По-прежнему ни звука.
Я заканчивал маршрут, ходил и думал: ну что ж, он позвонит и скажет Джонстону, что я ему угрожал. Когда вернусь, лучше подготовиться к худшему.
Я распахнул дверь: Булыжник сидел за столом, что-то читал.
Я стоял, глядя на него сверху вниз, ждал.
Булыжник глянул на меня, перевел взгляд на то, что читал.
Я продолжал стоять, дожидаясь.
Булыжник продолжал читать.
- Ну, - наконец, вымолвил я, - что там с этим?
- Что там с чем? - Булыжник поднял голову.
- СО ЗВОНКОМ? ГОВОРИ, ЧТО ТАМ СО ЗВОНКОМ! НЕ СИДИ ПРОСТО ТАК!
- С каким звонком?
- Тебе что, насчет меня не звонили?
- Звонили? Что случилось? Ты что там делал? Что ты натворил?
- Ничего.
Я пошел и сдал свое барахло.
Парень не позвонил. Никакая не милость с его стороны. Он, вероятно, подумал, что если позвонит, я вернусь.
По пути к ящику я прошел мимо Булыжника.
- Что ты там натворил, Чинаски?
- Ничего.
Мои действия настолько заморочили Булыжника, что он забыл мне сообщить, что я задержался на 30 минут, и не записал мне опоздание.
16
Как-то ранним утром я раскладывал почту рядом с Д.Г. Так его все и называли: Д.Г. На самом деле, его звали Джордж Грин. Но уже очень много лет его звали просто Д.Г., и некоторое время спустя он стал похож на Д.Г. Он работал почтальоном с двадцати лет, а сейчас ему было под семьдесят. Голоса у него уже не было. Он не разговаривал. Он кряхтел. Но даже когда он кряхтел, произносил он немного. Его и не любили, и не презирали. Он просто был. Все лицо его изрыли морщины: странные овраги и курганы непривлекательной плоти. Никакого света оно не излучало. Просто задубевший старикан, делающий свое дело: Д.Г. Глаза как пустые комочки глины, оброненные в глазницы. Самое лучшее, если о нем не думал и не смотрел на него.
Но Д.Г., при всем своем старшинстве, работал на одном из самых легких маршрутов, на самом краешке богатого района. Фактически, район можно было считать богатым. Дома хоть и старые, но большие, в основном - в два этажа. Широкие газоны стригли и освежали садовники-японцы. Там жили какие-то кинозвезды. Знаменитый карикатурист. Автор бестселлеров. Два бывших губернатора. Никто никогда с тобой не заговаривал. Ты никогда никого не видел. Единственное, в самом начале маршрута, где стояли дома подешевле, тебя доставали дети. Я имею в виду, что Д.Г. был холостяком. И у него был такой свисток. В начале маршрута он становился, высокий и прямой, вытаскивал большой свисток и дул в него, а слюна летела во все стороны. Сообщал детям, что он пришел. Для детей он носил конфеты. И те выбегали, и он раздавал им конфеты, идя вдоль по улице. Старый добрый Д.Г.
Я узнал про конфеты в первый раз, когда получил его маршрут. Булыжнику не хотелось мне его давать, слишком легкий, но иногда ничего другого ему не оставалось. И вот я шел, а этот малец выскочил и спрашивает:
- Эй, а где моя конфетка?
И я ответил:
- Какая конфетка?
И малец сказал:
- Моя конфетка! Я хочу свою конфетку!
- Слушай, пацан, - сказал я, - ты, должно быть, сумасшедший. Тебя что, мама просто так на улицу отпускает?
Мальчик посмотрел на меня очень странно.
Но однажды Д.Г. попал в беду. Старый добрый Д.Г. Он встретил в своем квартале новую маленькую девочку. И дал ей конфетку. И сказал:
- Ох, какая же ты хорошенькая девочка! Я бы хотел, чтобы у меня такая же была!
А ее мать сидела у окошка, все слышала и выскочила с воплями, обвиняя Д.Г. в приставании к малолетним. Она ничего про Д.Г. не знала, поэтому когда увидела, как он дал девочке конфетку и произнес это, решила, что это чересчур.
Старый добрый Д.Г. Обвиненный в приставании к малолетним.
Я зашел и услышал, как Булыжник говорит по телефону, пытаясь объяснить матери, что Д.Г. - уважаемый человек. Д.Г. просто сидел перед ящиком ошеломленный.
Когда Булыжник закончил и повесил трубку, я сказал ему:
- Не следовало отсасывать у этой бабы. У нее грязные мозги. У половины матерей в Америке, с их драгоценными пиздищами и драгоценными дочурками, у половины матерей в Америке - грязные мозги. Велел бы ей засунуть себе в жопу. Д.Г. и пипиську свою уже поднять не сможет, сам же знаешь.
