огромные глаза цвета анютиных глазок, роскошные пепельные волосы, стройные длинные ноги. К тому же она обладала особой грацией, свойственной только танцовщицам.
Дик долго смотрел на нее, а потом, повернувшись ко мне, сказал:
– Знаете, Мисси, Азали создана для того, чтобы сниматься в кино. Поверьте мне на слово: ее полюбят и режиссеры, и зрители.
Я улыбнулась и покачала головой. По-моему, сказала я, в четырнадцать лет еще слишком рано думать о карьере киноактрисы, но Дик отвел меня в сторону и рассказал такое, от чего мне стало немного не по себе.
Он поведал мне, что Азали прогуливает занятия в колледже и обивает пороги киностудий – она просит дать ей любую роль, даже эпизодическую, хотя, конечно, начинает с того, что хочет исполнить роль балерины.
Нет ничего удивительного в том, что до сих пор ее никуда не брали: всем продюсерам было очевидно, что перед ними девочка-подросток, прибавляющая себе возраст. Дик считал, что нельзя пускать дело на самотек, учитывая впечатлительность и ранимость Азали.
– Если девочка действительно не может жить без кино, – сказал он, – почему бы не сделать пробы? Может быть, мне удастся дать ей маленькую роль в следующем фильме?
Он торжественно поклялся мне не спускать глаз с Азали, охранять ее от всяких соблазнов.
– Клянусь своими оклахомскими сапогами! – воскликнул он в конце своего монолога. – Не пройдет и года, как Азали станет кинозвездой!
Пришлось мне еще раз сказать Неверну, что Азали еще подросток и что до тех пор, пока ей не исполнится хотя бы шестнадцать, я строго-настрого запрещаю ей на пушечный выстрел подходить к воротам киностудий.
Все это происходило в 1928 году. Голливуд сильно изменился – кинобум превратил в большой город некогда спокойный городишко. Нам с Розой принадлежало к тому времени целых пять домов по Фаунтин-авеню. «Розмонт», который мы перестали сдавать и сделали собственной резиденцией (сколько же можно ютиться в сарайчике на задворках?), был самым маленьким и скромным из наших владений. Киностудии росли, как грибы после дождя, новые фильмы появлялись чуть не каждый день. Голливудский бульвар превратился в оживленную магистраль, забитую транспортом.
Уходили многие старые звезды: умер Валентино; разорились и опустились Мейбел Норманд и Фэтти Арбукл. Актеров захлестнула волна наркомании и распутства. Голливуд терял свою невинность – потеряли ее и наши старые знакомые. «Прекрасные купальщицы» слишком быстро поняли, что, позируя в голом виде для мужских журналов, они могут заработать гораздо больше, чем у старика Сеннетта.
Вы, наверное, и сами понимаете, Кэл, почему мне очень не хотелось, чтобы Азали окунулась в это грязное болото богемной жизни – она была слишком слаба и беззащитна, чтобы сопротивляться искушениям, и, конечно, никакой Дик Неверн, которому, кстати сказать, я вполне доверяла, не мог бы удержать ее от падения в бездну.
Мне хотелось, чтобы все шло как прежде: Азали ходила бы в школу, проводила бы свободное время в компании Розиных дочерей и совсем уже одряхлевшего Виктора, была бы все время у меня на виду. Я знала, что головокружительные взлеты и стремительные падения лишь окончательно расшатают ее и без того больную психику. К тому же, за последние годы нам удалось «залечь на дно» – оторваться от преследований алчных претендентов на наследство князя Иванова. Я очень боялась, что, если мечта Азали исполнится, и она действительно станет звездой экрана, кто-нибудь обратит внимание на разительное сходство юной актрисы с княгиней Аннушкой.
«Великий немой» переживал агонию – звуковое кино настойчиво прокладывало себе дорогу, растаптывая старых кумиров. Голливуд лихорадило, напрочь исчезла уверенность в завтрашнем дне. Списывались за штат отличные актеры – иуды-продюсеры почему-то решали, что их голоса не обладают «красивыми обертонами». Но, конечно, это не отбило у Азали желание стать актрисой. Я даже пригрозила забрать ее из колледжа и снова нанять домашних учителей, если она не прекратит таскаться по киностудиям. Увы, все было напрасно.
