Бенно начинает громким голосом орать, словно его режут. Виктор хватает свою тарелку с супом и пятится к дверям рабочей комнаты, опасаясь, как бы еще чего не вышло. Сам папаша вскакивает из-за стола, стул с грохотом падает.
– Молчи! – рявкает родитель на Хейнриха Георга Аадниеля. – С чего ты хлебом кидаешься, если вины за собой не знаешь?! – И обращаясь к Бенно: – Не ори, чертенок, объясни все толком.
– Ну, иду я после школы и вижу, как он выходит из дома булочника. И тогда он наврал, что заходил туда брюки подтягивать.
– Ну, ну? – встает из-за стола и Аадниель. – Ну и что с того? Подтяжка отстегнулась, надо же мне было ее закрепить.
– Где? – мастер, опираясь обеими руками на стол, смотрит сыну в глаза.
– В коридоре дома булочника, – отвечает сын достаточно просто, но несколько неуверенно.
– Это ложь! – взвизгивает Бенно. – Йорх ходил к Помощнику Начальника Станции и Клодвигу. Не зря же он их всегда защищает. Дал мне сначала двадцать копеек, потом еще пятнадцать, чтобы я дома никому не говорил, откуда он вышел. Если он человек честный, если и вправду заходил штаны подтягивать, с чего бы это он стал мне платить? Просто так от него и копейки не получишь!
Воцаряется глубокая, пугающая тишина, какая бывает разве что в огромной подземной пещере. Наконец старый мастер снимает с носа очки, кладет их рядом с ложкой и вилкой и спрашивает с угрожающей торжественностью:
– Говори, Йорх, куда ты ходил? Правда ли то, что сейчас сказал Бенно? Ответь мне во имя правды и справедливости, иначе Господь покарает тебя.
Вновь воцаряется молчание. Еще более глубокое, еще более пугающее, чем прежде. Аадниель кладет руку на спинку стула, наполовину отворачивается к окну, хмурит брови и, как всегда в неловкие для него мгновения, – сопит. Взгляды всех домочадцев прикованы к нему.
– Я еще раз спрашиваю, – произносит папаша, тряся козлиной бородкой, – правда ли то, что сказал сейчас Бенно?
Полное упрямства лицо Аадниеля передергивается, и он отвечает:
– Да, правда. В дом булочника я ходил и прежде, зашел сегодня, стану заходить туда и впредь. – Аадниель принимает торжественную позу, словно намеревается произнести длинную речь: – Видите ли, дорогие родители, я познакомился с девушкой по имени Юлие Виспли, с той самой портнихой, которую некоторые злоязычные люди всячески обзывают и поносят; да, и я обнаружил, что она во всех отношениях достойный и порядочный человек. Я… я люблю ее и хочу просить ее руки. Ну вот я и ответил во имя правды и справедливости, как ты велел мне, папа.
Вновь – молчание… в третий и последний раз в течение этого обеда. Тут Бенно спешит по-щенячьи тявкнуть:
– Я же говорил! Я же говорил!
Мамаша Кийр произносит с тяжелым вздохом:
– Святой гнев господень…
И, наконец, сам мастер грохает кулаком об стол, – в дом словно молния ударила:
– Ты с ума сошел! Ты рехнулся! Они опоили тебя беленой! Они тебя сглазили! Нет, никогда и ни под каким видом не позволю я тебе взять в жены эту жердь, этот небоскреб, эту… эту… эту…
– Минутку! – Теперь Аадниель в свою очередь стучит костяшкой пальца по столу. – Как ты смеешь поносить людей, о которых ничего не знаешь! Да, она наш конкурент, но это еще не дает оснований ее охаивать. Во-вторых, я уже совершеннолетний и могу поступать, как хочу. Я поступлю сообразно с велением своего сердца даже и без твоего позволения – можешь стучать и грохать по столу, сколько твоей душе угодно.
– Отец небесный! – восклицает мать семейства. – И это говорит наша собственная плоть и кровь!
– Ах, так! Ах, так! – мастер наносит по столу еще один мощный удар. – Стало быть, мое позволение уже ничего не значит, ничегошеньки не значит? Но в таком случае, Йорх, ты больше не член нашей семьи, в таком случае я выгоню тебя из дому собачьей плеткой – имей это в виду!
– Выгоняй, выгоняй! Ну и чего ты достигнешь? Я заведу себе новый дом, и вместо одного конкурента у тебя станет два. Померяемся тогда! Померяемся! Я не боюсь. Я обещал Юули жениться на ней и сдержу слово. Командуй и размахивай ремнем, когда перед тобой Бенно, а придет охота, так можешь и Виктору тоже всыпать, но я поступлю по велению своего сердца.
