А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Живот у нее снова выпирал из-под бешмета, мешая глядеть под ноги.
– Что ты несешься как оглашенный, – запыхавшись, наконец осадила она супруга окриком, в котором послышалось казачье своеволие, раньше нисколько не свойственное ей.
Муж сбавил скорость, смущенно поморгав веками, пощекотал усами щеку пацаненка. Мальчик заливисто засмеялся и потянулся ручонкой к завитку на папахе.
– Но-но, еще успеешь натаскаться, – сдвигая головной убор на затылок, улыбнулся отец. – Ты лучше сопли подбери, казак.
Двери в молитвенный дом были приоткрыты, внутри помещения толпились казаки с казачками, на руках они держали детей, которых уставщик должен был покрестить. Дарган смахнул с головы папаху, осенил себя крестом, пройдя поближе к алтарю, огляделся вокруг.
Народ мирно дожидался начала святого таинства, мужчины поддергивали носами, бабы на время забыли про узелки с семечками, уставщик из царских врат еще не выходил. Посередине помещения стояла заменявшая купель деревянная бочка с подогретой водой, с лавки на пол свешивалось полотенце, по стенам были размещены иконы, нарисованные художниками из народа по всем правилам древнего благочестия, среди которых попадались привезенные терцами из последнего похода в Европу. Эти были в золотых и серебряных окладах, писанные масляными красками, перед ними покачивались лампады из цветного стекла с зажженными фитильками, а перед самодельными иконами теплились копеечные свечи. Больше всех огоньков светилось возле Николы Угодника. Дарган обходил этого праведника стороной, считая, что угодничать, как и обманывать, нехорошо. Если к кому из богов тянуться, то к Николе Чудотворцу, пусть лучше святой творит чудеса, нежели проявляет угодничество. Хотя знающие люди говорили, что на самом деле обе иконы были одинаковые.
Наконец из царских врат появился седобородый уставщик в простенькой старообрядческой рясе, с неприметной митрой на седых волосах. Раскрыв старинную книгу, он начал басовито читать молитвы, изредка прерывая их крестными знамениями, народ услужливо повторял его действия. Когда служба закончилась, священник подошел к бочке и опустил палец в воду. Она была как раз, видно, помощник подсуетился своевременно. Затем поп оглядел паству, выбирая, с кого начать, и больше всех ему пришелся по душе Дарганов мальчонка. Он указал родственникам, чтобы те его раздели. Дарган снял с пацана одежду и поднес его, поджавшего с перепугу руки и ноги, к купели. Недолго думая, уставщик перекрестил парнишку и ухнул его с головой в кадушку.
– Отцу и сыну и святому духу, – забубнил он. – Крещается раб божий Панкратий…
Не переставая бормотать стихи из Завета, поп окунул мальчика еще раз, потом еще. За спиной Даргана негромко ойкнула Софьюшка, она подумала, что ребенок раскричится. Но после третьего нырка пацан увернулся от полотенца и сам потянулся к воде.
– Настоящий казак вырастет, – довольно крякнул батюшка. – Ни воды, ни огня, ни вражеского оружия не будет бояться. Отцу и сыну… Причисляется к истинной православной вере раб божий Панкратий.
На улице был морозец, и хотя солнце стояло высоко, его лучи уже не так прогревали землю, они как бы рассеивались по ней светлыми холодными струями. Дарган подождал, пока за двери церковки выйдут все родственники, и ступил на дорогу, ведущую к дому.
Когда до хаты оставалось саженей двадцать, хорунжий размашисто взошел на бугор возле угла забора и расставил ноги. С этого места хороню просматривались дали, и те, что сверкали снежными вершинами впереди, и те, что золотились равнинами с пожелтевшей на них травой позади. Пересадив парнишку на левую руку, казак поправил на его голове маленькую папаху, поддернул на ладошках рукавички из овечьего пуха. Щеки у мальчика взялись румянцем, темные глаза запыхали огоньками, словно раздуваемыми кем-то изнутри, – наверное, давали о себе знать поколения, сплошь темноглазые, за исключением прадеда-джигита. Тетки с дядьками за спиной притихли в ожидании дальнейших действий главы рода, Софьюшка отвернула угол платка, она поняла, что крещением дело не закончилось. Сейчас должно было произойти еще одно таинство, почти языческое.
