И даже последняя мелюзга подходила к Петькиному дому, чтобы с часок позевать на зеленый с отчаянной надписью флаг.Половину пути к тайне адмирал-генералиссимус и его начальник штаба уже прошли, поэтому слава их больше не тяготила. Слава была заслуженной настолько, что можно было даже не обращать на нее внимания.О чем бы ни говорили Никита и Петька, проходя мимо зевак, они умолкали.Единственно, к чему не подготовился адмирал-генералиссимус – так это ко встрече со Светкой, которая в неизменном сопровождении именинника Димки-от-горшка-два-вершка и кучерявой Кравченко будто ждала на опушке, когда они выйдут из леса.Адмирал круто свернул вправо, чтобы уйти от встречи, но Светка догнала их.– Мальчики, вы правда будете еще странствовать?Петька не ответил.– Ну я же никому не скажу! – взмолилась желтоволосая.– Не девчоночье это дело, – солидно отрезал весь закаленный длительной тренировкой начальник штаба.– Подумаешь… – обиделась Светка, чуть отставая от них. – Я думала, вы хорошие…– Надо нам! – огрызнулся Петька.Начальник штаба не снизошел.Светка опять догнала их.– А Владика вы не видели?– Там… – ткнул пальцем через плечо Никита.– Он опять голый бегает?– В перьях, – уточнил Никита.– Ах!.. – сказала Светка и побежала домой жаловаться.Никита прикинул в уме, что, с одной стороны, он как бы предал Владьку… Но с другой стороны – врать тоже нехорошо… Конечно, врать девчонке – это совсем другое дело, чем врать другу… И в конфликте с собственной порядочностью Никита минуты две погрустил. А Петька, злой, грустил даже дольше.Зашли к Никите. Бабки Алены дома не было.На столе стояла кастрюля с топленым молоком, хлеб, блюдечко соленых рыжиков и банка варенья.Отложив из банки две ложки варенья в молоко, вывалили туда же грибы и отнесли эту аппетитную смесь в сарай поросенку, чтобы зря молоко не пропадало. Себе отрезали только два куска хлеба и съели их, запивая холодной колодезной водой.А по дороге к Петькиному дому начальника штаба осенило: что они смогут прожить на одном хлебе – это ясно, как белый день.Но вдруг к тому времени, когда придет ответ из Москвы, они ослабеют от недоедания?И едва Петькина мать вывалила перед ними чугунок горячей картошки, друзья с такой энергией захрустели солеными огурцами, что Петькина мать только головой покачала.Впрочем, слово, данное утром, путешественники все же сдержали – наелись не досыта. Досыта им не хватило бы и двух чугунков.После обеда Петька разыскал в сарае плоский надломленный напильник, и друзья направились к дядьке косому Андрею в кузню.Собственно говоря, домой они приходили именно за напильником, а не для того, чтобы поесть. Надо было срочно делать копье или дротик.Но в кузнице возле дядьки Андрея вертелся Лешка, не поймешь даже, специально сюда подосланный или подошедший случайно.Друзья вынуждены были сманеврировать.Прямиком через деревню забрели глубоко в лес, потом свернули направо и бегом – сначала просекой, потом через кладбище – добрались до Курдюковской МТС.В мастерской был перерыв, и один только слесарь Николай Павлович, сидя на ящике перед входом в мастерскую, большими промазученными руками вырезал ножичком свистульку из молодой веточки тальника. Забавный народ – взрослые. Сидит человек рядом с токарным станком, рядом с точилом, рядом с наковальней, железа – сколько хочешь, а он свистульки вырезает.– Здравствуйте, дядя Николай! – поздоровались путешественники.– Здравствуйте, здравствуйте… – ответил Николай Павлович и, пробуя свистульку, пробежал мазутными пальцами по четырем круглым дырочкам, – получилось: «Тур-лю-лю…» Спросил:– Хорошо?– Ничего… – слицемерил Петька.– Садитесь, научу делать.– Да мы, дядь Николай… – попробовал было отвертеться Петька. Но слесарь удивился:– Или не нравится?!– Нет, нравится, – сразу согласился Петька.– Нож есть?Петька достал ножик.Никите слесарь нашел сапожный резак.Друзья с фальшивым воодушевлением на лицах взяли себе по ветке тальника.