"Память ощущений" -- это
всплывание некогда увиденных образов из глубины памяти. Мах, например,
рассказывает, что в молодости на грани засыпания постоянно видел яркий узор
известного ему ковра. Иногда Маху даже удавалось по собственной воле
трансформировать образы, всплывавшие перед его взором. Так, он смог однажды
превратить лицо в череп. Он же описывает феномен псевдовосприятия,
чрезвычайно сходный с тем, который Хармс описал в "Утре":
Вот какое странное явление часто случалось со мной на протяжении
нескольких лет. Я просыпаюсь и лежу без движения с закрытыми глазами. Перед
собой я вижу покрывало со всеми мелкими складками на нем, а сверху на
покрывале во всех деталях я вижу свои неподвижные и неменяющиеся руки. Если
я открываю глаза, оказывается либо довольно темно, либо светло, но покрывало
и мои руки лежат иначе, чем мне они только что виделись2.
Эти два видения -- одно с закрытыми глазами, одно с открытыми --
связаны между собой. Первое -- видение памяти, образы которой проникают в
область псевдовосприятия. По существу, речь идет о взаимоналожении прошлого
и будущего обликов одного и того же объекта. Восприятие настоящего момента
заменяется воспроизведением образа, растянутого во времени.
Мах отнес к сфере "памяти ощущений" фантазматические следы на сетчатке,
возникающие тогда, когда актуальное восприятие ослабляется:
Фигуры, которые, как нам кажется, мы тогда видим -- если они, конечно,
не создаются прямым участием внимания в отборе или комбинировании отчетливо
воспринимаемых пятен, -- безусловно, не производные репрезентации; это, по
крайней мере отчасти, спонтанные фантазмы, которые на время своей
манифестации и в некоторых местах начинают управлять процессами возбуждения
в сетчатке3.
Олейников считал себя знатоком "эндоптического зрения". Он пытался
проанализировать происходящее у него в глазу, наблюдал за
______________
2 Mach Ernst. Contributions to the Analysis of the Sensations.
La Salle: Open Court, 1897. P. 88
3 Ibid. P. 88.
Исчезновение 163
пятнами, помутнениями и искрами. При этом его особенно интересовало
движение этих ничего не представляющих пятен:
Искры совершают непрерывное движение, как туча мошек вечером перед
хорошей погодой. <...> Н. М. [Олейников] на основании различия движений этих
телец и их размеров (он вычислил их), устанавливает, что видит человек в
своем глазу. Он считает также, что пятна находятся довольно далеко от дна
глаза, это сгустки в стекловидном теле, они поворачиваются вместе с глазом и
уплывают из-за стремления уловить их в центр зрения. Искры или светлые
точки, наоборот, обладают самостоятельным движением (Логос, 13).
Движение глаза и движение иллюзорных точек и пятен связаны с самой
сущностью зрения. Чтобы обнаружить предмет, наш глаз должен двигаться по
нему, сканировать его. Неподвижный глаз -- слеп. Точки и искры -- это следы
памяти восприятия, как памяти движения. Но всякое движение -- это
установление последовательности и, следовательно, предполагает наличие
времени.
Еще Лессинг, относивший живопись, в отличие от поэзии, к
пространственным, а не темпоральным искусствам, был вынужден признать
условность такой чистой пространственности:
Каким образом достигаем мы ясного представления о какой-либо вещи,
существующей в пространстве? Сначала мы рассматриваем порознь ее части,
потом связь этих частей и, наконец, целое. Чувства наши совершают эти
различные операции с такой удивительной быстротой, что операция эта
сливается для нас как бы в одну, и эта быстрота безусловно необходима для
того, чтобы мы могли составить себе понятие о целом, которое есть не что
иное, как результат представления об отдельных частях и их взаимной связи4.
Друскин в трактате 1934 года "Движение" высказывает сходные мысли и
увязывает движение и восприятие с дискурсивной линейностью:
Осматривая, не перехожу ли от одного к другому? Если же перехожу, то
это движение. Таким образом, осматривание неподвижной последовательности
есть движение. Может ты скажешь: ты осматриваешь, а другой не осматривает,
он видит сразу. Но если он видит сразу, он не видит последовательности. Он
видит одно. Поэтому нет последовательности, если кто-либо видит сразу. <...>
Но, может быть, есть неподвижная последовательность, которую никто не видит?
