ислам, дотоле разбитый на множество враждующих меж собой государств, соединился. Соединился нашим попущением, и это главная из помянутых мною ошибок. Промах непростительный, а виной всему – как раз избыток смелости: своими драками со всяким, кто носит на голове тюрбан, мы крепко поддержали Саладина, ибо губили его врагов, просивших у нас подмоги. Государю известно, что сказанное мною вовсе не относится к его достойным похвалы предшественникам, ибо стремлением каждого из прежних королей было поддержать слабого против сильного, дабы сохранить усобицы в разрозненном мусульманском стане. Вы же, благородные бароны, сводили все эти мудрые усилия на нет. Когда Саладин осадил Дамаск с засевшими там сынами Нур-ад-Дина, вы с оружием в руках бесчинствовали на их границах. И напрасно Амальрик, отец нашего государя, убеждал вас подсобить Египту, славшему к нам посольство за посольством: вы дружно отказали египтянам. И что же? На наших глазах Саладин прибрал к рукам Египет. Вот уж кто должен поклониться вам в ножки! Не без вашей помощи он объединил под своей властью Багдад, Каир, Дамаск! И ежели падут последние независимые города Моссул и Алеппо, мы окажемся лицом к лицу с огромнейшим войском. Ныне государь намерен поддержать Зенгидов, из последних сил противящихся Саладину, и будущий наш король должен сию политику разуметь. Претенденту на иерусалимский престол надобно знать, что делается у соседей, дабы искусно вести свою игру.
Филипп Фландрский поднялся с оскорбленным видом. Это уж слишком! Его, видимо, даже в расчет не собираются брать! Не скрывая возмущения, он промолвил:
– Слушаю я и ушам своим не верю! Вы, князь, во всеуслышание твердите, что надобно помогать неверным?! А пристало ли такое христианину? Не почитается ли единственным его долгом борьба с сарацинами?
– Верно! Верно! – загремели, срываясь со своих мест, Ренальд де Шатильон и Одо де Сент-Аман.
Раймунд остался невозмутим.
– На то, чтобы бороться со всеми, – холодно возразил он, – потребно иметь достаточно сил.
– Наши деды о силах не беспокоились…
– Сейчас речь не о дедах. Иные настали времена, иные народились люди…
Неожиданно подал голос седой Онуфрий де Торон.
– Напрасно мы так редко вспоминаем о предках, – сказал он, – напрасно! Деды наши воистину были воинами Креста, а вот мы… И выразить трудно, чему мы стали подобны… Они говорили: «Так хочет Бог!», а мы с нехристями договоры пишем… Ведем игру … Рыцарю одна только игра гожа – схватка с врагом в чистом поле… Стар я, новых времен не пойму, так что значения моим словам прошу не придавать…
– Слова достойнейшего из нас всегда имеют значение, – учтиво ответил ему Раймунд. – Но времена воистину изменились, благородный рыцарь, и не считаться с этим опасно. Деды наши прибывали сюда из родного края, защищенного морем. Им нечего было терять, кроме жизни, отданной Богу. И ныне, кто приезжает оттуда хоть в паломничество, хоть на битву, одним только рискует: жизнью. Либо погибнуть, заслужив вечное спасение, либо воротиться домой, покрытым славою, – такова цель всякого крестоносца . Вы нас укоряете, что мы об этом забыли. Но ведь нам приходится здесь оставаться навсегда. Мы отвечаем за Гроб Господень, мы его стража. Погибнуть зачастую бывает легче, чем жить, но нам приходится выбирать труднейшее. Мы не только за себя отвечаем, но за все королевство, за возведенные тут дома Божии, хранимые нами от поругания, за жизнь христианскую, что расцвела у нас богатым цветом, за людей, явившихся к нам издалека с надеждой, что мы их от опасности защитим. Вот в чем наше различие с дедами, и различие это огромно!
– Стар я и новых времен не пойму, – упрямо повторил де Торон.
– Вернее сказать, не хотите понять, благородный рыцарь, не хотите! Ныне одним мечом да верой уже не управишься. Военные походы короля Людовика VII, императора Конрада III и других властителей королевству принесли больше вреда, чем пользы, ибо они, подобно вам, тоже не хотели понять.
