Моя кузина приобрела там пансионат. Она приютит нас… Ему же и в голову не придет искать нас там.
- А если придет?
- Нет. Он никогда не интересовался моими родственниками и их делами. Адреса он не знает.
Я прикинул шансы… Поезд на Берлин уходит только вечером, торчать возле вокзала еще пять часов - небезопасно. На Раушен пригородный паровичок готов был отправиться через десять минут. К тому же у меня не было полной уверенности, что явочная квартира в Берлине не провалена.
И мы поехали в Раушен.
Тихий курортный городок на песчаном взморье приветливо краснел своими крышами сквозь хвойную зелень сосен. Стальной капкан тревоги, защемивший сердце, разжался при виде моря. Оно походило на бок огромной рыбины: сверкало рябью, будто серебром чешуи, дальше к горизонту блеск погасал и море отливало темной синью рыбьей спины.
Пансионат Терезиной кузины оказался старой виллой под замшелой черепицей. Постояльцев не было ввиду конца купального сезона да затянувшейся войны…
Нас поселили в отдельном домике, бывшем когда-то рыбацкой избой. Грубоватый добротный уют этого непритязательного жилища пришелся по сердцу даже Терезе, немало привыкшей к роскоши своих оставленных апартаментов. Двери в домике были низкие, почти квадратные, деревянный потолок ребрист от потемневших балок, зато стены, на совесть отштукатуренные, белели свежим мелом.
Посреди комнаты, словно королева, возвышалась белокафельная печка, увенчанная бронзовой короной. В кафель же были вделаны и бронзовые крючочки для сушки одежды.
Из оконца сквозь листву бересклета желтела осыпь песчаной горы - дюны, поглотившей сосны по самые кроны. И шумело, шумело близкое море. Лениво размеренный многолопастный шелест прибоя проливался в напряженную душу целебным бальзамом.
Мы обнялись.
Потом Тереза раскрыла сумочку и высыпала на стол золотые кольца, серьги, браслет…
- Я забрала все свои украшения. Наверное, нам хватит на первых порах?
Утомленные перипетиями дня, мы улеглись спать, не дожидаясь ужина. Она засыпала у меня за спиной, крепко обняв за талию, и руно ее паха в такт дыханию нежно щекотало крестец.
Ветер стучал ставнями, прикрывавшими окно от свежего норда, и стук этот не пугал меня».
Санкт-Петербург. Декабрь 1991 года
Я принял предложение Евграфа и вечером был введен в кабинет Оракула, представлен ему и удостоен краткой аудиенции во время ужина, состоящего из пиалы овсянки, половинки яблока и стакана чая с молоком. Все это Евграф внес на подносе в невысокую, но просторную комнату в два окна, застроенную по стенам книжными стеллажами, куда, впрочем, были вмонтированы резная дубовая тумба напольных часов и стойка с блоками непонятной радиоаппаратуры.
Посреди этого читального радиозала стояло замечательнейшего вида старинное бюро, шириной с письменный стол, с двумя откидными по бокам досками на бронзовых петлях и с бронзовыми же подпорами. Высокий старик с мертво-высеребренной головой, в черном балахоне вроде подрясника, поднялся из-за бюро, поздоровался гвардейским кивком и, чуть шаркая кожаными флотскими тапочками, величаво направился в ванную - мыть руки.
В прошлых рождениях он наверняка был какой-то горной птицей - сухой, длинношеей, с быстрым, острым взглядом. Глаза его, предсмертно голубые, были ясны и спокойны. Правое веко почти не поднималось.
Пока он мыл руки, я успел окинуть взглядом комнату, и прежде всего комод-бюро, походившее на престранный гибрид трона, кафедры, конторки и пульта, мастерски сработанное из красного дерева. Многоэтажные ящички, секции, полочки его были забиты блокнотами, карточками, бумажками; заставлены всевозможными вещицами, вроде штурманских грузиков, подсвечников, настольных фоторамок, стаканчиками для фломастеров и для бумаг, дыроколами и сшивателями разных систем… Вдруг мелькали среди скучных канцелярских предметов то крохотная фигурка прелестницы в кринолине, то головка китайского божка, то моделька корабельной пушки на деревянном станке… Но самое главное место в этом конторско-антикварном развале занимали экран компьютера, упрятанный в среднюю секцию бюро, и клавиатура, лежавшая на синесуконной столешнице. Это кричащее смешение эпох било в глаза. Нелепее могли быть только боярин в джинсах или самовар с ядерным реактором. Дисковод и принтер прятались на полочках бюро за тростниковыми шторками.