Булыжник покачал головой:
- Нет, общественность - это динамит! Она просто динам_т!
Это все, что он мог сказать. Я уже видел Булыжника таким раньше когда он прогибался, и упрашивал, и объяснял каждому психу, который звонил по любому поводу...
Я раскладывал почту рядом с Д.Г. на маршруте 501, не очень плохом. Мешок я поднимал с трудом, но это было возможно и давало хоть какую-то надежду.
Хоть Д.Г. и знал, что его ящик стоит вверх тормашками, руки его шевелились все медленней. Он просто-напросто сложил слишком много писем в своей жизни - и даже его омертвевшее к ощущениям тело, наконец, взбунтовалось. Несколько раз за утро я замечал, как он шатается. Он останавливался и покачивался, впадал в транс, встряхивался и впихивал в мешок еще несколько писем. Мне этот человек был не особенно симпатичен. Он прожил отнюдь не храбрую жизнь и оказался, более или менее, порядочным куском дерьма. Но всякий раз, когда он шатался, что-то во мне шевелилось. Будто верный конь, который больше не может идти. Или старая машина, что просто сдалась как-то утром.
Почта была тяжелой, и, пока я наблюдал за Д.Г., меня охватил смертный озноб. Впервые больше чем за 40 лет он может пропустить утреннюю развозку! Для человека, настолько гордившегося своей работой и профессией, как Д.Г., это могло стать трагедией. Я пропустил множество утренних развозок, и мне приходилось возить мешки к ящикам в собственной машине, но мое отношение было несколько иным.
Он снова покачнулся.
Боже всемогущий, подумал я, неужели кроме меня этого никто не замечает?
Я оглянулся: всем трын-трава. Все они время от времени признавались в любви к нему: "Д.Г. - хороший парень". Но теперь "хороший парень" тонул, и никому никакого дела. Наконец, передо мной осталось меньше почты, чем перед Д.Г.
Может, смогу помочь ему хотя бы поднять журналы, подумал я. Но подошел клерк и накидал мне еще больше, и я снова почти сравнялся с Д.Г. Обоим придется круто. Я на мгновение запнулся, потом стиснул зубы, расставил ноги пошире, пригнулся, будто мне по мозгам только что дали, и шуранул внутрь массу писем.
За две минуты до готовности к отправке и Д.Г., и я разобрали все письма, разложили и упаковали журналы, проверили авиапочту. У нас обоих получится. Я волновался напрасно. Тут подошел Булыжник. Он нес две связки циркуляров. Одну он дал Д.Г., вторую - мне.
- Их надо включить, - сказал он и отошел.
Булыжник знал, что мы не сможем включить эти циркуляры, вытащить мешки и встретить грузовик вовремя. Я устало обрезал шнурки на пачке и начал раскладывать. Д.Г. просто сидел и смотрел на свою связку.
Потом он опустил голову, положил ее на руки и тихо заплакал.
Я не верил своим глазам.
Я оглянулся.
Остальные почтальоны даже не смотрели на Д.Г. Они снимали свои письма, сортировали их, болтали и смеялись друг с другом.
- Эй, - окликнул я их пару раз, - эй!
Но они даже не взглянули на Д.Г.
Я подошел к нему. Тронул его за руку:
- Д.Г., - сказал я, - я могу тебе как-то помочь?
Он отскочил от своего ящика и побежал по лестнице наверх, в мужскую раздевалку. Я смотрел, как он убегает. Никто, казалось, не замечал. Я засунул еще несколько писем, затем побежал вверх по лестнице сам.
Он сидел, уронив голову на руки, за одним из столов. Только теперь он не плакал тихонько. Он всхлипывал и подвывал. Все его тело сотрясалось в конвульсиях. Он не останавливался.
Я сбежал вниз по ступенькам, мимо остальных почтальонов, к столу Булыжника.
- Эй, эй, Камень! Господи Боже, Камень!
- Что такое? - спросил он.
- Д.Г. поехал! А всем плевать! Он наверху плачет! Ему помочь надо!
- Кто на его маршруте?
- Какая, к черту разница? Говорю тебе, он заболел! Ему помощь нужна!
- Надо поставить кого-то на его маршрут!
Булыжник поднялся из-за стола, обошел комнату, глядя на своих почтальонов, как будто где-то мог заваляться один лишний. Затем шмыгнул за свой стол.
- Слушай, Камень, кто-то должен отвезти его домой. Скажи мне, где он живет, и я сам его отвезу - во внерабочее время. Потом разнесу твой чертов маршрут.
Булыжник поднял голову:
- Кто у тебя на ящике?
- Ох, да к чертям этот ящик!
- ИДИ К СВОЕМУ ЯЩИКУ!