(Логос, 99--100)
Что такое эта "неподвижная", невидимая последовательность, как не
последовательность, зафиксированная в памяти. Движение глаза растягивает
предмет во времени. Тем самым предмет уже преобразуется, он перестает быть
тем, чем он "является" в настоящем. Восприятие предмета во времени, заданном
движением глаза, преобразует его в нечто иное, в иероглиф предмета, в
подобие слова, вытянутого в цепочку. Сам же предмет, как нечто единое и
неизменное, как бы исчезает из поля зрения, преобразуясь в невидимую,
"неподвижную по-
_____________
4Лессинг Г. Э, Лаокоон/ Пер. Е. Эдельсона //Лессинг Г. Э.
Избранные произведения. М., 1953. С. 452.
164 Глава 6
следовательность". Неподвижная последовательность невидима по
определению.
Липавский в собственных "Разговорах" рассуждает о роли движения в
преобразовании видимого мира, например в восприятии перевернутого мира на
сетчатке:
Вверх-вниз: это только отношение к движению тела или руки, оно
определяется ориентировкой по уже известным по положению предметам и
движению глаза. В том случае, когда этими признаками пользоваться нельзя,
возможна ошибка. Это подтверждает опыт с булавкой: ее подносят так близко к
глазу, что видна уже не она сама, а ее тень, падающая на дно глаза; и она
видна в перевернутом виде (Логос, 10--11).
Отмеченное Липавским явление только кажется парадоксальным. Предмет
"как он есть" -- булавка, поднесенная к глазу, -- исчезает и предстает в
перевернутом и теневом обличии, как только мы извлекаем его из контекста, то
есть изолируем его из некой предметной последовательности. Только
пропущенный сквозь призму движения, временной растяжки мир становится нашей
"реальностью".
2
В 1937 году Хармс написал текст "О том, как меня посетили вестники".
Вестники, придуманные Липавским и ставшие в дальнейшем постоянной темой
размышлений Друскина, -- это умозрительные существа, сходные с ангелами, они
живут в некоем мире, соотнесенном с нашим, но нам недоступном. Одна из
главных особенностей вестников та, что они, как некие "наблюдатели-часовые",
не знают времени, а следовательно, и событий, которые для них всегда внешни.
Они существуют в том мире, где "случаи" невозможны, потому что в нем нет
временной растяжки, а следовательно, и серийности . Друскин в тексте
"Вестники и их разговоры" (1933) так определяет форму существования
вестников:
Жизнь вестников проходит в неподвижности. У них есть начала событий или
начало одного события, но у них ничего не происходит. Происхождение
принадлежит времени. <...> У них нет конца событий, потому что нет
промежутков между мгновениями (Логос, 91).
Поскольку вестники -- "неподвижные последовательности" (в терминах того
же Друскина), то они не могут быть воспринимаемы, они даются человеку только
тогда, когда часы остановлены, движения невозможны и глаза как бы замирают в
глазных впадинах.
В тексте "О том, как меня посетили вестники" Хармс как раз и рисует
картину такого минус-восприятия, связывая ее с течением (напомню читателю,
что и сквозняк, упоминаемый Хармсом, это метафора временного потока) или
остановкой времени:
В часах что-то стукнуло, и ко мне пришли вестники. Я не сразу понял,
что ко мне пришли вестники. Сначала я подумал, что попортились часы. Но тут
я увидел, что часы продолжают идти и, по всей вероятности,
Исчезновение 165
правильно показывают время. Тогда я решил, что в комнате сквозняк. И
вдруг я удивился: что же это за явление, которому неправильный ход часов и
сквозняк в комнате одинаково могут служить причиной? <...> -- Вода может
помочь, -- сказал я и стал смотреть на воду. Тут я понял, что ко мне пришли
вестники, но я не могу отличить их от воды. Я боялся пить эту воду, потому
что по ошибке мог выпить вестника. Что это значит? Это ничего не значит.