Но все же мне было суждено изменить свое непримиримое отношение к карьере Азали в кино. Это случилось после смерти Виктора. Он был самой старой собакой во всем Голливуде. В последние месяцы своей жизни он окончательно лишился зрения и проводил целые сутки на коврике, постеленном на его любимом крыльце. Я тяжело переживала его уход—порвалась еще одна гать, связывавшая меня с Мишей. Но для Азали гибель собаки стала настоящим несчастьем.
Я поняла, что нужно срочно найти для нее какую-то замену, и бросилась на поиски другой собаки. Вскоре мне удалось приобрести Рекса – полугодовалую борзую, внешне очень походившую на Виктора. Увы, молодой пес не смог заменить Азали старого друга. В глазах ее я снова заметила ту безысходную тоску, которая начала было исчезать после лечения доктора Юнга. Девочка снова стала замыкаться в себе, перестала реагировать на окружающий мир, и тогда я позвонила Дику и сказала, что он может приехать и поговорить с Азали о кинопробах.
Голливуд
С. 3. неспешно прогуливался по комнатам особняка на Лексингтон-Роуд, ожидая Дика. Так уж у них повелось в последнее время, что просмотр отснятого за день киноматериала Эбрамс устраивал не на студии, а у себя дома. Что заставило Эбрамса завести такой порядок? С одной стороны, ему было приятно общество Дика, а с другой – и это обстоятельство было решающим – присутствие в огромном, пустом особняке гостя – пусть даже пришедшего с деловым визитом – скрашивало одиночество хозяина.
Часы пробили десять раз – Эбрамс подошел к высокому окну в большом зале. Небо уже совсем потемнело, ярко зажглись звезды.
С. 3. стоял у окна и предавался воспоминаниям. Кем же он был на самом деле? Всего восемь лет назад он приехал в Голливуд и, обставив самого Шрёдера, стал владельцем пары сараев-развалюх на Кауэнг-Авеню. Тогда у него была всего одна кинокамера и несколько метров пленки. С. 3. сам с трудом верил, что все это было с ним – теперь он стал одним из магнатов кинобизнеса. Его имя упоминалось в одном ряду с Голдвином и Зукором, Фоксом и Уорнерами. Но в глубине души он оставался все тем же Зевом Абрамски, одиноким еврейским холостяком. Он был настолько одинок, что радовался отсутствию свободного времени. Зев работал по двадцать часов в сутки, и ему было некогда задуматься о своей судьбе. Когда наконец он добирался до постели, чтобы поспать часа четыре, у него не было сил даже на сны..
Когда Шрёдер впервые увидел Зева, он решил, что перед ним очередной простофиля, надуть которого не составит большого труда: еще бы – в такую жару этот молодой еврейчик ходил в строгом черном костюме, в белом накрахмаленном воротничке; по-английски он говорил с сильным акцентом… Но Шрёдер не знал, что всего за несколько минут до встречи с ним Абрамски дал себе клятву показать всему миру, на что он способен. Судьба распорядилась так, что именно Шрёдеру довелось первому ощутить на своей шкуре, что с этим молодым человеком лучше не связываться.
Будучи по природе человеком осторожным, Зев решил заранее выяснить, кто такой этот Шрёдер, и чем он занимается. Вскоре Абрамски стало ясно, что Шрёдер нечист на руку: он уже продал доверчивым простакам четыре вымороченные «студии». Рекламу Шрёдер помешал в провинциальных газетенках, выходивших в маленьких городках.
Поначалу Зев думал, что лучше вообще не связываться с таким подлецом, но потом, хорошенько поразмыслив, он переменил свое решение.
Со своими доверчивыми жертвами Шрёдер поступал следующим образом: привозил их на отдаленный участок земли, который приобретал незадолго до этого за какие-то гроши, и выдавал это место за студию. Когда ошеломленный покупатель спрашивал, где же весь персонал, Шрёдер отвечал, что все уехали на съемки в пустыню или на берег океана. Сам он, дескать, руководит всей работой из своего голливудского офиса и поэтому кабинета на студии не имеет. Потом он вел покупателя в «павильоны»– на самом деле эти жалкие деревянные постройки были обычными коровниками или дровяными сараями, но наивные мечтатели, решившие посвятить себя кинобизнесу, верили коварному обманщику – тем более, что тут и там валялись куски кинопленки, а в углу стояла одна-единственная камера. После этого аферист вытаскивал из папки липовые балансовые отчеты «Кинокомпании Шрёдера»: судя по этим бумажкам, чуть ли не вся Америка закупала продукцию кинокомпании; доходы исчислялись сотнями тысяч долларов, а в графе «дебет» красовались прочерки.
