
Она улыбалась мне. В ее улыбке было чуть-чуть грустного, чуть задорное примешивалось к губам и очень насмешливым был ее нос.
– Здравствуйте, – сказала она и слегка развела руками, как бы немного смущаясь наготы, мол, вот такая странная ситуация.
От этого движения, от простого жеста ее голое тело стало вдвое обнаженней.
– Здравствуйте, – ответил я и не узнал своего голоса.
– Вы извините меня, что я голая, но иначе никак нельзя было.
– Я понимаю.
– Спасибо, – поблагодарила она и широко улыбнулась. – Я вам нравлюсь?
– Да, – ответил я.
– Если я останусь, вы не будете мучить меня вопросами о моем прошлом?
– Нет, – сказал я уверенно. – Обещаю!
– Я вам не верю. Хотя какая разница! Я предназначена для вас и останусь.
– Садитесь, – предложил я.
Она засмеялась, прикрывая рот ладошкой с длинными тонкими пальчиками, которые мне захотелось зацеловать немедленно. Она смеялась долго и всласть, так заразительно, что я тоже захихикал ей в поддержку.
– Я уже сколько времени стою здесь неглиже!.. Мне холодно.
– Ага, – согласился я, и она почему-то вновь засмеялась.
– Дайте мне что-нибудь! – сказала она сквозь смех. – Не волнуйтесь, вы сможете смотреть на меня, когда вам захочется! Я же говорю, что предназначена для вас. Просто сейчас мне холодно, а гусиная кожа не красит… Конечно, если вы хотите, я могу остаться раздетой… Я могу быть голой столько, сколько вы пожелаете!..
– Нет, что вы! – возмутился я своей непонятливости и зарыскал в шкафу, отыскивая чистый халат.
Она примерила его, мохнатый, разгладила на бедрах и спросила:
– Вам нравится?
– Нравится.
– Теперь я сяду?
– Ага.
Она села на край стула, сведя колени, с прямой спиной, словно школьница.
– Я хочу сказать вам несколько слов. Можно?
– Конечно, – позволил я.
– Я предназначена для вас, – повторила она. – Я создана для вас, а вы для меня. Все остальное почти совсем не важно. Вы согласны?
– Да, – ответил я, абсолютно согласный с ее словами.
– Я люблю вас, – произнесла она чуть слышно, опустив глаза.
После этих слов во мне будто все праздники мира соединились! Огромное счастье затолкалось из меня, и я заговорил в ответ, затараторил сумбурно:
– Я тоже вас люблю! Я вас всю жизнь себе представлял и придумывал! Вы даже не предполагаете, сколько счастья сейчас во мне, сколько мне хочется сказать вам!..
– Правда?!
Она подняла на меня глаза, и столько в них было неподдельной детской радости, словно ей было страшно, что на признание я могу ответить грубостью.
– Я счастлива.
После этих взаимных откровений мы целую вечность сидели молча и просто смотрели друг на друга со счастливым умилением.
– Давайте выпьем, – предложила она. – Чуть-чуть.
– С удовольствием! – поддержал я и тут же спохватился:
– Только вот у меня ничего нет. Была единственная бутылка и…
– В ней очень хорошее французское вино. Почему бы нам его не попробовать?
– Вы так думаете? – неуверенно переспросил я, вспоминая, как некоторое время назад в бутылке горело порохом.
– Конечно.
Я разлил жидкость по бокалам, и она первая подняла свой.
– За вас! – сказала ласково.
– За нас! – уточнил я.
Она вновь улыбнулась, кивнула головой и выпила до дна. Я поспешил сделать то же самое, с удивлением ощущая необыкновенный аромат вина. Французский нектар скользнул в желудок, заиграв в нем слабыми градусами, и я ощутил прилив сил, как будто это было вовсе не вино, а опиумный настой. Стало жарко, воздух загустел, и я почувствовал сильное желание. Столь мощное, что казалось, желание написано на моем лице толстым японским фломастером. Вожделение сделало мое тело тяжелым, голова наклонилась вперед, по-бычьи, еще бы секунду – и изо рта стала бы капать слюна с необыкновенным содержанием тестостерона.
– Мне тоже трудно удерживать себя, – сказала она.
Я нервно сглотнул.
– Это вино такое, – пояснила она, и я заметил, как лицо ее покраснело, а глаза заблестели. Губы приоткрылись, и она слегка закусила кончик языка.
