Наконец мы добрались до конторы, Либль отыскал дело Беккера, и я бегло просмотрел материалы.
– Самый весомый аргумент против господина Беккера – то, что ему принадлежит орудие убийства, – сказал Либль, передавая мне пару фотографий оружия, из которого был убит капитан Линден.
– "Вальтер-П-38", – сказал я, – с эсэсовской рукоятью. У меня был такой в конце войны. Они слишком шумные, но уж если научиться как следует спускать курок, то можно стрелять практически без промаха. Лично я предпочитаю «парабеллум». – Я вернул адвокату фотографии. – У вас есть какие-нибудь снимки от патологоанатома?
Либль с видимым неудовольствием передал мне конверт.
– Ничего они выглядят, когда их отмывают, – заметил я, просматривая фотографии. – Человека убивают выстрелом в лицо из оружия тридцать восьмого калибра, а он выглядит не хуже, чем после удаления родинки. Хорошо выглядит, сукин сын, что-то уж слишком хорошо. Пулю нашли?
– Посмотрите следующее фото.
Я кивнул, найдя нужный снимок, и подумал: «Не много же надо, чтобы убить человека».
– Полиция обнаружила в доме Беккера несколько коробок сигарет.
Тех самых, что были в здании старой студии, где застрелили Линдена.
Я пожал плечами.
– Он курит. Не понимаю, каким образом несколько пачек сигарет могут свидетельствовать против него.
– Хорошо, я объясню. Эти сигареты были украдены с табачной фабрики на Талиасштрассе – это совсем близко от студии. Вор использовал студию для хранения. Когда Беккер нашел тело Линдена, он прихватил несколько коробок.
– Очень похоже на Беккера, – вздохнул я. – У него всегда были длинные руки.
– Но теперь-то речь идет о длине его шеи. Думаю, излишне напоминать вам, господин Гюнтер, что его дело тянет на высшую меру наказания.
– Можете напоминать сколько угодно, господин адвокат. Скажите, а кто владел студией?
– "Дриттеманфильм и Зендераум ГМБХ". По крайней мере, именно так было записано полное наименование фирмы при регистрации. Но никто не помнит, чтобы на этой студии отсняли хотя бы единственный фильм. При обыске помещения удалось отыскать лишь один старый проектор.
– Могу ли я сам осмотреть место происшествия?
– Я подумаю, это можно сделать. Если у вас есть еще вопросы, господин Гюнтер, оставим их до завтрашней встречи с господином Беккером. А пока мы должны выполнить две формальности, касающиеся вашего гонорара и затрат. Я на минутку покину вас, чтобы достать деньги из сейфа. – Он встал и вышел из комнаты.
Приемная Либля на Юденгассе находилась на втором этаже, над обувной мастерской. Когда он вернулся в контору с двумя пачками банкнотов в руках, я стоял у окна.
– Две тысячи пятьсот американских долларов наличными, как было условлено, – сказал он холодно, – и тысяча австрийских шиллингов на текущие расходы. Все остальное следует согласовывать с госпожой Браунштайнер – подругой господина Беккера. Оплату вашего проживания берет на себя адвокатская контора. – Он передал мне ручку. – Подпишите расписку, пожалуйста.
Я взглянул на бумагу и подписал.
– Хотелось бы встретиться с этой женщиной, а также повидать всех друзей Веккера.
– Как мне было сказано, она встретится с вами в пансионе.
Я убрал деньги и вернулся к окну.
– Могу ли я положиться на ваше благоразумие, если полиция заинтересуется происхождением этих долларов? Понимаете, закон о регулировании денежного обращения...
– Я не выдам вас, не беспокойтесь, – перебил я его. – А не прикарманить ли мне деньги, да и вернуться домой?
– Вы очень добры, – ответил он, протягивая мне пепельницу.