– Можете не волноваться: за компанией не числится никаких долгов, – рассказывал Шрёдер Абрамски, когда они вышли из «павильона». – Эта студия – мое детище, ни за что бы не стал ее продавать, если бы не этот климат. Не переношу калифорнийскую жару – и все тут. Можете поверить: вы не прогадаете – сейчас в производстве пять фильмов, запланировано еще в два раза больше. Да, если бы не здоровье, – он постучал кулаком в грудь, – ни за что бы отсюда не уехал. Но, увы, годы уже не те. Доктора говорят, что, если я немедленно не сменю Калифорнию на Восточное Побережье, через пару месяцев можно будет заказывать памятник на кладбище.
Шрёдер обернулся на Зева – бледного, спокойного – и, подмигнув, продолжил:
– Ну разве можно спорить с врачами? Знаете, молодой человек, вы мне нравитесь! И мне очень хочется, чтобы вам в жизни повезло. Отбросьте сомнения, моя студия – это именно то, что вам нужно. Через несколько месяцев вы будете богаты, как Крез. Да и помимо денег– разве кинобизнес не достойное занятие? Ах, если бы не эта проклятая болезнь. – Он тяжело вздохнул. – Видно, нет воли Божией на то, чтобы я стал великим продюсером. Но ничего – я буду рад, если такой серьезный молодой человек, как вы, продолжит начатое мною дело.
Зев молча смотрел на Шрёдера, и аферист начал беспокоиться.
– Неужели вы не понимаете, что если в ближайший месяц я не переберусь в Филадельфию, вы сможете присутствовать на моих похоронах. Помогите мне, мистер Абрамски, и я не останусь в долгу. Я ведь продаю вам киностудию со всем оборудованием и документацией: землю, павильоны, пять камер, кинопленку – вы не прогадаете, молодой человек. Надеюсь, вы обратили внимание на то, что к концу года студия получит верный доход в размере семидесяти пяти тысяч долларов?
Зов скептически поднял брови.
– Ну, и сколько вы хотите?
– Сколько? – переспросил Шрёдер. – Честно говоря, деньги меня сейчас волнуют меньше всего: сами понимаете, что речь идет о моей жизни. Если мне не суждено дожить до Дня Благодарения, то на что мне эти баксы?! В общем, если мы договоримся прямо сейчас, я согласен пойти на уступку. Двадцать пять тысяч! Деньги на бочку– и ударим по рукам!
Стараясь изобразить непринужденную улыбку, Шрёдер уставился на Абрамски, ожидая, что же он ответит.
– Мне кажется, ваша студия не стоит этих денег, – спокойно проговорил Зев, засовывая руки в карманы и проводя носком ботинка черту в дорожной пыли.
Шрёдер заволновался.
– Ну, хорошо… пожалуй, действительно, для такого симпатичного молодого человека я готов сбавить тысчонок пять. Двадцать тысяч долларов – и дело в шляпе! Вы согласны?
– Будьте любезны еще раз показать мне финансовые документы, – сказал Зев.
От неожиданности Шрёдер даже не стал возражать. Он раскрыл папку и дрожащими руками передал молодому человеку бумаги.
– Пожалуйста, вот они…
Зев аккуратно сложил документы и засунул их в карман.
– Постойте! – улыбнулся Шрёдер. – Вы ведь еще не стали владельцем этой киностудии. Как насчет двадцати тысяч наличными?
– Слушайте меня внимательно, господин Шрёдер, – процедил Зев. – За этот участок земли площадью десять акров я заплачу вам сто семьдесят пять долларов – это, между прочим, на пятьдесят долларов больше, чем отдали за него вы. Еще семьдесят пять долларов я готов дать за камеру и пленку. Все остальное и яйца выеденного не стоит. Итого – двести пятьдесят долларов. По-моему, я вас нисколько не обижаю, мистер Шрёдер.
– Ах ты, мерзкий жиденок! – закричал Шрёдер. – Да как ты смеешь так со мной разговаривать?! Двести пятьдесят баксов… Это, наверное, все, что у тебя имеется…
Ни один мускул не дрогнул на лице Зева – он лишь еще побледнел и таким же спокойным тоном проговорил:
– Размер моего состояния не имеет к вам никакого отношения, мистер «тяжелобольной». Не думаю, что у вас самого много денег за душой. Последний раз спрашиваю: вы согласны на двести пятьдесят долларов?
