Ведь это же правда!
– Просто я занимаюсь физикой дольше, чем вы. Сколько вам лет – двадцать пять или шесть? Мне тридцать два. Но дело совсем не в этом. Я хочу сказать, что впервые вижу человека, который не стесняется вслух сказать женщине, что она сильнее его. И при этом не возмущается. Вы всегда так честны и объективны?
– Как сказать? Смотря о чем вы будете спрашивать.
– Вы все превращаете в шутку.
«А что было бы, если б я этого не делал?» – подумал Эрик.
Он взглянул на нее, и снова дурманящая теплота обволокла его – ему захотелось протянуть руку через стол и коснуться ее руки. Вместо этого он резко повернулся на вертящемся кресле.
– Вы еще не сказали мне, замужем вы или нет, – заметил он.
– Нет, не замужем.
– Почему же?
Оба говорили злым тоном.
– Потому что все мои знакомые мужчины уже женаты. Но какое это имеет значение? Я и так счастлива.
– Воображаю!
– Ну, хорошо. Вам, конечно, лучше знать. Чего вы от меня хотите?
– Я хочу? – он замолчал от негодования. – Ладно, оставим это. Вы знаете Джоба Траскера?
– Встречалась с ним несколько раз, – холодно сказала она. – Очень способный физик.
– Невероятно способный! Он замечательный педагог, и я никогда не видел, чтобы он выходил из себя или злился. И хоть отчеты об исследованиях подписаны и моим именем, но я только его ассистент.
– Боже, что вам от меня нужно? – взмолилась она. – Мне кажется, вы не из тех людей, которые постоянно занимаются самоунижением для того, чтобы окружающие уверяли их в обратном.
– Нет, я не из таких.
– Тогда из-за чего же мы ссоримся?
– Забудьте об этом, – устало сказал он. – Если вы допили кофе, пойдемте обратно в вагон.
В вагоне она села лицом по направлению хода поезда, а он, хоть и намеревался сесть напротив, неожиданно опустился на сиденье рядом с ней.
Эрику безумно хотелось сказать ей, что он чувствует, привести тысячу доказательств, что тут уж ничего не поделаешь. Но он знал, что первое же слово, которое послужит признанием их тайной, сейчас еще дремлющей муки, вызовет эту муку к жизни. И стоит им заговорить об этом мучительном влечении вслух, как оно станет еще сильнее, и сколько бы они ни рассуждали, стараясь заглушить его, наступит момент, когда уже не будет смысла ему сопротивляться. И все это можно сделать одним словом, одним маленьким жестом – вот, например, взять ее руку в свою…
«Да что это со мной делается?» – думал он. Эрику хотелось любить Сабину так, чтобы другие женщины для него не существовали. Но все эти годы, проведенные в Колумбийском университете, он был настолько занят ученьем, преподаванием и работой над опытом, что едва выкраивал время даже для Сабины. «Боже мой, – думал он, – если так будет каждый раз, когда мне случится уехать одному из дому, то я больше никуда без Сабины не поеду. Это до того мучительно – просто нет сил».
Однако, несмотря на все добрые намерения и самобичевание, на следующее утро, завтракая с Мэри, он условился, что в будущем месяце приедет в Чикаго.
Предлог был даже в его собственных глазах вполне уважительный. Он хотел обсудить с ней результаты ее последних расчетов, чтобы они с Траскером могли применить их к своему прибору. Он держался с ней по-деловому, она отвечала ему тем же. И оба словно никогда и не слыхали о том, что любые математические выкладки и даже объемистые научные труды можно пересылать просто по почте.
5
Энн-Арбор показался Эрику жалким и облезлым городишком. До сих пор Эрик считал его очаровательным, но сейчас его мучила внутренняя неудовлетворенность и потому все раздражало, вплоть до самого себя. Он решил, что он дурак, каких нет на свете.
Эрик услышал далекий свисток поезда, и тотчас же уныло вспомнил, как стоял на перроне, тоскуя по Мэри, лицо которой промелькнуло мимо в окне вагона. И на лице ее отражались те же переживания, какие терзали его самого.
Но разве мог бы он, проведя с ней ночь, наутро расстаться как ни в чем не бывало? Предположим, он поддался бы настойчивому желанию. Очень ли мучили бы его угрызения совести? Итак, все сводилось к одному: что длится дольше – угрызения совести или неудовлетворенное желание?