Выпить можно только жидкость. А вестники разве жидкость? Значит, я могу
выпить воду, тут нечего бояться. Но я не могу найти воды. Я ходил по комнате
и искал ее. Я попробовал сунуть в рот ремешок, но это была не вода (Х2,
95--96).
Неподвижность вестников, как уже говорилось, связана с тем, что они
существуют вне времени, вернее, во времени вечности, не делимом на сегменты,
то есть не измеримом каким-либо прибором, часами например5. Но это неделимое
время ("...потому что нет промежутков между мгновениями", как писал Друскин)
похоже на водный поток (вот почему -- "вода может помочь"), который также
нечленим на элементы множества. Липавский описал такую воду в своем трактате
"Исследование ужаса":
Это сплошная вода, которая смыкается над головой, как камень. Это
случается там, где нет разделений, нет изменений, нет ряда (Логос, 78).
Эта неподвижная вода -- скорее всего "постоянная вода" (aqua
реrmanens) алхимиков, связанная с водой крещения, как мертвой водой. Ср.
у Апостола Павла в "Послании к колоссянам" (2, 12): "Бывши погребены с ним в
крещении..." Это алхимическая вода, в которой растворяются все предметы,
погребаясь в ней, исчезая и уничтожая все разделения6 (подробнее об этом в
следующей главе).
Поскольку время вестников похоже на воду, которая отменяет любые
деления, оно отрицает возможность события, ведь событие предполагает
локализацию точки во временном потоке. Вода же, пройдя мимо меня, мимо
наблюдателя на берегу и его настоящего, продолжает существовать и
передвигается. "Та же" вода может быть вновь увидена с другой точки берега.
Момент времени в такой реке никогда не исчезает. Движение времени странным
образом останавливается. Одновременность прошлого и будущего во времени,
построенном по модели реки, предопределяет неподвижность вестников, которым
прошлое и будущее дается как вечное и неизменное7.
_________________
5 Ход часов только отмечает остановку времени, как, например, в
стихотворении "Я плавно думать не могу" (1937):
Остановилось время,
Часы бесконечно стучат
Расти трава, тебе не надо время...
(4, 56)
6 См.: Jung C. G. Mysterium Coniunctionis. Princeton: Princeton
University Press, 1970. P. 235--237.
7 Валерий Подорога так определяет характеристики времени, уподобленного
потоку воды:
Я бы назвал это время не объективным, но, скорее, непостижимым --
временем вечности. Это время находится вне нас и в нас, и поскольку
оно вне нас -- оно вечно, ибо, изменяясь в себе, остается неподвижным для
всякого внешнего наблюдателя... (Подорога Валерий. Феноменология
тела. М.: Ad Marginem, 1995. Р. 132).
166 Глава б
Вода движется и не движется (река течет и остается на месте), не имеет
частей, совершенно континуальна и т. д. Вода подобна миру вестников потому,
что она останавливает время, не может быть расчленена на части, разрезана.
Сабля бессильна против воды.
Вода похожа на парменидовское неподвижное бытие, представлявшееся
греческому мыслителю в виде шара, который воплощал в себе неделимое Все,
Единое, неделимое и одновременно ограниченное, потому что совершенство бытия
предполагало наличие предела8 Показательно, что в некоторых текстах Хармса
шары играют роль, отчасти сходную с ролью воды, а мотив водяного колеса
существенен для ряда его текстов9. То и другое "неделимо", а следовательно,
связано с особым типом неподвижной темпоральности.
В одном из текстов 1940 года Хармс рассуждает о воде:
Еще лучше смотреть в таз с водой. На воду смотреть всегда полезно,
поучительно. Даже если там ничего не видно, а все же хорошо. Мы смотрели на
воду, ничего в ней не видели, и скоро нам стало скучно. Но мы утешали себя,
что все же сделали хорошее дело. Мы загибали пальцы и считали. А что
считали, мы не знаем, ибо разве есть какой либо счет в воде? (Цит. в:
Жаккар, 167)10
В воде нельзя считать, потому что она лишена частей. В ней невозможно
видеть отдельные предметы, потому что вода как бы существует сразу в
прошлом, настоящем и будущем. Она сама есть неподвижное "тело времени".