Похлопав рукой по карману, в который всего за минуту до этого он положил липовые документы, Зев добавил:
– Если вас не устраивают мои условия, мне придется отнести эти бумаги в полицейское управление Лос-Анджелеса. Полагаю, они знают, как обойтись с мошенником. Я не первый, кто покупает у вас студию, Шрёдер. Не первый, но последний. Больше вам не придется заниматься обманом честных людей. – Зев мрачно усмехнулся. – Лично мне кажется, что двести пятьдесят долларов – и то многовато.
Шрёдер с ненавистью посмотрел на Абрамски – он готов был на месте удушить этого парня, если бы не боялся, что он успел кого-нибудь предупредить о своей встрече с ним. Он протянул ладонь и прошипел:
– Ладно, двести пятьдесят так двести пятьдесят. Гони деньги.
Зев полез в другой карман и достал оттуда какую-то бумагу.
– Сначала вам придется подписать этот документ, Шрёдер; это договор о покупке недвижимости, составленный господином Милтоном Фирстейном, директором адвокатской конторы на Вайн-стрит. Я объяснил ему, в чем дело, и он сказал, что для заключения сделки необходима ваша подпись. – Абрамски указал пальцем место для подписи и протянул Шрёдеру ручку. – Полагаю, вам известно, кто такой мистер Фирстейн: его знают и уважают далеко за пределами Голливуда. Так что не пытайтесь оспорить факт купли-продажи: одного свидетельства этого уважаемого юриста будет достаточно, чтобы суд вообще отказался принять ваш иск.
Стиснув зубы, Шрёдер подписал бумагу и, даже не пересчитав деньги, засунул их в карман. Подойдя к стоявшей у обочины машине, он обернулся и крикнул:
– Раз уж ты такой умный, дружище, – будь любезен добираться обратно на своих двоих!
С саркастической улыбкой Зев проводил взглядом удаляющийся автомобиль Шрёдера и вернулся на территорию «студии».
Он измерил шагами длину павильонов, проверил, не начали ли подгнивать деревянные конструкции. Потом он взял в руки камеру и стал с интересом ее рассматривать: он не имел ни малейшего представления о том, как работает эта штуковина, но один ее вид говорил сам за себя – с помощью этого странного предмета делалось кино.
Примерно через полчаса после позорного отступления Шрёдера Зев услышал вдали шум мотора – это ехала заказанная им машина. Абрамски улыбнулся и не спеша побрел к дороге. Да, приобретенный им участок земли находился на приличном расстоянии от города, и преодолеть несколько миль по этим ухабам и кочкам было не так уж просто, но Зев отлично знал, что всего неделю назад муниципалитет продал несколько акров земли вдоль Кауэнг-Авеню компании «Юниверсал Пикчерз» – а это означало, что через какой-то месяц сюда проведут хорошую асфальтированную дорогу, воду, электричество и телефон.
Абрамски уже успел лично побывать в муниципалитете и договорился о приобретении еще тридцати акров земли, непосредственно примыкающей к участку Шрёдера. Как хорошо, что Шрёдер не читает объявления, расклеенные на стене муниципалитета, подумал Абрамски.
Довольно улыбаясь, Зев сел в машину. В принципе, он был готов заплатить этому наглому аферисту пятьсот долларов, но Шрёдер сам все испортил. Обозвав его жиденком, он лишил себя двухсот пятидесяти баксов. Как бы то ни было, но теперь Зев Абрамски стал владельцем киностудии.
Прежде чем совершить эту сделку, Зев внимательно изучил конъюнктуру кинобизнеса. Он знал, что главное– наладить деловые контакты. Кинокомпании, имевшие такие связи, быстро подминали под себя конкурентов. Перед Зевом стояли две основные проблемы: во-первых, он никого не знал в мире бизнеса; во-вторых, тех денег, которыми он располагал – десять тысяч долларов– было слишком мало, чтобы начинать свое дело в такой области, как кинобизнес.
Отель «Голливуд» был набит киношниками. Сплетни, слухи, ценная информация – все это постоянно передавалось из уст в уста. Зев подолгу сидел в столовой или на веранде со стаканом апельсинового сока и, навострив уши, внимательно прислушивался к разговорам соседей по столикам. Часто до него долетали такие вещи, от которых у застенчивого молодого человека просто волосы дыбом вставали: какой режиссер спит с какой кинозвездой, какой актер спит с какой официанткой и так далее и тому подобное. Он выяснил, что последний контракт Мэри Пикфорд был заключен на сумму, превышающую миллион долларов, а средний статист получал в день по пять баксов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Дик долго смотрел на нее, а потом, повернувшись ко мне, сказал:
– Знаете, Мисси, Азали создана для того, чтобы сниматься в кино. Поверьте мне на слово: ее полюбят и режиссеры, и зрители.
