А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Улыбка у Мацука открытая, говорит он складно, его рассказ увлекает сразу, так как говорит Виктор Степанович о делах необычных, неординарных, новых даже для специалиста широкого профиля. И лаборатория, которой он заведует, носит экстравагантное название – на одном из участков главного конвейера видна на белой двери загадочная табличка «Лаборатория эргономики». Что за эргономика? С чем ее едят?
Перед дверью кипят страсти – работает главный конвейер, один из самых производительных в мире, мчатся «Жигули» – пикапы, автопогрузчики и черные машины руководящих товарищей; иногда медленно проходят автобусы с туристами, которым теперь завод показывают только из окна машины; главный конвейер струится в три могучих полноводных ручья, на глазах у пораженного наблюдателя каждые 42 секунды сходит с конвейера готовый автомобиль; два конвейерных километра автомобиль сопровождают спокойно работающие люди в спецовках с эмблемой на груди – ладья с туго надутым парусом.
Первый разговор с Виктором Степановичем Мацуком скучноват. Дверь кабинета начальника лаборатории эргономики заперта, слышно, как стучит машинка секретарши, как погуживает главный конвейер… Так с чем же ее едят, эту самую эргономику?
– Объектом изучения эргономики является трудовая деятельность человека, а предметом исследования – система: человек, орудия труда, производственная среда, – мягко, напевно, но соответственно моменту серьезно рассказывает начальник лаборатории. – Эргономика изучает функциональные возможности и особенности человека в трудовых процессах с целью создания таких условий, которые делают труд человека высокопроизводительным и вместе с тем способствуют его всестороннему духовному и физическому развитию…
Он говорит в такой манере, наверное, оттого, что сотни раз повторял в статьях и докладах эти слова, объясняя неразумеющим предмет своего увлечения. Однако, как и следовало ожидать от человека страстного темперамента, через полминуты Виктор Степанович переходит на человеческий язык. Он умудряется расхаживать по тесной комнатенке, не умеющий долго сидеть на одном месте, обильно жестикулирует.
– Вот вы говорите машины, научно-техническая революция, стремительное наступление будущего, – восклицает он, – а опыт высокоразвитого производства показал необычное… – Он загадочно прищуривается. – Как это ни парадоксально, во время свершения научно-технической революции человек не мельчает, не заслоняется машиной, а, наоборот, значительно заметнее и впечатляюще, чем в прошлом, выходит на первый план, занимает место у самой рампы, где его обильно поливают светом мощные «юпитеры»… А?! Каково? У рампы ныне человек… Человек, живой человек – с мускулами, нервами, любопытными глазами, огромной жаждой поспеть за событиями…
Начальник лаборатории с каждой секундой веселеет.
– Дело, видите ли, в том, что в системе человек – орудия труда – производственная среда человек представляет собой ту единственную часть системы, которая не может быть изменена. И мы, эргономики, как раз тем и занимаемся, что приспосабливаем все части системы к Его Величеству Человеку… Да, да, так обстоит дело только в нашей социалистической системе, где поставлена задача сделать человека пупом Вселенной…
Мы обстоятельно беседуем о тейлоризме и фордизме. Ныне и школьнику известно, что цель системы Тейлора состоит в максимальном использовании рабочего времени при максимальной интенсификации труда. Квалификация рабочего, физиология и психология труда, отношения между людьми на конвейере сознательно и целенаправленно игнорируются. Мистер Форд и его предшественники – старшие Форды довели принципы тейлоризма до абсурда, стремясь до конца использовать все «поры» рабочего времени, и поэтому, естественно, наткнулись на бетонную стену – на физиологическую границу производственных возможностей рабочих.