Затем заговорил с другим начальником участка по телефону:
- Алло, Эдди? Слушай, мне здесь человек нужен...
Не будет сегодня детям конфет. Я пошел на место. Остальные почтальоны разошлись. Я начал рассовывать циркуляры. На ящике Д.Г. лежала связка нерассортированных. Я снова отставал от графика. И без грузовика остался. Когда в тот день я вернулся поздно, Булыжник записал мне опоздание.
Я никогда больше не видел Д.Г. Никто не знал, что с ним случилось. И никто больше его не упоминал. "Хорошего парня". Преданного своему делу. Ножом по горлу за пачку циркуляров местого рынка - с его гвоздем сезона: бесплатной коробкой фирменного стирального мыла и купоном на любую покупку свыше 3 долларов.
17
Через три года меня сделали "штатным". Это означало оплаченные праздники (подменным за праздники не платили) и 40-часовую неделю с двумя выходными. Булыжник также вынужден был поставить меня помогать на пяти разных маршрутах. Вот и все, что мне придется носить - пять разных маршрутов. Со временем я неплохо их выучу, плюс короткие пути и ловушки на каждом. С каждым днем будет все легче и легче. Я смогу выработать в себе этот уютный внешний вид.
Почему-то чересчур счастлив я не был. Я не тот человек, кто намеренно ищет боли, работа по-прежнему тяжела, но старого блеска моих подменных дней ей как-то не хватало - не-знать-что-к-чертовой-матери произойдет дальше.
Несколько штатных подошли и пожали мне руку.
- Поздравляем, - сказали они.
- Ага, - ответил я.
Поздравляем с чем? Я ничего не сделал. Теперь я стал членом клуба. Одним из парней. Я мог остаться в нем на много лет, в конечном итоге заработать собственный маршрут. Принимать подарки на Рождество от своих получателей. А если бы позвонил и сказался больным, они бы выговаривали какому-нибудь несчастному ублюдку-подменному: "А где сегодня наш постоянный? Вы опоздали. Наш постоянный никогда не опаздывает."
И вот я тут. А потом вышел бюллетень, запрещавший держать форменные кепки или оборудование на доставочных ящиках. Большинство парней их туда складывало. Это ничему не мешало, и не нужно было бегать каждый раз в раздевалку. Теперь, после того, как три года я клал туда свою кепку, мне запретили это делать.
Ну, а я до сих пор приходил на работу с бодуна и совершенно не задумывался о таких вещах, как кепки. Поэтому моя там лежала и на следующий день после выхода приказа.
Подбежал Булыжник со своей докладной. Он сказал, что держать любое оборудование на доставочном ящике - против правил и инструкций. Я положил докладную в карман и продолжал рассовывать письма. Булыжник повертелся в своем кресле, наблюдая за мной. Остальные почтальоны убрали кепки в шкафчики. Кроме меня и еще одного - некоего Марти. А Булыжник подходит к Марти и говорит:
- Так, Марти, ты читал приказ. Твоей кепки на ящике быть не должно.
- О, простите, сэр. Привычка, знаете ли. Извините. - Марти убрал кепку с ящика и побежал с нею наверх, в раздевалку.
На следующее утро я снова забыл. Булыжник снова подошел с докладной.
В ней говорилось, что хранить любое оборудование на доставочном ящике противоречит правилам и инструкциям.
Я положил докладную в карман и продолжал распихивать письма.
На следующее утро, как только я вошел, то сразу увидел, что Булыжник за мной наблюдает. Он очень тщательно относился к наблюдениям за мной. Он ждал, что я стану делать с кепкой. Я позволил ему немного подождать. Потом снял кепку с головы и положил на ящик.
Булыжник подбежал с докладной.
Я не стал ее читать. Я отшвырнул ее в мусорную корзину, оставил кепку на месте и продолжал сортировать письма.
Я слышал, как Булыжник колотит по машинке. В треске клавиш слышался гнев.
Интересно, как он научился печатать, подумал я.
Он опять подошел. Протянул мне вторую докладную.
Я посмотрел на него.
- Мне не нужно ее читать. Я знаю, что там написано. Там написано, что я не прочел первую докладную
Я кинул вторую докладную в корзину.
Булыжник побежал назад к машинке.
Вручил мне третью докладную.
- Слушай, - сказал я, - я знаю, о чем говорится в них всех. Первая была про то, что я держал кепку на ящике. Вторая - про то, что я не прочел первую. Третья - что не прочел ни первую, ни вторую.
Я посмотрел на него и уронил докладную в мусор, не прочитав.
- Теперь я могу их выбрасывать так же быстро, как ты их печатаешь. Это может длиться часами, и вскоре один из нас начнет выглядеть смешно. Тебе решать.
