Он видел ясно, как черные волосы покрылись шелковой косынкой. Исчез фрак, за ременным поясом возникли пистолеты. Он видел безжалостные глаза, черную бороду, слышал предсмертный плеск волны у борта брига и наконец увидел себя висящим с головой набок и высунутым до плеча языком на фок-марс-рее, черный флаг с мертвой головой. Океан покачивался и сверкал. Колени швейцара подогнулись, но флибустьер прекратил пытку взглядом.— Ох, Иван, плачет по тебе биржа труда, Рахмановский милый переулок, — сквозь зубы сказал капитан.— Арчибальд...— Пантелея. Протокол. Милиционера, — ясно и точно распорядился авралом пират, — таксомотор. В психиатрическую.— Пантелей, выходит... — начал было швейцар, но пират не заинтересовался этим.— Пантелея, — повторил он и размеренно пошел внутрь.Минут через десять весь «Шалаш» был свидетелем, как окровавленного человека, босого, в белье, поверх которого было накинуто пальто Пантелея, под руки вели к воротам. Страшные извозчики у решетки дрались кнутами за обладание Иванушкой, кричали:— На резвой! Я возил в психическую!Иванушка шел плача и пытался укусить за руку то правого Пантелея, то левого поэта Рюхина, и Рюхин скорбно шептал:— Иван, Иван...В тылу на веранде гудел народ, лакеи выметали и уносили осколки, повторялось слово «Берлиоз». В драную пролетку у ворот мостилось бледное лицо без очков, совершенно убитое незаслуженной плюхой, и дама убитая мостилась с ним рядом.В глазах у Рюхина затем замелькали, как во сне, огни на Страстной площади, потом бесконечные круглые огненные часы, затем толпы народа, затем каша из автомобильных фонарей, шляп...Затем, светя и рыча и кашляя, таксомотор вкатил в какой-то волшебный сад, затем Рюхин, милиционер и Пантелей ввели Иванушку в роскошный подъезд, причем Рюхин, ослепленный техникой, все более трезвел и жадно хотел пить. Затем все оказались в большой комнате, в которой стоял столик, клеенчатая новенькая кушетка, два кресла. Круглые часы подвешены были высоко и показывали 11 с четвертью.Милиционер, Пантелей удалились. Рюхин огляделся и увидел себя в компании двух мужчин и женщины. Все трое были в белых балахонах, очень чистых, и женщина сидела за столиком.Иванушка, очень тихий, странно широкоплечий в пантелеевском пальто, не плачущий, поместился под стеной и руки сложил на груди. Рюхин напился из графина с такой жадностью, что руки у него задрожали.Тут же дверь бесшумно открылась и в комнату вошел еще один человек, тоже в балахоне, из кармашка коего торчал черный конец трубочки. Человек этот был очень серьезен. Необыкновенно весь спокоен, но при крайне беспокойных глазах. И даже по бородке его было видно, что он величайший скептик. Пессимист.Все подтянулись.Рюхин сконфузился, поправил поясок на толстовке и произнес:— Здравствуйте, доктор. Позвольте познакомиться. Поэт Рюхин.Доктор вежливо поклонился Рюхину, но, кланяясь, смотрел не на Рюхина, а на Иванушку.— А это... — почему-то понизив голос, представил Рюхин, — знаменитый поэт Иван Бездомный.По доктору видно было, что имя это он слышит впервые в жизни, он вопросительно посмотрел на Рюхина. И тот, повернувшись к Иванушке спиной, зашептал:— Мы опасаемся, не белая ли горячка...— Пил очень сильно? — сквозь зубы спросил доктор.— Нет, доктор...— Тараканов, крыс, чертиков или шмыгающих собак не ловил?— Нет, — ответил Рюхин, — я его вчера видел. Он речь говорил!— Почему в белье? С постели взяли?— Нет, доктор, он в ресторан пришел в таком виде.— Ага, — сказал доктор так, как будто ему очень понравилось, что Иванушка в белье пришел в ресторан, — а почему окровавлен? Дрался?Рюхин замялся:— Так.Тут совещание шепотом кончилось и все обратились к Иванушке.— Здравствуйте, — сказал доктор Иванушке.— Здорово, вредитель! — ясным громким голосом ответил Иванушка, и Рюхин от сраму захотел провалиться сквозь землю. Ему было стыдно поднять глаза на вежливого доктора, от бороды которого пахло явно одеколоном.Тот, однако, не обиделся, а снял привычным ловким жестом пенсне с носа и спрятал его, подняв полу балахона, в задний карман брюк.— Сколько вам лет? — спросил доктор.— Поди ты от меня к чертям, в самом деле, — хмуро ответил Иванушка.