– Клянусь святыми патронами Фландрии! – обиделся принц Филипп. – Вы то и дело клянчите у нас помощь, святой престол постоянно понуждает всех к походам в Святую землю, и вот какая нас ждет за это благодарность!
– Помощь ваша желательна и даже необходима, но прибывающие сюда войска должны подчиняться нам, доверившись нашему опыту. Драться только с теми, на кого мы укажем, а союзников наших оставить в покое.
– Всех неверных должно почитать врагами, – упорствовал Филипп.
– Так было когда-то, но не теперь. Почему вы никак не желаете поверить нашему опыту? Сто лет назад мусульмане владели Святым Гробом, ходили под стены Византии, грозились погубить Европу. Ныне мы отогнали их очень далеко. Латинский Моав Моав – страна и народ к востоку от Мертвого моря.
сделался пятерней, сдавившей шею мусульманского мира и разделяющей Дамаск и Египет. Паломники мусульманские, идущие в Мекку из Индии, Марокко, Туркестана и Андалузии, вынуждены проходить мимо наших пограничных крепостей, расположенных в Идумее Идумея – южная часть Иудеи.
и Моаве. Мы стали хозяевами дорог ислама. И кабы нам оказано было немного разумной помощи – повторяю: разумной! – мы превратились бы в силу, не уступающую Саладину!
– Все, чем вы сейчас похваляетесь, добыто нашими дедами! Крестоносцами!
– О, нет! Все, чем я сейчас похваляюсь, добыто мудрой политикой Балдуина I. Без него крестоносцам не удалось бы удержать Иерусалим. Однако говорить ныне об этом – только время терять. Благородным баронам кажется, будто любое дело можно решить мечом… Но чтобы замахиваться на Саладина, одного меча маловато, надобно еще и мозги поднатужить. Восемь лет я пробыл у мусульман в неволе. Приглядывался к ним, изучал. На их стороне военный опыт, умение предвидеть, а главное, на их стороне – единство…
– Я у них шестнадцать лет пробыл! – выкрикнул де Шатильон. – И ничего там такого не заметил, хоть я, слава Богу, не глупее других. Недоумки мерзкие, пропахшие мускусом и козлом! Куда им с нами равняться! Да тут и дивиться нечему: откуда им набраться ума, ежели вся мудрость мира только от Святого Духа исходит!
Князь Триполи посмотрел на говорившего, и на лице его появилось странное выражение.
– Действительно, – признал он, – вы там провели шестнадцать лет… И неужто ничего интересного не заметили и ничего нового не узнали?
– Ничего! – горделиво заверил барон. – Потому как мне это без надобности. Верую я в Господа нашего Иисуса Христа и в свой добрый меч, а кто скажет, что рыцарю сего мало, тот понапрасну мудрствует!
– Что ж, позавидовать можно такой беззаботности. Я хоть и пробыл там меньше вас, а увидел…
– Много видит тот, у кого глаза велики от страха.
От гнева Раймунд побледнел как полотно, шее у него вздулись синие жилы, спокойствия его как не бывало. Сразу став похожим на неистового своего деда Раймунда Тулузского, князь, словно изготовившись к атаке, подался вперед и свистящим голосом вопросил:
– Вы смеете намекать, что я трус?
Вопрошаемый не успел блеснуть достойным ответом, ибо молчавший до сих пор король изо всей силы грохнул об пол позолоченным посохом.
– Никаких свар! – произнес он бесстрастно и повелительно одновременно. – Свой спор вы уладите после и в другом месте. Князя Трипольского прошу продолжать и не забывать о том, что он замещает меня и стоит выше оскорблений, по недомыслию бросаемых ему.
Ренальд де Шатильон все так же вызывающе смотрел на возбужденного и тяжело дышащего Раймунда III, но князь сумел-таки совладать с собой и продолжил речь:
– Не знаю, что уж там такое непонятное случилось с моими глазами, но видели они предовольно. Видели, как росла военная мощь Айюбида, бывшего некогда простым военачальником, видели, как обветшалая держава бессильных халифов сама далась в руки победителю, а он сумел власть не только захватить и удержать, но и упрочить. Вот у кого стоило бы поучиться! Веками незначительные различия в вере разделяли халифов багдадских и халифов египетских. Черный цвет Багдада и белый – сынов Египта… Ныне же этих различий не существует, над магометанами взвилось общее для всех знамя Пророка, победило единство. Ныне «джихад», священная война сарацин, может быть объявлена только нам. Иного врага у них нет.
