А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


А во время перемены все опять обступили новичка, оглушая его всякими расспросами. Но теперь уже на все отведал за своего нового соседа Ремка Штыб, почувствовавший себя хозяином положения и покровителем новичка. За время прошедшего урока он уже успел шепотом выспросить у новенького все, что требовалось знать о нем, и сейчас, жуя полученную им добавочную порцию резинки, бойко отвечал за Пьера, объясняя, что дед у того знаменитый борец, чемпион чемпионов, Артем Не-забудный, самый сильный человек на всем свете, и Пьер обещал, что познакомит его, Ремку, с силачом. И тогда все будут знать, как задевать Еремея Шибенцова и что из этого может получиться...
- А ну, геть, извини-подвинься,- говорил Ремка, отпихивая локтями наседавших на его парту любопытных одноклассников.- Ну, хватит, хватит вам приставать к человеку. Кажется, я вам объяснил все и - оревуар-резервуар.
Сеню Грачика больше всего поразило, что Ксанка, застенчивая тоненькая Ксанка, тоже чересчур уж заинтересовалась новичком. Он слышал даже, что она шепнула своей подруге Миле Колоброда, чтобы та позвала сегодня парижанчика к себе на именины. А высокая, полненькая, обычно гордо державшаяся Мила, теперь стоя неподалеку от парты, где сидел новенький, принялась вдруг громко рассказывать известную всему классу смешную историю о том, как ребята стали переписываться с болгарскими школьниками и как один школьник из Пловдива принял Милу за мальчишку, потому что она подписалась в своем письме: "Привет Людмила Колоброда". И стали приходить из Болгарии письма: "Людмилу Колоброду. Здравствуй, дорогой Людмил", так как в Болгарии Людмил - это мужское имя. Зато Ваней, например, могут, наоборот, звать девочку.
- А что есть это за Гргигоргий Тулубей? - спросил вдруг новичок.- Везде и везде я видел - Тулубей, Тулубей... И Сеня, дернув его за рукав, сказал негромко:
- Тише ты. Это отец ее, Ксанкин. Ей тоже фамилия Тулубей.
Но, хотя Сеня Грачик и Сурен Арзумян были еще накануне приглашены к Миле Колоброда на день рождения, провожали подруг, Ксану и Милу, из школы Рейка Штыб и Пьер Кондратов, новичок.
Глава VII
Неприятности одна за другой
Те, кто верят в приметы, утверждают, что будто, если с утра были две неприятности, случится и третья.
Первой неприятностью этого дня у Сени было его невольное утреннее вознесение на балкон. И ведь надо же, чтобы это оказался именно балкон квартиры Тулубей. Сеню, конечно, узнали и подумали бог весть что.
И так уж хозяйка квартиры, где жил со своим отцом Сеня, болтливая и кокетливая не в меру Милица Геннадиевна, любила намекнуть, завидя проходящую мимо окон Ксану: "Поспешай, Сенечка, поспешай! Вон уже симпатия твоя отправилась". Симпатия! Что взрослые вообще могли понять во всем этом?
Никогда бы даже себе самому не признался Сеня Грачик, что он давно уже слишком много и часто думает о Ксане. "Просто мы с ней хорошие товарищи - вот и всё!" - поклялся бы он.
Но утром, когда он выходил на улицу, чтобы идти в школу, и думал, что есть на свете Ксана, и знал, что сейчас он увидится с нею, все обещало ему что-то хорошее. И хотелось кричать: "Здравствуй, утро доброе! Здорова была, галка на дереве! Эй ты, облачко над терриконом, здравствуй! Пой, гудок грузовика, сигналь, пой! Фырчи, мотор, катите, толстые колеса! Привет вам! Вейся, флаг, на Совете! Салют тебе! Гони, ветер, пыль по дороге, греми, ведро, у колодца!"
И Сеня казался себе тогда очень большим. Всему хватало места в нем. И порхавшему по стенам радужному зайчику от мотавшейся в ветре форточки. И тугой веленой травинке, с непонятной силой пропарывающей асфальт на улице. И песне о "Варяге", которую передавали по радио. И мохноногому коню-битюгу, который вез навстречу кладь, прочно, гордо, как бы с выбором ставя свои чашеобразные копыта под светлыми султанами и потряхивая в такт шагу белой, как ковыль, гривой.
Всему было место. И только сердце от радости не вмещалось в груди.
И когда Ксана появлялась в классе, то в груди и вокруг становилось еще теснее. Потому что, честное слово, казалось, некуда от нее деться. И куда бы ни смотрел Сеня, глаза его наталкивались на нее. И даже правила немецкой грамматики делались вдруг необыкновенно значительными и важными, хотя сосредоточиться на них было совсем уже трудно.