– Они бы глаз отдали за то, – утверждает Виктор Степанович, – если бы какая-нибудь потусторонняя сила могла бы помочь человеку преодолеть его физические возможности… Абсурд! Ах, какой абсурд! Голова пухнет, понимаете ли…
Он взволнованно подбегает к настольному телефону:
– Сейчас я вас познакомлю с преинтереснейшим человеком. Его зовут Пахрутдином Магомедовичем Магомедовым, занимает он должность психолога лаборатории эргономики, по специальности он – психиатр… Ага! Впрочем, я привык к тому, что люди поражаются, когда узнают, что у нас работает психиатр… Пахрутдин Магомедович, будьте ласки, забегите на минуточку…
В кабинет входит человек приметной внешности. У него красивая вавилонская борода, всепонимающий взгляд психиатра, несколько сдавленный голос с восточным акцентом. Пахрутдин Магомедович Магомедов начинает разговор с неожиданной и забавной фразы:
– Вы не удивляйтесь, если я, пожилой человек, скажу, что мне хуже работается, если по дороге на завод я не встречу двух красивых незнакомых девушек… Спасибо за искренний смех, но вы прислушайтесь к гудению главного конвейера… Не правда ли, что он похож на шум морского прибоя?
Минуту спустя мы разговариваем о вещах, казалось бы, невозможных на автомобильном гиганте. Мы говорим о еде…
– Любопытная штука, – вслух рассуждает Пахрутдин Магомедович. – Современный человек употребляет примерно столько же пищи, сколько употреблял неандерталец, хотя физическая нагрузка снизилась в сотни раз, а калорийность пищи возросла в десятки раз… Мы все переедаем , мы едим, можете себе представить, за пятерых…
Виктор Степанович всплескивает тонкими руками.
– Мы не только переедаем, а лишаем себя этим самым равномерной физической активности в течение рабочего дня, отказываемся от радости бытия во имя переполненного до отказа желудка… Пахрутдин Магомедович, подтвердите!
Психиатр роется в записной книжке.
– Еще недавно трехразовое питание было приемлемым, – говорит он, – но сегодня – это анахронизм. Почему?.. Научно-техническая революция, переизбыток информации, перенасыщенность жизни событиями, сенсорный голод… Сенсорный голод – это недостаточность физической нагруженности… Как надо питаться? Есть следует небольшими порциями через каждые два часа…
Шум конвейера на самом деле кажется похожим на морской прибой, и хочется слушать его так же долго и умиротворенно, как шум настоящего моря. Но за дверями все-таки самый крупный в мире автомобильный конвейер, и от этого хочется встряхнуть головой, чтобы освободиться от наваждения… А как же, а как же! Приехать к дверям лаборатории на автомобиле по заводским проспектам и улицам, попасть в эгоистическое царство машин и механизмов, а разговаривать о… еде! Не наваждение ли действительно?
– Мы рекомендуем перевести весь завод на дробное необременительное питание, – продолжает Пахрутдин Магомедович.
Оказывается, что конвейерных рабочих нужно кормить по рекомендациям сотрудников лаборатории эргономики. До семи тридцати утра должна быть организована торговля завтраками для тех легкомысленных молодых людей, которые не успели позавтракать дома; в девять тридцать утра должно подавать второй завтрак для всех стоимостью в 15 – 17 копеек, в обеденный перерыв – комплексный обед облегченного типа при условии продажи дополнительного блюда для желающих, в час тридцать тонизирующие напитки – чай, кофе и т. д. Позаботились эргономики в своих разработках и о витаминизации пищи аскорбиновой кислотой из расчета 0, 1 единицы на человека в день. Полагают, что рабочий ВАЗа получит элеутерококк – это возбуждающий жажду жизни и деятельности дешевый и распространенный препарат, забытый человечеством совсем напрасно. Трудно удержаться, чтобы не привести меню рекомендуемых вазовских завтраков: булка с колбасой (100/50), булка с конфитюром (100/50), печенье с молоком (100/200), соки – яблочный, сливовый, абрикосовый с булкой, слойка (200/50), чай с сахаром (200/20), пирожки с компотом (2/200).
Ей-богу, хочется думать, что за дверью не существует автомобильного гиганта… Какие там вторые завтраки, когда текучесть рабочей силы до сих пор потрясает завод, как Южную Америку ураганы и наводнения! И тем не менее Виктор Степанович Мацук возбужденно бегает по комнатушке.
– Будет ошибкой, – волнуется он, – если вы подумаете, что мы занимаемся только завтраками или беседами с желающими получить совет у Пахрутдина Магомедовича…
– Как? Простите! Рабочие обращаются к психиатру?