Эрик удивился, почему он подумал именно так: «Что длится дольше…» Значит, он считает естественным, что и то и другое недолговечно; следовательно, это только вопрос времени. Вот где сказывается хорошая тренировка, насмешливо подумал он; в конце концов он свел всю проблему к измеряемым величинам – количеству времени и интенсивности чувств. И все-таки, думал он, открывая дверь своего дома и ощущая внезапный прилив радости, ему очень приятно вернуться домой, и пусть это знают все!
Он изобразил на лице счастливую улыбку.
– Сабина-а! – крикнул он. – Твой муж приехал!
По всему дому разнеслось эхо его голоса. Настала глубокая тишина, затем в спальне раздался пронзительный вопль Джоди, потом страшный рев. Послышался приглушенный голос Сабины, старавшейся успокоить ребенка. Эрик медленно повесил пальто и шляпу, чувствуя, что радость его стала постепенно затухать. В зеркале, вделанном в дверь, отразилось его растерянное лицо.
Из спальни вышла Сабина, держа на руках испуганного ребенка.
– Видишь, котенок, – сказала она, – это только твой глупый папка. – Она слегка покачивала мальчика, чтобы успокоить его. – Скажи: «Здравствуй!»
– Да, да, – вздохнул Эрик. – Я преступник. Хэллоу, милый!
Он взглянул на красное личико малыша, увидел крупные слезы и выражение, напоминающее пародию на яростное негодование. «Как можно быть таким чудовищно злым, чтобы испугать меня?» – вопрошало личико Джоди.
Эрик взял его на руки и стал ходить взад и вперед по гостиной, бережно обхватив маленький комочек тепла и чувствуя, что он ему бесконечно дорог.
– Послушай, дружище, – бормотал он, прижимаясь щекой к неясному личику Джоди. – Каждый может ошибиться. Ты сам еще как будешь ошибаться. – Он слегка повернул головку и поцеловал мокрую щечку Джоди. – Жизнь – трудная штука, и в ней еще будут всякие окрики, которые заставят тебя делать то, что ты не захочешь, и будут вещи, которые тебе захочется сделать, и ты не посмеешь. Но все в жизни проходит.
Джоди наконец успокоился и принялся сосать палец. Сабина отнесла его в кроватку. Потом она вернулась в гостиную. На ней было клетчатое домашнее платье, полинявшее от стирки. Волосы были растрепаны. Эрик, сам себе удивляясь, рассматривал ее с безжалостной беспристрастностью.
– Значит, дело сводится вот к чему, – вдруг сказал он, – я тебя люблю.
– Ты что, начитался Джеймса Стивенса? – усмехнулась она. – У тебя какой-то обреченный вид и смутные, грустные мысли. Почему ты приехал на день раньше?
– Соскучился по своей семье, вот и все. Затосковал по дому. А ты скучала по мне?
– Нет, – небрежно бросила Сабина, и он понял, что она говорит правду. – Скорее отдыхала.
– Нечего сказать, приятное признание!
Он шлепнул ее и, ощутив знакомое ему упругое тело, обрадовался приливу страсти. Страх, что к Мэри его тянет потому, что он разлюбил Сабину, вдруг прошел, и ему стало так легко, что захотелось смеяться. Он обнял ее и нежно прижал к себе. Сабина принимала эту ласку, счастливо улыбаясь.
– Ты за этим и явился домой? – спросила она.
– Ты вечером никуда не уходишь?
– Нет, буду дома, – ответила она. – А ты пойдешь в лабораторию?
– Да, я зашел только оставить чемодан и посмотреть, на месте ли моя семья.
Все еще обнимая ее одной рукой, он направился к двери.
– И никому не позволяй сбивать себя с толку, моя жена – ты.
Она молча смотрела на него своими ясными глазами.
– А что, разве кто-нибудь пытался сбить тебя с толку? – спросила она наконец.
На мгновение он заколебался, потому что сознание своей вины остро кольнуло его в сердце, но выражение его лица не изменилось.
– Какие глупости, – сказал он с деланной непринужденностью. – Я был на съезде физиков, а не на совещании биржевых маклеров. Ну, до вечера.
Он вышел из дому, ожидая, что вот-вот Сабина вернет его и спросит: «Ну, хорошо, а что ты скажешь об этой Мэри Картер?»
До сих пор ситуация не казалась ему смешной. Он воображал себя скорее трагическим героем. Теперь он уже не был уверен в этом.