Булыжник вернулся к своему креслу и сел. Больше он не печатал. Он просто смотрел на меня.
На следующий день я не пришел. Проспал до полудня. Звонить не стал. Потом пошел в Федеральное Здание. Рассказал им о своей цели. Меня поставили перед столом худенькой старушонки. Волосы у нее были седыми, а шейка - очень тоненькой, и посередине неожиданно изгибалась. Шея толкала ее голову вперед, и она смотрела на меня поверх очков.
- Да?
- Я хочу уволиться.
- Уволиться?
- Да, подать в отставку.
- И вы - штатный доставщик?
- Да, - ответил я.
- Ц, ц, ц, ц, ц, ц, ц, - зацокала она сухоньким язычком.
Он дала мне соответствующие бумаги, и я сел их заполнять.
- Сколько вы проработали на почте?
- Три с половиной года.
- Ц, ц, ц, ц, ц, ц, ц, ц, - зацокала она, - ц, ц, ц, ц.
Вот так вот. Я поехал домой к Бетти, и мы раскупорили бутылочку.
Я ведать не ведал, что через пару лет вернусь клерком и проклеркую, весь сгорбившись на табурете, почти 12 лет.
Чарлз Буковски
Женщины
перевел м. немцов
a publishing in tongues publication
1995
charles bukowski
women
(c) 1978 by Charles Bukowski
(c) М. Немцов, перевод, 1994
8
Я вернулся, несколько раз трахнул Лидию, подрался с ней и одним поздним утром вылетел из международного аэропорта Лос-Анжелеса, чтобы дать чтения в Арканзасе. Мне довольно повезло - весь ряд достался мне одному. Командир представился, если я правильно расслышал, как Капитан Пьянчуга. Когда мимо проходила стюардесса, я заказал выпить.
Я был уверен, что знаю одну из стюардесс. Она жила на Лонг-Биче, прочла несколько моих книжек, написала мне письмо, приложив свое фото и номер телефона. Я узнал ее по фотографии. Мне так никогда и не довелось с нею встретиться, но я звонил ей несколько раз, и одной пьяной ночью мы орали друг на друга по телефону.
Она стояла прямо, пытаясь не замечать, как я вылупился на ее зад, ляжки и груди.
Мы пообедали, посмотрели "Игру Недели", послеобеденное винище жгло мне глотку, и я заказал пару "Кровавых Мэри".
Когда мы добрались до Арканзаса, я пересел на маленькую двухмоторную дрянь. Стоило пропеллерам завертеться, как крылья задрожали и затряслись. Похоже было, что они вот-вот отвалятся. Мы оторвались от земли, и стюардесса спросила, не хочет ли кто выпить. К тому времени выпить надо было уже всем. Она спотыкалась и колыхалась в проходе, продавая напитки. Потом объявила, громко:
- ДОПИВАЙТЕ! СЕЙЧАС ПРИЗЕМЛИМСЯ!
Мы допили и приземлились. Через пятнадцать минут мы снова поднялись в воздух. Стюардесса спросила, не хочет ли кто выпить. К тому времени выпить надо было уже всем. Потом она объявила, громко:
- ДОПИВАЙТЕ! СЕЙЧАС ПРИЗЕМЛИМСЯ!
Меня встречали профессор Питер Джеймс и его жена Сельма. Сельма походила на кинозвездочку, только в ней было больше класса.
- Ты здорово выглядишь, - сказал Пит.
- Это твоя жена здорово выглядит.
- У тебя есть два часа до выступления.
Пит привез меня к ним. У них был двухэтажный дом с комнатой для гостей на нижнем уровне. Мне показали мою спальню, внизу.
- Есть хочешь? - спросил Пит.
- Нет, меня блевать тянет.
Мы поднялись наверх.
За сценой, незадолго до начала, Питер наполнил графин для воды водкой с апельсиновым соком.
- Чтениями заправляет одна старушка. У нее бы в трусиках все скисло, если б она узнала, что ты пьющий. Она неплохая старушенция, но до сих пор считает, что поэзия - это про закаты и голубок в полете.
Я вышел и стал читать. Аншлаг. Удача моя держалась. Они походили на любую другую публику: не знали, как относиться к некоторым хорошим стихам, а во время других смеялись не там, где нужно. Я продолжал читать и подливал себе из графина.
- Что это вы пьете?
- Это, - ответил я, - апельсиновый сок пополам с жизнью.
- У вас есть подруга?
- Я девственник.
- Почему вы захотели стать писателем?
- Следующий вопрос, пожалуйста.
Я почитал им еще немного. Рассказал, что прилетел сюда с Капитаном Пьянчугой и посмотрел "Игру Недели". Рассказал, что когда я в хорошей духовной форме, то могу съесть все с одной тарелки и сразу же после этого вымыть ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Я заканчивал маршрут, ходил и думал: ну что ж, он позвонит и скажет Джонстону, что я ему угрожал. Когда вернусь, лучше подготовиться к худшему.