– Замолчи! Замолчи! Придержи язык!
– Не придержу! Ты сам велел мне говорить во имя правды и справедливости.
В таком духе отец и сын еще около четверти часа бьют молотами, словно кузнецы в деревне Кирмасту, затем душевные и физические силы старого мастера иссякают. Старик молча садится на край кровати, обхватывает руками трясущееся колено и, сгорбившись, качается всем телом вперед-назад, словно иудей в вавилонском пленении. …словно иудей в вавилонском пленении – согласно библейским сказаниям иудеи, взятые в результате военных действий в плен, были изгнаны из своего города Иерусалима в далекий Вавилон, где их превратили в рабов. Иудеи часто собирались все вместе на берегу Евфрата и пели, тоскуя, печальные песни, что и получило название «плач на реках вавилонских».
X
Хейнрих Георг Аадниель заходил «туда» прежде и, как он сказал, будет заходить впредь. Действительно, он частенько наведывается в дом булочника и теперь уже идет туда совершенно смело, без того, чтобы вначале бросить тайком взгляд направо и налево, – оглядывает работу невесты, хвалит, скидывает свое полупальто, берется за дело и сам. Правда, в так называемой женской работе особой сноровкой он не отличается, зато уже сметанные детали платья сшивает на машине с молниеносной быстротой. Иногда даже пытается работать на вязальной машине – по примеру и под руководством Маали, младшей сестры портнихи. Ум у Аадниеля понятливый, пальцы гибкие, и вскоре молодой человек справляется уже с любой работой. Юули, склонная прежде к меланхолии, теперь цветет словно мак, будто позаимствовала краску для своих бледных щек у своей красной шляпы. И главное: самый тяжелый момент в истории их любви – миновал, теперь родители Аадниеля уже знают, как далеко зашли взаимоотношения их сына и портнихи. Теперешний период тихой злости или же недобрых взоров между сыном и родителями, по всей вероятности, вскоре останется позади, и тогда семейства Кийров и Висплей вступят в дружественную эпоху. Когда растает снег, растает и вражда между домом портного и домом булочника.
С наступлением сумерек в работе делают перерыв, совершают небольшую совместную прогулку за город, то есть не к центру деревни Паунвере, а в сторону Киусна, – подталкивают друг дружку, играют в снежки, играют в пятнашки и тому подобное. Когда же с пылающими от мороза щеками возвращаются назад домой, чай уже готов, и трое радостных детей человеческих садятся за стол.
– Подумать только, разве мы смогли бы так приятно проводить время вместе, – замечает жених Аадниель, – если бы продолжали злобствовать и раздувать взаимную вражду! Нельзя поносить своих ближних, ибо мы даже и понятия не имеем, где скрывается наше счастье. Может быть, именно предполагаемый враг станет самым лучшим нашим другом.
– Это правда, Йорх, то что ты говоришь, – одобрительно кивает головой Юули, – если бы мы в тот вечер не стали…
– Ах, ну зачем ты заводишь речь о том вечере?! – восклицает Маали, перебивая сестру. – Лучше поговорим о сегодняшнем. Поговорим… Ах да, правда ли, что хозяин Юлесоо в разводе со своей женой?
– А как же, – удивляется Кийр вопросу, – какие тут могут быть сомнения? В разводе, в разводе! Он живет в Юлесоо, она – в Рая… общения нет никакого – чего же вам еще надо? Даже и вещи Тээле уже увезены из Юлесоо. Конец, конец.
– А может, еще помирятся? Позлятся немного да и помирятся?
– Нет, где там! С чего это им мириться? Одна хороша, а другой – и того лучше! Какой из Тоотса муж и какая из Тээле жена?! Я же вам говорил, что это за люди, разве вам мало этого. До чего ж я рад, что я…
– Святый Боже! – вздыхает Помощник Начальника Станции. – Как все же быстро! Едва сыграли свадьбу – и уже в разводе.
– Да, но, – пожимает Кийр плечами, – этого следовало ожидать. Я же сразу сказал, что…
– Даже страшно становится, как подумаешь, – продолжает портниха. – Скажем, к примеру, если мы поженимся и тоже так же…
– Как тебе, Юули, не стыдно так думать! – восклицает молодой портной с неудовольствием. – Если они разошлись, это вовсе не значит, будто мы должны сделать то же самое. – И постучав себя в грудь, добавляет: – Вот мужчина, который… Положись на него! Он не вчера родился, это тебе не Тоотс, у которого ветер в голове. Да и ты тоже не какая-нибудь избалованная неженка с целым мешком всяческих капризов за спиной. Помни об этом, прими к сведению и не порти нашего радостного настроения.