3
Хармсовские представления о времени несут на себе печать влияния
Бергсона.
Бергсон утверждал, что "прошлое" не исчезает, что оно до мельчайших
подробностей фиксируется в нашей памяти и существует в невидимом,
невостребованном виде в нашем подсознании:
...нет больших оснований утверждать, что прошлое, единожды воспринятое,
стирается, чем утверждать, что материальные предметы перестают существовать,
когда я перестаю воспринимать их11.
Прошлое накапливается в так называемой истинной памяти (memoire
vraie), которая может быть отождествлена с сознанием, фиксирую-
_____________
8 Comford F. M. Plato and Parmenides. Indianapolis; New York:
Bobbs; Merill, n. d. P. 43--44.
9 Об этом речь пойдет ниже. Здесь, однако, приведу короткий текст
Хармса о колесе и воде (1937?) -- как двух парадоксальных формах
неподвижности:
1. Не маши колесом, не стругай колесо, не смотри в воду, не грызи
камни. 2. Колесом не бей, не крути колесо, не ложись в воду, не дроби камни.
3. Не дружи с колесом, не дразни колесо, опусти его в воду, привяжи к нему
камень (МНК, 215).
10 О мотиве неподвижной воды см.: Жаккар. С. 166--170.
11 Bergson Henri. Matiere et memoire. Paris: Felix Alcan, 1910.
P. 153.
Исчезновение 167
щим и удерживающим последующую смену состояний субъекта на протяжении
всей его жизни.
Прошлое, по мнению Бергсона, востребуется лишь в моменты практической
нужды. Поскольку потребность в нем ограниченна, оно держится в огромных
складах "истинной памяти" в состоянии амнезии.
Бергсон предложил представить себе память в виде перевернутого конуса,
вершина которого опрокинута вниз и касается плоскости, представляющей
настоящее время. Память, таким образом, касается настоящего только острием
конуса. В этой точке настоящего сосредоточено ощущение нашего тела:
...наше тело -- не что иное, как неизменно возобновляющаяся часть
нашего представления, часть, всегда присутствующая, или, вернее, та, что
всегда только что миновала. Будучи само по себе образом, это тело не может
накапливать образы, поскольку само является их частью; вот почему столь
нереалистична попытка локализовать наши минувшие, или даже настоящие,
восприятия в мозге: они не в нем, он сам находится в них. Но этот совершенно
особый образ, устойчивый посреди других образов и называемый мной моим
телом, составляет в каждый момент времени, как мы говорим, поперечный срез
всеобщего становления. Это, таким образом, место, через которое
проходят полученные и отправленные вовне движения, это связка между
вещами, действующими на меня, и вещами, на которые я воздействую, -- одним
словом, место расположения сенсомоторных явлений12.
Память сжимается в этом острие конуса (в моем чувстве тела) до точки, в
которой сосредоточивается вся совокупность накопленных за жизнь впечатлений.
Но если у основания конуса они находятся, так сказать, в "развернутом"
состоянии, то у острия они сконцентрированы до полной неопознаваемости. И
все же именно они позволяют телу в его деятельности опираться на весь
предыдущий опыт жизни.
Бергсоновская концепция памяти чрезвычайно своеобразна. В настоящем
находятся какие-то неопределенные ощущения тела (мы бы сказали, "ощущения
жизни"), память же обладает онтологическим статусом, потому что она как бы
пребывает не в теле, а тело в ней. Память-конус оказывается очень похожа на
невидимое тело прошлого, которое располагается в четвертом измерении и
обнаруживает себя лишь в поперечном срезе, подобно любому четырехмерному
телу в нашем трехмерном мире (по П. Д. Успенскому).
Прошлое поэтому не исчезает, оно как бы проваливается по ту сторону его
востребования и существует как такое незримое тело. Оно являет себя в точке
настоящего, которое одновременно -- сконцентрированное до предела прошлое.