Я увидел, как ее рука потянулась к лампе и, нащупав выключатель, погасила свет.
– Идите ко мне, пожалуйста, – попросила она, и я устремился на этот зов со всем стремлением магнитной стрелки к Северному полюсу.
Господи! Она совершенно ничего не стеснялась, как будто мы с ней были мужем и женой целую вечность! Ее тело было приспособлено для моего, как створка одной раковины для другой. Каждый мой поцелуй был удовлетворен той частью тела, для которой я его предназначал. Каждое мое движение находило в ней отзыв, словно она была эхом моих желаний и наслаждений. Каждый градус моего тепла она удваивала своим, передавая его через сухие губы, через тонкие пальцы, через вздрагивающую грудь и вжатые друг в друга бедра…
– Ах! – шептала она, и я чувствовал, как велико ее наслаждение. – Ах!..
– Милая моя! – отвечал я, ощущая от ее «ах!» могучий прилив сил. – Господи!..
Уже совсем после, под самое утро, когда мы зажгли свет, перемешивая электричество с рассветом, я увидел ее губы. Они были столь красны, столь пунцовы, как будто их натерли лесной малиной – так мы нацеловались основательно.
– Откуда ты? – спросил я.
– Из бутылки, – ответила она, облизывая губы.
– Ты – джинн?
– Нет.
– А кто?
– Жена.
– Это хорошо, – произнес я удовлетворенно и поцеловал ее в живот, где-то в глубине сознания удивляясь, сколь знаком мне запах ее тела.
– Ты будешь стирать мне вещи?
– Буду, – вздохнула она обреченно.
– И гладить будешь?
– И гладить.
– А обед варить?
– Согласна.
– А у тебя много было мужчин?
– Ты обещал не спрашивать про прошлую жизнь.
– Обещал, – согласился я.
Мы болтали о многом незначащем, пока не пошли под окнами первые троллейбусы. Я заснул на полуслове, а когда проснулся, день был в разгаре. Она уже не спала, а звякала на кухне посудой, готовя завтрак.
Она поджарила гренки, и они были так вкусны, как были вкусны только в детстве, приготовленные матерью. Пока я ел, она порыскала в стенном шкафу и нашла какие-то мои джинсы и свитер.
Она переодевалась, я наблюдал за ней впервые при дневном свете и шалел от вида ее безупречного тела.
Она поцеловала меня и сказала, что отправляется на рынок, чтобы что-нибудь купить и приготовить обед, пока я буду на работе.
– А я сегодня свободен.
– Тем более надо приготовить обед! – подтвердила она и выскользнула за дверь.
Я принял душ и, счастливый, решил привести квартиру в порядок. Из большой лейки полил комнатные цветы, горшки с которыми мне принесла когда-то Зина, вытер пыль и, уложив в мусорный мешок бутылку из-под французского вина, вынес его во двор. А тут как раз отъезжал от подъезда мусоровоз, и я, раскачав мешок, бросил по-мальчишечьи его в мусороприемник. Звякнуло о кузов разбитое стекло, и машина натужно выкатила со двора.
Веселый и беспечный, я вернулся домой с чувством выполненного долга. Я заслуживал похвалы, а потому уселся с чашкой кофе и принялся листать утреннюю газету.
Она вернулась через полчаса и, выгрузив сумки на кухне, зашла в комнату. Поцеловала меня в шею и огляделась по сторонам. Почему-то занервничала и вышла в кухню. Зазвенела посудой, затем вновь вернулась, села на корточки и заглянула под диван.
– А где бутылка?
– Какая бутылка? – не понял я.
Она посмотрела на меня, и я увидел, сколь бледно ее лицо.
– Здесь была бутылка из-под французского вина! – произнесла она, заметно нервничая. – Куда она подевалась?!
– Что случилось? – Я уже понимал, что произошло что-то нехорошее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Очень странное дело, – подумал я. – Ведь времени уже за полночь, а все винные закрываются в десять. Не произошло ли чего?
Я расплатился с таксистом, отсчитав ему приличные чаевые, и, прежде чем подняться к себе, решил заглянуть в магазин к Зине.
Она стояла, опершись о прилавок, а ее левая грудь, обтянутая нейлоновой кофтой, улеглась на весы, отсчитавшие семь с половиной фунтов семьдесят пять золотников и цену в семьдесят две копейки.