– Вот и ты стал православным казаком, – обращаясь к сыну, негромко заговорил Дарган. В горле у него запершило, он задушил кашель на корню и продолжил: – Ты станешь воином, честью и правдой будешь служить одной для всех нас матери – России.
Мальчик приткнулся к черкеске, со вниманием уставился отцу в глаза, он словно понимал всю ответственность момента. Дарган обернулся назад, вытянул руку по направлению к равнинам.
– Там раскинулась Россия, ее по крупицам собирали и оберегали от врагов наши с тобой деды и прадеды. Видишь, какие просторы, нехоженые, немереные, полные добра, значит, наш казацкий род Даргановых трудился и хорошо служил народу русскому.
Казачок приподнялся на ножках, с еще большим напряжением всмотрелся вдаль, он впитывал в себя расстояния, утыканные свечами раин, и каждое слово, звучавшее из уст батяки. Родственники как завороженные оглянулись на бескрайние поля, они будто впервые увидели знакомую с детства картину. А Дарган развернулся в обратную сторону, теперь он показывал рукой на заснеженные хребты.
– А те вершины должен покорить ты, – не сводя спокойных глаз с мальчика, твердо сказал он. – Ты дойдешь до этих гор и взойдешь на самую высокую из них, с которой наш дом, а с ним и вся наша родина раскроются как на ладони.
Сзади раздались негромкие всхлипы. Софьюшка вытирала платком распухший нос, но отец с сыном не обратили на это внимания, сейчас их объединяло одно чувство – любовь друг к другу и ко всему вокруг. Тетки и дядья тоже посчитали, что мать мальчика не выдержала нахлынувших на нее переживаний.
Но все было не так, молодая женщина поняла, что мечты о просвещении детей в европейских университетах рушатся у нее на глазах, она не могла допустить подобного варварства и в то же время не знала, как ему противостоять. Между тем Дарган прижал парнишку к себе еще крепче, положил правую руку на рукоятку кинжала, глаза у него вспыхнули благородным огнем. Расставив ноги в кожаных ноговицах еще шире, он поднял голову и крикнул в небо:
– Слава новокрещеному казаку Панкратию!
– Слава, слава, слава! – отголоском отозвалось эхо за его спиной и раскатилось по округе.
Дарган взмахнул рукавом черкески с белым отворотом, осенил себя и ребенка широким крестом:
– Отцу и сыну! Аминь!

Глава тринадцатая

Прошло двадцать лет. На охраняемой терскими казаками Кавказской линии от устья Терека до устья Кубани не прекращались кровавые стычки с непокорными горцами. Особенно яростными они были на Кизлярско-Моздокском участке. К власти пришел третий имам Дагестана и Чечни Шамиль. В отличие от первого имама Гази Магомета и его не столь агрессивного последователя, он не стал углубляться в бесполезные политические диалоги, а сразу объявил русским колонистам газават, одновременно взялся за строительство имамата – независимого мусульманско-теократического государства на территории Кавказа.
Аулы по правому берегу реки Терек закипели страстями, горцы уже не делились на абреков и мирных. Они группами переправлялись на левый берег и разбойничали в приграничных населенных пунктах, не щадя ни детей, ни стариков, угоняя в рабство молодых мужчин и женщин. Резня была страшной, даже турки позавидовали бы братьям по вере, когда эти красавцы с крашеными хной ногтями и бородами набрасывались на людей бешеными шакалами, валили их на землю и как баранам перерезали горла, а потом выгребали из куреней все до последнего. Регулярные войска не справлялись с возложенной на них задачей, потому что воевать с летучими отрядами разбойников были не приучены, а действовать одинаковыми с ними методами не позволяли введенные еще Александром Первым демократические преобразования.
Военная машина Российской империи начала пробуксовывать, вместо того чтобы отодвигать границы в глубь извечного врага – Турции – и присоединить новые земли, она застряла на месте. Вдруг выяснилось, что великолепно обученная армия на Кавказе оказалась совершенно бесполезной. Впрочем, об этом предупреждал еще Главноуправляющий по делам Кавказа, обосновавший ставку в грузинском Тифлисе, генерал Ермолов, которого за семь лет до Шамиля убрали с этого поста за сочувствие офицерам-декабристам, выводившим якобы революционно настроенные войска на Сенатскую площадь в Санкт-Петербурге. Населенная преимущественно мужиком-деревенщиной, Российская империя тогда так и не проснулась, и спать ей отводилось, как Илье Муромцу еще тридцать три, обещавших растянуться неизвестно на сколько, сказочных года. Купился Ермолов дешево и сердито, ко всему вольнодумец на дух не переносил первобытного уклада жизни горцев, особенно надуманной их гордости.