Я улыбнулась и покачала головой. По-моему, сказала я, в четырнадцать лет еще слишком рано думать о карьере киноактрисы, но Дик отвел меня в сторону и рассказал такое, от чего мне стало немного не по себе.
Он поведал мне, что Азали прогуливает занятия в колледже и обивает пороги киностудий – она просит дать ей любую роль, даже эпизодическую, хотя, конечно, начинает с того, что хочет исполнить роль балерины.
Нет ничего удивительного в том, что до сих пор ее никуда не брали: всем продюсерам было очевидно, что перед ними девочка-подросток, прибавляющая себе возраст. Дик считал, что нельзя пускать дело на самотек, учитывая впечатлительность и ранимость Азали.
– Если девочка действительно не может жить без кино, – сказал он, – почему бы не сделать пробы? Может быть, мне удастся дать ей маленькую роль в следующем фильме?
Он торжественно поклялся мне не спускать глаз с Азали, охранять ее от всяких соблазнов.
– Клянусь своими оклахомскими сапогами! – воскликнул он в конце своего монолога. – Не пройдет и года, как Азали станет кинозвездой!
Пришлось мне еще раз сказать Неверну, что Азали еще подросток и что до тех пор, пока ей не исполнится хотя бы шестнадцать, я строго-настрого запрещаю ей на пушечный выстрел подходить к воротам киностудий.
Все это происходило в 1928 году. Голливуд сильно изменился – кинобум превратил в большой город некогда спокойный городишко. Нам с Розой принадлежало к тому времени целых пять домов по Фаунтин-авеню. «Розмонт», который мы перестали сдавать и сделали собственной резиденцией (сколько же можно ютиться в сарайчике на задворках?), был самым маленьким и скромным из наших владений. Киностудии росли, как грибы после дождя, новые фильмы появлялись чуть не каждый день. Голливудский бульвар превратился в оживленную магистраль, забитую транспортом.
Уходили многие старые звезды: умер Валентино; разорились и опустились Мейбел Норманд и Фэтти Арбукл. Актеров захлестнула волна наркомании и распутства. Голливуд терял свою невинность – потеряли ее и наши старые знакомые. «Прекрасные купальщицы» слишком быстро поняли, что, позируя в голом виде для мужских журналов, они могут заработать гораздо больше, чем у старика Сеннетта.
Вы, наверное, и сами понимаете, Кэл, почему мне очень не хотелось, чтобы Азали окунулась в это грязное болото богемной жизни – она была слишком слаба и беззащитна, чтобы сопротивляться искушениям, и, конечно, никакой Дик Неверн, которому, кстати сказать, я вполне доверяла, не мог бы удержать ее от падения в бездну.
Мне хотелось, чтобы все шло как прежде: Азали ходила бы в школу, проводила бы свободное время в компании Розиных дочерей и совсем уже одряхлевшего Виктора, была бы все время у меня на виду. Я знала, что головокружительные взлеты и стремительные падения лишь окончательно расшатают ее и без того больную психику. К тому же, за последние годы нам удалось «залечь на дно» – оторваться от преследований алчных претендентов на наследство князя Иванова. Я очень боялась, что, если мечта Азали исполнится, и она действительно станет звездой экрана, кто-нибудь обратит внимание на разительное сходство юной актрисы с княгиней Аннушкой.
«Великий немой» переживал агонию – звуковое кино настойчиво прокладывало себе дорогу, растаптывая старых кумиров. Голливуд лихорадило, напрочь исчезла уверенность в завтрашнем дне. Списывались за штат отличные актеры – иуды-продюсеры почему-то решали, что их голоса не обладают «красивыми обертонами». Но, конечно, это не отбило у Азали желание стать актрисой. Я даже пригрозила забрать ее из колледжа и снова нанять домашних учителей, если она не прекратит таскаться по киностудиям. Увы, все было напрасно.
Но все же мне было суждено изменить свое непримиримое отношение к карьере Азали в кино. Это случилось после смерти Виктора. Он был самой старой собакой во всем Голливуде. В последние месяцы своей жизни он окончательно лишился зрения и проводил целые сутки на коврике, постеленном на его любимом крыльце. Я тяжело переживала его уход—порвалась еще одна гать, связывавшая меня с Мишей. Но для Азали гибель собаки стала настоящим несчастьем.