Речь идет о парадоксальном сосуществовании прошлого и настоящего. По
выражению Жиля Делеза,
прошлое никогда не могло бы состояться, если бы оно не сосуществовало с
настоящим, чьим прошлым оно является. Прошлое и настоящее не обозначают два
последовательных момента, но два сосуществующих элемента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
всплывание некогда увиденных образов из глубины памяти. Мах, например,
рассказывает, что в молодости на грани засыпания постоянно видел яркий узор
известного ему ковра. Иногда Маху даже удавалось по собственной воле
трансформировать образы, всплывавшие перед его взором. Так, он смог однажды
превратить лицо в череп. Он же описывает феномен псевдовосприятия,
чрезвычайно сходный с тем, который Хармс описал в "Утре":
Вот какое странное явление часто случалось со мной на протяжении
нескольких лет. Я просыпаюсь и лежу без движения с закрытыми глазами. Перед
собой я вижу покрывало со всеми мелкими складками на нем, а сверху на
покрывале во всех деталях я вижу свои неподвижные и неменяющиеся руки. Если
я открываю глаза, оказывается либо довольно темно, либо светло, но покрывало
и мои руки лежат иначе, чем мне они только что виделись2.
Эти два видения -- одно с закрытыми глазами, одно с открытыми --
связаны между собой. Первое -- видение памяти, образы которой проникают в
область псевдовосприятия. По существу, речь идет о взаимоналожении прошлого
и будущего обликов одного и того же объекта. Восприятие настоящего момента
заменяется воспроизведением образа, растянутого во времени.
Мах отнес к сфере "памяти ощущений" фантазматические следы на сетчатке,
возникающие тогда, когда актуальное восприятие ослабляется:
Фигуры, которые, как нам кажется, мы тогда видим -- если они, конечно,
не создаются прямым участием внимания в отборе или комбинировании отчетливо
воспринимаемых пятен, -- безусловно, не производные репрезентации; это, по
крайней мере отчасти, спонтанные фантазмы, которые на время своей
манифестации и в некоторых местах начинают управлять процессами возбуждения
в сетчатке3.
Олейников считал себя знатоком "эндоптического зрения". Он пытался
проанализировать происходящее у него в глазу, наблюдал за
______________
2 Mach Ernst. Contributions to the Analysis of the Sensations.
La Salle: Open Court, 1897. P. 88
3 Ibid. P. 88.
Исчезновение 163
пятнами, помутнениями и искрами. При этом его особенно интересовало
движение этих ничего не представляющих пятен:
Искры совершают непрерывное движение, как туча мошек вечером перед
хорошей погодой. <...> Н. М. [Олейников] на основании различия движений этих
телец и их размеров (он вычислил их), устанавливает, что видит человек в
своем глазу. Он считает также, что пятна находятся довольно далеко от дна
глаза, это сгустки в стекловидном теле, они поворачиваются вместе с глазом и
уплывают из-за стремления уловить их в центр зрения. Искры или светлые
точки, наоборот, обладают самостоятельным движением (Логос, 13).
Движение глаза и движение иллюзорных точек и пятен связаны с самой
сущностью зрения. Чтобы обнаружить предмет, наш глаз должен двигаться по
нему, сканировать его. Неподвижный глаз -- слеп. Точки и искры -- это следы
памяти восприятия, как памяти движения. Но всякое движение -- это
установление последовательности и, следовательно, предполагает наличие
времени.
Еще Лессинг, относивший живопись, в отличие от поэзии, к
пространственным, а не темпоральным искусствам, был вынужден признать
условность такой чистой пространственности:
Каким образом достигаем мы ясного представления о какой-либо вещи,
существующей в пространстве? Сначала мы рассматриваем порознь ее части,
потом связь этих частей и, наконец, целое. Чувства наши совершают эти
различные операции с такой удивительной быстротой, что операция эта
сливается для нас как бы в одну, и эта быстрота безусловно необходима для
того, чтобы мы могли составить себе понятие о целом, которое есть не что
иное, как результат представления об отдельных частях и их взаимной связи4.
Друскин в трактате 1934 года "Движение" высказывает сходные мысли и
увязывает движение и восприятие с дискурсивной линейностью:
Осматривая, не перехожу ли от одного к другому? Если же перехожу, то
это движение. Таким образом, осматривание неподвижной последовательности
есть движение. Может ты скажешь: ты осматриваешь, а другой не осматривает,
он видит сразу. Но если он видит сразу, он не видит последовательности. Он
видит одно. Поэтому нет последовательности, если кто-либо видит сразу. <...>
Но, может быть, есть неподвижная последовательность, которую никто не видит?