Я распахнул дверь: Булыжник сидел за столом, что-то читал.
Я стоял, глядя на него сверху вниз, ждал.
Булыжник глянул на меня, перевел взгляд на то, что читал.
Я продолжал стоять, дожидаясь.
Булыжник продолжал читать.
- Ну, - наконец, вымолвил я, - что там с этим?
- Что там с чем? - Булыжник поднял голову.
- СО ЗВОНКОМ? ГОВОРИ, ЧТО ТАМ СО ЗВОНКОМ! НЕ СИДИ ПРОСТО ТАК!
- С каким звонком?
- Тебе что, насчет меня не звонили?
- Звонили? Что случилось? Ты что там делал? Что ты натворил?
- Ничего.
Я пошел и сдал свое барахло.
Парень не позвонил. Никакая не милость с его стороны. Он, вероятно, подумал, что если позвонит, я вернусь.
По пути к ящику я прошел мимо Булыжника.
- Что ты там натворил, Чинаски?
- Ничего.
Мои действия настолько заморочили Булыжника, что он забыл мне сообщить, что я задержался на 30 минут, и не записал мне опоздание.
16
Как-то ранним утром я раскладывал почту рядом с Д.Г. Так его все и называли: Д.Г. На самом деле, его звали Джордж Грин. Но уже очень много лет его звали просто Д.Г., и некоторое время спустя он стал похож на Д.Г. Он работал почтальоном с двадцати лет, а сейчас ему было под семьдесят. Голоса у него уже не было. Он не разговаривал. Он кряхтел. Но даже когда он кряхтел, произносил он немного. Его и не любили, и не презирали. Он просто был. Все лицо его изрыли морщины: странные овраги и курганы непривлекательной плоти. Никакого света оно не излучало. Просто задубевший старикан, делающий свое дело: Д.Г. Глаза как пустые комочки глины, оброненные в глазницы. Самое лучшее, если о нем не думал и не смотрел на него.
Но Д.Г., при всем своем старшинстве, работал на одном из самых легких маршрутов, на самом краешке богатого района. Фактически, район можно было считать богатым. Дома хоть и старые, но большие, в основном - в два этажа. Широкие газоны стригли и освежали садовники-японцы. Там жили какие-то кинозвезды. Знаменитый карикатурист. Автор бестселлеров. Два бывших губернатора. Никто никогда с тобой не заговаривал. Ты никогда никого не видел. Единственное, в самом начале маршрута, где стояли дома подешевле, тебя доставали дети. Я имею в виду, что Д.Г. был холостяком. И у него был такой свисток. В начале маршрута он становился, высокий и прямой, вытаскивал большой свисток и дул в него, а слюна летела во все стороны. Сообщал детям, что он пришел. Для детей он носил конфеты. И те выбегали, и он раздавал им конфеты, идя вдоль по улице. Старый добрый Д.Г.
Я узнал про конфеты в первый раз, когда получил его маршрут. Булыжнику не хотелось мне его давать, слишком легкий, но иногда ничего другого ему не оставалось. И вот я шел, а этот малец выскочил и спрашивает:
- Эй, а где моя конфетка?
И я ответил:
- Какая конфетка?
И малец сказал:
- Моя конфетка! Я хочу свою конфетку!
- Слушай, пацан, - сказал я, - ты, должно быть, сумасшедший. Тебя что, мама просто так на улицу отпускает?
Мальчик посмотрел на меня очень странно.
Но однажды Д.Г. попал в беду. Старый добрый Д.Г. Он встретил в своем квартале новую маленькую девочку. И дал ей конфетку. И сказал:
- Ох, какая же ты хорошенькая девочка! Я бы хотел, чтобы у меня такая же была!
А ее мать сидела у окошка, все слышала и выскочила с воплями, обвиняя Д.Г. в приставании к малолетним. Она ничего про Д.Г. не знала, поэтому когда увидела, как он дал девочке конфетку и произнес это, решила, что это чересчур.
Старый добрый Д.Г. Обвиненный в приставании к малолетним.
Я зашел и услышал, как Булыжник говорит по телефону, пытаясь объяснить матери, что Д.Г. - уважаемый человек. Д.Г. просто сидел перед ящиком ошеломленный.
Когда Булыжник закончил и повесил трубку, я сказал ему:
- Не следовало отсасывать у этой бабы. У нее грязные мозги. У половины матерей в Америке, с их драгоценными пиздищами и драгоценными дочурками, у половины матерей в Америке - грязные мозги. Велел бы ей засунуть себе в жопу. Д.Г. и пипиську свою уже поднять не сможет, сам же знаешь.