Рядом с клавиатурой был раскрыт старинный фотоальбом с накладными бронзовыми виньетками на толстенном кожаном переплете. Но в кармашки его были вставлены не карточки, а дискеты.
Шнур компьютера убегал в тройник, который висел на конце бамбукового удилища, растянутого снастями наподобие корабельного рангоута. Сделано это было для того, чтобы провод удлинителя не попадался под ноги на полу.
Восседал Оракул на старом зубоврачебном кресле с подъемно-вращающимся сиденьем и откидывающейся спинкой.
- Он в нем и спит, - шепнул мне Еврграф. - Накрывается пледом и спит, когда заработается. Пару часиков придавит, спинку поднимает - и снова за стол…
В углу комнаты, словно огонек лампады, тлел красноватый разряд бытового ионизатора. Может быть, от этого воздух здесь не казался затхлым.
Тинь-дири-день-бам-бом-м-м!
Напольные часы с бронзовыми цилиндрами гирь, подвешенных на толстых рояльных струнах, провожали каждый час торжественным похоронным звоном. Они ежечасно напоминали о невозвратности времени, заставляя скорбеть о праздных его мгновениях…
Еще одни часы - серебряные, в виде кормовой части парусника - стояли поверх монитора на дубовой подставке. Серебряный же шкипер-рулевой покачивался из стороны в сторону вместе со штурвальным колесом-маятником.
Но тут вернулся хозяин комнаты. Костистое лицо его, туго обтянутое бледной кожей, было не по-старчески живо, ибо несло отблеск не угасшей в душе этого человека некой идеи, открытой им истины, которую он торопился выразить и запечатлеть в электронной памяти компьютера.
И еще по нему можно было прочесть: «Извините, но у меня уже нет больше времени на быт, на возню с собой, на праздные разговоры, на встречи с друзьями… Жизнь моя кончилась, началось житие…»
Он был в том возрасте, когда не говорят уже - «старик», но - «старец».
Мы оставили его наедине с подносом и поспешили к выходу. Правда, я успел попросить Веди Ведиевича - да простится мне эта маленькая кража его времени - посмотреть мою рукопись об адмирале Непенине.
- Не обещаю, молодой человек, не обещаю… Хотя, впрочем, оставьте… Если успею… Об Адриане Иваныче? Славный был моряк… Если будет время, расскажу кое-что… Да. Но мне пора. Извините.
На кухне Евграф показал мне, где хранятся съестные припасы и посуда, объяснил, как пользоваться газовой водогрейкой в ванной.
- Пост сдан! - усмехнулся он на прощание.
- Пост принят! - ответил я ему в тон.

Глава пятая

НА ЛЕДЯНОМ БИВАКЕ
Гельсингфорс. Январь 1917 года
Балтика в эту зиму долго не замерзала. Море стало лишь к середине декабря. Зато сковало так, что ледяной панцирь затянул не только Ботнику, Финский и Рижский заливы, но дошел до Мемеля, Кенигсберга, лег по всему Померанскому побережью.
Зима повязала враждующие флоты ледяными путами, будто давала остыть бойцам-кораблям, воспаленным мозгам их командиров.
Война застыла до весны. Разве что рогатые шары мин тихо покачивались под ледяной кровлей, да самолеты с голубым косокрестием Андреевского флага на перепончатых хвостах кружили над Ирбенами. Ледовая разведка доносила: льды, льды, льды. Бело как в Арктике.
Еще германские цеппелины. Словно огромные лодки, медленно подплывали к ночным портовым городам и сбрасывали под лай противоаэропланных пушек бомбы. Но наплывы эти успеха не имели.
СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ . По заснеженному льду скользили бурые тени жидковатых корабельных дымов. Свеаборгский рейд походил на деревню в чистом поле, где хозяева изб разом затопили печи.
Кочегарки работали вполсилы, валя пар на турбины динамо-машин.
Линкоры и крейсера, окрашенные в белый цвет, спускали трапы прямо на лед, и к ним подваливали уже не катера и баркасы, а конные сани, а то и авто, если шоферы-лихачи за «беленькую» съезжали на лед и, рискуя увязнуть в снегу, катили по наезженной полозьями и колесами к высокому стальному борту «Павла», «Андрея» или «Петропавловска». То для пущего куражу и шику подкатывали к своим кораблям лейтенанты и кавторанги, засидевшиеся в «Фении» до последнего отпускного часа.