Я поняла, что нужно срочно найти для нее какую-то замену, и бросилась на поиски другой собаки. Вскоре мне удалось приобрести Рекса – полугодовалую борзую, внешне очень походившую на Виктора. Увы, молодой пес не смог заменить Азали старого друга. В глазах ее я снова заметила ту безысходную тоску, которая начала было исчезать после лечения доктора Юнга. Девочка снова стала замыкаться в себе, перестала реагировать на окружающий мир, и тогда я позвонила Дику и сказала, что он может приехать и поговорить с Азали о кинопробах.
Голливуд
С. 3. неспешно прогуливался по комнатам особняка на Лексингтон-Роуд, ожидая Дика. Так уж у них повелось в последнее время, что просмотр отснятого за день киноматериала Эбрамс устраивал не на студии, а у себя дома. Что заставило Эбрамса завести такой порядок? С одной стороны, ему было приятно общество Дика, а с другой – и это обстоятельство было решающим – присутствие в огромном, пустом особняке гостя – пусть даже пришедшего с деловым визитом – скрашивало одиночество хозяина.
Часы пробили десять раз – Эбрамс подошел к высокому окну в большом зале. Небо уже совсем потемнело, ярко зажглись звезды.
С. 3. стоял у окна и предавался воспоминаниям. Кем же он был на самом деле? Всего восемь лет назад он приехал в Голливуд и, обставив самого Шрёдера, стал владельцем пары сараев-развалюх на Кауэнг-Авеню. Тогда у него была всего одна кинокамера и несколько метров пленки. С. 3. сам с трудом верил, что все это было с ним – теперь он стал одним из магнатов кинобизнеса. Его имя упоминалось в одном ряду с Голдвином и Зукором, Фоксом и Уорнерами. Но в глубине души он оставался все тем же Зевом Абрамски, одиноким еврейским холостяком. Он был настолько одинок, что радовался отсутствию свободного времени. Зев работал по двадцать часов в сутки, и ему было некогда задуматься о своей судьбе. Когда наконец он добирался до постели, чтобы поспать часа четыре, у него не было сил даже на сны..
Когда Шрёдер впервые увидел Зева, он решил, что перед ним очередной простофиля, надуть которого не составит большого труда: еще бы – в такую жару этот молодой еврейчик ходил в строгом черном костюме, в белом накрахмаленном воротничке; по-английски он говорил с сильным акцентом… Но Шрёдер не знал, что всего за несколько минут до встречи с ним Абрамски дал себе клятву показать всему миру, на что он способен. Судьба распорядилась так, что именно Шрёдеру довелось первому ощутить на своей шкуре, что с этим молодым человеком лучше не связываться.
Будучи по природе человеком осторожным, Зев решил заранее выяснить, кто такой этот Шрёдер, и чем он занимается. Вскоре Абрамски стало ясно, что Шрёдер нечист на руку: он уже продал доверчивым простакам четыре вымороченные «студии». Рекламу Шрёдер помешал в провинциальных газетенках, выходивших в маленьких городках.
Поначалу Зев думал, что лучше вообще не связываться с таким подлецом, но потом, хорошенько поразмыслив, он переменил свое решение.
Со своими доверчивыми жертвами Шрёдер поступал следующим образом: привозил их на отдаленный участок земли, который приобретал незадолго до этого за какие-то гроши, и выдавал это место за студию. Когда ошеломленный покупатель спрашивал, где же весь персонал, Шрёдер отвечал, что все уехали на съемки в пустыню или на берег океана. Сам он, дескать, руководит всей работой из своего голливудского офиса и поэтому кабинета на студии не имеет. Потом он вел покупателя в «павильоны»– на самом деле эти жалкие деревянные постройки были обычными коровниками или дровяными сараями, но наивные мечтатели, решившие посвятить себя кинобизнесу, верили коварному обманщику – тем более, что тут и там валялись куски кинопленки, а в углу стояла одна-единственная камера. После этого аферист вытаскивал из папки липовые балансовые отчеты «Кинокомпании Шрёдера»: судя по этим бумажкам, чуть ли не вся Америка закупала продукцию кинокомпании; доходы исчислялись сотнями тысяч долларов, а в графе «дебет» красовались прочерки.