Когда же он проходил с Ксаной после школы мимо пивной забегаловки - как на грех, она была недалеко за углом,- то, наоборот, пьяные начинали сильнее толкаться, словно нарочно, и грубые, плохие слова принимались позорить весь мир, все, на чем свет стоит, с ужасной, бесстыдной громогласностью. И сердце Сени сжимало болью, и сам он ежился от стыда, страшась, что Ксана услышит, горько обидится, как будто он виноват во всем этом безобразии, которое еще встречается в жизни.
Итак, значит, первой неприятностью было вознесение на балкон. Вторым огорчением этого дня было то излишнее внимание, которое Ксана проявила по отношению к новичку из Парижа. Конечно, Сене полагалось бы быть, как передовому пионеру, особенно внимательным к приезжему, да еще сироте и наполовину иностранцу. Но не мог он чего-то преодолеть в себе, не понравился ему с самого начала новенький.
Между тем Артем Незабудный тоже пребывал в состоянии далеко не веселом. Прием у секретаря исполкома задел и обидел его. С квартирой дело, видимо, тоже не устраивалось. Да и кроме того, пока он ходил по коридорам исполкома, он наслышался уже, что с жильем дело обстоит в Сухоярке еще туго. Понаехало много народу на какое-то соседнее строительство, и людям живется тесно. И многое из того, что он приметил на улицах, огорчало его. Он ждал лучшего. Давно уже он потерял веру в зарубежные газеты, всегда готовые наболтать невесть что о Советском Союзе. Но сейчас он сам с излишней придирчивостью и уже каким-то недоверием, вдруг возникшим в его усталой душе, приглядывался ко многому. Показались ему не слишком хорошо одетыми люди. Последнее время ему приходилось жить среди тех, кто был одет не всегда опрятно, но более модно и фасонисто, хотя и жил порой впроголодь.
Потом он увидел, как у булочной выстроилась очередь за хлебом, поинтересовался осторожно и узнал, что ввиду большого наезда людей на строительство с хлебом бывают еще иной раз и перебои.
Боль в сердце сегодня что-то так и не могла улечься. Все ворочалась и ворочалась в груди, то выбирая себе местечко почувствительнее, то кидаясь в левое плечо и просачиваясь колючими мурашками в кончики пальцев.
Мерно и печально зазвонил колокол в церкви. Кого-то провожали в последнюю дорогу. Отходил уже человек свое на этом свете. Артем Иванович зашел в старенькую церковь. Народу было немного, и все люди немолодые. Но знакомых не оказалось. Незабудный механически коснулся щепотью лба, груди и плеч, огляделся в церковном сумраке. Потом спросил тихонько у одной старушки, кого хоронят. Та назвала фамилию - незнакомую - и неодобрительно покосилась вверх на Артема Ивановича.
Удивили его нищие на паперти. Их, правда, было только трое, но они стояли на тех же местах, где стояли, почитай, сорок лет назад, и так же бормотали, как тогда, только немножко потише, как показалось Незабудному. Один из просящих узнал вдруг Незабудного, подошел, закрестился, запричитал. Вспомнил его и Артем. И фамилию его припомнил: Забуга. Этот и в старое время всегда просил Христову милостыню, пропойца, ругатель, калика перехожий, ворюга, лентяй и бездельник.
- Ишь ты, какой видный, да ладный, да статный! - забормотал заискивающе нищий.- Господи Христе, матерь божья, удостоился еще разок встренуться. Одели чем-нибудь мытаря грешного. Тебе-то за грехи твои вон как воздалось, а я-то, видишь, как был гол и наг, таким сирым и остался. Не буду бога гневить, роптать не стану... Но ты за грехи свои, за бега свои дал бы мне десяточку. Отмолю перед господом.
Он тыкался в грудь Артему, пытался поцеловать его руку. От него несло водочным перегаром. И чистоплотный, простодушный, но ненавидевший всякое юродство, как он говорил - фортелизм, Незабудный рассердился в конце концов.