– Браво, господин Кийр! – восклицает в свою очередь Маали. – Прекрасно сказано! Выбейте из нее, как пыль, все ее страхи и опасения, не то она опять упадет духом, и мне придется возиться с нею. Немедленно выдайте ей добротный поцелуйчик и… И если это не поможет, тогда…
– Что – тогда? – спрашивает жених с любопытством.
– …тогда еще один. До тех пор целуйте, пока не подействует. Если мешаю, так могу уйти в другую комнату.
В один из таких вечеров к сестрам вновь притаскивается уже знакомый нам обладатель странной обувки Ух-Петух-Который-Моложе, этот массивный характер. Внедряется в рабочую комнату, прямиком оттуда вваливается в заднюю, распространяя вокруг себя вонь трубочного нагара.
– Бог в помощь хозяйкам дома! – скрипит он. – Я нынче опять пришел глянуть, что вы тут поделываете. – И, заметив присутствие Георга Аадниеля, удивляется:
– Гляди-ка, никак этот крендель сидит туточки с того самого вечера, как я сюда заглядывал?! – И прежде, чем кто-либо успевает ему ответить, продолжает: – Вот я прихватил с собой пару конфеток.
С этими словами он кидает на стол три конфетки в замызганных обертках, сморкается на пол, проводит разок ладонью по своим тюленьим усам и опускается на стул, шумный, словно плохая погода.
– Ну так вот, – повторяет гость, – шел мимо да и подумал – пойду-ка я впрямь, гляну, чего они поделывают, спрошу, сошшут все ж таки мне костюм или не сошшут.
– Силы небесные, – отвечает Маали, – вам же еще в прошлый раз, когда вы приходили, сказано, что не сошшут.
– Куда ж мне податься? Не могу ж я и впрямь идти к этому кренделю! Этот изведет сукно почище всякой моли.
– Поступайте, как знаете, мы испортим ваш костюм еще больше – мы не сумеем его сшить.
Жених Кийр осторожно встает из-за стола, неспешно, бочком продвигается к дверям, выходит в рабочую комнату сестер, некоторое время ищет там что-то ощупью в темноте и возвращается с найденным предметом на свое прежнее место. И трудно сказать, кто из них в этот момент сопит громче – сам ли он или другой гость; одно во всяком случае несомненно: Ух-Петух сильнее воняет.
Воцаряется довольно долгая пауза, Клодвиг открывает форточку и набрасывает на себя шаль. Помощник Начальника Станции кладет руки на колени и передергивает плечами.
– Вот что, барышни, – произносит, наконец, Ух-Петух, – задумал я торговать льном.
– Почему бы и нет, – считает Маали, – дело это, говорят, прибыльное.
– Говорят-то говорят, да небось я и сам знаю, что к чему. Только, глядите-ко, одному-то все ж таки тяжело вести дело. Я пойду по деревням лен закупать, а кто его у меня дома принимать будет? Тут вторую половину вроде бы надоть.
– А разве вторых половин на свете мало?
– Да где ж они есть-то? Какую ни попадя все ж таки не возьмешь.
– Ну так выберите какую-нибудь из многих.
– Это уже другой разговор. И знаете, мамзель или барышня – я уже выбрал.
– Прекрасно, за чем же дело стало?
Клодвиг подает сестре и Кийру знак глазами: разговор становится очень интересным – чего вам еще надо! И вновь обращается к Ух-Петуху, словно бы подбадривая: – Так за чем же дело стало?
– Да, за чем дело стало, – гость сопит, выбивая свою чудовищных размеров трубку об ножку стула, – за тем и стало. Откель мне знать, пойдет ли, нет за меня, кого я выбрал.
– Небось, пойдет.
– Откель мне знать.
– Ну, так спросите же у нее в конце концов, тогда будете знать.
Ух-Петух набивает трубку новой порцией табака, раскуривает, выпускает два-три клуба едкого дыма, кидает взгляд исподлобья в сторону Кийра и произносит:
– Глядите-ка… я приходил сюда как бы из-за костюма или вроде того. Ну а чего ж я стал бы с этим костюмом делать – костюмов у меня хватает. Я приходил вовсе не из-за костюма. Я…
Ух-Петух внезапно умолкает, слышится лишь попискивание его трубки. Затем бросает через плечо Хейнриху Георгу Аадниелю:
– Слышь-ка ты, крендель, ступай-ка ты прочь, на улицу, ступай домой – я хочу тут пару слов сказать.
– Так, стало быть, домой! – молодой портной выпрямляется словно бобовый стебель. – Кто пришел сюда первым – я или вы? Домой! Скажете тоже – домой! Отправляйтесь домой сами!