(Логос, 99--100)
Что такое эта "неподвижная", невидимая последовательность, как не
последовательность, зафиксированная в памяти. Движение глаза растягивает
предмет во времени. Тем самым предмет уже преобразуется, он перестает быть
тем, чем он "является" в настоящем. Восприятие предмета во времени, заданном
движением глаза, преобразует его в нечто иное, в иероглиф предмета, в
подобие слова, вытянутого в цепочку. Сам же предмет, как нечто единое и
неизменное, как бы исчезает из поля зрения, преобразуясь в невидимую,
"неподвижную по-
_____________
4Лессинг Г. Э, Лаокоон/ Пер. Е. Эдельсона //Лессинг Г. Э.
Избранные произведения. М., 1953. С. 452.
164 Глава 6
следовательность". Неподвижная последовательность невидима по
определению.
Липавский в собственных "Разговорах" рассуждает о роли движения в
преобразовании видимого мира, например в восприятии перевернутого мира на
сетчатке:
Вверх-вниз: это только отношение к движению тела или руки, оно
определяется ориентировкой по уже известным по положению предметам и
движению глаза. В том случае, когда этими признаками пользоваться нельзя,
возможна ошибка. Это подтверждает опыт с булавкой: ее подносят так близко к
глазу, что видна уже не она сама, а ее тень, падающая на дно глаза; и она
видна в перевернутом виде (Логос, 10--11).
Отмеченное Липавским явление только кажется парадоксальным. Предмет
"как он есть" -- булавка, поднесенная к глазу, -- исчезает и предстает в
перевернутом и теневом обличии, как только мы извлекаем его из контекста, то
есть изолируем его из некой предметной последовательности. Только
пропущенный сквозь призму движения, временной растяжки мир становится нашей
"реальностью".
2
В 1937 году Хармс написал текст "О том, как меня посетили вестники".
Вестники, придуманные Липавским и ставшие в дальнейшем постоянной темой
размышлений Друскина, -- это умозрительные существа, сходные с ангелами, они
живут в некоем мире, соотнесенном с нашим, но нам недоступном. Одна из
главных особенностей вестников та, что они, как некие "наблюдатели-часовые",
не знают времени, а следовательно, и событий, которые для них всегда внешни.
Они существуют в том мире, где "случаи" невозможны, потому что в нем нет
временной растяжки, а следовательно, и серийности . Друскин в тексте
"Вестники и их разговоры" (1933) так определяет форму существования
вестников:
Жизнь вестников проходит в неподвижности. У них есть начала событий или
начало одного события, но у них ничего не происходит. Происхождение
принадлежит времени. <...> У них нет конца событий, потому что нет
промежутков между мгновениями (Логос, 91).
Поскольку вестники -- "неподвижные последовательности" (в терминах того
же Друскина), то они не могут быть воспринимаемы, они даются человеку только
тогда, когда часы остановлены, движения невозможны и глаза как бы замирают в
глазных впадинах.
В тексте "О том, как меня посетили вестники" Хармс как раз и рисует
картину такого минус-восприятия, связывая ее с течением (напомню читателю,
что и сквозняк, упоминаемый Хармсом, это метафора временного потока) или
остановкой времени:
В часах что-то стукнуло, и ко мне пришли вестники. Я не сразу понял,
что ко мне пришли вестники. Сначала я подумал, что попортились часы. Но тут
я увидел, что часы продолжают идти и, по всей вероятности,
Исчезновение 165
правильно показывают время. Тогда я решил, что в комнате сквозняк. И
вдруг я удивился: что же это за явление, которому неправильный ход часов и
сквозняк в комнате одинаково могут служить причиной? <...> -- Вода может
помочь, -- сказал я и стал смотреть на воду. Тут я понял, что ко мне пришли
вестники, но я не могу отличить их от воды. Я боялся пить эту воду, потому
что по ошибке мог выпить вестника. Что это значит? Это ничего не значит.