– Можете не волноваться: за компанией не числится никаких долгов, – рассказывал Шрёдер Абрамски, когда они вышли из «павильона». – Эта студия – мое детище, ни за что бы не стал ее продавать, если бы не этот климат. Не переношу калифорнийскую жару – и все тут. Можете поверить: вы не прогадаете – сейчас в производстве пять фильмов, запланировано еще в два раза больше. Да, если бы не здоровье, – он постучал кулаком в грудь, – ни за что бы отсюда не уехал. Но, увы, годы уже не те. Доктора говорят, что, если я немедленно не сменю Калифорнию на Восточное Побережье, через пару месяцев можно будет заказывать памятник на кладбище.
Шрёдер обернулся на Зева – бледного, спокойного – и, подмигнув, продолжил:
– Ну разве можно спорить с врачами? Знаете, молодой человек, вы мне нравитесь! И мне очень хочется, чтобы вам в жизни повезло. Отбросьте сомнения, моя студия – это именно то, что вам нужно. Через несколько месяцев вы будете богаты, как Крез. Да и помимо денег– разве кинобизнес не достойное занятие? Ах, если бы не эта проклятая болезнь. – Он тяжело вздохнул. – Видно, нет воли Божией на то, чтобы я стал великим продюсером. Но ничего – я буду рад, если такой серьезный молодой человек, как вы, продолжит начатое мною дело.
Зев молча смотрел на Шрёдера, и аферист начал беспокоиться.
– Неужели вы не понимаете, что если в ближайший месяц я не переберусь в Филадельфию, вы сможете присутствовать на моих похоронах. Помогите мне, мистер Абрамски, и я не останусь в долгу. Я ведь продаю вам киностудию со всем оборудованием и документацией: землю, павильоны, пять камер, кинопленку – вы не прогадаете, молодой человек. Надеюсь, вы обратили внимание на то, что к концу года студия получит верный доход в размере семидесяти пяти тысяч долларов?
Зов скептически поднял брови.
– Ну, и сколько вы хотите?
– Сколько? – переспросил Шрёдер. – Честно говоря, деньги меня сейчас волнуют меньше всего: сами понимаете, что речь идет о моей жизни. Если мне не суждено дожить до Дня Благодарения, то на что мне эти баксы?! В общем, если мы договоримся прямо сейчас, я согласен пойти на уступку. Двадцать пять тысяч! Деньги на бочку– и ударим по рукам!
Стараясь изобразить непринужденную улыбку, Шрёдер уставился на Абрамски, ожидая, что же он ответит.
– Мне кажется, ваша студия не стоит этих денег, – спокойно проговорил Зев, засовывая руки в карманы и проводя носком ботинка черту в дорожной пыли.
Шрёдер заволновался.
– Ну, хорошо… пожалуй, действительно, для такого симпатичного молодого человека я готов сбавить тысчонок пять. Двадцать тысяч долларов – и дело в шляпе! Вы согласны?
– Будьте любезны еще раз показать мне финансовые документы, – сказал Зев.
От неожиданности Шрёдер даже не стал возражать. Он раскрыл папку и дрожащими руками передал молодому человеку бумаги.
– Пожалуйста, вот они…
Зев аккуратно сложил документы и засунул их в карман.
– Постойте! – улыбнулся Шрёдер. – Вы ведь еще не стали владельцем этой киностудии. Как насчет двадцати тысяч наличными?
– Слушайте меня внимательно, господин Шрёдер, – процедил Зев. – За этот участок земли площадью десять акров я заплачу вам сто семьдесят пять долларов – это, между прочим, на пятьдесят долларов больше, чем отдали за него вы. Еще семьдесят пять долларов я готов дать за камеру и пленку. Все остальное и яйца выеденного не стоит. Итого – двести пятьдесят долларов. По-моему, я вас нисколько не обижаю, мистер Шрёдер.
– Ах ты, мерзкий жиденок! – закричал Шрёдер. – Да как ты смеешь так со мной разговаривать?! Двести пятьдесят баксов… Это, наверное, все, что у тебя имеется…
Ни один мускул не дрогнул на лице Зева – он лишь еще побледнел и таким же спокойным тоном проговорил:
– Размер моего состояния не имеет к вам никакого отношения, мистер «тяжелобольной». Не думаю, что у вас самого много денег за душой. Последний раз спрашиваю: вы согласны на двести пятьдесят долларов?