– Подобает ли столько времени посвящать богомерзким делам неверных? – вопросил со вздохом епископ из Бовэ, прибывший в Святую землю вместе с Филиппом Фландрским.
– Подобает, ваше преосвященство. Знание врага – признак силы. Повторяю: нам надо поучиться у мусульман искусству управлять. В огромной державе Саладина все решает одна голова. Одна воля! Там и быть такого не может, чтобы группка людей, мнящая себя государством в государстве, на каждом шагу ставила препоны властям.
– Кажется, это в наш огород камень? – пристукнув мечом, поинтересовался великий магистр.
– Удивляюсь вашей догадливости. Да, я говорю о вас. Где нам тягаться с Саладином, ежели оба иерусалимских ордена всегда действуют наперекор любому распоряжению короля!
– Единственной нашей целью является сбережение Святого Гроба, – ответил великий магистр.
– Странные же вы выбираете средства для ее достижения.
– Средства мы выбираем по собственному разумению. Государь всегда может на наши мечи опереться. Смиренные и покорные рабы Божии, мы…
– Будет вам шутки шутить, ваша святость! Не до веселья сейчас!… Не вы ли недавно повязали послов Саладина, возвращавшихся от короля с подписанным договором? Держали до тех пор, пока я на вас не двинулся с войском!
– Подобно благородному рыцарю де Шатильону, мы против заключения договоров с неверными.
– Мнения свои надобно в совете отстаивать, не уподобляясь разбойникам с большой дороги!
– Оскорблений не потерплю! Государь! Я протестую!
Но никто не поддержал великого магистра ордена, вызывавшего всеобщую ненависть. Напротив, озлобленно зашумевший совет с редким единодушием набросился на Одо де Сент-Амана, бароны наперегонки перечисляли проступки и вины храмовников. Припомнили великому магистру некоего армянского правителя, записавшегося было в их орден, но не стерпевшего беззаконий и сбежавшего к туркам. Видать, даже у неверных порядка побольше, чем в их ордене! С особой яростью поминалось недоброй памяти взятие Аскалона, когда храмовники выставили в проломе стены свою стражу, не давая другим рыцарям войти в город. И что же? Пока храмовники со своими бились, язычники собрали разбитые силы и их самих прогнали из города. А ведь его осада длилась много дней и стоила много золота…
Великий магистр, давно привыкший к подобным нападкам, хладнокровно молчал, поглядывая на крикунов презрительным взором. Когда же бароны охрипли и успокоились, он надменно изрек:
– Пусть не ждет благодати от Бога королевство, в котором вернейшие слуги Его столь несправедливо гонимы. Невместно рыцарям Храма защищать себя оправданиями. Заботу о нашей чести мы доверяем Господу. Он и рассудит.
– Ишь, невместно им себя защищать, кротким ягняткам! – язвительно прокричал дю Грей. – Да с вами только свяжись, сразу распростишься с жизнью! С исмаилитами иметь дело не так опасно, как с храмовниками! Спесивцы! Душегубы!
– Государь! – закричал великий магистр, но голос его потонул в новом взрыве общего возмущения, в котором уже не различались отдельные голоса.
Хотя иерусалимские бароны и далеко ушли от честной рыцарской простоты былых времен, проявление явного лицемерия разозлило всех донельзя. «Смиренные, покорные рабы Божии» – каково! Богачи ненасытные, ростовщики, кровопийцы, самого дьявола за пояс заткнут! Честь свою они доверяют Господу! Честь! Бароны раскраснелись, постукивали мечами, в воздухе пахло дракой. Принц Филипп тревожно заерзал на стуле, патриарх Ираклий озирался, ища, куда бы сбежать. Из-за колонн с любопытством выглядывали оруженосцы. Ученый архиепископ из Тира безмолвно воздел руки горе. Попытался было что-то сказать король, но слов его никто не услышал, и снова ему пришлось изо всей силы ударить посохом в пол.
– Молчать! – прокричал он. – Вы на совете, а не в кабаке! Мы собрались здесь в скорбный час, дабы решить вопрос чрезвычайной важности. Все по местам и сидеть тихо!