Наблюдая, как он раскуривает сигарету, я задумался о его, судя по всему, бурном прошлом, оставившем свой яшмовый след на некогда красивом лице. Его серые щеки затянули паутиной морщинки, похожие на морозные разводы на стекле. Нос, слегка сморщенный, как будто выражал неодобрение чьей-то неудачной шутке, а губы, очень красные и тонкие, складывались в ядовитую улыбку хитрой старой змеи, что усиливало впечатление от следов пережитого, оставленных годами и, похоже, в основном военным лихолетьем. Такая вот гравировка была на его лице. Вскоре он сам объяснил:
– Я провел в концлагере какое-то время. До войны состоял в Христианско-социалистической партии. Вы знаете, сегодня люди предпочитают не вспоминать о том, что здесь, в Австрии, к Гитлеру относились с большой симпатией. – Он слегка закашлялся, когда первые клубы дыма заполнили его легкие. – Очень хорошо, что союзные власти дали Австрии статус жертвы, а не участницы нацистской агрессии. Но это все чепуха, бюрократическая казуистика, господин Гюнтер, стоит лишь вспомнить, сколько австрийцев играли далеко не последнюю роль в организации гитлеровских преступлений. И теперь многие из них, и даже некоторые германцы, живут себе припеваючи в Вене. Как раз сейчас управление безопасности по Верхней Австрии расследует хищение бланков удостоверений личности из венской Государственной типографии. Так что для тех, кто хочет остаться здесь, всегда есть средства сделать это. Скажу больше: этим людям, этим нацистам нравится жить в моей стране. Пятьсот лет ненависти к евреям приучили их чувствовать себя здесь как дома.
Я говорю об этом, так как сам пифке. – Он примирительно улыбнулся. – И не удивляйтесь некоторой враждебности, с которой, вероятно, столкнетесь в Вене, – в наши дни австрийцы отвергают все немецкое. Они прямо-таки из кожи вон лезут, только бы быть австрийцами. Ваш акцент может напомнить некоторым венцам, что они семь лет были национал-социалистами, а этот неприятный факт большинство из них теперь предпочитают относить к разряду дурных снов.
– Спасибо, буду иметь в виду.
После встречи с Либлем я вернулся в пансион на Шкодагассе, где меня ждала записка от подруги Беккера, в которой та предупреждала, что заскочит около шести, чтобы лично удостовериться, хорошо ли я устроился. В пансионе «Каспиан» – а он оказался первоклассным уютным местечком – в моем распоряжении была спальня, к которой примыкали маленькая гостиная и ванная комната. Имелась даже крошечная веранда, где я мог бы прекрасно провести время, если бы приехал летом. В номере тепло и запасы горячей воды, казалось, неиссякаемы – вот роскошь-то!
– Ваши слова созвучны моим опасениям, о которых я говорил господину Беккеру. Но, во-первых, он убежден, что вы честный человек и если вам заплатили за работу, то вы обязательно выполните ее, поскольку не в ваших правилах надувать клиента.
– Я тронут. А во-вторых?
– Могу я говорить откровенно?
– Говорите, раз уж начали.
– Очень хорошо. Так вот, господин Беккер – один из самых опасных мафиози в Вене. Несмотря на его затруднительное положение, он не потерял своего влияния в скандально известных, я бы сказал, районах города. – Лицо Либля выражало страдание. – Я не хотел бы продолжать, рискуя создать у вас образ обыкновенного головореза.
– Ну что ж, звучит вполне искренне, господин адвокат. Спасибо.
Он подошел и встал рядом со мной возле окна.
– Что вы там рассматриваете?
– По-моему, за мной следят. Видите того человека?
– Того, что читает газету?
– Да. Уверен, я видел его на вокзале.
Либль достал очки из верхнего кармана и заложил дужки за старые, заросшие волосами уши.
– Не похож на австрийца, – сказал он наконец. – Что за газету он читает?
Я прищурился на мгновение:
– "Венский курьер".
– Во всяком случае, не коммунист. Возможно, американец, рядовой агент из Особого разведывательного отделения их военной полиции.
– Одетый в гражданское?
– Их больше не заставляют носить форму, по крайней мере в Вене. – Он снял и убрал в карман очки. – Смею заметить, слежка за вами будет обычным делом. Они не упустят случая узнать все о любом приятеле господина Беккера. Не исключено, что вас даже официально вызовут, чтобы задать кое-какие вопросы.
– Спасибо за предупреждение. – Я собирался было отойти от окна, но моя рука невольно задержалась на массивных жалюзи с крепкой поперечной задвижкой. – Прежде умели строить, не так ли? Это приспособление, похоже, способно сдержать целую армию.
– Не армию, господин Понтер, – толпу. Когда-то этот район считался сердцем гетто. В пятнадцатом веке – а дом построен именно тогда – нелишним было подстраховаться от неожиданного погрома. С тех пор мало что изменилось, вы согласны?
Я сел напротив, адвоката, закурил сигарету «Мемфис» из запасов Порошина и передал пачку Либлю. Он взял одну сигарету и осторожно спрятал в портсигар. Мы дурно начали наше дело, и пришла пора наладить отношения.
– Оставьте пачку себе, – сказал я ему.