– Это ж музыка, – сказал слесарь Николай Павлович. – Где нынче хорошую дудку услышишь? А? Батька мой умел делать, я вот еще так-сяк…И стал подробно объяснять приятелям, как правильно надрезать зеленую кожицу, как размять, чтобы не лопнула и чтобы снялась с ветки, на каком расстоянии друг от друга просверлить дырки, какой скос лучше сделать на конце для губ…Приятели с полчаса терпеливо мастерили свистульки. Мучились. Но когда сделали и опробовали, убедились, что свистульки получились у них даже неплохие…Только после этого Петька решился приступить к основному делу, по которому они прибыли в мастерскую. Честно признался, что соврали про дротик; надо бы теперь сделать – нет наконечника…Николай Павлович выслушал их без сочувствия, потом вспомнил:– А-а! Так это вы сбежали из дому?– Мы не сбежали, – поправил Никита. – Мы путешествовали.Слесарь задумался о чем-то, потом сказал:– Ладно, наконечник я вам сделаю… Только не врите в другой раз.Никита схватился крутить точило.Придав напильнику форму наконечника и отшлифовав его до блеска, Николай Павлович слегка сточил острые кромки, чтобы нельзя было резать, и чуточку закруглил носик.Друзья не унывали. Это они уже сами подточат где-нибудь.Уходя, слышали, как слесарь опять занялся настройкой дудки.Никита вдруг быстро выхватил из кармана свистульку. Петька даже испугался.Голова начальника штаба пухла от идей, и время от времени они выплескивались из общей неразберихи наружу.Наконечник им нужен был только для того, чтобы восстановить свой запятнанный авторитет. Свистульки могли оказаться нужнее.– Сигнализация! – сказал Никита. И свистнул: «Фью-и…» – тревога! «Фью-и-ить!» – все в порядке.Через несколько минут они продумали сигнализацию до того, что говорить им и вовсе не нужно было.Один свисток на первой дырке: «Тревога!»Два свистка: «Молчи!»Три: «Не подавай виду».Четыре: «Идем!»Один свисток на второй дырке: «Рыжий что-то замышляет».Два свистка: «Мишке надо дать по шее».И так далее.Всю дорогу до Белой Глины они разговаривали на дудках и до того отвыкли от человеческого языка, что при входе в деревню на вопрос опять подвернувшегося Мишки (не уследил он все-таки): «Куда ходили?..» – Никита сначала два раза свистнул на четвертой дырке: «Наше дело!», а уж потом разъяснил словами:– На кудыкину.А Петька просигналил: «Молчи!»«Все в порядке», – ответил Никита.«Пойдем ко мне?» – просвистел Петька.Никита кивнул, свистнул: «В штаб». И добавил: «Мишке надо дать по шее».«Рыжий что-то замышляет. Потом», – отсигналил Петька.Мишка от удивления даже глаза выпучил. Это тебе не дротик: свистят люди, кивают головами, будто помешанные… И переговариваются, а подслушивать – никакого толку. Вынужденное перемирие Никита, опробуя новый дротик, изо всей силы всадил его в старую, иссеченную топором колоду посреди Петькиного двора. Им предстояло еще заняться борьбой, снова одолеть сильно пересеченную пятикилометровку и по тридцать раз нырнуть с обрыва.Вдруг, стукнувшись лбом о покосившуюся калитку, во двор ворвался Колька тетки Татьянин.– Кино в Рагозинке! – захлебываясь, со слезами на глазах от быстрого бега, сообщил Колька. – «Чапаев»!Петька даже побледнел.– Врешь…– Честное октябренское! Чтоб мне провалиться! – заклялся Колька. – Уже собираются все!..Колька, видно, был рад случаю восстановить отношения с беглецами, принеся им заведомо необычную весть.Но Петька уже овладел собой. Сказал:– Ладно…– Граф Монте-Кристо будут, – невнятно подытожил Никита.Колька умчался.И едва скрылся он за воротами, как дротик полетел на чердак, а следом за дротиком взлетели по лестнице Никита и Петька. Глянули в чердачное окошко. «Все верно!» У излучины Стерли, там, где остров делил ее на два узеньких рукава и рагозинский берег соединялся с белоглинским шаткими жердочными мостками, собралось уже человек пятнадцать белоглинцев от самого дошкольного возраста и почти до комсомольского.Петька вывернул свои карманы. Никита проделал то же самое. В Рагозинку следовало идти лишь в майках и штанах, если не хочешь лишиться ножичка, рогатки или еще чего…Петька взял в материном сундуке рубль. Через огород Евсеича пробрались к дому Никиты, и бабка Алена тоже дала Никите рубль.Когда спокойно, будто это самое обыкновенное дело для них – кино «Чапаев», путешественники подошли к Стерле, на берегу ее собралась и возбужденно базарила на все голоса толпа человек в двадцать белоглинцев. Надо было подождать остальных: собрались еще не все. А по одному в рагозинский клуб не ходили – ходили, как правило, всем обществом. В такие дни личные ссоры автоматически отменялись и вступали в прежнюю силу лишь после возвращения из Рагозинки.