- Что ты на меня смотришь, богова твоя душа?..- Он говорил негромко, но казалось, что все пространство вокруг само набухло этим глуховатым, громоподобным рыком, исходившим из неохватной груди.- Что толку от того, что ты тут околачивался при своих, когда я в бегах был? Да, что толку с того? Ты на дне своей торбы хоронился и от правых, и от виноватых, в суме своей душонку прятал. Грошовую душонку! Тебе передо мной гордиться нечем. Да, нечем! Это ты оставь, слышишь? Пошел ты к богу в рай!.. Встретился один старый знакомец. Был когда-то мелким лавочником, а теперь, судя по всему, спекулировал чем попало. Он уже успел где-то прослышать о возвращении прославленного земляка. Сразу узнал Артема, подошел к нему запросто, потянулся, чтобы почеломкаться, да не достал, махнул рукой. Взял приезжего за локоть и сразу спросил, не привез ли он чего-нибудь такого - заграничного, ходкого. Желательно по дамской линии: чулки там нейлоновые, может, ткань какая? И тут же стал жаловаться на всяческие притеснения и что ходу никакого не дают его инициативе, а при его-то оборотистости да бережливости он бы давно... По его словам выходило, что все делается не как надо, все плохо и толку никакого все равно не будет. Он шипел, облизывая губы, легонько всхлипывая, и нудил, нудил и ругал вся и всех вокруг:
- Церкву чуть было не запретили. Говеть негде было. Ты, чай, говеешь?.. Бросил? Напрасно, Артем... Людям ты все равно нужен не будешь. Ты хоть о душе подумай.
Артему Ивановичу, настроенному в этот день несколько торжественно, вдруг стало противно слушать. Он хотел уже отойти, но тут старичок, словно спохватившись, нагнал его и стал ему выговаривать за то, что-де Артем Иванович долго отлучался, и того ему люди не простят.
Артем хмуро слушал, а потом вдруг грубовато оборвал:
- А ты-то чего гоношишься? Да. Ты-то?! Сам говоришь, что малость деньжонок скопил. Так в кубышке своей и жизнь провел. И сейчас в ней с головой сидишь. Тебе, брат, тоже задаваться-то передо мной нечего. Один был архаровец - Родину у меня на сорок лет, почитай, украл, гад смердящий! С чего это ты ябедничаешь на всех? Есть такие - голова оплешивела, а сердце шерстью обросло. Видал я таких. Не попадался бы ты мне лучше!.. Он собрался уже уйти, как к нему подошел, отслужив похоронную службу, старенький попик, отец Кирилл Благовидов, которого он знал еще с молодых лет. Он венчал когда-то Артема с Галей.
Ласково заговорил:
- Вернулся, блудный сын? Окончил странствование свое? В добрый час, в добрый час! Ну, приходи исповедоваться. Вместе грехи твои замолим перед всевышним, перед отечеством.
Артем подошел под благословение, но, уже раздраженный попреками, ответил не очень вежливо:
- Чего же я буду, батюшка, перед вами исповедоваться? Да, чего? Ведь я вот вижу, так получается: это верно - сорок лет я по свету бродил и действительно от своего дома отбился. Ну, а вы тут дома были ведь тоже не с народом, как я смекаю, а в сторонке. Так оно?
- Нет, ошибаешься, Артем, я с народом был,- возразил отец Кирилл.- Я с ним и в беде, и в горе, и во всех страстях оставался.
- Были-то вы вроде с людьми,- оказал Артем, напрягая мысль, которая все ускользала от него, так как боль в сердце нарастала с каждой минутой,- то верно, да ведь звали-то не к жизни, не к делу, нет, а к богу призывали уйти. А я хоть и сам ушел, да к людям как-никак. Плохие или хорошие, а люди. Живут. На земле живут. И я среди них жил и горе мыкал. Конечно, блуждал я. То правда. Обманывали меня. А веры в людей я не лишился, хоть всякой пакости навидался предостаточно. Так что вы не обижайтесь, батюшка, мне перед вами исповедоваться не в чем.
- Не передо мной... Неразумно ты говоришь, Артем... Не передо мной, а перед всевышним. Что же, ты и от него отрекся?
- Я от него, батюшка, не отрекся. Да он вот не очень-то за мной доглядывал. Допустил вон такое. Бросил одного...
Он махнул рукой и пошел, угрюмый, невероятно большой, хотя и ссутулившийся. Отец Кирилл только покачал головой ему вслед.
Неладно было на душе у Незабудного. Дали знать себя волнения длительного переезда, и непомерная трудность принятого решения, и усталость, и где-то вдруг снова пробравшиеся невтерпеж жгучие сомнения, заползшие в душу, и обида в исполкомовском кабинете, глупые попреки - все теперь тяжко навалилось на сердце. По дороге в общежитие для приезжих, где он пока остановился с Пьером, пришлось присесть неподалеку от рынка на скамейку возле остановки автобуса.