– Не к чему тебе этот разговор слушать, – отвечает Ух-Петух неожиданно примирительным тоном, – ты – человек молодой.
– Какой есть, такой и есть, но отсюда я никуда не уйду.
– Ну тогда слушай. – И возвращаясь к прерванному разговору: – Ну да, костюм – это так, пустая болтовня. Я хотел спросить, не согласитесь ли вы стать другой половиной? Вы тут – две молодые расторопные девицы…
На некоторое время в комнате воцаряется могильная тишина, затем Маали прыскает со смеху.
– Д-две… д-две расторопные девицы! – Выдавливает она наконец из себя. – Д-две, д-две, но ведь не можете же вы в самом деле заиметь сразу две вторых половины, должны же вы знать, которую хотите.
– Мне все одно, – Ух-Петух смачно сплевывает на пол.
Новый приступ смеха. Даже робкая Юули решается улыбнуться. Но тут раздается голос Хейнриха Георга Аадниеля, исполненный такого мужества, на какое только последний способен:
– Послушайте, Ух-Петух или как вас там, теперь я скажу вам то же самое, что вы сказали мне: уходите домой и не беспокойте нас больше!
– Та-ак, – Ух-Петух смотрит через плечо в сторону портного, – кто это сказал?
– Я.
– Гляди-ка, а ежели я тебя разок вдарю?
– Прежде чем ты мне разок вдаришь, – Кийр вынимает из-за спины утюг, принесенный из рабочей комнаты, – я вдарю тебе дважды. И, грохнув утюгом об стол, добавляет:
– С этим инструментом я умею обращаться, имей это в виду! Жаль, что он не горячий, но не беда – это блюдо годится для тебя и в холодном виде.
– Ты что, сам подбиваешь клинья?
– Да, да, сам. Давай, уматывай! И как только ты произнесешь еще хоть одно ругательство, я тебе сразу врежу.
– Гляди-ка, какой…
– Ну-ну? Как только…
Ух-Петух-Который-Моложе пыхтит, словно разъяренный бык, оказывается, он вовсе не такой-то крепкий мужчина, каким почти без сомненья выглядел вначале. Боится утюга. Но чтобы все-таки хоть что-нибудь предпринять, Ух-Петух пускает через стол прямо в глаза «кренделю» струю едкого дыма: «Пых, пых!»
Аадниель моргает глазами, трясет головой и чихает. И как раз в тот момент, когда он чихает и его глаза наполняются слезами, будущий льноторговец протягивает к нему свои страшные лапы, чтобы схватить. Юули вскрикивает и закрывает глаза руками, ее робкие нервы не в состоянии вынести такую ужасную картину. Клодвиг стоит, словно соляной столб, бледная, рот ее чуточку приоткрыт.
Но смотрите-ка – в самый критический момент рыжеголовый приходит в себя и мгновенно осознает серьезность положения. Как раз, когда волосатые, похожие на пугающие сучья киуснаской березы руки приближаются к вороту его пиджака, Аадниель успевает отшатнуться на шаг назад, поднимает утюг и «врезает» по запястью нападающего.
– Ишь, скотина! – Ух-Петух быстро отдергивает руки и отступает в свою очередь. Его мощная трубка со стуком падает под стол. Сопение, шуршание, кряхтение, пыхтение и, возможно, еще что-нибудь сверх того. Некоторое время никто не произносит ни слова. Затем Ух-Петух начинает искать свою трубку, шарит рукой по темному полу и спрашивает, словно со дна могилы:
– Ну, дак как оно будет, барышни? Небось, вы за меня все ж не пойдете?
– Нет, – отвечает Маали, жизнедеятельный дух которой вернулся к ней так же скоро, как и покинул.
– Отчего ж эдак-то?
– Мы еще слишком молодые, нам надо еще подрасти.
– Тьфу, – Ух-Петух поднимается на ноги и втыкает трубку в рот, – ну дак чего мне с вами дальше болтать. Молодые – дак молодые.
Гость вновь разжигает трубку, основательно приминает табак, делает несколько затяжек, бросает на Кийра еще один приветливый взгляд и, не говоря ни слова, скрывается за дверью. И закрывает ее за собою с такой осторожностью, что вся деревня Паунвере сотрясается.
– Так, – победоносно пищит Кийр, – вот он и получил свою вторую половину. Но я ему показал!
– Боже правый! – горестно восклицает Помощник Начальника Станции. – Я чуть в обморок не упала.
Клодвиг уже окончательно приходит в себя.
– Чего теперь-то охать! – говорит она. – Теперь надо посмотреть, не спрятался ли он где-нибудь в углу, чтобы наброситься на Аадниеля.