Бароны примолкли, тревожно поглядывая на короля. А ну как вздумается ему сойти к ним и пустить в ход руки? Брр!… Да и голос его – громкий, повелительный – произвел должное впечатление. На белом неподвижном лице дико горели глаза. Бароны присмирели и расселись по скамьям. Король продолжал стоять, тяжело опираясь на посох.
– Великий магистр требовал моей защиты, – произнес он. – Отвечу ему так: орден Храма – точно рана живая на теле нашего королевства. Мой отец усиленно добивался его роспуска и, коли продлил бы ему Бог веку, непременно получил бы на то позволение от Рима. У меня мало сил, я терплю… Надеюсь, преемник мой не потерпит…
– Я тоже не потерплю! – вспылил великий магистр и, осыпая всех отборной бранью, выбежал вон из зала.
Патриарх Ираклий кинулся следом, якобы для умягчения ссоры, на самом же деле – боясь утерять милость могущественного Сент-Амана.
Не обращая на их уход внимания, Балдуин продолжал:
– Короля мы должны выбрать такого, чтобы он не пугался вооруженных монахов. Чтобы он никого не пугался, ибо, если по правде говорить, то и вы, благородные рыцари, недалеко ушли от храмовников. Слышал я тут многих, которые на магистра кричали, ногами топая, а сами-то ничуть его не лучше! Да-да, ничуть, ничуть! Припомнили вы храмовникам все их грехи, а ежели я начну припоминать ваши? Своевольство ваше доведет когда-нибудь королевство до гибели! Из-за вашей строптивости и корысти уже пропала Эдесса, жемчужина нашего королевства. Ваши свары погубят все!
И король, утомленный речью, опустился на свое место. Присутствующие посверкивали на него глазами, возмущенно щелкали пальцами, притопывали каблуками. Дохляк! Да как он смеет так обращаться с ними, славными воинами, первыми баронами королевства?! Мальчишка! Знает, что его никто пальцем не тронет, побрезгует. Ну и все-таки помазанник… И потом, злись не злись, а говорит он чистую правду… Пропала Эдесса… Пропала, потому как тогдашний князь Антиохии Раймунд отказал в помощи старому де Куртене… Так и отрезал: скорее туркам помогу, чем ему! Давняя была меж ними ссора из-за какой-то девки… Жалко, жалко Эдессы…
Откинув голову на спинку кресла, король сделал знак князю Триполи, и тот возобновил ход прерванного спором совещания.
– Все, на нынешнем совете сказанное, – начал он, – да еще сказанное среди крика и ссор, являет собой неопровержимый довод тому, что на наш трон нельзя сажать заморского родича, будь он хоть семи пядей во лбу. Мы должны выбрать в короли одного из нас, благородного здешнего рыцаря, хорошо знающего местные условия и трудность нашего положения.
– Согласны! – прокричали бароны, наконец-то не имевшие возражений.
– Верно! Верно! – громче всех кричал рыцарь де Шатильон, словно именно ему и никому иному должен был достаться трон.
– Итак, уважаемые бароны, государь с большим тщанием рассмотрел возможных претендентов на трон. Среди рыцарей, свободных от брака, наидостойнейшим признан им Ибелин из Рамы, пребывающий ныне в мусульманском плену. Саладин назначил за него немалый выкуп – восемьдесят тысяч бизантов. Государь намеревается переслать эти деньги по назначению, а после дать дозволение на брак рыцаря Ибелина из Рамы и Сибиллы Иерусалимской, вдовы Монферрат. Вопрос предлагается вашему рассмотрению.
В зале воцарилась глубокая тишина. Ибелин из Рамы? Жаль, что выбор пал на него… Каждый чувствует себя невольно обиженным, каждый рад бы сам жениться на принцессе или женить на ней сына, кровного родича… Только не очень ловко выкрикивать самого себя. Поднимут на смех… Так может, лучше чужого? По крайней мере, не будет над ними величаться никто из своих. Ни мне, ни тебе. Все рыцари останутся равными.
Все молчат и ищут зацепки для возражения. Нелегкое дело, ибо род Ибелинов воистину славен, это настоящий кладезь рыцарских добродетелей. Первые и в бою, и в совете. Опора короля, никогда его ни в чем не подводили. К тому же всем хорошо известно, что Балдуин Ибелин любит принцессу.