Здесь тоже к нему немедленно подскочил развязный верзила. Это был коновод гулящих парней, Вячеслав Махонин, по кличке "Махан", недавно выгнанный из училища при шахте и вечно околачивавшийся либо на рынке, либо на Первомайской, у кино "Прогресс", либо возле забегаловки. Опытный глаз Махана сразу определил заграничное происхождение просторного серого пальто, несколько обвисшего на похудевшей фигуре.
- Мони есть? - шепнул Махан, подсаживаясь.
- Как? Чего ты? - не повял Незабудный.
- Мони, говорю, есть? - повторил Махан и, чтобы быть понятным, потер пальцами, сложенными ще-потыо.- А смок, сигарет?
- Я из тебя сейчас такой "смок" сделаю, ты от меня, гнида, получишь "мони" такие, что и свои позабудешь, не то что заграничные! - рявкнул Незабудный.
Махану показалось, что сама земля ходуном заходила под ним. Артем Иванович хотел приподняться, но сердцу вдруг стало совcем плохо. И он только плечом легонько двинул в сторону надоедливого парня. Но этого было достаточно, чтобы того отнесло метра на два к краю тротуара.
Глава VIII
Стар и млад
Между тем Сеня Грачик, чтобы хоть немножко скрасить этот столь сомнительно начавшийся для него день, порылся в карманах, нашел там мелочь и решил доставить себе удовольствие - покататься в последний раз на карусели, которая еще оставалась на базарной площади после окончившихся вчера каникулярных праздников. Уже по тому, как вел себя Сеня на таком заманчивом сооружении, как карусель, можно было определить, что это за человек - Сеня Грачик... Все дети ехали как дети. Кого родители посадили верхом на лошадку, кто сам сумел забраться в самолет или автомобильчик, но все ехали, крепко держась руками за седла и сиденья, пряча в широко раскрытых глазах легкий испуг и преклонение перед чудом техники. Ребята уносились по кругу, сохраняя напряженную неподвижность, лишь слегка скашивали глаза, ловя обнадеживающий взгляд отца или матери, посылаемый с твердой земли в момент, когда те поравняются с ними.
Всего этого Сене было недостаточно. Он только один круг проехал так, как другие, в лодочке, где ему досталось место. Затем лег поперек нее. Потом он сел задом наперед. Следующий круг он проехал, закрыв один глаз, потом зажмурил оба и к тому же зажал уши. Когда он появился опять перед сидевшим неподалеку Артемом, он уже стоял в своей лодочке на четвереньках и смотрел себе под ноги назад. Видно было, что это человек со смыслом, исследователь и экспериментатор. Ему не терпелось все испробовать и испытать на себе. Во всем он искал свой толк и корень дела.
Каким бы манером проехал он еще раз по кругу, никто так и не узнал, потому что у Артема Ивановича, глядевшего издали на карусель, вдруг закружилась голова, он побелел и, внезапно отвалившись на спинку скамьи, весь обвиснув своим громадным телом, закрыл ладонью глаза.
И Сеня, увидев это и теперь уже зная, с каким знаменитым человеком он сегодня утром познакомился, соскочил на ходу с карусели и бросился к старику:
- Сердце? Незабудный кивнул.
- Перебои? - допытывался Сеня.
Артем Иванович только бровями вниз повел. Кивать уже было больно.
- Жмет?..- быстро переспросил Сеня и исчез.
Артем приоткрыл глаза, но мальчика уже не было. "Удрал, испугался",- с тоской подумал Артем.
Но не прошло и трех минут, как Сеня снова появился возле Артема Ивановича, на ходу зубами вытаскивая пробочку из маленького пузырька с валидолом.
- Не проходит? Незабудный помотал головой.
- Вот пососите, дядя, пробочку.
- Ты, я вижу, толк в этом деле знаешь,- проговорил Артем Иванович, ощутив охлаждающий вкус валидола во рту и слегка отдышавшись.- У кого это ты науку прошел?
- У папы моего.
- Отец у тебя доктор, что ли?
- Нет, не доктор,- тихо ответил Сеня,- шофер он.
- Тоже с этим мается?
- У него последствия бывают...- неохотно ответил Сеня. Он явно не желал продолжать. Помолчал, внимательно поглядев на Артема, и, убедившись,, что старику полегчало, вдруг спросил: - А у вас, дядя, кстати, семьдесят две копейки не найдутся?
- Это на что тебе понадобилось?
- Да у меня от карусели только восемьдесят копеек оставалось, а в аптеке надо было рубль пятьдесят две. Вы не беспокойтесь, мне и так поверили. Потом, говорят, занесешь, если будут. Да раз такое дело, и без всего бы отпустили.
Артем Иванович нашарил в кармане рубль:
- Иди, сынок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36