Булыжник покачал головой:
- Нет, общественность - это динамит! Она просто динам_т!
Это все, что он мог сказать. Я уже видел Булыжника таким раньше когда он прогибался, и упрашивал, и объяснял каждому психу, который звонил по любому поводу...
Я раскладывал почту рядом с Д.Г. на маршруте 501, не очень плохом. Мешок я поднимал с трудом, но это было возможно и давало хоть какую-то надежду.
Хоть Д.Г. и знал, что его ящик стоит вверх тормашками, руки его шевелились все медленней. Он просто-напросто сложил слишком много писем в своей жизни - и даже его омертвевшее к ощущениям тело, наконец, взбунтовалось. Несколько раз за утро я замечал, как он шатается. Он останавливался и покачивался, впадал в транс, встряхивался и впихивал в мешок еще несколько писем. Мне этот человек был не особенно симпатичен. Он прожил отнюдь не храбрую жизнь и оказался, более или менее, порядочным куском дерьма. Но всякий раз, когда он шатался, что-то во мне шевелилось. Будто верный конь, который больше не может идти. Или старая машина, что просто сдалась как-то утром.
Почта была тяжелой, и, пока я наблюдал за Д.Г., меня охватил смертный озноб. Впервые больше чем за 40 лет он может пропустить утреннюю развозку! Для человека, настолько гордившегося своей работой и профессией, как Д.Г., это могло стать трагедией. Я пропустил множество утренних развозок, и мне приходилось возить мешки к ящикам в собственной машине, но мое отношение было несколько иным.
Он снова покачнулся.
Боже всемогущий, подумал я, неужели кроме меня этого никто не замечает?
Я оглянулся: всем трын-трава. Все они время от времени признавались в любви к нему: "Д.Г. - хороший парень". Но теперь "хороший парень" тонул, и никому никакого дела. Наконец, передо мной осталось меньше почты, чем перед Д.Г.
Может, смогу помочь ему хотя бы поднять журналы, подумал я. Но подошел клерк и накидал мне еще больше, и я снова почти сравнялся с Д.Г. Обоим придется круто. Я на мгновение запнулся, потом стиснул зубы, расставил ноги пошире, пригнулся, будто мне по мозгам только что дали, и шуранул внутрь массу писем.
За две минуты до готовности к отправке и Д.Г., и я разобрали все письма, разложили и упаковали журналы, проверили авиапочту. У нас обоих получится. Я волновался напрасно. Тут подошел Булыжник. Он нес две связки циркуляров. Одну он дал Д.Г., вторую - мне.
- Их надо включить, - сказал он и отошел.
Булыжник знал, что мы не сможем включить эти циркуляры, вытащить мешки и встретить грузовик вовремя. Я устало обрезал шнурки на пачке и начал раскладывать. Д.Г. просто сидел и смотрел на свою связку.
Потом он опустил голову, положил ее на руки и тихо заплакал.
Я не верил своим глазам.
Я оглянулся.
Остальные почтальоны даже не смотрели на Д.Г. Они снимали свои письма, сортировали их, болтали и смеялись друг с другом.
- Эй, - окликнул я их пару раз, - эй!
Но они даже не взглянули на Д.Г.
Я подошел к нему. Тронул его за руку:
- Д.Г., - сказал я, - я могу тебе как-то помочь?
Он отскочил от своего ящика и побежал по лестнице наверх, в мужскую раздевалку. Я смотрел, как он убегает. Никто, казалось, не замечал. Я засунул еще несколько писем, затем побежал вверх по лестнице сам.
Он сидел, уронив голову на руки, за одним из столов. Только теперь он не плакал тихонько. Он всхлипывал и подвывал. Все его тело сотрясалось в конвульсиях. Он не останавливался.
Я сбежал вниз по ступенькам, мимо остальных почтальонов, к столу Булыжника.
- Эй, эй, Камень! Господи Боже, Камень!
- Что такое? - спросил он.
- Д.Г. поехал! А всем плевать! Он наверху плачет! Ему помочь надо!
- Кто на его маршруте?
- Какая, к черту разница? Говорю тебе, он заболел! Ему помощь нужна!
- Надо поставить кого-то на его маршрут!
Булыжник поднялся из-за стола, обошел комнату, глядя на своих почтальонов, как будто где-то мог заваляться один лишний. Затем шмыгнул за свой стол.
- Слушай, Камень, кто-то должен отвезти его домой. Скажи мне, где он живет, и я сам его отвезу - во внерабочее время. Потом разнесу твой чертов маршрут.
Булыжник поднял голову:
- Кто у тебя на ящике?
- Ох, да к чертям этот ящик!
- ИДИ К СВОЕМУ ЯЩИКУ!