РУКОЮ ОЧЕВИДЦА . «С января нового года начался зимний период, - писал в каюте вмерзшего «Новика» старший офицер Граф, - с его обычной жизнью: отпусками, ремонтами, занятиями, комиссиями и тому подобными зимними развлечениями. В этом году все как-то старались бесшабашно веселиться. В последние месяцы это стало носить даже какой-то дикий отпечаток, будто людям нечего терять впереди и они, махнув на все рукой, торопились забыться…»
Сторонний глаз нашел бы мало нового в жизни главной базы. Служба правилась по-зимнему: запирались штурманские рубки, выключались матки гирокомпасов, плотники сколачивали над палубными люками будки-тамбуры, чтобы метели не заносили внутренние трапы, связисты тянули телефонные провода с линкора на линкор и на причалы…
Корабли срастались с берегом, точно форты одной крепости. Флот начинал жить страстями суши. Вместе с морозами на корабли приходила политика.
Бывший штрафованный матрос, а ныне дезертир морского стрелкового батальона, прикрывавшего Ригу с митавского направления, Павел Дыбенко шагал по льду туда, где высилась громада «Императора Павла I». На этом линкоре он служил три года, и многие из команды знали и помнили чернявого, цыгановатого сигнальщика, дерзившего начальству, и даже ходила в палубах байка: на удивленное восклицание адмирала Эссена «Ну, тебе, жук, либо в тюрьме сидеть, либо флотом командовать!» брякнувшего вроде: «Мы и то и другое могем, вашедитство!»
На верхней площадке трапа, отпихнув озябшего малого с повязкой вахтенного, не успевшего даже спросить «Кто таков?», Дыбенко нырнул в дощатую будку над палубным люком и скрылся в низах кормы. Приют ему дали в кочегарном кубрике. Да и не с пустыми руками прибыл марсофлот1 гостевать - бутыль чистого спирта пригрел за пазухой. Кочегары - народ, гостинцами не балованный, - оживились, поставили раскладной стол, хлеба нарезали, тарань наломали, а младший офицер унтер-офицер Павло Руденок спирт по кружкам разлил и, чтоб полнее вышло да всем досталось, плеснул, не без ядреного словца - жаль добро портить, - чуток водицы. И что твоя смирновская получилась.
- Будем живы - не помрем, а помрем, еще нальем! - благославил Дыбенко и первым ахнул. Занюхал горбушкой, пузырь тараний на спичке подпалил - сжевал. Скусно! Кочегары довольно захмыкали: свой в доску, даром что политический, большевик.
- Ну что, братва, разберем момент дня? - Дыбенко раздвинул кружки по сторонам и утвердил локти на зыбком столе. - Не сегодня завтра в Питере заваруха начнется - почище той, что в пятом годе была. Войну кончать будем.
- Кто кого кончит… - засомневались кочегары.
- Кончим! - убежденно сверкал очами агитатор. - Главное - понять, от кого война и кому она на руку… Вот ты, тезка, какой губернии?
- Полтавской, - ответил Руденок.
- На чьей земле хата стоит?
- Пана Сташевского.
- А кто на «Павле» старший офицер?
- Старлейт Яновский.
- Стало быть, пан Яновский… Ну а кто ротный командир?
- Мичман Шуманский.
- Пан Шуманский… Та-а-ак… - с мрачной радостью подытожил Дыбенко. - Еще кто у нас из панов?
- Мичман Совинский…
- Мичман Булич…
- Ну, этот-то из сербов будет.
- Один хрен - пан… Ша, ребята! - Дыбенко хлопнул ладонью по столу. - Что у нас получается? Ты - хохол, гнеш хребет дома на пана Сташевского, а здесь у топок гробишься за пана Яновского. А оба пока спят и во сне видят свою Польшу «от можа до можа». От Данцига до Одессы. Тебе оно нужно?
- Не.
- Я тоже хохол. Мне Великая Польша тоже до ср… ж… Вот и кумекай, кто пан, а кто пропал! И как войну кончить, пока тебе колосник к ногам не привязали.
Зашумела кочегарная братия, духи линкоровской преисподней.
- Мы им подвяжем… - Пьяной кровью наливались глаза Руденка. - Мы им кончим…
От кочегаров Дыбенко отправился в кубрик команды сигнальщиков.
- Так, орлы мои сизокрылые, а кто считал, сколько немчуры на линкор затесалось? Штурманский офицер лейтенант Ланге - раз…
- Мичман Шульц - два…
- Лейтенант Тремберг - три…
И снова плясал в оловянных кружках разведенный спирт.