— Иван, Иван... — робко воскликнул Рюхин. А доктор сказал вежливо и печально, щуря близорукие глаза:— Зачем же вы сердитесь? Я решительно не понимаю...— Двадцать пять лет мне, — сурово ответил Иванушка, — и я завтра на вас на всех пожалуюсь. И на тебя, гнида! — отнесся он уже персонально к Рюхину.— За что же вы хотите пожаловаться?— За то, что меня силой схватили и притащили куда-то.Рюхин глянул тут на Иванушку и похолодел. Глаза у Иванушки из перламутровых превратились в зеленые, ясные. «Батюшки, да он вполне свеж и нормален, — подумал Рюхин. — Зачем же такая чепуха... зачем же мы малого в психическую поволокли. Нормален, только рожа расцарапана».— Куда это меня приволокли? — надменно спросил Иван.Рюхину захотелось конспирации, но врач сейчас же открыл тайну.— Вы находитесь в психиатрической лечебнице, оборудованной по последнему слову техники. Кстати добавлю: где вам не причинят ни малейшего вреда и где вас никто не собирается задерживать силой.Иванушка недоверчиво покосился, потом пробурчал:— Хвала Аллаху, кажется, нашелся один нормальный среди идиотов, из которых первый — величайшая бездарность и балбес Пашка.— Кто этот Пашка-бездарность? — спросил врач.— Вот он — Рюхин, — ответил Иванушка и указал на Рюхина.— Простите, — сказал доктор.Рюхин был красен, и глаза его засверкали. «Вот так так, — думал он, — и сколько раз я давал себе слово не ввязываться ни в какие истории. Вот и спасибо. Свинья какая-то, и притом нормален». И горькое чувство шевельнулось в душе Рюхина.— Типичный кулачок-подголосок, тщательно маскируется под пролетария, — продолжал Иванушка сурово обличать Рюхина, — «и развейтесь красные знамена», а посмотрели бы вы, что он думает, хе... — и Иванушка рассмеялся зловеще.Доктор повернулся спиной к Иванушке и шепнул:— У него нет белой горячки.Затем повернулся к Ивану и заговорил:— Почему, собственно, вас доставили к нам?— Да черт их возьми, идиотов! Схватили, затолкали в такси и поволокли!— Простите, вы пили сегодня? — осведомился доктор.— Ничего я не пил, ни сегодня, ни вчера, — ответил Иван.— Гм... — сказал врач, — но вы почему, собственно, в ресторан, вот как говорит гражданин Рюхин, пришли в одном белье?— Вы Москву знаете? — спросил Иван.— Да, более или менее... — протянул доктор.— Как вы полагаете, — страстно спросил Иван, — мыслимо ли думать, чтобы вы в Москве оставили на берегу реки что-нибудь и чтобы вещь не попятили? Купаться я стал, ну и украли, понятно, и штаны, и толстовку, и туфли. А я спешил в «Шалаш».— Свидание? — спросил врач.— Нет, брат, не свидание, а я ловлю инженера!— Какого инженера?— Который сегодня на Патриарших, — раздельно продолжал Иван, — убил Антона Берлиоза. А поймать его требуется срочно, потому что он натворит таких дел, что нам всем небо с овчинку покажется.Тут врач вопросительно отнесся к Рюхину. Переживающий еще жгучую обиду, Рюхин ответил мрачно:— Председатель Вседруписа Берлиоз сегодня под трамвай попал.— Он под трамвай попал, говорят?— Его убил инженер.— Толкнул, что ли, под трамвай?— Да не толкнул! — Иван раздражился, — почему такое детское понимание вещей. Убил — значит, толкнул! Он пальцем не коснулся Антона. Такой вам толкнет!— А кто-нибудь еще видел кроме вас этого инженера?— Я один. То-то и беда.— Фамилию его знаете?— На Be фамилия, — хмуро ответил Иван. И стал потирать лоб.— Инженер Наве?— Да не Наве, а на букву «В» фамилия. Не прочитал я до конца на карточке фамилию. Да ну тебя тоже к черту. Что за допросчик такой нашелся! Убирайтесь вы от меня! Где выход?— Помилуйте, — воскликнул доктор, — у меня и в мыслях не было допрашивать вас! Но ведь вы сообщаете такие важные вещи об убийстве, которого вы были свидетелем... Быть может, здесь можно чем-нибудь помочь...— Ну, вот именно, а эти негодяи волокут куда-то! — вскричал Иван.— Ну вот! — вскричал и доктор, — возможно, здесь недоразумение!.. Скажите же, какие меры вы приняли, чтобы поймать этого инженера?— Слава тебе Господи, ты не вредитель, а молодец! — и Иван потянулся поцеловать, — меры я принял такие: первым делом с Москвы-реки бросился в Кремль, но у Спасских ворот стремянные стрельцы не пустили! Иди, говорят, Божий человек, проспись.— Скажите! — воскликнул врач и головой покачал, а Рюхин забыл про обиды и вытянул шею.