Зина дремала и, когда за мною закрылась дверь, со сна немного испугалась, встрепенулась, нарушая стройный порядок цифр на весах.
– Ой, что случилось? – всполошилась она.
– Ничего не случилось, Зина, – ответил я.
– Ах, это ты!.. – улыбнулась хозяйка. – Давно тебя не видела… – Она поглядела на меня ласково. – Ты немного изменился. В височках серебро…
– А ты все такая же красивая!
– Брось! – махнула она рукою. – Я в таком возрасте, когда уже забывают про свою красоту!..
Когда-то Зина жила с моим отцом. Это было давно, задолго до войны, когда я еще был мальчишкой и когда детство казалось совершенно бесконечным. Моя мать, жена отца, сбежала в какой-то далекий город с неизвестным, оставив нас с отцом сиротами. Отец целый год очень сильно переживал, а потом сошелся с Зиной, и они вместе купили винный магазинчик. Через него отец и погиб. Он был дегустатором всех вин и алкогольных напитков, которые поступали на реализацию. Его печень лопнула, переполненная градусами, и Зина осталась одна… Я стараюсь как можно чаще навещать мою мачеху, но жизнь так порой складывается, что нет времени на то, что близко тебе и дорого.
– Почему ты сегодня так поздно не закрываешься? – спросил я. – Что-нибудь случилось?
– Нет, ничего, – ответила Зина. – Что-то загрустилось просто… А ты чего навеселе?
– Да так, одну удачу с товарищами праздновали.
– Это хорошо, когда удачу, – одобрила хозяйка. – Хуже, когда празднуют пустоту!
Я еще раз оглядел Зину. Увидел ее не очень хорошо выкрашенные волосы, косметику, сбившуюся возле висков в комочки, и глаза, в которых было слишком много одиночества.
– А давай-ка мы с тобой, Зина, как-нибудь соберемся в воскресенье у меня и посидим хорошенько. Повспоминаем всякое прошлое, отца!..
– Что ж, – согласилась мачеха. – Дело хорошее!
Она сняла с полки бутылку сухого вина и протянула ее мне.
– Выпьешь немного перед сном и с утра будешь свежим, с ясной головой. Французское, тридцатилетнее.
– Спасибо, – поблагодарил я.
– Ну иди, буду закрываться.
Я сидел в своей квартире с выключенным светом и слушал ночь. Темная и осенняя, она была тиха, лишь потрескивали опавшие листья под ногами случайных прохожих. Я сидел и думал обо всем понемножку. И о Зине с ее нескладной жизнью, и об отце, и о самом себе. Алкоголь придавал моим размышлениям оттенок сентиментальности, а оттого становилось грустно окончательно, что вовсе не позволительно кадровому офицеру.
Господи! – хлопнул я себя ладонью по лбу. – Ведь сегодня день рождения моего отца! Вот почему Зина так долго не закрывала магазин, вот почему ей так грустно было сегодня. Ей было грустно, потому что я забыл про день рождения своего родителя.
– Знаешь, – Бычков посмотрел мне в глаза, – знаешь, иногда бывает так мерзопакостно на душе, как никогда не было еще!
Я кивнул.
– Я тогда заплакал, так горько и так громко, как рыдал только в детстве, когда понял, что больше никогда не увижу мать. Я размазывал слезы по щекам и шептал в ночь: отец! отец!.. Раскаиваясь, я мучил себя вопросом, почему при жизни не подарил отцу цветного телевизора и не купил ему туристическую путевку на Сейшелы, и он так и умер, ни разу не выехав за границу!
Растравив себя окончательно, мокрый от пьяных слез, я потащился на кухню за штопором, решив выпить за отцовский день рождения французского вина, подаренного мне Зиной.
А ведь она специально подарила мне бутылку! – дошло до меня внезапно. – Ведь из-за меня она не закрывала магазин так поздно, дожидаясь пасынка…
Я поставил бутылку на стол и вкрутил в ее длинное горлышко спираль штопора. Пробка сидела так плотно, что с первой попытки мне не удалось ее вытащить. Икая и всхлипывая, я потащил с удвоенной силой, и через несколько секунд бутылка ойкнула, расставаясь с деревяшкой.
Вот тут все и произошло. С этого мгновения все и началось!..