Похлопав рукой по карману, в который всего за минуту до этого он положил липовые документы, Зев добавил:
– Если вас не устраивают мои условия, мне придется отнести эти бумаги в полицейское управление Лос-Анджелеса. Полагаю, они знают, как обойтись с мошенником. Я не первый, кто покупает у вас студию, Шрёдер. Не первый, но последний. Больше вам не придется заниматься обманом честных людей. – Зев мрачно усмехнулся. – Лично мне кажется, что двести пятьдесят долларов – и то многовато.
Шрёдер с ненавистью посмотрел на Абрамски – он готов был на месте удушить этого парня, если бы не боялся, что он успел кого-нибудь предупредить о своей встрече с ним. Он протянул ладонь и прошипел:
– Ладно, двести пятьдесят так двести пятьдесят. Гони деньги.
Зев полез в другой карман и достал оттуда какую-то бумагу.
– Сначала вам придется подписать этот документ, Шрёдер; это договор о покупке недвижимости, составленный господином Милтоном Фирстейном, директором адвокатской конторы на Вайн-стрит. Я объяснил ему, в чем дело, и он сказал, что для заключения сделки необходима ваша подпись. – Абрамски указал пальцем место для подписи и протянул Шрёдеру ручку. – Полагаю, вам известно, кто такой мистер Фирстейн: его знают и уважают далеко за пределами Голливуда. Так что не пытайтесь оспорить факт купли-продажи: одного свидетельства этого уважаемого юриста будет достаточно, чтобы суд вообще отказался принять ваш иск.
Стиснув зубы, Шрёдер подписал бумагу и, даже не пересчитав деньги, засунул их в карман. Подойдя к стоявшей у обочины машине, он обернулся и крикнул:
– Раз уж ты такой умный, дружище, – будь любезен добираться обратно на своих двоих!
С саркастической улыбкой Зев проводил взглядом удаляющийся автомобиль Шрёдера и вернулся на территорию «студии».
Он измерил шагами длину павильонов, проверил, не начали ли подгнивать деревянные конструкции. Потом он взял в руки камеру и стал с интересом ее рассматривать: он не имел ни малейшего представления о том, как работает эта штуковина, но один ее вид говорил сам за себя – с помощью этого странного предмета делалось кино.
Примерно через полчаса после позорного отступления Шрёдера Зев услышал вдали шум мотора – это ехала заказанная им машина. Абрамски улыбнулся и не спеша побрел к дороге. Да, приобретенный им участок земли находился на приличном расстоянии от города, и преодолеть несколько миль по этим ухабам и кочкам было не так уж просто, но Зев отлично знал, что всего неделю назад муниципалитет продал несколько акров земли вдоль Кауэнг-Авеню компании «Юниверсал Пикчерз» – а это означало, что через какой-то месяц сюда проведут хорошую асфальтированную дорогу, воду, электричество и телефон.
Абрамски уже успел лично побывать в муниципалитете и договорился о приобретении еще тридцати акров земли, непосредственно примыкающей к участку Шрёдера. Как хорошо, что Шрёдер не читает объявления, расклеенные на стене муниципалитета, подумал Абрамски.
Довольно улыбаясь, Зев сел в машину. В принципе, он был готов заплатить этому наглому аферисту пятьсот долларов, но Шрёдер сам все испортил. Обозвав его жиденком, он лишил себя двухсот пятидесяти баксов. Как бы то ни было, но теперь Зев Абрамски стал владельцем киностудии.
Прежде чем совершить эту сделку, Зев внимательно изучил конъюнктуру кинобизнеса. Он знал, что главное– наладить деловые контакты. Кинокомпании, имевшие такие связи, быстро подминали под себя конкурентов. Перед Зевом стояли две основные проблемы: во-первых, он никого не знал в мире бизнеса; во-вторых, тех денег, которыми он располагал – десять тысяч долларов– было слишком мало, чтобы начинать свое дело в такой области, как кинобизнес.
Отель «Голливуд» был набит киношниками. Сплетни, слухи, ценная информация – все это постоянно передавалось из уст в уста. Зев подолгу сидел в столовой или на веранде со стаканом апельсинового сока и, навострив уши, внимательно прислушивался к разговорам соседей по столикам. Часто до него долетали такие вещи, от которых у застенчивого молодого человека просто волосы дыбом вставали: какой режиссер спит с какой кинозвездой, какой актер спит с какой официанткой и так далее и тому подобное. Он выяснил, что последний контракт Мэри Пикфорд был заключен на сумму, превышающую миллион долларов, а средний статист получал в день по пять баксов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67