Я еще не успел вылезти из ванны, чрезмерную длительность пребывания в которой не оправдал бы даже Марат, когда в дверь гостиной постучали. Взглянув на свои наручные часы, я присвистнул: да уже почти шесть. Быстро накинув пальто, я открыл дверь.
Передо мной стояла худенькая молодая женщина со сверкающими глазами, по-детски пухлыми розовыми щеками и темными волосами, которых едва ли касалась расческа. Ее белозубая улыбка слегка померкла, когда она увидела мои босые ноги.
– Господин Понтер? – спросила она в замешательстве.
– Госпожа Тродл Браунштайнер?
Она кивнула.
– Входите. Боюсь, я задержался в ванной дольше, чем следовало, но последний раз я видел горячую воду, когда вернулся из советского трудового лагеря. Присядьте, пока я надену на себя что-нибудь.
Вернувшись в гостиную, я застал Тродл возле столика у двустворчатого французского окна – она разливала водку, которую принесла с собой, в два стакана. Затем подала мне один из них, и мы сели.
– Добро пожаловать в Вену, – сказала она. – Эмиль предупреждал, чтобы я принесла вам бутылку. – Она толкнула ногой свою сумку, стоящую на полу. – На самом деле я принесла две. Они провисели весь день за окном госпиталя, так как водка хороша холодная. Мне не нравится водка ни в каком Другом виде.
Мы чокнулись и выпили, еще раз звякнув стаканами, когда ставили их на стол.
– Надеюсь, вы здоровы? Вы упомянули о госпитале.
– Я работаю медсестрой в Центральном, он недалеко отсюда, нужно лишь немного пройти вверх по улице. Отчасти поэтому я и заказала вам номер именно в этой гостинице. Но еще и потому, что хорошо знаю владелицу, госпожу Блум-Вайс, – она была подругой моей матери. Кроме того, я полагала, что вы предпочтете остановиться ближе к Кольцу и к тому месту, где убили американского капитана. Это на Детергассе, за Венским кольцом, в Гюртеле.
– Место идеально подходит. По правде говоря, здесь гораздо удобнее, чем у меня дома, в Берлине. Там все куда сложнее. – Я вновь наполнил стаканы. – Расскажите мне, что вы знаете обо всем происшедшем.
– Я не смогу ничего добавить к тому, что сообщил вам доктор Либль, и к тому, о чем расскажет завтра утром Эмиль.
– А как идут предпринимательские дела Эмиля?
Тродл Браунштайнер застенчиво улыбнулась и едва слышно хихикнула:
– Я плохо разбираюсь в его делах.
Заметив пуговицу, болтающуюся на одной ниточке, она оторвала ее от борта кримпленового плаща и спрятала в карман. Эта женщина напомнила мне тонкий кружевной платок, нуждающийся в стирке.
– Знаете, я спокойно отношусь к такому явлению, как черный рынок. Я работаю медсестрой и, честно признаюсь, воровала лекарства. Практически всем девушкам рано или поздно приходится делать это. Выбора нет: либо продавать пенициллин, либо свое тело. Полагаю, мы счастливы тем, что еще мечтаем что-то продавать. – Она повела плечами и проглотила свою порцию водки. – Страдания и смерть людей, на которые мы вдоволь нагляделись, воспитали у нас не слишком трепетное отношение к закону и порядку. – Она рассмеялась, как бы извиняясь. – Деньги – нехорошая штука, если вы не знаете, как их тратить. Боже, сколько стоят все эти Круппы? Наверное, миллиарды. Но один из них сидит в сумасшедшем доме здесь, в Вене.
– Вам совершенно незачем, – сказал я, – оправдываться передо мной.
Но, видимо, ей было необходимо оправдаться перед собой. Тродл подобрала под себя ноги, по-домашнему устроившись в кресле. Ее, казалось, ничуть не заботило то, что я мог видеть верх ее чулок, подвязки и часть гладких белых бедер.
– Что тут поделаешь, – сказала она, покусывая ноготок, – если все покупки любой житель Вены делает на черном рынке в Рессел-парке. Именно там и находится центр такого рода торговли.
– В Берлине таким местом являются Бранденбургские ворота и площадь перед Рейхстагом, – сказал я:
– Смех, да и только. – Она озорно хихикнула. – Представляю, какой в Вене разразился бы грандиозный скандал, устрой кто-нибудь нечто подобное у здания Парламента.
– Не забывайте, что у вас есть парламент, а союзники здесь всего лишь в качестве наблюдателей. В Германии же они действительно правят.