В лаборатории Эрик никого не застал. Сначала он подумал, что Траскер где-нибудь поблизости. Он мрачно уселся за свой письменный стол; вся обстановка лаборатории была такой привычной, он был здесь, как дома, и мысль о связи с Мэри показалась ему совсем нелепой. Люди его склада так не поступают. Во всех подобных историях, которые ему приходилось читать или слышать, никогда не были замешаны физики, а если это и случалось, то виною тому были их жены.
Попозже Эрик позвонил Траскеру на квартиру. Эллен не было дома, и прислуга ответила, что профессор Траскер уехал из города на день-два.
Эрик кое-как дотянул до вечера, делая вид, что работает.
Когда он пришел домой, Сабина купала Джоди. Эрик уселся в гостиной, прислушиваясь к их смеху и плеску воды. Он старался представить себе вместо голоса Сабины голос Мэри, но это ему не удавалось. В сотый раз за сегодняшний день от отгонял от себя эти мысли – сегодня он хочет быть только с Сабиной.
Он мог наверняка сказать, что Сабина также думает о предстоящем. На ней было новое домашнее платье. Волосы ее были аккуратно причесаны, а после обеда, убрав со стола, она снова напудрилась и подкрасила губы. Голову она обвязала узенькой ленточкой и от этого казалась совсем юной и очень хорошенькой. Сабина не отдавала себе отчета в этом маленьком кокетстве, как, очевидно, не сознавала и своей манеры глядеть на него, когда ей хотелось, чтобы он ее приласкал, спокойным, выжидающим и полувиноватым взглядом. Все это было ему знакомо с тех пор, как они сблизились, но Эрик никогда не говорил, что знает эти привычки. Они исходили из потаенных лабиринтов ее гордости, и он инстинктивно чувствовал, что злоупотреблять этим было бы нечестно. Он еще больше любил Сабину за то, что в этих проявлениях нежности угадывал ее полную преданность ему. И какие бы внезапные порывы ни толкали его к Мэри, он знал, что ту бездонную нежность, какую он испытывал к Сабине, больше никто в нем не может вызвать.
После обеда они заговорили о сессии. Эрик мельком упомянул о докторе Картер, немолодой женщине – физике из Чикаго. Он назвал ее имя только в связи с ее докладом о теоретическом принципе конструкции ускорительных трубок.
– Мне это показалось интересным, – сказал Эрик. – Но не знаю, насколько это осуществимо, надо будет поговорить с Траскером.
Сабина немного подождала, словно желая удостовериться, что он рассказал все, что хотел, и затем очень серьезно сказала:
– Эрик, нам с тобой нужно поговорить. И откладывать больше нельзя.
Эрик сразу насторожился.
– О чем, Сабина? – сказал он ей в тон.
– О том, что с тобой творится в последние месяцы. Ты стал раздражительным и каким-то неспокойным. Ни я, ни ты никогда об этом не говорим, мы словно боимся признаться, что в нашей жизни может случиться такое…
– Погоди, Сабина… – перебил он в панике.
– Нет, мы должны поговорить, Эрик. Так бывает во всех семьях, и это естественный ход вещей; закрывать на это глаза – значит только отдалять возможность как-нибудь все поправить. Мы с тобой стали ссориться. Не всерьез, конечно, но все-таки мы слишком часто ссоримся, когда вполне можно жить и без этого.
Эрику хотелось остановить Сабину, но холодная бесстрастность ее тона как бы парализовала его. Он не мог отвести от нее взгляда. Он не смел даже подумать, к чему она клонит.
– Я все продумала, пока тебя не было, – продолжала она, – и, видно, нам от этого никуда не уйти, – нужно искать более просторную квартиру. Здесь положительно негде уединиться, нет такого уголка, чтобы можно было закрыть дверь и спокойно посидеть в тишине. И хуже всего тебе: ты не можешь ни работать, ни читать. Все равно, сколько бы это ни стоило, Эрик, но я просто не могу больше видеть тебя таким взвинченным.
Сабина умолкла, а он все еще чего-то ждал, словно не веря, что все сомнения, наконец, разрешены, – на душе у него было так легко, что только сейчас он понял, как мучило его жгучее чувство вины. Не задумываясь, каким образом Сабина могла бы узнать о Мэри, он все время ждал, что она призовет его к ответу.
– Почему ты на меня так смотришь? – спросила она, озадаченная его странным молчанием.
– Потому, что я тебя люблю, – засмеялся он. – Люблю тебя, люблю тебя!
– Эрик, пожалуйста, не отмахивайся от этого. Когда ты будешь беситься, не зная, где найти чистую пеленку, тебе не будет так смешно.