Клодвиг выходит, спустя несколько минут возвращается и сообщает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
– Молчи! – рявкает родитель на Хейнриха Георга Аадниеля. – С чего ты хлебом кидаешься, если вины за собой не знаешь?! – И обращаясь к Бенно: – Не ори, чертенок, объясни все толком.
– Ну, иду я после школы и вижу, как он выходит из дома булочника. И тогда он наврал, что заходил туда брюки подтягивать.
– Ну, ну? – встает из-за стола и Аадниель. – Ну и что с того? Подтяжка отстегнулась, надо же мне было ее закрепить.
– Где? – мастер, опираясь обеими руками на стол, смотрит сыну в глаза.
– В коридоре дома булочника, – отвечает сын достаточно просто, но несколько неуверенно.
– Это ложь! – взвизгивает Бенно. – Йорх ходил к Помощнику Начальника Станции и Клодвигу. Не зря же он их всегда защищает. Дал мне сначала двадцать копеек, потом еще пятнадцать, чтобы я дома никому не говорил, откуда он вышел. Если он человек честный, если и вправду заходил штаны подтягивать, с чего бы это он стал мне платить? Просто так от него и копейки не получишь!
Воцаряется глубокая, пугающая тишина, какая бывает разве что в огромной подземной пещере. Наконец старый мастер снимает с носа очки, кладет их рядом с ложкой и вилкой и спрашивает с угрожающей торжественностью:
– Говори, Йорх, куда ты ходил? Правда ли то, что сейчас сказал Бенно? Ответь мне во имя правды и справедливости, иначе Господь покарает тебя.
Вновь воцаряется молчание. Еще более глубокое, еще более пугающее, чем прежде. Аадниель кладет руку на спинку стула, наполовину отворачивается к окну, хмурит брови и, как всегда в неловкие для него мгновения, – сопит. Взгляды всех домочадцев прикованы к нему.
– Я еще раз спрашиваю, – произносит папаша, тряся козлиной бородкой, – правда ли то, что сказал сейчас Бенно?
Полное упрямства лицо Аадниеля передергивается, и он отвечает:
– Да, правда. В дом булочника я ходил и прежде, зашел сегодня, стану заходить туда и впредь. – Аадниель принимает торжественную позу, словно намеревается произнести длинную речь: – Видите ли, дорогие родители, я познакомился с девушкой по имени Юлие Виспли, с той самой портнихой, которую некоторые злоязычные люди всячески обзывают и поносят; да, и я обнаружил, что она во всех отношениях достойный и порядочный человек. Я… я люблю ее и хочу просить ее руки. Ну вот я и ответил во имя правды и справедливости, как ты велел мне, папа.
Вновь – молчание… в третий и последний раз в течение этого обеда. Тут Бенно спешит по-щенячьи тявкнуть:
– Я же говорил! Я же говорил!
Мамаша Кийр произносит с тяжелым вздохом:
– Святой гнев господень…
И, наконец, сам мастер грохает кулаком об стол, – в дом словно молния ударила:
– Ты с ума сошел! Ты рехнулся! Они опоили тебя беленой! Они тебя сглазили! Нет, никогда и ни под каким видом не позволю я тебе взять в жены эту жердь, этот небоскреб, эту… эту… эту…
– Минутку! – Теперь Аадниель в свою очередь стучит костяшкой пальца по столу. – Как ты смеешь поносить людей, о которых ничего не знаешь! Да, она наш конкурент, но это еще не дает оснований ее охаивать. Во-вторых, я уже совершеннолетний и могу поступать, как хочу. Я поступлю сообразно с велением своего сердца даже и без твоего позволения – можешь стучать и грохать по столу, сколько твоей душе угодно.
– Отец небесный! – восклицает мать семейства. – И это говорит наша собственная плоть и кровь!
– Ах, так! Ах, так! – мастер наносит по столу еще один мощный удар. – Стало быть, мое позволение уже ничего не значит, ничегошеньки не значит? Но в таком случае, Йорх, ты больше не член нашей семьи, в таком случае я выгоню тебя из дому собачьей плеткой – имей это в виду!
– Выгоняй, выгоняй! Ну и чего ты достигнешь? Я заведу себе новый дом, и вместо одного конкурента у тебя станет два. Померяемся тогда! Померяемся! Я не боюсь. Я обещал Юули жениться на ней и сдержу слово. Командуй и размахивай ремнем, когда перед тобой Бенно, а придет охота, так можешь и Виктору тоже всыпать, но я поступлю по велению своего сердца.
– Замолчи! Замолчи! Придержи язык!
