-Нет.
-Тогда слушай. Это не сложно. Подача крови мозгу осуществляется из двух источников - внутренних сонных артерий и позвоночных артерий. И тех и других по две. Итого четыре артерии в целом. Это понятно?
-Да.
-А система обратной связи еще проще. Кровь оттекает лишь по двум крупным венам, внутренним яремным венам. Итак, четыре артерии идут вверх вверх по шее, разумеется, - и две вены идут вниз. Вокруг самого мозга они, естественно, разветвляются по другим сосудам, но они нас не касаются. Мы никогда их не трогаем.
-Хорошо, - сказал я. - Представь, что я только что умер. Итак, что бы ты сделал?
-Я бы тут же рассек ткани твоей шеи и выделил бы четыре артерии, сонные и позвоночные. Затем я бы произвел перфузию, то есть ввел бы в каждую из них большую пустую иглу. Эти четыре иглы соединялись бы трубками с искусственным сердцем.
Потом, работая быстро, я бы рассек и левую и правую яремные вены и тоже присоединил бы их к аппарату сердца, чтобы круг замкнулся. Теперь включай аппарат, который уже заполнен кровью нужной группы, и все. Кровоток через твой мозг был бы восстановлен.
-И был бы я как та русская собака.
-Не думаю. Во-первых, ты обязательно потерял бы сознание, когда умер, и я полагаю, оно еще долгое время к тебе не вернулось бы - если бы тебе вообще было суждено прийти в себя. Но, находясь в сознании или нет, ты бы оказался в очень интересной ситуации, не так ли? У тебя было бы холодное мертвое тело и живой мозг.
Джон замолчал, предвкушая эту заманчивую перспективу. Его все это настолько захватило и приводило в такой восторг, что он явно отказывался верить, то я могу относиться к этому по-другому.
-Теперь мы могли бы позволить себе не спешить, - сказал он. - И поверь, нам это было бы просто необходимо. Первое, что бы мы сделали, так это отвезли бы тебя в операционную вместе с аппаратом, конечно, который не должен ни на секунду прекращать подачу крови. Следующей нашей задачей...
-Ну ладно, - сказал я. - Достаточно. Подробности мне не нужны.
-Еще как нужны, - сказал он. - Важно, чтобы ты знал точно, что с тобой будет происходить все это время. Понимаешь, потом, когда ты придешь в сознание, для тебя самого будет намного лучше, если ты сможешь вспомнить с точностью, где ты и как ты там оказался. Пусть для своего собственного спокойствия, но ты должен это знать. Согласен?
Я спокойно лежал на постели, глядя на него.
-Итак, следующей задачей было бы извлечь твой мозг целым и невредимым из твоего мертвого тела. Тело бесполезно. Фактически оно уже начало разлагаться. Череп и лицо тоже нам ни к чему. И то и другое только мешает, они мне тут не нужны. Все, что мне нужно, - это твой мозг, чистый красивый мозг, живой и безупречный. Итак, когда ты окажешься у меня на столе, я возьму пилу, небольшую циркулярную пилу, и приступлю к удалению всего свода твоего черепа. Ты бы в этот момент был без сознания, так что с анестезией мне возиться не пришлось бы.
-Еще как пришлось бы, - сказал я.
-Ты б уже был холодным, это я тебе обещаю, Вильям. Не забывай, что ты умер всего несколько минут назад.
-Никому не дам отпиливать верх своего черепа без анестезии, - сказал я.
Лэнди пожал плечами.
-Мне все равно, - сказал он. - Я с удовольствием дам тебе немного прокаина, если хочешь. Если тебя это хоть как-то порадует, я могу пропитать прокаином весь череп, всю голову от шеи и выше.
-Большое спасибо.
-Ты знаешь, - продолжал он, - иногда происходят поразительные вещи. Как раз на прошлой неделе привезли мужчину, без сознания, я рассек ему голову без всякого обезболивающего и удалил небольшой тромб. Я еще работал внутри черепа, когда он очнулся и заговорил.
"Где я?" - спросил он.
"Вы в больнице".
"Ну надо же", - сказал он.
"Скажите, - спросил я его, - вам не мешает то, что я делаю?"
"Нет, - отвечает, - совершенно. А что вы делаете?"
"Я как раз удаляю кровяной тромб из вашего мозга".
"Правда?"
"Полежите спокойно. Не шевелитесь. Я почти закончил".
"Так вот тот негодяй, из-за которого у меня такие головные боли".
Лэнди замолчал и улыбнулся, вспоминая тот эпизод.
-Это слово в слово, что он сказал, - продолжал Лэнди, - хотя на следующий день не мог даже припомнить, что с ним было. Забавная штука этот мозг.