Останься среди них великий магистр, он наверняка нашел бы, к чему придраться, призвал бы на голову Ибелина громы и молнии – хотя бы ради того, чтобы позлить короля. За ним подняла бы крик добрая половина совета, все те, кому неохота низко кланяться Ибелину.
Но Одо де Сент-Аман отсутствовал. Королю внезапно подумалось, что князь Триполи нарочно затеял ссору с магистром, надеясь выгнать его из зала. В который раз дивится Балдуин IV политической изворотливости своего дядюшки. Предложение короля не встречает отпора. Первым выражает согласие Онуфрий де Торон, благородный старец. Жослен де Куртене зевает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Филипп Фландрский поднялся с оскорбленным видом. Это уж слишком! Его, видимо, даже в расчет не собираются брать! Не скрывая возмущения, он промолвил:
– Слушаю я и ушам своим не верю! Вы, князь, во всеуслышание твердите, что надобно помогать неверным?! А пристало ли такое христианину? Не почитается ли единственным его долгом борьба с сарацинами?
– Верно! Верно! – загремели, срываясь со своих мест, Ренальд де Шатильон и Одо де Сент-Аман.
Раймунд остался невозмутим.
– На то, чтобы бороться со всеми, – холодно возразил он, – потребно иметь достаточно сил.
– Наши деды о силах не беспокоились…
– Сейчас речь не о дедах. Иные настали времена, иные народились люди…
Неожиданно подал голос седой Онуфрий де Торон.
– Напрасно мы так редко вспоминаем о предках, – сказал он, – напрасно! Деды наши воистину были воинами Креста, а вот мы… И выразить трудно, чему мы стали подобны… Они говорили: «Так хочет Бог!», а мы с нехристями договоры пишем… Ведем игру … Рыцарю одна только игра гожа – схватка с врагом в чистом поле… Стар я, новых времен не пойму, так что значения моим словам прошу не придавать…
– Слова достойнейшего из нас всегда имеют значение, – учтиво ответил ему Раймунд. – Но времена воистину изменились, благородный рыцарь, и не считаться с этим опасно. Деды наши прибывали сюда из родного края, защищенного морем. Им нечего было терять, кроме жизни, отданной Богу. И ныне, кто приезжает оттуда хоть в паломничество, хоть на битву, одним только рискует: жизнью. Либо погибнуть, заслужив вечное спасение, либо воротиться домой, покрытым славою, – такова цель всякого крестоносца . Вы нас укоряете, что мы об этом забыли. Но ведь нам приходится здесь оставаться навсегда. Мы отвечаем за Гроб Господень, мы его стража. Погибнуть зачастую бывает легче, чем жить, но нам приходится выбирать труднейшее. Мы не только за себя отвечаем, но за все королевство, за возведенные тут дома Божии, хранимые нами от поругания, за жизнь христианскую, что расцвела у нас богатым цветом, за людей, явившихся к нам издалека с надеждой, что мы их от опасности защитим. Вот в чем наше различие с дедами, и различие это огромно!
– Стар я и новых времен не пойму, – упрямо повторил де Торон.
– Вернее сказать, не хотите понять, благородный рыцарь, не хотите! Ныне одним мечом да верой уже не управишься. Военные походы короля Людовика VII, императора Конрада III и других властителей королевству принесли больше вреда, чем пользы, ибо они, подобно вам, тоже не хотели понять.
– Клянусь святыми патронами Фландрии! – обиделся принц Филипп. – Вы то и дело клянчите у нас помощь, святой престол постоянно понуждает всех к походам в Святую землю, и вот какая нас ждет за это благодарность!
– Помощь ваша желательна и даже необходима, но прибывающие сюда войска должны подчиняться нам, доверившись нашему опыту. Драться только с теми, на кого мы укажем, а союзников наших оставить в покое.
– Всех неверных должно почитать врагами, – упорствовал Филипп.
– Так было когда-то, но не теперь. Почему вы никак не желаете поверить нашему опыту? Сто лет назад мусульмане владели Святым Гробом, ходили под стены Византии, грозились погубить Европу. Ныне мы отогнали их очень далеко. Латинский Моав Моав – страна и народ к востоку от Мертвого моря.