– Не придержу! Ты сам велел мне говорить во имя правды и справедливости.
В таком духе отец и сын еще около четверти часа бьют молотами, словно кузнецы в деревне Кирмасту, затем душевные и физические силы старого мастера иссякают. Старик молча садится на край кровати, обхватывает руками трясущееся колено и, сгорбившись, качается всем телом вперед-назад, словно иудей в вавилонском пленении. …словно иудей в вавилонском пленении – согласно библейским сказаниям иудеи, взятые в результате военных действий в плен, были изгнаны из своего города Иерусалима в далекий Вавилон, где их превратили в рабов. Иудеи часто собирались все вместе на берегу Евфрата и пели, тоскуя, печальные песни, что и получило название «плач на реках вавилонских».
X
Хейнрих Георг Аадниель заходил «туда» прежде и, как он сказал, будет заходить впредь. Действительно, он частенько наведывается в дом булочника и теперь уже идет туда совершенно смело, без того, чтобы вначале бросить тайком взгляд направо и налево, – оглядывает работу невесты, хвалит, скидывает свое полупальто, берется за дело и сам. Правда, в так называемой женской работе особой сноровкой он не отличается, зато уже сметанные детали платья сшивает на машине с молниеносной быстротой. Иногда даже пытается работать на вязальной машине – по примеру и под руководством Маали, младшей сестры портнихи. Ум у Аадниеля понятливый, пальцы гибкие, и вскоре молодой человек справляется уже с любой работой. Юули, склонная прежде к меланхолии, теперь цветет словно мак, будто позаимствовала краску для своих бледных щек у своей красной шляпы. И главное: самый тяжелый момент в истории их любви – миновал, теперь родители Аадниеля уже знают, как далеко зашли взаимоотношения их сына и портнихи. Теперешний период тихой злости или же недобрых взоров между сыном и родителями, по всей вероятности, вскоре останется позади, и тогда семейства Кийров и Висплей вступят в дружественную эпоху. Когда растает снег, растает и вражда между домом портного и домом булочника.
С наступлением сумерек в работе делают перерыв, совершают небольшую совместную прогулку за город, то есть не к центру деревни Паунвере, а в сторону Киусна, – подталкивают друг дружку, играют в снежки, играют в пятнашки и тому подобное. Когда же с пылающими от мороза щеками возвращаются назад домой, чай уже готов, и трое радостных детей человеческих садятся за стол.
– Подумать только, разве мы смогли бы так приятно проводить время вместе, – замечает жених Аадниель, – если бы продолжали злобствовать и раздувать взаимную вражду! Нельзя поносить своих ближних, ибо мы даже и понятия не имеем, где скрывается наше счастье. Может быть, именно предполагаемый враг станет самым лучшим нашим другом.
– Это правда, Йорх, то что ты говоришь, – одобрительно кивает головой Юули, – если бы мы в тот вечер не стали…
– Ах, ну зачем ты заводишь речь о том вечере?! – восклицает Маали, перебивая сестру. – Лучше поговорим о сегодняшнем. Поговорим… Ах да, правда ли, что хозяин Юлесоо в разводе со своей женой?
– А как же, – удивляется Кийр вопросу, – какие тут могут быть сомнения? В разводе, в разводе! Он живет в Юлесоо, она – в Рая… общения нет никакого – чего же вам еще надо? Даже и вещи Тээле уже увезены из Юлесоо. Конец, конец.
– А может, еще помирятся? Позлятся немного да и помирятся?
– Нет, где там! С чего это им мириться? Одна хороша, а другой – и того лучше! Какой из Тоотса муж и какая из Тээле жена?! Я же вам говорил, что это за люди, разве вам мало этого. До чего ж я рад, что я…
– Святый Боже! – вздыхает Помощник Начальника Станции. – Как все же быстро! Едва сыграли свадьбу – и уже в разводе.
– Да, но, – пожимает Кийр плечами, – этого следовало ожидать. Я же сразу сказал, что…
– Даже страшно становится, как подумаешь, – продолжает портниха. – Скажем, к примеру, если мы поженимся и тоже так же…
– Как тебе, Юули, не стыдно так думать! – восклицает молодой портной с неудовольствием. – Если они разошлись, это вовсе не значит, будто мы должны сделать то же самое. – И постучав себя в грудь, добавляет: – Вот мужчина, который… Положись на него! Он не вчера родился, это тебе не Тоотс, у которого ветер в голове. Да и ты тоже не какая-нибудь избалованная неженка с целым мешком всяческих капризов за спиной. Помни об этом, прими к сведению и не порти нашего радостного настроения.