-А мне прокаин, - сказал я.
-Как хочешь, Вильям. А теперь, как я говорил, я бы взял циркулярную пилу и осторожно удалил весь твой calvarium - весь свод черепа целиком. Таким образом, нам бы открылась верхняя часть мозга, или, скорее, внешняя оболочка, в которую он заключен. Может, ты знаешь, а может быть, и нет, что вокруг самого мозга находятся три отдельные оболочки - внешняя, которая называется твердой, средняя - паутинная и внутренняя - мягкая. Большинство непосвященных, похоже, представляют себе мозг в виде голого вещества в голове, плавающего в жидкости.
Но это не так. Он аккуратно завернут в эти три надежные оболочки, и спинномозговая жидкость на самом-то деле перемещается внутри небольшого промежутка между двумя внутренними оболочками, известного под названием подпаутинного пространства. Как я тебе еже говорил, эту жидкость вырабатывает мозг, и она оттекает в венозную систему путем осмосиса.
Я оставил бы все три оболочки - у них такие прелестные названия, не правда ли: твердая, паутинная, мягкая. Я бы их все оставил нетронутыми. Причин тому много, немаловажной из них является тот факт, что внутри твердой расположены венозные синусы, которые отводят кровь из мозга в яремную вену.
Теперь, - продолжал он, - верхняя часть черепа у нас снята, и, таким образом, сверху нам открывается мозг, покрытый внешней оболочкой. Следующий шаг требует особой ловкости: высвободить весь этот сверток, чтобы его можно было аккуратно вынуть, оставив болтаться внизу концы четырех магистральных артерий и двух вен, которые вскоре будут подсоединены к аппарату. Это чрезвычайно длительный и сложный процесс, предусматривающий осторожное откалывание множества костей, отрезание многих нервов и рассечение и сшивание многочисленных кровеносных сосудов. Я бы мог это сделать только одним способом, если хотел бы добиться хоть какого-то успеха, - взяв кусачки и медленно откалывая остальную часть черепа, очищая его, как апельсин, сверху вниз до тех пор, пока полностью не откроется оболочка мозга по бокам и снизу. Возникающие при этом проблемы носят сугубо технический характер, и я не буду на них останавливаться, но я вполне уверен, что работа выполнима. Все дело лишь в мастерстве хирурга и терпении. И не забывай, что в моем распоряжении было бы много времени, столько, сколько мне нужно, так как искусственное сердце непрерывно работало бы, как насос, рядом с операционным столом, поддерживая мозг в живом состоянии.
Итак, предположим, мне удалось убрать череп и удалить все остальное, что окружает мозг. Теперь он соединен с телом только у основания, главным образом спинным хребтом, двумя большими венами и четырьмя артериями, которые снабжают его кровью. Так, что дальше?
Я бы отрезал спинной хребет прямо над первым шейным позвонком, принимая все меры предосторожности, чтобы не повредить две позвоночные артерии, находящиеся в этой области. Но нужно помнить, что твердая, или внешняя, оболочка в этом месте открыта для спинного хребта, так что мне надо будет закрыть это отверстие, сшив концы твердой оболочки вместе. Здесь бы никаких проблем не было.
В этот момент я был бы готов к заключительному этапу. Сбоку на столе у меня была бы чаша особой формы, и в ней находился бы раствор Рингера, как мы его называем. Это особый вид жидкости, который мы в нейрохирургии применяем для промывания. Теперь я бы полностью отсоединил мозг, отрезав магистральные артерии и вены. Затем я бы просто взял его в руки и перенес в чашу. Это был бы второй, но последний раз за всю процедуру, когда поток крови был бы перекрыт; но как только мозг окажется в чаше, ничего не будет стоить тут же вновь соединить концы артерий и вен с искусственным сердцем.
Вот так-то, - сказал Лэнди. - Теперь твой мозг в чаше, и по-прежнему живой, и я не вижу причин, почему бы ему не жить еще очень долго, возможно годами, при том условии, что мы будем следить за кровью и аппаратом.
-Но он бы функционировал?
-Мой дорогой Вильям, откуда мне знать? Я даже не могу сказать, вернется ли к нему сознание.
-А если бы вернулось?
-Ну так это было бы чрезвычайно интересно!
-Неужели? - сказал я. Признаться, у меня были на этот счет сомнения.
-Конечно же! Ты бы лежал здесь, а все твои мыслительные процессы шли бы прекрасно, и память бы работала.
-Но я б не мог ни видеть, ни чувствовать, ни обонять, ни слышать, ни говорить, - сказал я.