– И очень часто! – посмеивается Пахрутдин Магомедович. – Вчера у меня была Екатерина Лабазова из цеха 45-3. Что интересовало ее? Она, понимаете ли, робеет на танцах… Другие девушки, ее подружки, не жмутся к стенке, выходят поближе к танцующим, а она прячется от робости за их спины… Понятно, что Катерину не приглашают танцевать… Травма серьезная, и мне пришлось туговато… Впрочем, думаю: еще после двух-трех визитов ко мне Лабазова отклеится от стенки танцзала… Будут ее приглашать роскошные кавалеры!
Мацук подтверждает:
– Беседы Пахрутдина Магомедовича популярны среди рабочих… Однако вы о своем, а я, как сорока, все про Якова. Знаете: эргономика выходит на конвейер, вмешивается в производство, своеобразно организует его… Хватит кабинетов, товарищи! Хватит…
2
Виктор Степанович впереди, я – отставая, следуем вдоль главного конвейера, который еще стоит, так как до начала первой смены пятнадцать минут… Странно видеть махину конвейера неподвижной, без человеческого многолюдья – он похож на фантастическое абстрактное изображение будущего в таком виде, каким его представляли некоторые художники двадцатых годов; переплетение разноцветного металла, бесконечно уползающие в невидимую даль монорельсы, воздушно-легкие носители автомобилей, покрашенные в оранжевое, чтобы быть наиболее заметными; призрачный утренний свет из прозрачного потолка, дорожные указательные знаки, горы, груды тоже оранжевых контейнеров; уставив в пол рога, замерли автопогрузчики, на которых работают девушки с пышными прическами и в кокетливых комбинезонах; почти готовые, наполовину готовые, еще мало похожие на автомобили машины, разноцветные, как оперение павлина, тянутся бесконечной вереницей. Фантастика! Супердвадцатый век!
Виктор Степанович садится на скамейку возле шахматного столика (их много на двухкилометровом протяжении конвейера), посмеиваясь, наблюдает за мной – пораженным ротозеем… Он, несомненно, предугадывал, какое ошеломляющее впечатление произведет на меня неработающий конвейер. И вот теперь похохатывает.
– Скорость конвейера – этот вот кит, на котором стоит заводская земля! – говорит он в непривычной тишине. – И здесь мы опять натыкаемся на Его Величество Человека – диктатора технического прогресса.
А ведь думалось, что положение обстоит по-другому. Спроектированный советскими и зарубежными специалистами конвейер представлялся диктатором, Молохом, той неизменной силой, которая, подобно вращению земли, задает человеку и темп работы, и психологическое состояние, и эмоциональный настрой.
– Наблюдайте! – звенящим шепотом советует Виктор Степанович.
Вошли в стеклянный вестибюль два молодых рабочих, торопясь, словно опаздывали, расставили шахматы на доски, подперли подбородки руками; минутой позже вбежали сразу четыре девушки, похихикивая, вынули из кармашков комбинезонов маленькие зеркала – причесались, подпудрились, кокетливо повязали форменные косынки. На одной из них косынки не было, и Виктор Степанович негромко засмеялся.
– С косынками – беда… Мы считаем ее наиболее оптимальным головным убором для девушек, но процентов сорок модниц объявили войну косынке… Знаете, что теперь модно у некоторых? Парик… Сто двадцать рублей выкладывают и стоят на конвейерной ленте в париках… В сущности, я должен бороться с париками, я сам, собственно, принимал участие в рекомендации косынок, но и девчонок надо понять… Человек проснулся поздно, до работы считанные минуты – есть ли время на то, чтобы сделать прическу из собственных волос? А парик – удобство! – Он оживился до своей привычной кондиции. – Но косынки все-таки нужны, к тому же они веселее, разнообразней по цветовой гамме. О, вы еще не знаете историю с комбинезонами, вернее, с лямками комбинезонов… Дело, знаете ли, в том, что лямка комбинезона имеет, высокопарно выражаясь, тенденцию сползать с плеча. Вот она сползает один раз – девушка ее поправляет, вот сползает второй раз – девушка ее поправляет…
Уже не пары, не маленькие группки молодых людей, а поток рабочих проникает в двери стеклянного вестибюля, большинство подходит к рабочим местам, что-то проверяет в металлических шкафчиках, осматривает замершие коробки будущих автомобилей. Некоторые садятся за шахматы или разваливаются на скамейках.