— Ну-те-с, ну-те-с, — говорил врач, крайне заинтересованный, и женщина за столом развернула лист и стала записывать. Санитары стояли тихо и руки держали по швам, не сводили с Ивана Безродного глаз. Часы стучали.— Вооруженные были стрельцы?— Пищали в руках, как полагается, — продолжал Иван, — тут я, понимаешь ли, вижу, ничего не поделаешь, и брызнул за ним на телеграф, а он, проклятый, вышел на Остоженку, я за ним в квартиру, а там голая гражданка в мыле и в ванне, я тут подобрал иконку и пришпилил ее к груди, потому что без иконки его не поймать... Ну... — тут Иван поднял голову, глянул на часы и ахнул.— Батюшки, одиннадцать, — закричал он, — а я тут с вами время теряю. Будьте любезны, где у вас телефон?..Один из санитаров тотчас загородил его спиной, но врач приказал:— Пропустите к телефону.И Иван уцепился за трубку и вытаращил глаза на блестящие чашки звонков. В это время женщина тихо спросила Рюхина:— Женат он?— Холост, — испуганно ответил Рюхин.— Родные в Москве есть?— Нету.— Член профсоюза?Рюхин кивнул. Женщина записала.— Дайте Кремль, — сказал вдруг Иван в трубку, в комнате воцарилось молчание. — Кремль? Передайте в Совнарком, чтобы послали сейчас же отряд на мотоциклетках в психиатрическую лечебницу... Говорит Бездомный... Инженера ловить, который Москву погубит... Дура. Дура, — вскричал Иван и грохнул трубкой, — вредительница, — и с трубки соскочил рупор.Санитар тотчас повесил трубку на крюк и загородил телефон.— Не надо браниться в телефон! — заметил врач.— Ну-ка, пустите-ка меня, — попросил Иван и стал искать выхода, но выход как сквозь землю провалился.— Ну, помилуйте, — заметил врач, — куда вам сейчас идти. Поздно, вы не одеты. Я настойчиво советую вам переночевать в лечебнице, а уж днем будет видно.— Пропустите меня, — сказал Иван глухо и грозно.— Один вопрос: как вы узнали, что инженер убил?— Он про постное масло знал заранее, что Аннушка его разольет! — вскрикнул Иван тоскливо, — он с Пилатом Понтийским лично разговаривал... Пустите...— Помилуйте, куда вы пойдете!— Мерзавцы, — вдруг взвыл Иван, и перед женщиной засверкала никелированная коробка и склянки, выскочившие из выдвижного ящика.— Ах, так, ах, так... — забормотал Иван, — это, стало быть, нормального человека силой задерживать в сумасшедшем доме. Гоп! — И тут Иван, сбросив Пантелеево пальто, вдруг головой вперед бросился в окно, прикрытое наглухо белой шторой. Коварная сеть за шторой без всякого вреда для Ивана спружинила и мягко бросила поэта назад и прямо в руки санитаров. И в эту минуту в руках у доктора оказался шприц. Рюхин застыл на месте.— Ага, — прохрипел Иван, — вот какие шторочки завели в домиках, ага... — Рюхин глянул в лицо Ивану и увидел, что оно покрылось потом, а глаза помутнели, — понимаем! Помогите! Помогите!Но крик Ивана не разнесся по зданию. Обитые мягким, стеганые стены не пустили воплей несчастного никуда. Лица санитаров исказились и побагровели.— Ад-ну... адну минуту, голову, голову... — забормотал врач, и тоненькая иголочка впилась в кожу поэта, — вот и все, вот и все... — и он выхватил иглу, — можно отпустить.Санитары тотчас разжали руки, а женщина выпустила голову Ивана.— Разбойники! — прокричал тот слабо, как бы томно, метнулся куда-то в сторону, — еще прокричал: — И был час девятый!.. — но вдруг сел на кушетку... — Какая же ты сволочь, — обратился он к Рюхину, но уже не криком, а печальным голосом. Затем повернулся к доктору и пророчески грозно сказал: — Ну, пусть погибает Красная столица, я в лето от Рождества Христова 1943-е все сделал, чтобы спасти ее! Но... но победил ты меня, сын погибели, и заточили меня, спасителя.Он поднялся и вытянул руки, и глаза его стали мутны, но неземной красоты.— И увижу се в огне пожаров, в дыму увижу безумных бегущих по Бульварному Кольцу... — тут он сладко и зябко передернул плечами, зевнул... и заговорил мягко и нежно:— Березки, талый снег, мостки, а под мостки с гор потоки. Колокола звонят, хорошо, тихо...Где-то за стеной протрещал звоночек, и Рюхин раскрыл рот: стеганая стена ушла вверх, открыв лакированную красную стену, а затем та распалась и беззвучно на резиновых шинах въехала кровать. Ивана она не заинтересовала. Он глядел вдаль восторженно, слушал весенние громовые потоки и колокола, слышал пение, стихи...