Но имперские амбиции верхушки, совместно с нарастающим валом промышленной капитализации, требовали расширения пространств. К тому же у каждого русского в крови тоже бродил завет его пращура Чингисхана, завещавшего потомкам со смешанной русско-татарско-монгольской кровью дойти до последнего моря. Костедробильная машина медленно, но упорно начала перемалывать упрямство горцев, оставляя за собой разоренные земли и вызывая массовую ненависть. Горские племена жаждали момента, чтобы отомстить за поломанный каменно-вековой образ их жизни, не признавая ни просвещения, ни благ, с ним связанных. Поговорка: сколько волка ни корми, он все равно будет смотреть в сторону леса, здесь проявила себя в полной мере. Но все равно, с легкой руки татаро-монгольских ханов каша их преемниками – русскими царями и приближенными вельможами – была заварена, и расхлебывать ее предстояло в веках, как всегда, простому народу.

Весна разбежалась по станичной улице комками подсохшей грязи, солнечными бликами на окнах и готовыми лопнуть почками. Салатного цвета листья раин, похожих на свечи, уже отсалютовали ей зелеными фонтанами крон вдоль обочины дороги или такого же колера зарослями плодовых деревьев в садах. Чувства людей обострились, заставляя воспринимать окружающее с радостным изумлением, глаза стали ярче, а у девок вдобавок припухли губы.
На просторном дворе перед добротно срубленным куренем казачок лет пятнадцати в ладно сидящей черкеске разводил по кругу тонконогого кабардинца. Он держал в руках длинный повод, одним концом которого захомутал шею жеребца, вторым же помахивал, заставляя его бегать вкруг себя широкой рысью. Конь стремился сорваться на сноровистый галоп, он задирал точеную голову кверху и взвизгивал, сердито и радостно. Казачок осаживал баловня хлестким ударом и снова принимался учить лошадь бежать ровной иноходью. В избе скрипнула входная дверь, на лестницу вышла светловолосая стройная женщина лет тридцати пяти. Понаблюдав за подростком, она крикнула:
– Иди в дом, Пьер, обед готов.
– Иду, – не оборачиваясь, отозвался тот. – Сейчас Орлика в стойло сведу и прибегу.
– Я два раза не повторяю, – спокойным голосом предупредила женщина.
Казачок послушно укоротил повод и, подхватив кабардинца за петлю под мордой, бегом направился с ним к конюшне. В это время к воротам подъехал всадник на таком же кабардинце, скорее всего, лошади были от одной матери. Соскочив на землю, он скинул бурку, ловко уложил ее позади седла, рукояткой нагайки толкнул створки ворот. Это был парень немногим старше двадцати лет с пшеничными усами на смугловатом лице, глаза его были темными, а волосы – светлыми. На черкеске молодого казака топорщились урядницкие погоны.
– О, Пако, как вовремя, – заметив его, воскликнула женщина, спустилась по ступенькам вниз. – Мы с бабукой тебя уже заждались, сынок. Почему не сменился пораньше?
– На кордоне опять стычки с немирными, – разгладив хмурое лицо, пояснил парень и, взяв коня под уздцы, пошел по двору, заметно прихрамывая. – Пришлось в секрете лишнего просидеть.
– Ты не ранен? – забеспокоилась женщина.
– Ногу подвернул, когда в седло вскакивал. Пустяки.
– А где отец?
– За мной спешил.
– Заводи лошадь и проходи в дом, все уже готово. – Женщина пригладила волосы и вышла за ворота встречать мужа.
За столом разместилась вся большая семья. По правую руку от хозяина сидел его старший сын, затем сразу младший, среднего дома не было. По левую пристроились жена и две дочери. Мужчина с погонами сотника на рубашке перекрестился, первым зачерпнул из глубокой глиняной тарелки, за ним заработали деревянными ложками и все остальные. Посуда быстро опустела, когда очередь дошла до мясного, в дверь кто-то постучал.
– Я открою.
Сухонькая старушка, мать главы дома, протащилась к выходу и впустила в курень Гонтаря, старого друга семьи. Он нашарил глазами старообрядческие иконы в переднем углу и осенил себя крестным знамением.