– Когда работающая на конвейере девушка поправляет сползающую лямку комбинезона в двадцатый раз, шутки кончаются, – продолжает Виктор Степанович. – Теперь внимание девушки сосредоточено уже не на установке, например, молдинга, а на треклятой лямке… Короче говоря, мы рекомендуем другой костюм, внедрение которого поможет уменьшить количество брака на конвейере на два-три процента… Не верите? Докажем… Разве вы не помните вот это: «Гвоздь в моем сапоге ужаснее, чем сто тысяч трагедий Гете…» За пять минут до начала работы цех-гигант наполняется бодрой, по-утреннему свежей музыкой… Льется она неизвестно откуда, множеством радиодинамиков создан эффект стереофонии, музыка кажется плывущей, скользящей, как-то ненавязчиво необходимой абстрактному переплетению металла… Цех уже полон народом – комбинезоны; комбинезоны, иногда – клетчатая ковбойка, иногда – рабочая женская одежда собственного изобретения.
– Самодеятельные портнихи! – комментирует Виктор Степанович. – Мы приглядываемся к фасонам их изобретения… Коллективный ум, понимаете ли…
Уже бегут по цеху автомобили с деталями, урчат первобытно автопогрузчики, мелькают там и сям голубовато-синие халаты мастеров, начальников участков, но вот – опять неожиданно – музыка обрывается, раздается приветливый, веселый, бодрый голос диктора.
– Доброе утро, товарищи! Поздравляем вас с началом нового рабочего дня, желаем больших трудовых успехов и хорошего настроения… До пуска конвейера осталось полминуты.
Люди становятся на рабочие места, быстрее обычного снуют между ними голубоватые халаты мастеров, потом все замирает в ожидании.
– Пуск! – объявляет диктор, и опять из невидимых радиодинамиков льется музыка – на этот раз не маршевая, не диктующая темп и ритм, а сладковатая, элегическая, на мой взгляд, расслабляющая и демобилизующая. Виктор Степанович понимает мои мысли и отрицательно качает головой:
– Музыка сейчас должна быть именно такой… Наблюдайте, наблюдайте!
Конвейер трогается; он так медленно начинает движение, что кажется неподвижным, но привычные звуки уже наполнили цех, жужжат пневматические и электрические гайковерты, приглушенно погромыхивает металл, позванивают и слегка поскрипывают цепи; рабочие уже находятся в движении, уже совершают производственные операции, но медленно, очень медленно.
– Учтено утреннее состояние человека, – снова комментирует Виктор Степанович. – Утром человек расслаблен, рассеян, полон сонной лиричности… Поэтому мы не можем начинать рабочий день с высокой скорости.
– Скорость конвейера – четыре целых четыре десятых метра в минуту, – вмешивается в музыку голос диктора.
Выясняется, что наращивание темпов движения конвейера происходит в течение целого получаса – каждые пять минут она наращивается на одну десятую метра, до тех пор, пока не достигнет требуемой.
– Скорость конвейера задана, – опять вмешивается в сладкую музыку голос диктора. – Хорошей работы, товарищи!
Завод работает. Плывут разноцветные кузова, движутся вслед за конвейерной лентой рабочие, раздаются писклявые гудки проезжающих автомобилей, автопогрузчики уже не ездят по цеху, а носятся, и уже можно увидеть осторожно пробирающийся вдоль конвейера автобус с ранними туристами.
– В конце первой смены скорость конвейера снова замедлится, – деловито сообщает Виктор Степанович. – Это делается для того, чтобы снят? с рабочих нагрузку перед уходом домой. В конце первой смены мы снижаем скорость в течение десяти минут, а вот в конце второй смены тратим на это целых двадцать… Почему? Вторая смена кончается в одиннадцать часов вечера, и мы не имеем права отправлять рабочего домой в возбужденном состоянии – он же, как вы сами понимаете, не уснет сразу…
И только после этого Виктор Степанович показывает мне документ, который называется длинно: «Почасовой график выпуска продукции и изменения скоростей главных конвейеров для трех линий при плане (742 + 742 + 742 = 2226) автомобилей в сутки». Кто составил его?
1 2 3 4 5 6 7