Она одернула юбку, прикрыв нижнее белье.
– Я этого не знала, но в этой стране все равно разразился бы скандал, есть парламент или его нет. Австрийцы невероятно лицемерны. Казалось бы, они должны проще и терпимее относиться к подобным вещам... Черный рынок существует здесь со времен Габсбургов. Товаром тогда, конечно, были не сигареты, а почести и покровительство. Личные связи по-прежнему все еще много значат.
– Так вот о связях... Скажите, а как вы познакомились с Беккером?
– Он раздобыл некоторые бумаги для моей подруги, медсестры в больнице, а мы украли немного пенициллина для него. Тогда это кое-чего стоило. Незадолго до этого умерла моя мать. – Ее яркие глаза расширились, будто она пыталась постичь что-то. – Она бросилась под трамвай.
Вымученная улыбка, смущенный смех... Тродл научилась сдерживать свои чувства.
– Моя мать, Берни, была настоящей австриячкой венского типа. Мы всегда кончаем жизнь самоубийством, видите ли. У нас, поди ж ты, такой стиль жизни. А Эмиль... Знаете, он оказался очень добрым и веселым, сумел развеять мое горе... Ведь у меня больше никого нет. Отец погиб во время бомбежки, а брат – в Югославии участвует в партизанской войне. Не знаю, что бы со мной стало, не встреть я Эмиля. Если с ним что-то произойдет... – Тродл крепко сжала губы, как бы боясь ненароком напророчить беду своему возлюбленному. – Вы ведь постараетесь для него? Эмиль считает вас единственным человеком, которому он может доверить найти спасительную соломинку, своим последним шансом.
– Сделаю все, что в моих силах, Тродл, можете положиться на меня. – Я прикурил сразу две сигареты и передал одну ей. – Признаюсь, я обвинил бы собственную мать, застав ее с пистолетом в руках над телом убитого. Я поверил в историю Беккера по единственной причине: его положение почти безнадежно, причем это его собственная оценка. Возможно, для вас не будет ничего удивительного, но я потрясен.
Вы только взгляните на кончики моих пальцев. Они слишком коротки для святой ауры. А шляпа вон там, на серванте? Я не святой, и если ваш друг хочет, чтобы я вызволил его из камеры смертников, он должен дать мне какую-нибудь зацепку, иначе за это шоу я не дам и ломаного гроша.
Глава 12
Самый суровый приговор выносит человеку его собственное воображение: перспектива юридически обоснованного наказания и тем более смертной казни становится пищей для размышлений самого изощренного мазохистского толка, по сравнению с которыми даже само наказание покажется детской забавой. И действительно, одна только мысль о том, как уходит из-под ног опора, как натянувшаяся веревка не дает ногам дотянуться до земли, сводит с ума. Человек не может уснуть, сердце его разрывается от боли, которую причиняет разум. Даже самому глупому, лишенному воображения субъекту достаточно покрутить головой и послушать хруст позвонков, чтобы в глубине желудка ощутить ужас повешения.
Поэтому я не был удивлен, когда увидел лишь жалкое подобие прежнего Беккера. Мы встретились в маленькой, скупо обставленной комнате для свиданий тюрьмы в Россауерлэнде.
Войдя в комнату, Беккер сначала потряс мне руку, а затем повернулся к охраннику, стоящему в дверях.
– Эй, Пепи, – сказал он весело, – ты не возражаешь? – Затем, достав из кармана рубашки пачку сигарет, бросил ее через комнату.
Охранник, звавшийся Пепи, поймал пачку и взглянул на этикетку. – Перекури за дверью, хорошо?
– Ладно, – согласился Пепи и вышел.
Беккер довольно кивнул, когда мы втроем уселись вокруг стола, привинченного к желтой кафельной стене.
– Не беспокойтесь, – сказал он доктору Либлю. – Все охранники здесь не гнушаются подачками. Не то что в Штифтсказерне, смею вас уверить. Никого из чертовых янки не подмажешь. Этим ублюдкам ничего не надо, все могут достать сами.
– Вы говорили мне, – напомнил я и достал сигарету.
Либль отрицательно качнул головой, когда я предложил ему одну.
– Они от вашего друга Порошина, – объяснил я, пока Беккер вытягивал для себя сигарету из пачки.
– Стоящий парень, правда?
– Фрау Беккер считает его вашим шефом.
Беккер прикурил сам, дал мне огня и выпустил облачко дыма над моим плечом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35