сделался пятерней, сдавившей шею мусульманского мира и разделяющей Дамаск и Египет. Паломники мусульманские, идущие в Мекку из Индии, Марокко, Туркестана и Андалузии, вынуждены проходить мимо наших пограничных крепостей, расположенных в Идумее Идумея – южная часть Иудеи.
и Моаве. Мы стали хозяевами дорог ислама. И кабы нам оказано было немного разумной помощи – повторяю: разумной! – мы превратились бы в силу, не уступающую Саладину!
– Все, чем вы сейчас похваляетесь, добыто нашими дедами! Крестоносцами!
– О, нет! Все, чем я сейчас похваляюсь, добыто мудрой политикой Балдуина I. Без него крестоносцам не удалось бы удержать Иерусалим. Однако говорить ныне об этом – только время терять. Благородным баронам кажется, будто любое дело можно решить мечом… Но чтобы замахиваться на Саладина, одного меча маловато, надобно еще и мозги поднатужить. Восемь лет я пробыл у мусульман в неволе. Приглядывался к ним, изучал. На их стороне военный опыт, умение предвидеть, а главное, на их стороне – единство…
– Я у них шестнадцать лет пробыл! – выкрикнул де Шатильон. – И ничего там такого не заметил, хоть я, слава Богу, не глупее других. Недоумки мерзкие, пропахшие мускусом и козлом! Куда им с нами равняться! Да тут и дивиться нечему: откуда им набраться ума, ежели вся мудрость мира только от Святого Духа исходит!
Князь Триполи посмотрел на говорившего, и на лице его появилось странное выражение.
– Действительно, – признал он, – вы там провели шестнадцать лет… И неужто ничего интересного не заметили и ничего нового не узнали?
– Ничего! – горделиво заверил барон. – Потому как мне это без надобности. Верую я в Господа нашего Иисуса Христа и в свой добрый меч, а кто скажет, что рыцарю сего мало, тот понапрасну мудрствует!
– Что ж, позавидовать можно такой беззаботности. Я хоть и пробыл там меньше вас, а увидел…
– Много видит тот, у кого глаза велики от страха.
От гнева Раймунд побледнел как полотно, шее у него вздулись синие жилы, спокойствия его как не бывало. Сразу став похожим на неистового своего деда Раймунда Тулузского, князь, словно изготовившись к атаке, подался вперед и свистящим голосом вопросил:
– Вы смеете намекать, что я трус?
Вопрошаемый не успел блеснуть достойным ответом, ибо молчавший до сих пор король изо всей силы грохнул об пол позолоченным посохом.
– Никаких свар! – произнес он бесстрастно и повелительно одновременно. – Свой спор вы уладите после и в другом месте. Князя Трипольского прошу продолжать и не забывать о том, что он замещает меня и стоит выше оскорблений, по недомыслию бросаемых ему.
Ренальд де Шатильон все так же вызывающе смотрел на возбужденного и тяжело дышащего Раймунда III, но князь сумел-таки совладать с собой и продолжил речь:
– Не знаю, что уж там такое непонятное случилось с моими глазами, но видели они предовольно. Видели, как росла военная мощь Айюбида, бывшего некогда простым военачальником, видели, как обветшалая держава бессильных халифов сама далась в руки победителю, а он сумел власть не только захватить и удержать, но и упрочить. Вот у кого стоило бы поучиться! Веками незначительные различия в вере разделяли халифов багдадских и халифов египетских. Черный цвет Багдада и белый – сынов Египта… Ныне же этих различий не существует, над магометанами взвилось общее для всех знамя Пророка, победило единство. Ныне «джихад», священная война сарацин, может быть объявлена только нам. Иного врага у них нет.
– Подобает ли столько времени посвящать богомерзким делам неверных? – вопросил со вздохом епископ из Бовэ, прибывший в Святую землю вместе с Филиппом Фландрским.
– Подобает, ваше преосвященство. Знание врага – признак силы. Повторяю: нам надо поучиться у мусульман искусству управлять. В огромной державе Саладина все решает одна голова. Одна воля! Там и быть такого не может, чтобы группка людей, мнящая себя государством в государстве, на каждом шагу ставила препоны властям.
– Кажется, это в наш огород камень? – пристукнув мечом, поинтересовался великий магистр.