На посыльном судне «Кречет» не было орудий, пулеметов, торпед… Но бывший товаро-пассажирский пароход «Полярис», прозванный флотскими остряками «каютоносцем», был куда грознее для противника, чем любой из балтийских дредноутов. Здесь в салонах и каютах флотского штаба вызревали стратегические идеи морской войны.
Не броненосец - идееносец.
Впрочем, не только военные планы вынашивались в каютах «Кречета»…
Свеаборгский рейд.
Борт пс «Кречет»
ПРОТОКОЛ
беседы № 2А кружка офицеров активного действия
От 25 января 1917 года
Тема: «Может ли флот спасти Россию?»
Присутствовали: Ренгартен, Черкасский, Довконт, Житков, Грессер.
Докладчик: капитан 2-го ранга Житков.
Житков. Господа! Положение в стране я бы уподобил надраенному якорному канату, который вот-вот лопнет. Весь вопрос о том, кого он хлестнет по ногам - тех, кто стоит у кнехтов, то есть в центре, или тех, кто справа и слева. Канат активно подпиливают слева в надежде, что он ударит вправо. Но законы механики в социальной среде часто срабатывают не так, как хочется политическим ньютонам. И мы знаем, что когда швартов и в самом деле лопается, то калечит всех, кто стоит к нему слишком близко, - и справа и слева… В нашем же случае, когда страна налегла грудью на немецкие штыки, подобный катаклизм равносилен катастрофе.
Я ставлю вопрос так: может ли флот разрядить каким-то образом ситуацию и тем самым спасти Россию?
Прошу высказываться. С младшего, как принято.
Грессер. Флот мог бы вызвать перелом в умонастроениях народа и общества, если бы в ближайшие дни была одержана победа на море. Но это из области чудес, ибо Балтика мертва до мая, а на Черном море о броске на Босфор можно говорить не раньше лета. Следовательно, о стратегическом переломе раньше июня мечтать не приходится…
Житков. Мы собрались, чтобы не мечтать, а действовать. У флота больше технической мощи, чем у армии, для выправления гибельного курса. И вообще, аналогия государства с кораблем и законами движения судна в море - весьма точная аналогия…
Черкасский. Прежде всего мы должны определить для себя, что мы спасаем: Россию или способ правления Россией.
Ренгартен. Спасая единственно приемлемый для России способ правления, мы спасаем и самое страну. Единственно же возможная система, связующая Россию в единое целое, - это монархия. Авторитарная или думско-конституционная, но монархия. И те, кто пытается перенести на российскую почву управленческие механизмы европейских стран, либо маниловские мечтатели, либо безмозглые авантюристы, забывающие, что, в отличие от Франции или Англии, они в лице России имеют дело с гигантским вавилонским котлом, с алхимической ретортой, где смешаны десятки реактивов. Сотни племен и народов. По великому историческому чуду вся эта гремучая смесь пришла за триста лет дома Романовых в некое химическое, нет, скажем так, национально-общественное равновесие. Устоялась сама собой. Образовался некий социальный «философский камень». Пусть со своими изъянами. Но все же это твердь, а не пироксилиновое желе.
Довконт. Но Северные Соединенные Штаты Америки - тоже вавилонский котел. Всякой твари по паре: и немцы, и французы, и жиды, и негры… Однако же - никакой монархии и никакой анархии…
Ренгартен. Феденька, это чисто формальное сходство. Там соединенные штаты , а у нас объединенные земли. Там конгломерат племен и народов, бросивших свою землю, а Россия - это народы, вкорененные в свою почву. А почва, она, как и кровь, материалец гремучий.
Довконт . Почва - страшная вещь. Она может быть и трясиной, и плодородным слоем…
Ренгартен. Простите, господа, что захватил инициативу, но дайте докончить мысль. А мысль моя в том, что ни один из думских деятелей, ни один из господ социал-демократов-революционеров и прочих горе-благодетелей не могут представить себе, как отзовется в русской деревне, тунгусском стойбище, кавказском ауле или эстляндской мызе самое благое думское начинание. Полезное для хохлацкого хутора, оно принесет вред киргизскому аилу, и наоборот. У нас и так, ангел любой формы, пока он сойдет с высот престола. Пока он пройдет через рогатки министерств, департаментов, управ, и сам рогат становится, и к мужику чертом доходит.
Черкасский. Так надобен такой престол?
Ренгартен . Надобен. А чтобы благое начинание и мужику благом казалось, Дума нужна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43