Я взялся за бутылку, чтобы налить из нее в бокал, но в то же мгновение отдернул руку. Стекло было столь горячо, столь раскалено было содержимое, что, несмотря на свою нетрезвость, я крайне удивился этому. Проделав вторую попытку ухватиться за бутылочный бок и обжегшись уже основательно, я решил было, что имею дело с бутылкой, наполненной зажигательной смесью, которые когда-то использовали для поджога танков; к тому же в емкости появилось какое-то свечение, наполняя комнату тусклым потусторонним светом.
Сейчас взорвется! – решил я и бросился на пол, закрывая голову руками.
В комнате отчаянно вспыхнуло, разрывая темноту огненными брызгами, что-то завыло грустным волком, наполняя все мое тренированное тело первобытным страхом, запахло серой, и я подумал, что настал мой последний миг.
Но тем не менее конец все не наступал, бутылка не взрывалась, а лишь испускала волны нестерпимого света, слепящего глаза, которые я все же приоткрыл, решив встретить смерть бесстрашно, как подобает бойцу спецназа…
В комнате было так ярко, как будто в ней, пятнадцатиаршинной, одновременно работали пятнадцать сварщиков, каждый на своем аршине. Всякий предмет был засвечен не правильной световой выдержкой и был неразличим человеческим глазом.
Какой великолепный пиротехнический заряд! – восхитился я. Ничего подобного мне не доводилось видеть на вооружении наших спецотрядов. Две такие штуковины способны осветить поле боя радиусом в двести десять аршин. Экая световая мощь!
Неожиданно в моих глазах резануло, будто в них сыпанули соли, я уткнул лицо в ладони, пытаясь жмуриться и слезами выплакать песчинки, но уже понимал, что настигла меня неприятная штука, которая случается, когда смотришь на сварочные работы без специальных очков.
Теперь несколько дней будет ощущение, что песок в глазах, – расстроился я.
Даже сквозь зажмуренные глаза, сквозь ладони, закрывающие лицо, пробивался этот потусторонний свет. Но уже чувствовалось, что мощь его угасает, что находится он на изломе своей силы и вот-вот окончательно завянет.
Надо сдать бутылку на экспертизу, – решил я. – Интересно, как такая штуковина могла попасть в магазин Зины? Поскольку путного ответа в мою голову не пришло, я отважился вновь приоткрыть глаза и хотя бы добраться до раковины, чтобы промыть их, но то, что я увидел, заставило на какое-то время забыть о недомогании.
В умирающем свете бутылочного огня, возле окна, спиной ко мне, стояла женщина. Она была абсолютно голой и, чуть согнувшись, опершись о подоконник длинными руками, смотрела в осеннюю ночь.
От изумления я не мог пошевелиться и, думая о том, что вся эта картина сплошной оптический обман, что все это наваждение нетрезвого мозга холостяка, все же не отрывал своих слезящихся глаз от изумительного миража, поедая его взглядом жадно и восторженно.
Нагота женщины была столь великолепной, столь изящны были округлости ее яблочных плеч, а изгибы и извивы бедер, слегка укрытые светлыми волосами, спадающими по спине к приподнятым ягодицам, столь манящи, что дыхание мое остановилось и сердце замедлило свой ход.
В бутылке в последний раз вспыхнуло, зашипело умирающее пламя, и комната вновь погрузилась в темноту.
Я чувствовал ее. Я всем своим существом ощущал, как она стоит там у окна, слившаяся с темнотой, совершенно голая и теплая.
Я услышал ее дыхание. Оно было спокойным и глубоким.
Я надеялся, что она не мираж. Я молил Бога, чтобы она не была миражем, чтобы она была настоящей, каким бы странным и мистическим ни было ее появление.
Мне показалось, что она пошевелилась там, возле окна. Слегка повела головой, и волосы скользнули к плечу, обнажая спину целиком. Белизна ее кожи чуть раздвинула темноту, и я задышал спокойнее, уверяясь, что вижу ее на самом деле.
– Если хотите, можете включить свет, – услышал я ее голос и, икнув от неожиданности, отчаянно покраснел. – Только не зажигайте люстру. Что-нибудь небольшое, а то вашим глазам и так досталось.
У нее был необыкновенный голос! Конечно, я понимаю, что влюбленному человеку в объекте своей страсти все кажется совершенным, но здесь абсолютно другой случай!.. Ее голос был не высоким и не низким. Он не был ни властным, ни безвольным! Но вместе с тем в нем было все! В нем было столько уверенности и спокойствия, столь наполнен он был духом, что уже по первым его звукам я понял, что это именно та женщина, которой я подчинюсь безоглядно, безвольным рабом, все равно – счастлива ли будет моя любовь или трагична.