Смеясь, он притянул ее к себе на колени.
– Я люблю тебя, вот и все.
– Ты меня еще больше полюбишь, когда у нас будет лишняя комната, – сказала она. – Ох, Эрик, ведь это очень важно.
– Поцелуй меня.
– Нет, – сказала Сабина. – Не поцелую, пока не скажешь, что мы будем искать более просторную квартиру. Пусть она даже будет хуже этой. Нам сейчас нужен простор, а не красота.
Когда свет был потушен и они уже дремали, Эрик вдруг, без всякой задней мысли, просто повинуясь безотчетному порыву, сказал:
– Кстати, об этой статье Картер. Если Траскер найдет ее интересной, мне, возможно, в будущем месяце придется съездить в Чикаго.
– Отлично, – сонно сказала Сабина. – Купишь мне там кое-что, если поедешь.
Руки их потянулись друг к другу, сплелись в крепком пожатии, и через минуту оба уже спали.
6
На следующий день Эрик и Траскер с утра были на лекциях и встретились только за завтраком. Столовая для преподавательского состава помещалась в длинном высоком зале, отделанном в стиле, который известен под названием университетской готики, – серые, оштукатуренные стены, деревянные балки, выступающие на потолке, и камин из неотесанного камня. Зал был светлый; в центре его стояли большие столы на восемьдесят человек. Здесь всегда бывали заняты все места. Вдоль стен стояли маленькие столики на два человека – на случай возникновения тесной дружбы или, наоборот, необходимости свести счеты.
Эрик и Траскер обычно завтракали за круглым столом в дальнем конце зала вместе с другими физиками и двумя-тремя преподавателями химического или математического факультета.
Темы разговора за столом строго ограничивались университетскими делами; обсуждались главным образом научные проблемы, в которых соприкасались какие-либо две науки. Изредка к беседующим присоединялся какой-нибудь случайно забредший представитель общественных наук или искусства. В подобных случаях рано или поздно наступал момент, когда такой пришелец откашливался и, понизив голос, вмешивался в разговор.
– Прошу прощения, друзья, если я спущу вас с небес на землю, но меня интересует одна практическая проблема как раз по вашей части. Вчера вечером я чинил жене электрический утюг и все шло отлично, пока я не добрался до этой штуки, знаете, которая завинчивается…
Сегодня Траскер сидел за маленьким столиком. Это значило, что он хочет поговорить с Эриком наедине. Эрик сел напротив, ожидая, пока тот заговорит.
– Ну, – сказал Траскер, – как прошла сессия? Было что-нибудь интересное?
– Кое-что, – сказал Эрик и принялся подробно рассказывать о сессии, нарочно оставляя доклад Мэри напоследок. Внезапно его обуял дикий страх. Что если Траскер встретился с ней вчера в Чикаго, подумал он; что если она нечаянно проговорилась, и Траскер обо всем догадался! Немного опомнившись, Эрик подумал, что, во-первых, еще неизвестно, был ли Траскер в Чикаго, и если был, то вряд ли он мог встретиться с Мэри; и, наконец, о чем она могла проговориться, ведь между ними ровно ничего не произошло. Тем не менее Траскер явно хотел с ним чем-то поделиться.
Эрик любил разговаривать с Траскером. На его серьезном птицеподобном лице тотчас же отражались самые мимолетные чувства. Он не просто выслушивал сообщаемые ему сведения, он сейчас же их осваивал так, что свободно мог следить за ходом мыслей собеседника и часто приходил к логическим выводам прежде него.
Траскер раньше был просто преподавателем. Исследовательская работа развила его интеллект, но не давала ему того эмоционального удовлетворения, какое получаешь от сознания, что тебе удалось пробудить в студентах интерес к науке. Траскер много готовился к лекциям и подыскивал простые и живые объяснения физических явлений с таким же усердием, с каким лирический поэт ищет правдивые и волнующие образы. Он был женат на тихой, некрасивой и очень сердечной женщине, двумя годами старше его; у них было две дочери-подростка, такие же некрасивые, как родители, но обладавшие особым обаянием, унаследованным от отца. Траскер был первым, от кого Эрик услышал о философии науки, в его рассуждениях была какая-то гранитная целостность, напоминавшая Эрику притчи из Ветхого Завета.