– Удивляюсь вашей догадливости. Да, я говорю о вас. Где нам тягаться с Саладином, ежели оба иерусалимских ордена всегда действуют наперекор любому распоряжению короля!
– Единственной нашей целью является сбережение Святого Гроба, – ответил великий магистр.
– Странные же вы выбираете средства для ее достижения.
– Средства мы выбираем по собственному разумению. Государь всегда может на наши мечи опереться. Смиренные и покорные рабы Божии, мы…
– Будет вам шутки шутить, ваша святость! Не до веселья сейчас!… Не вы ли недавно повязали послов Саладина, возвращавшихся от короля с подписанным договором? Держали до тех пор, пока я на вас не двинулся с войском!
– Подобно благородному рыцарю де Шатильону, мы против заключения договоров с неверными.
– Мнения свои надобно в совете отстаивать, не уподобляясь разбойникам с большой дороги!
– Оскорблений не потерплю! Государь! Я протестую!
Но никто не поддержал великого магистра ордена, вызывавшего всеобщую ненависть. Напротив, озлобленно зашумевший совет с редким единодушием набросился на Одо де Сент-Амана, бароны наперегонки перечисляли проступки и вины храмовников. Припомнили великому магистру некоего армянского правителя, записавшегося было в их орден, но не стерпевшего беззаконий и сбежавшего к туркам. Видать, даже у неверных порядка побольше, чем в их ордене! С особой яростью поминалось недоброй памяти взятие Аскалона, когда храмовники выставили в проломе стены свою стражу, не давая другим рыцарям войти в город. И что же? Пока храмовники со своими бились, язычники собрали разбитые силы и их самих прогнали из города. А ведь его осада длилась много дней и стоила много золота…
Великий магистр, давно привыкший к подобным нападкам, хладнокровно молчал, поглядывая на крикунов презрительным взором. Когда же бароны охрипли и успокоились, он надменно изрек:
– Пусть не ждет благодати от Бога королевство, в котором вернейшие слуги Его столь несправедливо гонимы. Невместно рыцарям Храма защищать себя оправданиями. Заботу о нашей чести мы доверяем Господу. Он и рассудит.
– Ишь, невместно им себя защищать, кротким ягняткам! – язвительно прокричал дю Грей. – Да с вами только свяжись, сразу распростишься с жизнью! С исмаилитами иметь дело не так опасно, как с храмовниками! Спесивцы! Душегубы!
– Государь! – закричал великий магистр, но голос его потонул в новом взрыве общего возмущения, в котором уже не различались отдельные голоса.
Хотя иерусалимские бароны и далеко ушли от честной рыцарской простоты былых времен, проявление явного лицемерия разозлило всех донельзя. «Смиренные, покорные рабы Божии» – каково! Богачи ненасытные, ростовщики, кровопийцы, самого дьявола за пояс заткнут! Честь свою они доверяют Господу! Честь! Бароны раскраснелись, постукивали мечами, в воздухе пахло дракой. Принц Филипп тревожно заерзал на стуле, патриарх Ираклий озирался, ища, куда бы сбежать. Из-за колонн с любопытством выглядывали оруженосцы. Ученый архиепископ из Тира безмолвно воздел руки горе. Попытался было что-то сказать король, но слов его никто не услышал, и снова ему пришлось изо всей силы ударить посохом в пол.
– Молчать! – прокричал он. – Вы на совете, а не в кабаке! Мы собрались здесь в скорбный час, дабы решить вопрос чрезвычайной важности. Все по местам и сидеть тихо!
Бароны примолкли, тревожно поглядывая на короля. А ну как вздумается ему сойти к ним и пустить в ход руки? Брр!… Да и голос его – громкий, повелительный – произвел должное впечатление. На белом неподвижном лице дико горели глаза. Бароны присмирели и расселись по скамьям. Король продолжал стоять, тяжело опираясь на посох.
– Великий магистр требовал моей защиты, – произнес он. – Отвечу ему так: орден Храма – точно рана живая на теле нашего королевства. Мой отец усиленно добивался его роспуска и, коли продлил бы ему Бог веку, непременно получил бы на то позволение от Рима. У меня мало сил, я терплю… Надеюсь, преемник мой не потерпит…
– Я тоже не потерплю! – вспылил великий магистр и, осыпая всех отборной бранью, выбежал вон из зала.