— Ложитесь, ложитесь, — услышал Иван голос приятный и негрозный. Правда, на мгновение его перебил густой и тяжелый бас инженера и тоже сказал «ложитесь», но тотчас же потух.Когда кровать с лежащим Иваном уходила в стену, Иван уже спал, подложив ладонь под изуродованную щеку. Стена сомкнулась. Стало тихо и мирно, и вверху на стене приятно стучали часы.— Доктор... это что же, он, стало быть, болен? — спросил Рюхин тихо, смятенно.— И очень серьезно, — ответил доктор, сквозь пенсне проверяя то, что написала женщина. Он устало зевнул, и Рюхин увидел, что он очень нервный, вероятно, добрый и, кажется, нуждающийся человек...— Какая же это болезнь у него?— Мания фурибунда, — ответил доктор и добавил, — по-видимому.— Это что такое? — спросил Рюхин и побледнел.— Яростная мания, — пояснил доктор и закурил дрянную смятую папироску.— Это, что ж, неизлечимо?— Нет, думаю, излечимо.— И он останется здесь?— Конечно.Тут доктор изъявил желание попрощаться и слегка поклонился Рюхину. Но Рюхин спросил заискивающе:— Скажите, доктор, что это он все инженера ловит и поминает! Видел он какого-нибудь инженера?Доктор вскинул на Рюхина глаза и ответил:— Не знаю.Потом подумал, зевнул, страдальчески сморщился, поежился и добавил:— Кто его знает, может быть, и видел какого-нибудь инженера, который поразил его воображение...И тут поэт и врач расстались.Рюхин вышел в волшебный сад с каменного крыльца дома скорби и ужаса. Потом долго мучился. Все никак не мог попасть в трамвай. Нервы у него заиграли. Он злился, чувствовал себя несчастным, хотел выпить. Трамваи пролетали переполненные. Задыхающиеся люди висели, уцепившись за поручни. И лишь в начале второго Рюхин совсем больным неврастеником приехал в «Шалаш». И тот был пуст. На веранде сидели только двое. Толстый и нехороший, в белых брюках и желтом поясе, по которому вилась золотая цепочка от часов, и женщина. Толстый пил рюмочкой водку, а женщина ела шницель. Сад молчал, и ад молчал.Рюхин сел и больным голосом спросил малый графинчик... Он пил водку и чем больше пил, тем становился трезвей и тем больше темной злобы на Пушкина и на судьбу рождалось в душе...
Помоги, Господи, кончить роман. 1931 г. ПОЛЕТ ВОЛАНДА — Об чем волынка, граждане? — спросил Бегемот и для официальности в слове «граждане» сделал ударение на «да». — Куда это вы скакаете?...............................................................Кота в Бутырки? Прокурор накрутит вам хвосты................................................................Свист....и стая галок поднялась и улетела.— Это свистнуто, — снисходительно заметил Фагот, — не спорю, свистнуто! Но, откровенно говоря, свистнуто неважно.— Я не музыкант, — отозвался Бегемот и сделал вид, что обиделся.— Эх, ваше здоровье! — пронзительным тенором обратился Фагот к Воланду, — дозвольте уж мне, старому регенту, свистнуть.— Вы не возражаете? — вежливо обратился Воланд к Маргарите и ко мне.— Нет, нет, — счастливо вскричала Маргарита, — пусть свистнет! Прошу вас! Я так давно не веселилась!— Вам посвящается, — сказал галантный Фагот и предпринял некоторые приготовления. Вытянулся, как резинка, и устроил из пальцев замысловатую фигуру.Я глянул на лица милиционеров, и мне показалось, что им хочется прекратить это дело и уехать.Затем Фагот вложил фигуру в рот. Должен заметить, что свиста я не услыхал, но я его увидал. Весь кустарник вывернуло с корнем и унесло. В роще не осталось ни одного листика. Лопнули обе шины в мотоциклетке, и треснул бак. Когда я очнулся, я видел, как сползает берег в реку, а в мутной пене плывут эскадронные лошади. Всадники же сидят на растрескавшейся земле группами.— Нет, не то, — со вздохом сказал Фагот, осматривая пальцы, — не в голосе я сегодня.— А вот это уже и лишнее, — сказал Воланд, указывая на землю, и тут я разглядел, что человек с портфелем лежит раскинувшись и из головы течет кровь.— Виноват, мастер, я здесь ни при чем. Это он головой стукнулся об мотоциклетку.— Ах, ах, бедняжка, ах, — явно лицемерно заговорил весельчак Бегемот, наклоняясь к павшему, — уж не осталась бы супруга вдовою из-за твоего свиста.— Ну-с, едем!...............................................................Нежным голосом завел Фагот.
1 2 3