Сравнение это напрашивалось не случайно. В детстве Траскер мечтал быть священником. Восемнадцати лет он прочел «Потерянный рай», и его глубоко взволновали те внушающие благоговейный страх места, где описывается, как Сатана был низринут с небес в мировое пространство;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Просто я занимаюсь физикой дольше, чем вы. Сколько вам лет – двадцать пять или шесть? Мне тридцать два. Но дело совсем не в этом. Я хочу сказать, что впервые вижу человека, который не стесняется вслух сказать женщине, что она сильнее его. И при этом не возмущается. Вы всегда так честны и объективны?
– Как сказать? Смотря о чем вы будете спрашивать.
– Вы все превращаете в шутку.
«А что было бы, если б я этого не делал?» – подумал Эрик.
Он взглянул на нее, и снова дурманящая теплота обволокла его – ему захотелось протянуть руку через стол и коснуться ее руки. Вместо этого он резко повернулся на вертящемся кресле.
– Вы еще не сказали мне, замужем вы или нет, – заметил он.
– Нет, не замужем.
– Почему же?
Оба говорили злым тоном.
– Потому что все мои знакомые мужчины уже женаты. Но какое это имеет значение? Я и так счастлива.
– Воображаю!
– Ну, хорошо. Вам, конечно, лучше знать. Чего вы от меня хотите?
– Я хочу? – он замолчал от негодования. – Ладно, оставим это. Вы знаете Джоба Траскера?
– Встречалась с ним несколько раз, – холодно сказала она. – Очень способный физик.
– Невероятно способный! Он замечательный педагог, и я никогда не видел, чтобы он выходил из себя или злился. И хоть отчеты об исследованиях подписаны и моим именем, но я только его ассистент.
– Боже, что вам от меня нужно? – взмолилась она. – Мне кажется, вы не из тех людей, которые постоянно занимаются самоунижением для того, чтобы окружающие уверяли их в обратном.
– Нет, я не из таких.
– Тогда из-за чего же мы ссоримся?
– Забудьте об этом, – устало сказал он. – Если вы допили кофе, пойдемте обратно в вагон.
В вагоне она села лицом по направлению хода поезда, а он, хоть и намеревался сесть напротив, неожиданно опустился на сиденье рядом с ней.
Эрику безумно хотелось сказать ей, что он чувствует, привести тысячу доказательств, что тут уж ничего не поделаешь. Но он знал, что первое же слово, которое послужит признанием их тайной, сейчас еще дремлющей муки, вызовет эту муку к жизни. И стоит им заговорить об этом мучительном влечении вслух, как оно станет еще сильнее, и сколько бы они ни рассуждали, стараясь заглушить его, наступит момент, когда уже не будет смысла ему сопротивляться. И все это можно сделать одним словом, одним маленьким жестом – вот, например, взять ее руку в свою…
«Да что это со мной делается?» – думал он. Эрику хотелось любить Сабину так, чтобы другие женщины для него не существовали. Но все эти годы, проведенные в Колумбийском университете, он был настолько занят ученьем, преподаванием и работой над опытом, что едва выкраивал время даже для Сабины. «Боже мой, – думал он, – если так будет каждый раз, когда мне случится уехать одному из дому, то я больше никуда без Сабины не поеду. Это до того мучительно – просто нет сил».
Однако, несмотря на все добрые намерения и самобичевание, на следующее утро, завтракая с Мэри, он условился, что в будущем месяце приедет в Чикаго.
Предлог был даже в его собственных глазах вполне уважительный. Он хотел обсудить с ней результаты ее последних расчетов, чтобы они с Траскером могли применить их к своему прибору. Он держался с ней по-деловому, она отвечала ему тем же. И оба словно никогда и не слыхали о том, что любые математические выкладки и даже объемистые научные труды можно пересылать просто по почте.
5
Энн-Арбор показался Эрику жалким и облезлым городишком. До сих пор Эрик считал его очаровательным, но сейчас его мучила внутренняя неудовлетворенность и потому все раздражало, вплоть до самого себя. Он решил, что он дурак, каких нет на свете.
Эрик услышал далекий свисток поезда, и тотчас же уныло вспомнил, как стоял на перроне, тоскуя по Мэри, лицо которой промелькнуло мимо в окне вагона. И на лице ее отражались те же переживания, какие терзали его самого.
Но разве мог бы он, проведя с ней ночь, наутро расстаться как ни в чем не бывало? Предположим, он поддался бы настойчивому желанию. Очень ли мучили бы его угрызения совести? Итак, все сводилось к одному: что длится дольше – угрызения совести или неудовлетворенное желание?