Выпить можно только жидкость. А вестники разве жидкость? Значит, я могу
выпить воду, тут нечего бояться. Но я не могу найти воды. Я ходил по комнате
и искал ее. Я попробовал сунуть в рот ремешок, но это была не вода (Х2,
95--96).
Неподвижность вестников, как уже говорилось, связана с тем, что они
существуют вне времени, вернее, во времени вечности, не делимом на сегменты,
то есть не измеримом каким-либо прибором, часами например5. Но это неделимое
время ("...потому что нет промежутков между мгновениями", как писал Друскин)
похоже на водный поток (вот почему -- "вода может помочь"), который также
нечленим на элементы множества. Липавский описал такую воду в своем трактате
"Исследование ужаса":
Это сплошная вода, которая смыкается над головой, как камень. Это
случается там, где нет разделений, нет изменений, нет ряда (Логос, 78).
Эта неподвижная вода -- скорее всего "постоянная вода" (aqua
реrmanens) алхимиков, связанная с водой крещения, как мертвой водой. Ср.
у Апостола Павла в "Послании к колоссянам" (2, 12): "Бывши погребены с ним в
крещении..." Это алхимическая вода, в которой растворяются все предметы,
погребаясь в ней, исчезая и уничтожая все разделения6 (подробнее об этом в
следующей главе).
Поскольку время вестников похоже на воду, которая отменяет любые
деления, оно отрицает возможность события, ведь событие предполагает
локализацию точки во временном потоке. Вода же, пройдя мимо меня, мимо
наблюдателя на берегу и его настоящего, продолжает существовать и
передвигается. "Та же" вода может быть вновь увидена с другой точки берега.
Момент времени в такой реке никогда не исчезает. Движение времени странным
образом останавливается. Одновременность прошлого и будущего во времени,
построенном по модели реки, предопределяет неподвижность вестников, которым
прошлое и будущее дается как вечное и неизменное7.
_________________
5 Ход часов только отмечает остановку времени, как, например, в
стихотворении "Я плавно думать не могу" (1937):
Остановилось время,
Часы бесконечно стучат
Расти трава, тебе не надо время...
(4, 56)
6 См.: Jung C. G. Mysterium Coniunctionis. Princeton: Princeton
University Press, 1970. P. 235--237.
7 Валерий Подорога так определяет характеристики времени, уподобленного
потоку воды:
Я бы назвал это время не объективным, но, скорее, непостижимым --
временем вечности. Это время находится вне нас и в нас, и поскольку
оно вне нас -- оно вечно, ибо, изменяясь в себе, остается неподвижным для
всякого внешнего наблюдателя... (Подорога Валерий. Феноменология
тела. М.: Ad Marginem, 1995. Р. 132).
166 Глава б
Вода движется и не движется (река течет и остается на месте), не имеет
частей, совершенно континуальна и т. д. Вода подобна миру вестников потому,
что она останавливает время, не может быть расчленена на части, разрезана.
Сабля бессильна против воды.
Вода похожа на парменидовское неподвижное бытие, представлявшееся
греческому мыслителю в виде шара, который воплощал в себе неделимое Все,
Единое, неделимое и одновременно ограниченное, потому что совершенство бытия
предполагало наличие предела8 Показательно, что в некоторых текстах Хармса
шары играют роль, отчасти сходную с ролью воды, а мотив водяного колеса
существенен для ряда его текстов9. То и другое "неделимо", а следовательно,
связано с особым типом неподвижной темпоральности.
В одном из текстов 1940 года Хармс рассуждает о воде:
Еще лучше смотреть в таз с водой. На воду смотреть всегда полезно,
поучительно. Даже если там ничего не видно, а все же хорошо. Мы смотрели на
воду, ничего в ней не видели, и скоро нам стало скучно. Но мы утешали себя,
что все же сделали хорошее дело. Мы загибали пальцы и считали. А что
считали, мы не знаем, ибо разве есть какой либо счет в воде? (Цит. в:
Жаккар, 167)10
В воде нельзя считать, потому что она лишена частей. В ней невозможно
видеть отдельные предметы, потому что вода как бы существует сразу в
прошлом, настоящем и будущем. Она сама есть неподвижное "тело времени".