Затем заговорил с другим начальником участка по телефону:
- Алло, Эдди? Слушай, мне здесь человек нужен...
Не будет сегодня детям конфет. Я пошел на место. Остальные почтальоны разошлись. Я начал рассовывать циркуляры. На ящике Д.Г. лежала связка нерассортированных. Я снова отставал от графика. И без грузовика остался. Когда в тот день я вернулся поздно, Булыжник записал мне опоздание.
Я никогда больше не видел Д.Г. Никто не знал, что с ним случилось. И никто больше его не упоминал. "Хорошего парня". Преданного своему делу. Ножом по горлу за пачку циркуляров местого рынка - с его гвоздем сезона: бесплатной коробкой фирменного стирального мыла и купоном на любую покупку свыше 3 долларов.
17
Через три года меня сделали "штатным". Это означало оплаченные праздники (подменным за праздники не платили) и 40-часовую неделю с двумя выходными. Булыжник также вынужден был поставить меня помогать на пяти разных маршрутах. Вот и все, что мне придется носить - пять разных маршрутов. Со временем я неплохо их выучу, плюс короткие пути и ловушки на каждом. С каждым днем будет все легче и легче. Я смогу выработать в себе этот уютный внешний вид.
Почему-то чересчур счастлив я не был. Я не тот человек, кто намеренно ищет боли, работа по-прежнему тяжела, но старого блеска моих подменных дней ей как-то не хватало - не-знать-что-к-чертовой-матери произойдет дальше.
Несколько штатных подошли и пожали мне руку.
- Поздравляем, - сказали они.
- Ага, - ответил я.
Поздравляем с чем? Я ничего не сделал. Теперь я стал членом клуба. Одним из парней. Я мог остаться в нем на много лет, в конечном итоге заработать собственный маршрут. Принимать подарки на Рождество от своих получателей. А если бы позвонил и сказался больным, они бы выговаривали какому-нибудь несчастному ублюдку-подменному: "А где сегодня наш постоянный? Вы опоздали. Наш постоянный никогда не опаздывает."
И вот я тут. А потом вышел бюллетень, запрещавший держать форменные кепки или оборудование на доставочных ящиках. Большинство парней их туда складывало. Это ничему не мешало, и не нужно было бегать каждый раз в раздевалку. Теперь, после того, как три года я клал туда свою кепку, мне запретили это делать.
Ну, а я до сих пор приходил на работу с бодуна и совершенно не задумывался о таких вещах, как кепки. Поэтому моя там лежала и на следующий день после выхода приказа.
Подбежал Булыжник со своей докладной. Он сказал, что держать любое оборудование на доставочном ящике - против правил и инструкций. Я положил докладную в карман и продолжал рассовывать письма. Булыжник повертелся в своем кресле, наблюдая за мной. Остальные почтальоны убрали кепки в шкафчики. Кроме меня и еще одного - некоего Марти. А Булыжник подходит к Марти и говорит:
- Так, Марти, ты читал приказ. Твоей кепки на ящике быть не должно.
- О, простите, сэр. Привычка, знаете ли. Извините. - Марти убрал кепку с ящика и побежал с нею наверх, в раздевалку.
На следующее утро я снова забыл. Булыжник снова подошел с докладной.
В ней говорилось, что хранить любое оборудование на доставочном ящике противоречит правилам и инструкциям.
Я положил докладную в карман и продолжал распихивать письма.
На следующее утро, как только я вошел, то сразу увидел, что Булыжник за мной наблюдает. Он очень тщательно относился к наблюдениям за мной. Он ждал, что я стану делать с кепкой. Я позволил ему немного подождать. Потом снял кепку с головы и положил на ящик.
Булыжник подбежал с докладной.
Я не стал ее читать. Я отшвырнул ее в мусорную корзину, оставил кепку на месте и продолжал сортировать письма.
Я слышал, как Булыжник колотит по машинке. В треске клавиш слышался гнев.
Интересно, как он научился печатать, подумал я.
Он опять подошел. Протянул мне вторую докладную.
Я посмотрел на него.
- Мне не нужно ее читать. Я знаю, что там написано. Там написано, что я не прочел первую докладную
Я кинул вторую докладную в корзину.
Булыжник побежал назад к машинке.
Вручил мне третью докладную.
- Слушай, - сказал я, - я знаю, о чем говорится в них всех. Первая была про то, что я держал кепку на ящике. Вторая - про то, что я не прочел первую. Третья - что не прочел ни первую, ни вторую.
Я посмотрел на него и уронил докладную в мусор, не прочитав.
- Теперь я могу их выбрасывать так же быстро, как ты их печатаешь. Это может длиться часами, и вскоре один из нас начнет выглядеть смешно. Тебе решать.