Эрик удивился, почему он подумал именно так: «Что длится дольше…» Значит, он считает естественным, что и то и другое недолговечно; следовательно, это только вопрос времени. Вот где сказывается хорошая тренировка, насмешливо подумал он; в конце концов он свел всю проблему к измеряемым величинам – количеству времени и интенсивности чувств. И все-таки, думал он, открывая дверь своего дома и ощущая внезапный прилив радости, ему очень приятно вернуться домой, и пусть это знают все!
Он изобразил на лице счастливую улыбку.
– Сабина-а! – крикнул он. – Твой муж приехал!
По всему дому разнеслось эхо его голоса. Настала глубокая тишина, затем в спальне раздался пронзительный вопль Джоди, потом страшный рев. Послышался приглушенный голос Сабины, старавшейся успокоить ребенка. Эрик медленно повесил пальто и шляпу, чувствуя, что радость его стала постепенно затухать. В зеркале, вделанном в дверь, отразилось его растерянное лицо.
Из спальни вышла Сабина, держа на руках испуганного ребенка.
– Видишь, котенок, – сказала она, – это только твой глупый папка. – Она слегка покачивала мальчика, чтобы успокоить его. – Скажи: «Здравствуй!»
– Да, да, – вздохнул Эрик. – Я преступник. Хэллоу, милый!
Он взглянул на красное личико малыша, увидел крупные слезы и выражение, напоминающее пародию на яростное негодование. «Как можно быть таким чудовищно злым, чтобы испугать меня?» – вопрошало личико Джоди.
Эрик взял его на руки и стал ходить взад и вперед по гостиной, бережно обхватив маленький комочек тепла и чувствуя, что он ему бесконечно дорог.
– Послушай, дружище, – бормотал он, прижимаясь щекой к неясному личику Джоди. – Каждый может ошибиться. Ты сам еще как будешь ошибаться. – Он слегка повернул головку и поцеловал мокрую щечку Джоди. – Жизнь – трудная штука, и в ней еще будут всякие окрики, которые заставят тебя делать то, что ты не захочешь, и будут вещи, которые тебе захочется сделать, и ты не посмеешь. Но все в жизни проходит.
Джоди наконец успокоился и принялся сосать палец. Сабина отнесла его в кроватку. Потом она вернулась в гостиную. На ней было клетчатое домашнее платье, полинявшее от стирки. Волосы были растрепаны. Эрик, сам себе удивляясь, рассматривал ее с безжалостной беспристрастностью.
– Значит, дело сводится вот к чему, – вдруг сказал он, – я тебя люблю.
– Ты что, начитался Джеймса Стивенса? – усмехнулась она. – У тебя какой-то обреченный вид и смутные, грустные мысли. Почему ты приехал на день раньше?
– Соскучился по своей семье, вот и все. Затосковал по дому. А ты скучала по мне?
– Нет, – небрежно бросила Сабина, и он понял, что она говорит правду. – Скорее отдыхала.
– Нечего сказать, приятное признание!
Он шлепнул ее и, ощутив знакомое ему упругое тело, обрадовался приливу страсти. Страх, что к Мэри его тянет потому, что он разлюбил Сабину, вдруг прошел, и ему стало так легко, что захотелось смеяться. Он обнял ее и нежно прижал к себе. Сабина принимала эту ласку, счастливо улыбаясь.
– Ты за этим и явился домой? – спросила она.
– Ты вечером никуда не уходишь?
– Нет, буду дома, – ответила она. – А ты пойдешь в лабораторию?
– Да, я зашел только оставить чемодан и посмотреть, на месте ли моя семья.
Все еще обнимая ее одной рукой, он направился к двери.
– И никому не позволяй сбивать себя с толку, моя жена – ты.
Она молча смотрела на него своими ясными глазами.
– А что, разве кто-нибудь пытался сбить тебя с толку? – спросила она наконец.
На мгновение он заколебался, потому что сознание своей вины остро кольнуло его в сердце, но выражение его лица не изменилось.
– Какие глупости, – сказал он с деланной непринужденностью. – Я был на съезде физиков, а не на совещании биржевых маклеров. Ну, до вечера.
Он вышел из дому, ожидая, что вот-вот Сабина вернет его и спросит: «Ну, хорошо, а что ты скажешь об этой Мэри Картер?»
До сих пор ситуация не казалась ему смешной. Он воображал себя скорее трагическим героем. Теперь он уже не был уверен в этом.