– Браво, господин Кийр! – восклицает в свою очередь Маали. – Прекрасно сказано! Выбейте из нее, как пыль, все ее страхи и опасения, не то она опять упадет духом, и мне придется возиться с нею. Немедленно выдайте ей добротный поцелуйчик и… И если это не поможет, тогда…
– Что – тогда? – спрашивает жених с любопытством.
– …тогда еще один. До тех пор целуйте, пока не подействует. Если мешаю, так могу уйти в другую комнату.
В один из таких вечеров к сестрам вновь притаскивается уже знакомый нам обладатель странной обувки Ух-Петух-Который-Моложе, этот массивный характер. Внедряется в рабочую комнату, прямиком оттуда вваливается в заднюю, распространяя вокруг себя вонь трубочного нагара.
– Бог в помощь хозяйкам дома! – скрипит он. – Я нынче опять пришел глянуть, что вы тут поделываете. – И, заметив присутствие Георга Аадниеля, удивляется:
– Гляди-ка, никак этот крендель сидит туточки с того самого вечера, как я сюда заглядывал?! – И прежде, чем кто-либо успевает ему ответить, продолжает: – Вот я прихватил с собой пару конфеток.
С этими словами он кидает на стол три конфетки в замызганных обертках, сморкается на пол, проводит разок ладонью по своим тюленьим усам и опускается на стул, шумный, словно плохая погода.
– Ну так вот, – повторяет гость, – шел мимо да и подумал – пойду-ка я впрямь, гляну, чего они поделывают, спрошу, сошшут все ж таки мне костюм или не сошшут.
– Силы небесные, – отвечает Маали, – вам же еще в прошлый раз, когда вы приходили, сказано, что не сошшут.
– Куда ж мне податься? Не могу ж я и впрямь идти к этому кренделю! Этот изведет сукно почище всякой моли.
– Поступайте, как знаете, мы испортим ваш костюм еще больше – мы не сумеем его сшить.
Жених Кийр осторожно встает из-за стола, неспешно, бочком продвигается к дверям, выходит в рабочую комнату сестер, некоторое время ищет там что-то ощупью в темноте и возвращается с найденным предметом на свое прежнее место. И трудно сказать, кто из них в этот момент сопит громче – сам ли он или другой гость; одно во всяком случае несомненно: Ух-Петух сильнее воняет.
Воцаряется довольно долгая пауза, Клодвиг открывает форточку и набрасывает на себя шаль. Помощник Начальника Станции кладет руки на колени и передергивает плечами.
– Вот что, барышни, – произносит, наконец, Ух-Петух, – задумал я торговать льном.
– Почему бы и нет, – считает Маали, – дело это, говорят, прибыльное.
– Говорят-то говорят, да небось я и сам знаю, что к чему. Только, глядите-ко, одному-то все ж таки тяжело вести дело. Я пойду по деревням лен закупать, а кто его у меня дома принимать будет? Тут вторую половину вроде бы надоть.
– А разве вторых половин на свете мало?
– Да где ж они есть-то? Какую ни попадя все ж таки не возьмешь.
– Ну так выберите какую-нибудь из многих.
– Это уже другой разговор. И знаете, мамзель или барышня – я уже выбрал.
– Прекрасно, за чем же дело стало?
Клодвиг подает сестре и Кийру знак глазами: разговор становится очень интересным – чего вам еще надо! И вновь обращается к Ух-Петуху, словно бы подбадривая: – Так за чем же дело стало?
– Да, за чем дело стало, – гость сопит, выбивая свою чудовищных размеров трубку об ножку стула, – за тем и стало. Откель мне знать, пойдет ли, нет за меня, кого я выбрал.
– Небось, пойдет.
– Откель мне знать.
– Ну, так спросите же у нее в конце концов, тогда будете знать.
Ух-Петух набивает трубку новой порцией табака, раскуривает, выпускает два-три клуба едкого дыма, кидает взгляд исподлобья в сторону Кийра и произносит:
– Глядите-ка… я приходил сюда как бы из-за костюма или вроде того. Ну а чего ж я стал бы с этим костюмом делать – костюмов у меня хватает. Я приходил вовсе не из-за костюма. Я…
Ух-Петух внезапно умолкает, слышится лишь попискивание его трубки. Затем бросает через плечо Хейнриху Георгу Аадниелю:
– Слышь-ка ты, крендель, ступай-ка ты прочь, на улицу, ступай домой – я хочу тут пару слов сказать.
– Так, стало быть, домой! – молодой портной выпрямляется словно бобовый стебель. – Кто пришел сюда первым – я или вы? Домой! Скажете тоже – домой! Отправляйтесь домой сами!
– Не к чему тебе этот разговор слушать, – отвечает Ух-Петух неожиданно примирительным тоном, – ты – человек молодой.