Патриарх Ираклий кинулся следом, якобы для умягчения ссоры, на самом же деле – боясь утерять милость могущественного Сент-Амана.
Не обращая на их уход внимания, Балдуин продолжал:
– Короля мы должны выбрать такого, чтобы он не пугался вооруженных монахов. Чтобы он никого не пугался, ибо, если по правде говорить, то и вы, благородные рыцари, недалеко ушли от храмовников. Слышал я тут многих, которые на магистра кричали, ногами топая, а сами-то ничуть его не лучше! Да-да, ничуть, ничуть! Припомнили вы храмовникам все их грехи, а ежели я начну припоминать ваши? Своевольство ваше доведет когда-нибудь королевство до гибели! Из-за вашей строптивости и корысти уже пропала Эдесса, жемчужина нашего королевства. Ваши свары погубят все!
И король, утомленный речью, опустился на свое место. Присутствующие посверкивали на него глазами, возмущенно щелкали пальцами, притопывали каблуками. Дохляк! Да как он смеет так обращаться с ними, славными воинами, первыми баронами королевства?! Мальчишка! Знает, что его никто пальцем не тронет, побрезгует. Ну и все-таки помазанник… И потом, злись не злись, а говорит он чистую правду… Пропала Эдесса… Пропала, потому как тогдашний князь Антиохии Раймунд отказал в помощи старому де Куртене… Так и отрезал: скорее туркам помогу, чем ему! Давняя была меж ними ссора из-за какой-то девки… Жалко, жалко Эдессы…
Откинув голову на спинку кресла, король сделал знак князю Триполи, и тот возобновил ход прерванного спором совещания.
– Все, на нынешнем совете сказанное, – начал он, – да еще сказанное среди крика и ссор, являет собой неопровержимый довод тому, что на наш трон нельзя сажать заморского родича, будь он хоть семи пядей во лбу. Мы должны выбрать в короли одного из нас, благородного здешнего рыцаря, хорошо знающего местные условия и трудность нашего положения.
– Согласны! – прокричали бароны, наконец-то не имевшие возражений.
– Верно! Верно! – громче всех кричал рыцарь де Шатильон, словно именно ему и никому иному должен был достаться трон.
– Итак, уважаемые бароны, государь с большим тщанием рассмотрел возможных претендентов на трон. Среди рыцарей, свободных от брака, наидостойнейшим признан им Ибелин из Рамы, пребывающий ныне в мусульманском плену. Саладин назначил за него немалый выкуп – восемьдесят тысяч бизантов. Государь намеревается переслать эти деньги по назначению, а после дать дозволение на брак рыцаря Ибелина из Рамы и Сибиллы Иерусалимской, вдовы Монферрат. Вопрос предлагается вашему рассмотрению.
В зале воцарилась глубокая тишина. Ибелин из Рамы? Жаль, что выбор пал на него… Каждый чувствует себя невольно обиженным, каждый рад бы сам жениться на принцессе или женить на ней сына, кровного родича… Только не очень ловко выкрикивать самого себя. Поднимут на смех… Так может, лучше чужого? По крайней мере, не будет над ними величаться никто из своих. Ни мне, ни тебе. Все рыцари останутся равными.
Все молчат и ищут зацепки для возражения. Нелегкое дело, ибо род Ибелинов воистину славен, это настоящий кладезь рыцарских добродетелей. Первые и в бою, и в совете. Опора короля, никогда его ни в чем не подводили. К тому же всем хорошо известно, что Балдуин Ибелин любит принцессу.
Останься среди них великий магистр, он наверняка нашел бы, к чему придраться, призвал бы на голову Ибелина громы и молнии – хотя бы ради того, чтобы позлить короля. За ним подняла бы крик добрая половина совета, все те, кому неохота низко кланяться Ибелину.
Но Одо де Сент-Аман отсутствовал. Королю внезапно подумалось, что князь Триполи нарочно затеял ссору с магистром, надеясь выгнать его из зала. В который раз дивится Балдуин IV политической изворотливости своего дядюшки. Предложение короля не встречает отпора. Первым выражает согласие Онуфрий де Торон, благородный старец. Жослен де Куртене зевает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28