В лаборатории Эрик никого не застал. Сначала он подумал, что Траскер где-нибудь поблизости. Он мрачно уселся за свой письменный стол; вся обстановка лаборатории была такой привычной, он был здесь, как дома, и мысль о связи с Мэри показалась ему совсем нелепой. Люди его склада так не поступают. Во всех подобных историях, которые ему приходилось читать или слышать, никогда не были замешаны физики, а если это и случалось, то виною тому были их жены.
Попозже Эрик позвонил Траскеру на квартиру. Эллен не было дома, и прислуга ответила, что профессор Траскер уехал из города на день-два.
Эрик кое-как дотянул до вечера, делая вид, что работает.
Когда он пришел домой, Сабина купала Джоди. Эрик уселся в гостиной, прислушиваясь к их смеху и плеску воды. Он старался представить себе вместо голоса Сабины голос Мэри, но это ему не удавалось. В сотый раз за сегодняшний день от отгонял от себя эти мысли – сегодня он хочет быть только с Сабиной.
Он мог наверняка сказать, что Сабина также думает о предстоящем. На ней было новое домашнее платье. Волосы ее были аккуратно причесаны, а после обеда, убрав со стола, она снова напудрилась и подкрасила губы. Голову она обвязала узенькой ленточкой и от этого казалась совсем юной и очень хорошенькой. Сабина не отдавала себе отчета в этом маленьком кокетстве, как, очевидно, не сознавала и своей манеры глядеть на него, когда ей хотелось, чтобы он ее приласкал, спокойным, выжидающим и полувиноватым взглядом. Все это было ему знакомо с тех пор, как они сблизились, но Эрик никогда не говорил, что знает эти привычки. Они исходили из потаенных лабиринтов ее гордости, и он инстинктивно чувствовал, что злоупотреблять этим было бы нечестно. Он еще больше любил Сабину за то, что в этих проявлениях нежности угадывал ее полную преданность ему. И какие бы внезапные порывы ни толкали его к Мэри, он знал, что ту бездонную нежность, какую он испытывал к Сабине, больше никто в нем не может вызвать.
После обеда они заговорили о сессии. Эрик мельком упомянул о докторе Картер, немолодой женщине – физике из Чикаго. Он назвал ее имя только в связи с ее докладом о теоретическом принципе конструкции ускорительных трубок.
– Мне это показалось интересным, – сказал Эрик. – Но не знаю, насколько это осуществимо, надо будет поговорить с Траскером.
Сабина немного подождала, словно желая удостовериться, что он рассказал все, что хотел, и затем очень серьезно сказала:
– Эрик, нам с тобой нужно поговорить. И откладывать больше нельзя.
Эрик сразу насторожился.
– О чем, Сабина? – сказал он ей в тон.
– О том, что с тобой творится в последние месяцы. Ты стал раздражительным и каким-то неспокойным. Ни я, ни ты никогда об этом не говорим, мы словно боимся признаться, что в нашей жизни может случиться такое…
– Погоди, Сабина… – перебил он в панике.
– Нет, мы должны поговорить, Эрик. Так бывает во всех семьях, и это естественный ход вещей; закрывать на это глаза – значит только отдалять возможность как-нибудь все поправить. Мы с тобой стали ссориться. Не всерьез, конечно, но все-таки мы слишком часто ссоримся, когда вполне можно жить и без этого.
Эрику хотелось остановить Сабину, но холодная бесстрастность ее тона как бы парализовала его. Он не мог отвести от нее взгляда. Он не смел даже подумать, к чему она клонит.
– Я все продумала, пока тебя не было, – продолжала она, – и, видно, нам от этого никуда не уйти, – нужно искать более просторную квартиру. Здесь положительно негде уединиться, нет такого уголка, чтобы можно было закрыть дверь и спокойно посидеть в тишине. И хуже всего тебе: ты не можешь ни работать, ни читать. Все равно, сколько бы это ни стоило, Эрик, но я просто не могу больше видеть тебя таким взвинченным.
Сабина умолкла, а он все еще чего-то ждал, словно не веря, что все сомнения, наконец, разрешены, – на душе у него было так легко, что только сейчас он понял, как мучило его жгучее чувство вины. Не задумываясь, каким образом Сабина могла бы узнать о Мэри, он все время ждал, что она призовет его к ответу.
– Почему ты на меня так смотришь? – спросила она, озадаченная его странным молчанием.
– Потому, что я тебя люблю, – засмеялся он. – Люблю тебя, люблю тебя!
– Эрик, пожалуйста, не отмахивайся от этого. Когда ты будешь беситься, не зная, где найти чистую пеленку, тебе не будет так смешно.
Смеясь, он притянул ее к себе на колени.