Булыжник вернулся к своему креслу и сел. Больше он не печатал. Он просто смотрел на меня.
На следующий день я не пришел. Проспал до полудня. Звонить не стал. Потом пошел в Федеральное Здание. Рассказал им о своей цели. Меня поставили перед столом худенькой старушонки. Волосы у нее были седыми, а шейка - очень тоненькой, и посередине неожиданно изгибалась. Шея толкала ее голову вперед, и она смотрела на меня поверх очков.
- Да?
- Я хочу уволиться.
- Уволиться?
- Да, подать в отставку.
- И вы - штатный доставщик?
- Да, - ответил я.
- Ц, ц, ц, ц, ц, ц, ц, - зацокала она сухоньким язычком.
Он дала мне соответствующие бумаги, и я сел их заполнять.
- Сколько вы проработали на почте?
- Три с половиной года.
- Ц, ц, ц, ц, ц, ц, ц, ц, - зацокала она, - ц, ц, ц, ц.
Вот так вот. Я поехал домой к Бетти, и мы раскупорили бутылочку.
Я ведать не ведал, что через пару лет вернусь клерком и проклеркую, весь сгорбившись на табурете, почти 12 лет.
Чарлз Буковски
Женщины
перевел м. немцов
a publishing in tongues publication
1995
charles bukowski
women
(c) 1978 by Charles Bukowski
(c) М. Немцов, перевод, 1994
8
Я вернулся, несколько раз трахнул Лидию, подрался с ней и одним поздним утром вылетел из международного аэропорта Лос-Анжелеса, чтобы дать чтения в Арканзасе. Мне довольно повезло - весь ряд достался мне одному. Командир представился, если я правильно расслышал, как Капитан Пьянчуга. Когда мимо проходила стюардесса, я заказал выпить.
Я был уверен, что знаю одну из стюардесс. Она жила на Лонг-Биче, прочла несколько моих книжек, написала мне письмо, приложив свое фото и номер телефона. Я узнал ее по фотографии. Мне так никогда и не довелось с нею встретиться, но я звонил ей несколько раз, и одной пьяной ночью мы орали друг на друга по телефону.
Она стояла прямо, пытаясь не замечать, как я вылупился на ее зад, ляжки и груди.
Мы пообедали, посмотрели "Игру Недели", послеобеденное винище жгло мне глотку, и я заказал пару "Кровавых Мэри".
Когда мы добрались до Арканзаса, я пересел на маленькую двухмоторную дрянь. Стоило пропеллерам завертеться, как крылья задрожали и затряслись. Похоже было, что они вот-вот отвалятся. Мы оторвались от земли, и стюардесса спросила, не хочет ли кто выпить. К тому времени выпить надо было уже всем. Она спотыкалась и колыхалась в проходе, продавая напитки. Потом объявила, громко:
- ДОПИВАЙТЕ! СЕЙЧАС ПРИЗЕМЛИМСЯ!
Мы допили и приземлились. Через пятнадцать минут мы снова поднялись в воздух. Стюардесса спросила, не хочет ли кто выпить. К тому времени выпить надо было уже всем. Потом она объявила, громко:
- ДОПИВАЙТЕ! СЕЙЧАС ПРИЗЕМЛИМСЯ!
Меня встречали профессор Питер Джеймс и его жена Сельма. Сельма походила на кинозвездочку, только в ней было больше класса.
- Ты здорово выглядишь, - сказал Пит.
- Это твоя жена здорово выглядит.
- У тебя есть два часа до выступления.
Пит привез меня к ним. У них был двухэтажный дом с комнатой для гостей на нижнем уровне. Мне показали мою спальню, внизу.
- Есть хочешь? - спросил Пит.
- Нет, меня блевать тянет.
Мы поднялись наверх.
За сценой, незадолго до начала, Питер наполнил графин для воды водкой с апельсиновым соком.
- Чтениями заправляет одна старушка. У нее бы в трусиках все скисло, если б она узнала, что ты пьющий. Она неплохая старушенция, но до сих пор считает, что поэзия - это про закаты и голубок в полете.
Я вышел и стал читать. Аншлаг. Удача моя держалась. Они походили на любую другую публику: не знали, как относиться к некоторым хорошим стихам, а во время других смеялись не там, где нужно. Я продолжал читать и подливал себе из графина.
- Что это вы пьете?
- Это, - ответил я, - апельсиновый сок пополам с жизнью.
- У вас есть подруга?
- Я девственник.
- Почему вы захотели стать писателем?
- Следующий вопрос, пожалуйста.
Я почитал им еще немного. Рассказал, что прилетел сюда с Капитаном Пьянчугой и посмотрел "Игру Недели". Рассказал, что когда я в хорошей духовной форме, то могу съесть все с одной тарелки и сразу же после этого вымыть ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12