Галдеж немного утих с появлением адмирал-генералиссимуса.Уверенный, что не будет же он молчать и на этот раз, Мишка сообщил адмиралу:– Я иду, а Володя-киномеханик своего Серко тянет! «Чапай», понял?!И Петька сознавал, что молчать перед лицом такого события – глупо. Но было обидно, что предатель Мишка увидел киномеханика, а он – Петька – нет. Ответил:– Чего ж… Я его пять раз смотрел – «Чапая»…– А я шесть! – быстро соврал Мишка. Так быстро, что даже уличить его никто не успел. Будто бы Петька, или Никита, или кто другой, к примеру, могли пропустить один сеанс: «Иди, мол, Мишка, смотри, пусть ты больше нас увидишь». Мишка сам понял глупость своего вранья. Но опять вывернулся:– А в День победы, когда динамо ломалось, Володя прокрутил от середины!– Так это не шесть, а пять с половиной, – уточнил Никита.Владька со следами красной глины на шее хмыкнул:– Я «Чапаева» видел девятнадцать раз!Все помолчали, невольно подавленные цифрой. Владька – человек приезжий. Если была возможность – почему бы не посмотреть девятнадцать раз? А с другой стороны – если он и соврет, его не уличишь.Самым находчивым неожиданно оказался Колька тетки Татьянин. Колька по своему возрасту не мог видеть «Чапаева» больше трех раз, и потому цифра девятнадцать была для него вдвойне обидной. Колька втиснулся перед Владькой и, глядя снизу вверх, спросил:– А сколько очередей Анка по белякам дает?Все поглядели на Владьку.Владька мог бы не отвечать Кольке, но, быстро подсчитав, сколько очередей, ответил. И потому, что ответил он правильно, Петька в расстройстве отвернулся. «Тоже мне – мелюзга… с вопросами…»Колька отошел и, сознавая свое поражение, вздохнул:– А в последний раз у нас было на два меньше.Мог бы не уточнять. Это каждый знал, что лента от сеанса к сеансу сокращалась. И если еще зимой Чапай на картошках показывал Петьке-ординарцу, как надо сражаться, сегодня могло выясниться вдруг, что он уже не показывает на картошках, а может, и стульев не ломает уже…Впрочем, настроение от этого не очень испортилось: так и так исчезающие куски ленты были известны каждому наизусть.Кто-то крикнул:– Все!Кто-то спросил:– А Борька конопатый где?– Здеся я!.. – пропищал конопатый Борька, придерживая рукой сползающие трусы.Двинулись. Кто по жердочкам, кто вброд. Петька, Никита, Мишка и Владька – по жердочкам. Колька тетки Татьянин, Борька и прочая мелочь – вброд.На рагозинском берегу Стерли подождали отстающих и, сбившись тесной кучей, мелюзга в середине, кто позакаленней – на флангах и впереди, без лишней болтовни на территории врага пошагали в гору – туда, где маячили в синеве кресты бывшей рагозинской церкви. О рагозинском клубе и кино Церковь была большой, а клуб оказался маленьким. Это только снаружи казалось, что в клубе можно на качелях качаться. Так уж глупо строили церковники. Четыре пятых от общего объема здания составляли купола, башни, разные комнаты и комнатенки, все входы и выходы которых были давно намертво заколочены досками. А помещение самой церкви, где расположился клуб, было низеньким, узким, тесным, примерно как склад для теса на эмтеэсовской пилораме или как амбар, что рядом с сельсоветом. Клуб, точно так же, как и курдюковская церковь, большую часть времени использовался под хранилище, особенно весной, накануне сева, и осенью: то в нем сушили картошку, то сортировали семена, и потому лавки никогда не стояли в помещении клуба. Для лавок была отведена специальная боковушка у входа, и зрители, отдав Володе-киномеханику билет, который только что купили у него, вернее, лишь глянув на билет, который Володя вырывал из блокнота и клал в свою кепку, вытаскивали из боковушки лавку – человек на десять каждая – и устанавливали ее на незанятом пространстве, как им хотелось и где хотелось.Иногда в клубе при свете двух керосиновых фонарей выступала самодеятельность, и тетка Бульбаниха, бывшая монашка, грустно-грустно пела: В том лесу меж густыми древами,Где быстро журчит ручеек…В том ручейке, между тиной зеленойЖенское тело плывет… Самодеятельность выступала бесплатно. Выступала на пасху, чтобы в деревнях не красили яйца, и на Первое мая, иногда под ноябрьские – если бывало не очень холодно.