– Какой есть, такой и есть, но отсюда я никуда не уйду.
– Ну тогда слушай. – И возвращаясь к прерванному разговору: – Ну да, костюм – это так, пустая болтовня. Я хотел спросить, не согласитесь ли вы стать другой половиной? Вы тут – две молодые расторопные девицы…
На некоторое время в комнате воцаряется могильная тишина, затем Маали прыскает со смеху.
– Д-две… д-две расторопные девицы! – Выдавливает она наконец из себя. – Д-две, д-две, но ведь не можете же вы в самом деле заиметь сразу две вторых половины, должны же вы знать, которую хотите.
– Мне все одно, – Ух-Петух смачно сплевывает на пол.
Новый приступ смеха. Даже робкая Юули решается улыбнуться. Но тут раздается голос Хейнриха Георга Аадниеля, исполненный такого мужества, на какое только последний способен:
– Послушайте, Ух-Петух или как вас там, теперь я скажу вам то же самое, что вы сказали мне: уходите домой и не беспокойте нас больше!
– Та-ак, – Ух-Петух смотрит через плечо в сторону портного, – кто это сказал?
– Я.
– Гляди-ка, а ежели я тебя разок вдарю?
– Прежде чем ты мне разок вдаришь, – Кийр вынимает из-за спины утюг, принесенный из рабочей комнаты, – я вдарю тебе дважды. И, грохнув утюгом об стол, добавляет:
– С этим инструментом я умею обращаться, имей это в виду! Жаль, что он не горячий, но не беда – это блюдо годится для тебя и в холодном виде.
– Ты что, сам подбиваешь клинья?
– Да, да, сам. Давай, уматывай! И как только ты произнесешь еще хоть одно ругательство, я тебе сразу врежу.
– Гляди-ка, какой…
– Ну-ну? Как только…
Ух-Петух-Который-Моложе пыхтит, словно разъяренный бык, оказывается, он вовсе не такой-то крепкий мужчина, каким почти без сомненья выглядел вначале. Боится утюга. Но чтобы все-таки хоть что-нибудь предпринять, Ух-Петух пускает через стол прямо в глаза «кренделю» струю едкого дыма: «Пых, пых!»
Аадниель моргает глазами, трясет головой и чихает. И как раз в тот момент, когда он чихает и его глаза наполняются слезами, будущий льноторговец протягивает к нему свои страшные лапы, чтобы схватить. Юули вскрикивает и закрывает глаза руками, ее робкие нервы не в состоянии вынести такую ужасную картину. Клодвиг стоит, словно соляной столб, бледная, рот ее чуточку приоткрыт.
Но смотрите-ка – в самый критический момент рыжеголовый приходит в себя и мгновенно осознает серьезность положения. Как раз, когда волосатые, похожие на пугающие сучья киуснаской березы руки приближаются к вороту его пиджака, Аадниель успевает отшатнуться на шаг назад, поднимает утюг и «врезает» по запястью нападающего.
– Ишь, скотина! – Ух-Петух быстро отдергивает руки и отступает в свою очередь. Его мощная трубка со стуком падает под стол. Сопение, шуршание, кряхтение, пыхтение и, возможно, еще что-нибудь сверх того. Некоторое время никто не произносит ни слова. Затем Ух-Петух начинает искать свою трубку, шарит рукой по темному полу и спрашивает, словно со дна могилы:
– Ну, дак как оно будет, барышни? Небось, вы за меня все ж не пойдете?
– Нет, – отвечает Маали, жизнедеятельный дух которой вернулся к ней так же скоро, как и покинул.
– Отчего ж эдак-то?
– Мы еще слишком молодые, нам надо еще подрасти.
– Тьфу, – Ух-Петух поднимается на ноги и втыкает трубку в рот, – ну дак чего мне с вами дальше болтать. Молодые – дак молодые.
Гость вновь разжигает трубку, основательно приминает табак, делает несколько затяжек, бросает на Кийра еще один приветливый взгляд и, не говоря ни слова, скрывается за дверью. И закрывает ее за собою с такой осторожностью, что вся деревня Паунвере сотрясается.
– Так, – победоносно пищит Кийр, – вот он и получил свою вторую половину. Но я ему показал!
– Боже правый! – горестно восклицает Помощник Начальника Станции. – Я чуть в обморок не упала.
Клодвиг уже окончательно приходит в себя.
– Чего теперь-то охать! – говорит она. – Теперь надо посмотреть, не спрятался ли он где-нибудь в углу, чтобы наброситься на Аадниеля.
Клодвиг выходит, спустя несколько минут возвращается и сообщает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13