– Бог в помощь, – шутливо поприветствовал он обедающих. – Даргашка, я к тебе по делу.
– Тогда присоединяйся – на голодный желудок какой разговор? – Дарган пригладил волосы, подождал, пока друг займет место за столом, и спросил: – Словили абреков?
– Одного словили, а другой ушел, гад! Как кошки живучие! – принимая чапуру с чихирем, досадливо качнул чубом Гонтарь. – Казаки на нем живого места не оставили, из ружей в упор стреляли, а он в воду бултыхнулся и ниже по течению на другой берег выполз. А там немирные налетели осами, уволокли в свой аул.
– Залечит раны, опять объявится.
– Да, теперь их уже не остановишь, – принимаясь за мясо, согласился друг. – Раньше не так безобразничали – и мы отпор давали, и добычу от разбоя они еще не умели с выгодой сбыть.
– А теперь самодержец повелел в аулах ничего не трогать, абреков на месте не расстреливать, баб их не беспокоить, вот они и обнаглели, – дополнил рассуждения Гонтаря старший сын хозяина Панкрат. – Да Шамиль еще набубнил горцам молитвы про свободный имамат.
– Отож, а мы расхлебывай…
Когда с обедом было покончено и в комнате наступила сытая тишина, Гонтарь обратился к хозяину:
– Дурную весть я в твой дом принес, брат казак.
– Говори. – Дарган бросил руки на стол.
– Внук Ахмет-Даргана, Муса этот, подрос и обещал отомстить за отца и за деда.
Головы всех присутствующих невольно повернулись к гостю, на лицах людей отразилась настороженность. Женщины встали, молча взялись убирать посуду. Легенда о кровной мести, изредка будоражившая семью и двадцать лет не дававшая о себе знать, вдруг оказалась явью. Панкрат коротко взглянул на отца и положил ладонь на рукоять кинжала, младший, Петр, сдвинул светлые брови. Девки Аннушка и Марьюшка, знавшие о легенде из рассказов батяки о его военных походах, пока еще не поняли серьезности известия, но интуитивно ощутили угрозу.
– От кого ты про это узнал? – помрачнел Дарган.
– Абрек проговорился, которого мы взяли живым. Сказал, что Муса готовится уйти в засаду на нашем берегу, – пояснил Гонтарь. – Еще говорил, что тот поклялся на оружии принести домой твою голову и бросить ее к ногам своей матери.
– А где этот абрек сейчас?
– Ермилка не вытерпел оскорблений и порубил его в куски прямо возле сторожевой избушки. У него тоже злость на чеченцев за брата.
В комнате зависла тишина, нарушаемая лишь позвякиванием тарелок и чугунков. Наконец женщины убрали посуду и ушли в горницу. В этой семье им было дозволено сидеть за одним столом с мужчинами, хотя у прочих терцев, как и у татар, существовало строгое разделение по старшинству и по полам. Пришлая натура матери чувствовалась во всем, начиная с равенства с мужем и кончая книгами на русском и французском языках, стоящими на особой полке.
– Зря я последнюю дочь Ахмет-Даргана пожалел, – сунулся лицом в кулаки хозяин дома. – Тогда бирючонка этого отдали бы на воспитание в чужую семью.
– Какая разница?! Они тоже напомнили бы ему о кровной мести. У них это закон.
– Оно так, да не совсем, – Дарган поломал пальцы на руках. – Не о себе беспокоюсь… Не вовремя сейчас затевать поединок с каким-то малолетком. Средний сын Захар вот-вот с учебы вернется, за ним другие пойдут.
– Беда никогда не приходила вовремя, – вздохнул Гонтарь и, помолчав, добавил: – Может, и правда старшую дочь главаря абреков надо было сгубить, чтобы одним кровником стало меньше. Это она науськивает своего сына, мол, мужчина он или нет.
– Что же раньше не решалась? Бирючку уже двадцать с лишним годков стукнуло.
– Видать, внучонка дожидалась. Если что, тот вырастет и пойдет мстить за троих сразу – за прадеда, деда и отца.
– Так оно и есть. Как говорится, чему быть, того не миновать, – облегченно вздохнул Дарган, будто с разгадкой тайны с души у него свалился камень, немало лет не дававший свободно дышать. – А ведь я держал ее жизнь в кулаке, в ногах валялась, мол, старшенькому всего два годика, второго дитенка чуть не грудью кормит, а третьим беременна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40