– Я люблю тебя, вот и все.
– Ты меня еще больше полюбишь, когда у нас будет лишняя комната, – сказала она. – Ох, Эрик, ведь это очень важно.
– Поцелуй меня.
– Нет, – сказала Сабина. – Не поцелую, пока не скажешь, что мы будем искать более просторную квартиру. Пусть она даже будет хуже этой. Нам сейчас нужен простор, а не красота.
Когда свет был потушен и они уже дремали, Эрик вдруг, без всякой задней мысли, просто повинуясь безотчетному порыву, сказал:
– Кстати, об этой статье Картер. Если Траскер найдет ее интересной, мне, возможно, в будущем месяце придется съездить в Чикаго.
– Отлично, – сонно сказала Сабина. – Купишь мне там кое-что, если поедешь.
Руки их потянулись друг к другу, сплелись в крепком пожатии, и через минуту оба уже спали.
6
На следующий день Эрик и Траскер с утра были на лекциях и встретились только за завтраком. Столовая для преподавательского состава помещалась в длинном высоком зале, отделанном в стиле, который известен под названием университетской готики, – серые, оштукатуренные стены, деревянные балки, выступающие на потолке, и камин из неотесанного камня. Зал был светлый; в центре его стояли большие столы на восемьдесят человек. Здесь всегда бывали заняты все места. Вдоль стен стояли маленькие столики на два человека – на случай возникновения тесной дружбы или, наоборот, необходимости свести счеты.
Эрик и Траскер обычно завтракали за круглым столом в дальнем конце зала вместе с другими физиками и двумя-тремя преподавателями химического или математического факультета.
Темы разговора за столом строго ограничивались университетскими делами; обсуждались главным образом научные проблемы, в которых соприкасались какие-либо две науки. Изредка к беседующим присоединялся какой-нибудь случайно забредший представитель общественных наук или искусства. В подобных случаях рано или поздно наступал момент, когда такой пришелец откашливался и, понизив голос, вмешивался в разговор.
– Прошу прощения, друзья, если я спущу вас с небес на землю, но меня интересует одна практическая проблема как раз по вашей части. Вчера вечером я чинил жене электрический утюг и все шло отлично, пока я не добрался до этой штуки, знаете, которая завинчивается…
Сегодня Траскер сидел за маленьким столиком. Это значило, что он хочет поговорить с Эриком наедине. Эрик сел напротив, ожидая, пока тот заговорит.
– Ну, – сказал Траскер, – как прошла сессия? Было что-нибудь интересное?
– Кое-что, – сказал Эрик и принялся подробно рассказывать о сессии, нарочно оставляя доклад Мэри напоследок. Внезапно его обуял дикий страх. Что если Траскер встретился с ней вчера в Чикаго, подумал он; что если она нечаянно проговорилась, и Траскер обо всем догадался! Немного опомнившись, Эрик подумал, что, во-первых, еще неизвестно, был ли Траскер в Чикаго, и если был, то вряд ли он мог встретиться с Мэри; и, наконец, о чем она могла проговориться, ведь между ними ровно ничего не произошло. Тем не менее Траскер явно хотел с ним чем-то поделиться.
Эрик любил разговаривать с Траскером. На его серьезном птицеподобном лице тотчас же отражались самые мимолетные чувства. Он не просто выслушивал сообщаемые ему сведения, он сейчас же их осваивал так, что свободно мог следить за ходом мыслей собеседника и часто приходил к логическим выводам прежде него.
Траскер раньше был просто преподавателем. Исследовательская работа развила его интеллект, но не давала ему того эмоционального удовлетворения, какое получаешь от сознания, что тебе удалось пробудить в студентах интерес к науке. Траскер много готовился к лекциям и подыскивал простые и живые объяснения физических явлений с таким же усердием, с каким лирический поэт ищет правдивые и волнующие образы. Он был женат на тихой, некрасивой и очень сердечной женщине, двумя годами старше его; у них было две дочери-подростка, такие же некрасивые, как родители, но обладавшие особым обаянием, унаследованным от отца. Траскер был первым, от кого Эрик услышал о философии науки, в его рассуждениях была какая-то гранитная целостность, напоминавшая Эрику притчи из Ветхого Завета.
Сравнение это напрашивалось не случайно. В детстве Траскер мечтал быть священником. Восемнадцати лет он прочел «Потерянный рай», и его глубоко взволновали те внушающие благоговейный страх места, где описывается, как Сатана был низринут с небес в мировое пространство;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67