Но случалось, раз или два в год, что в Рагозинку заезжали настоящие артисты. Сколько-то лет назад заезжали трое. А все последние годы – по двое: женщина и мужчина. У настоящих артистов и все было по-настоящему. Лавки в клубе устанавливались заранее. А колхозники шли в клуб степенно, по-городскому. И сначала покупали у женщины за столиком билет, а потом отдавали его мужчине, и он складывал эти билеты не в кепку, как Володя-киномеханик, а в специальную коробку из-под каких-то загадочных конфет.Потом двери закрывались на крючок. (Володя опоздавших пускал бесплатно и потому дверь не закрывал.) Артисты переодевались в боковушке. Мужчина выходил в костюме с галстуком, а женщина в черном платье до полу, вся в блестящих каких-то искрах, с ярко-красными губами и черными бровями. Концерт начинался. Артисты – они не самодеятельность. Они и поют, и на гармошке играют, и на гитаре, и даже на обыкновенной пиле, которой дрова пилят, и танцуют, и фокусы показывают, и тарелками перебрасываются…В деревнях после одного такого концерта с месяц все мальчишки показывали друг другу фокусы, перебрасывались какими-нибудь деревяшками вместо тарелок или занимались акробатикой, как после приезда последней пары, когда женщина вдруг скинула платье и, почти голая, стала такое выделывать, что дух захватывало, будто она резиновая – без костей.До войны, говорят, в клубе танцевали под гармонь или под гитару: «Таня, Танюша, Татьяна моя…» В войну парней в деревне не осталось. А после войны вернулось несколько человек, да и те потом уехали. И редко-редко, уговорив Славку белобрысого попиликать на хромке вальс, в клубе собирались одни девчата и подолгу вальсировали, обнявшись друг с другом.Но все-таки чаще всего приезжал в деревню на своем Серко Володя-киномеханик. Вешал на дальнем узком простенке экран из двух простыней, приворачивал к лавке динамо, которое желающие крутили весь сеанс, устанавливал аппарат и под завораживающее жужжание динамо-машины начинал тут же склеивать разорванную где-то на предыдущем сеансе ленту.– Сейчас, сейчас будет порядочек, – говорил он.И все знали, что действительно порядочек будет. Володя считался своим парнем, и взрослые обращались с ним по-приятельски, иногда просили прокрутить интересный кусок еще раз. Володя прокручивал. Борьба за первенство Сеанс обыкновенно начинался с темнотой, и до начала его было еще часов пять. Белоглинцы рассчитали правильно. Враг не успел сосредоточить свои силы. В пустом клубе суетились только два одногодка Борьки конопатого – жалкий авангард рагозинцев. Пропищав испуганными голосами, что три первых ряда уже заняты, хотя в клубе не было еще ни одной лавки, авангард выскочил через ближайшее окно на улицу и побежал рассказывать, как белоглинцы всей кучей напали на них и с каким трудом удалось им вырваться.Конечно, по щелчку в затылок им досталось бы. Но так как на сближение авангард не пошел, Петька только свистнул ему вдогонку.Быстро втащили две лавки, одну длинную, одну короткую, втиснули их рядышком, на расстоянии двух метров от экрана, и уселись все двадцать пять человек в один ряд. Ставить лавки ближе к экрану Володя-киномеханик запрещал, чтобы на экране не мелькали головы впереди сидящих.Сам Володя куда-то ушел к этому времени. Лишь вывесил экран да установил зачехленный аппарат, а динамо не прикрутил, чтобы не сломали.Белоглинцы долго еще шумели, возбужденные, а потом устали и, глядя на экран, стали переговариваться вполголоса по двое, по трое. Для того, кто знает цену кино, экран никогда не бывает пустым. Вот в том месте, где теперь видна желтая полоса, появятся цепи беляков, а там, где ползет муха, – как раз и будет лежать Анка-пулеметчица. Экран живет каждой своей складкой, каждым пятнышком.Рагозинцы собрались и пришли только часа за четыре до начала сеанса. Загалдели, выстроившись сзади, потом немного утихомирились, и Васька-малыга начал переговоры:– Вас предупреждали, что три ряда занято?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35