3
Хармсовские представления о времени несут на себе печать влияния
Бергсона.
Бергсон утверждал, что "прошлое" не исчезает, что оно до мельчайших
подробностей фиксируется в нашей памяти и существует в невидимом,
невостребованном виде в нашем подсознании:
...нет больших оснований утверждать, что прошлое, единожды воспринятое,
стирается, чем утверждать, что материальные предметы перестают существовать,
когда я перестаю воспринимать их11.
Прошлое накапливается в так называемой истинной памяти (memoire
vraie), которая может быть отождествлена с сознанием, фиксирую-
_____________
8 Comford F. M. Plato and Parmenides. Indianapolis; New York:
Bobbs; Merill, n. d. P. 43--44.
9 Об этом речь пойдет ниже. Здесь, однако, приведу короткий текст
Хармса о колесе и воде (1937?) -- как двух парадоксальных формах
неподвижности:
1. Не маши колесом, не стругай колесо, не смотри в воду, не грызи
камни. 2. Колесом не бей, не крути колесо, не ложись в воду, не дроби камни.
3. Не дружи с колесом, не дразни колесо, опусти его в воду, привяжи к нему
камень (МНК, 215).
10 О мотиве неподвижной воды см.: Жаккар. С. 166--170.
11 Bergson Henri. Matiere et memoire. Paris: Felix Alcan, 1910.
P. 153.
Исчезновение 167
щим и удерживающим последующую смену состояний субъекта на протяжении
всей его жизни.
Прошлое, по мнению Бергсона, востребуется лишь в моменты практической
нужды. Поскольку потребность в нем ограниченна, оно держится в огромных
складах "истинной памяти" в состоянии амнезии.
Бергсон предложил представить себе память в виде перевернутого конуса,
вершина которого опрокинута вниз и касается плоскости, представляющей
настоящее время. Память, таким образом, касается настоящего только острием
конуса. В этой точке настоящего сосредоточено ощущение нашего тела:
...наше тело -- не что иное, как неизменно возобновляющаяся часть
нашего представления, часть, всегда присутствующая, или, вернее, та, что
всегда только что миновала. Будучи само по себе образом, это тело не может
накапливать образы, поскольку само является их частью; вот почему столь
нереалистична попытка локализовать наши минувшие, или даже настоящие,
восприятия в мозге: они не в нем, он сам находится в них. Но этот совершенно
особый образ, устойчивый посреди других образов и называемый мной моим
телом, составляет в каждый момент времени, как мы говорим, поперечный срез
всеобщего становления. Это, таким образом, место, через которое
проходят полученные и отправленные вовне движения, это связка между
вещами, действующими на меня, и вещами, на которые я воздействую, -- одним
словом, место расположения сенсомоторных явлений12.
Память сжимается в этом острие конуса (в моем чувстве тела) до точки, в
которой сосредоточивается вся совокупность накопленных за жизнь впечатлений.
Но если у основания конуса они находятся, так сказать, в "развернутом"
состоянии, то у острия они сконцентрированы до полной неопознаваемости. И
все же именно они позволяют телу в его деятельности опираться на весь
предыдущий опыт жизни.
Бергсоновская концепция памяти чрезвычайно своеобразна. В настоящем
находятся какие-то неопределенные ощущения тела (мы бы сказали, "ощущения
жизни"), память же обладает онтологическим статусом, потому что она как бы
пребывает не в теле, а тело в ней. Память-конус оказывается очень похожа на
невидимое тело прошлого, которое располагается в четвертом измерении и
обнаруживает себя лишь в поперечном срезе, подобно любому четырехмерному
телу в нашем трехмерном мире (по П. Д. Успенскому).
Прошлое поэтому не исчезает, оно как бы проваливается по ту сторону его
востребования и существует как такое незримое тело. Оно являет себя в точке
настоящего, которое одновременно -- сконцентрированное до предела прошлое.
Речь идет о парадоксальном сосуществовании прошлого и настоящего. По
выражению Жиля Делеза,
прошлое никогда не могло бы состояться, если бы оно не сосуществовало с
настоящим, чьим прошлым оно является. Прошлое и настоящее не обозначают два
последовательных момента, но два сосуществующих элемента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62