Господи, – подумал я. – Ведь я не видел ее лица, а уже влюблен!..
Я щелкнул выключателем, и в комнате загорелся маленький ночной свет. В глазах снова защипало, и я быстро-быстро заморгал ресницами, стараясь избавиться от «песка».
А она все стояла у окна, но теперь уже ко мне лицом. Она была… Господи, где же найти слова, достойные ее описания!.. Она была очень родная. Она была такой, какой мечтается самая любимая женщина.
Она улыбалась мне. В ее улыбке было чуть-чуть грустного, чуть задорное примешивалось к губам и очень насмешливым был ее нос.
– Здравствуйте, – сказала она и слегка развела руками, как бы немного смущаясь наготы, мол, вот такая странная ситуация.
От этого движения, от простого жеста ее голое тело стало вдвое обнаженней.
– Здравствуйте, – ответил я и не узнал своего голоса.
– Вы извините меня, что я голая, но иначе никак нельзя было.
– Я понимаю.
– Спасибо, – поблагодарила она и широко улыбнулась. – Я вам нравлюсь?
– Да, – ответил я.
– Если я останусь, вы не будете мучить меня вопросами о моем прошлом?
– Нет, – сказал я уверенно. – Обещаю!
– Я вам не верю. Хотя какая разница! Я предназначена для вас и останусь.
– Садитесь, – предложил я.
Она засмеялась, прикрывая рот ладошкой с длинными тонкими пальчиками, которые мне захотелось зацеловать немедленно. Она смеялась долго и всласть, так заразительно, что я тоже захихикал ей в поддержку.
– Я уже сколько времени стою здесь неглиже!.. Мне холодно.
– Ага, – согласился я, и она почему-то вновь засмеялась.
– Дайте мне что-нибудь! – сказала она сквозь смех. – Не волнуйтесь, вы сможете смотреть на меня, когда вам захочется! Я же говорю, что предназначена для вас. Просто сейчас мне холодно, а гусиная кожа не красит… Конечно, если вы хотите, я могу остаться раздетой… Я могу быть голой столько, сколько вы пожелаете!..
– Нет, что вы! – возмутился я своей непонятливости и зарыскал в шкафу, отыскивая чистый халат.
Она примерила его, мохнатый, разгладила на бедрах и спросила:
– Вам нравится?
– Нравится.
– Теперь я сяду?
– Ага.
Она села на край стула, сведя колени, с прямой спиной, словно школьница.
– Я хочу сказать вам несколько слов. Можно?
– Конечно, – позволил я.
– Я предназначена для вас, – повторила она. – Я создана для вас, а вы для меня. Все остальное почти совсем не важно. Вы согласны?
– Да, – ответил я, абсолютно согласный с ее словами.
– Я люблю вас, – произнесла она чуть слышно, опустив глаза.
После этих слов во мне будто все праздники мира соединились! Огромное счастье затолкалось из меня, и я заговорил в ответ, затараторил сумбурно:
– Я тоже вас люблю! Я вас всю жизнь себе представлял и придумывал! Вы даже не предполагаете, сколько счастья сейчас во мне, сколько мне хочется сказать вам!..
– Правда?!
Она подняла на меня глаза, и столько в них было неподдельной детской радости, словно ей было страшно, что на признание я могу ответить грубостью.
– Я счастлива.
После этих взаимных откровений мы целую вечность сидели молча и просто смотрели друг на друга со счастливым умилением.
– Давайте выпьем, – предложила она. – Чуть-чуть.
– С удовольствием! – поддержал я и тут же спохватился:
– Только вот у меня ничего нет. Была единственная бутылка и…
– В ней очень хорошее французское вино. Почему бы нам его не попробовать?
– Вы так думаете? – неуверенно переспросил я, вспоминая, как некоторое время назад в бутылке горело порохом.
– Конечно.
Я разлил жидкость по бокалам, и она первая подняла свой.
– За вас! – сказала ласково.
– За нас! – уточнил я.
Она вновь улыбнулась, кивнула головой и выпила до дна. Я поспешил сделать то же самое, с удивлением ощущая необыкновенный аромат вина. Французский нектар скользнул в желудок, заиграв в нем слабыми градусами, и я ощутил прилив сил, как будто это было вовсе не вино, а опиумный настой. Стало жарко, воздух загустел, и я почувствовал сильное желание. Столь мощное, что казалось, желание написано на моем лице толстым японским фломастером. Вожделение сделало мое тело тяжелым, голова наклонилась вперед, по-бычьи, еще бы секунду – и изо рта стала бы капать слюна с необыкновенным содержанием тестостерона.
– Мне тоже трудно удерживать себя, – сказала она.
Я нервно сглотнул.
– Это вино такое, – пояснила она, и я заметил, как лицо ее покраснело, а глаза заблестели. Губы приоткрылись, и она слегка закусила кончик языка.
Я увидел, как ее рука потянулась к лампе и, нащупав выключатель, погасила свет.
– Идите ко мне, пожалуйста, – попросила она, и я устремился на этот зов со всем стремлением магнитной стрелки к Северному полюсу.
Господи! Она совершенно ничего не стеснялась, как будто мы с ней были мужем и женой целую вечность! Ее тело было приспособлено для моего, как створка одной раковины для другой. Каждый мой поцелуй был удовлетворен той частью тела, для которой я его предназначал. Каждое мое движение находило в ней отзыв, словно она была эхом моих желаний и наслаждений. Каждый градус моего тепла она удваивала своим, передавая его через сухие губы, через тонкие пальцы, через вздрагивающую грудь и вжатые друг в друга бедра…
– Ах! – шептала она, и я чувствовал, как велико ее наслаждение. – Ах!..
– Милая моя! – отвечал я, ощущая от ее «ах!» могучий прилив сил. – Господи!..
Уже совсем после, под самое утро, когда мы зажгли свет, перемешивая электричество с рассветом, я увидел ее губы. Они были столь красны, столь пунцовы, как будто их натерли лесной малиной – так мы нацеловались основательно.
– Откуда ты? – спросил я.
– Из бутылки, – ответила она, облизывая губы.
– Ты – джинн?
– Нет.
– А кто?
– Жена.
– Это хорошо, – произнес я удовлетворенно и поцеловал ее в живот, где-то в глубине сознания удивляясь, сколь знаком мне запах ее тела.
– Ты будешь стирать мне вещи?
– Буду, – вздохнула она обреченно.
– И гладить будешь?
– И гладить.
– А обед варить?
– Согласна.
– А у тебя много было мужчин?
– Ты обещал не спрашивать про прошлую жизнь.
– Обещал, – согласился я.
Мы болтали о многом незначащем, пока не пошли под окнами первые троллейбусы. Я заснул на полуслове, а когда проснулся, день был в разгаре. Она уже не спала, а звякала на кухне посудой, готовя завтрак.
Она поджарила гренки, и они были так вкусны, как были вкусны только в детстве, приготовленные матерью. Пока я ел, она порыскала в стенном шкафу и нашла какие-то мои джинсы и свитер.
Она переодевалась, я наблюдал за ней впервые при дневном свете и шалел от вида ее безупречного тела.
Она поцеловала меня и сказала, что отправляется на рынок, чтобы что-нибудь купить и приготовить обед, пока я буду на работе.
– А я сегодня свободен.
– Тем более надо приготовить обед! – подтвердила она и выскользнула за дверь.
Я принял душ и, счастливый, решил привести квартиру в порядок. Из большой лейки полил комнатные цветы, горшки с которыми мне принесла когда-то Зина, вытер пыль и, уложив в мусорный мешок бутылку из-под французского вина, вынес его во двор. А тут как раз отъезжал от подъезда мусоровоз, и я, раскачав мешок, бросил по-мальчишечьи его в мусороприемник. Звякнуло о кузов разбитое стекло, и машина натужно выкатила со двора.
Веселый и беспечный, я вернулся домой с чувством выполненного долга. Я заслуживал похвалы, а потому уселся с чашкой кофе и принялся листать утреннюю газету.
Она вернулась через полчаса и, выгрузив сумки на кухне, зашла в комнату. Поцеловала меня в шею и огляделась по сторонам. Почему-то занервничала и вышла в кухню. Зазвенела посудой, затем вновь вернулась, села на корточки и заглянула под диван.
– А где бутылка?
– Какая бутылка? – не понял я.
Она посмотрела на меня, и я увидел, сколь бледно ее лицо.
– Здесь была бутылка из-под французского вина! – произнесла она, заметно нервничая. – Куда она подевалась?!
– Что случилось? – Я уже понимал, что произошло что-то нехорошее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33