-Конечно! - воскликнул он. - Так и знал, что что-нибудь забуду! Я так и не сказал тебе насчет глаза. Слушай. Я хочу попытаться оставить один из твоих зрительных нервов невредимым и сам глаз тоже. Зрительный нерв совсем небольшой, толщиной где-то с больничный градусник и около двух дюймов в длину, он проходит между мозгом и глазом. Вся прелесть в том. что это вовсе не нерв. Это выпячивание самого мозга, и твердая оболочка головного мозга простирается вдоль него и соединена с глазным яблоком. Глаз, таким образом, сзади находится в очень тесном контакте с мозгом, а спинномозговая жидкость поступает прямо туда.
Все это как нельзя лучше отвечает моей цели и дает основание предполагать, что мне бы удалось сохранить один твой глаз. Я уже сделал небольшой пластиковый контейнер, в котором будет находиться глазное яблоко вместо твоей глазной впадины, и когда мозг будет лежать в чаше, погруженной в раствор Рингера, глазное яблоко в своем контейнере будет плавать на поверхности жидкости.
-Уставясь в потолок, - сказал я.
-Да, наверное, так. К сожалению, не будет мускулов, чтобы можно было им вращать. Но может быть, это будет забавно - лежать там так спокойно и удобно, поглядывая на мир из своей чаши.
-Безумно весело, - сказал я. - Как насчет того, чтобы оставить мне и ухо?
-Я бы предпочел на этот раз ухом не заниматься.
-Хочу ухо, - сказал я. - Я настаиваю на ухе.
-Нет.
-Хочу слушать Баха.
-Ты не представляешь, как это было бы трудно, - спокойно сказал Лэнди. - Слуховой аппарат - улитка уха, так он называется - намного более тонкое устройство, чем глаз. Более того, он погружен в толщу кости, да и часть слухового нерва, соединяющего его с мозгом, тоже. Мне никак не удалось бы выдолбить все это оттуда и не повредить.
-А ты не мог бы оставить его в кости и поместить в чашу?
-Нет, - решительно сказал он. - Все это и так уже достаточно сложно. Да и в любом случае, если будет работать глаз, не так уж и важно, будешь ли ты слышать. Мы всегда можем показать тебе наши послания, чтобы ты их прочитал. Ты действительно должен предоставить мне решать, то возможно, а что нет.
-Я еще не сказал, что пойду на это.
-Знаю, Вильям, знаю.
-Я бы не сказал, что эта идея меня очень прельщает.
-Ты бы предпочел умереть вообще?
-Возможно, да. Я еще не знаю. Я ведь не смог бы говорить, правда?
-Конечно, нет.
Тогда как бы я общался с вами? Как бы вы узнали, что я в сознании?
-Нам было бы легко узнать, вернулось к тебе сознание или нет, - сказал Лэнди. - Это показал бы обыкновенный электроэнцефалограф. Мы бы подсоединили электроды непосредственно к лобным долям твоего мозга, там, в чаше.
-И вы действительно могли бы это определить?
-Да, абсолютно. С этим справились бы в любой больнице.
-Но я не смог бы общаться с вами!
-Собственно говоря, сказал Лэнди, - я думаю, ты смог бы. В Лондоне есть один человек, зовут его Вертгеймер, он занимается интересным исследованием на тему передачи мыслей, и я поддерживаю с ним контакт. Ты ведь знаешь, не так ли, что мыслящий мозг испускает электрические и химические разряды? И что эти разряды идут в виде волн, подобно радиоволнам?
-Кое-что мне об этом известно, - сказал я.
-Так вот, Вертгеймер создал аппарат, довольно чувствительный, и он утверждает, что в определенных, хотя и ограниченных пределах он поможет ему истолковать то самое, о чем мыслит мозг. Он выдает что-то вроде кривой, которая явно поддается расшифровке в виде слов или мыслей. Хочешь, я попрошу Вертгеймера навестить тебя?
-Нет, - ответил я. Лэнди уже считал само собой разумеющимся, что я собираюсь идти до конца, и меня это задело. - Теперь уходи и оставь меня одного, - сказал я ему. - Ты ничего не добьешься, если станешь меня торопить.
Он тут же встал и пошел к двери.
-Один вопрос, - сказал я.
Он остановился, держась за дверную ручку.
-Да, Вильям?
-Только одно. Ты-то сам искренне веришь, что, когда мозг будет в чаше, мой разум сможет функционировать точно так же, как сейчас? Ты веришь, что я смогу думать и рассуждать, как теперь, и что способность помнить у меня останется?
-Почему нет, - ответил он. - Мозг тот же. Он жив. Невредим. Фактически он абсолютно не затронут. Мы не вскроем даже твердую оболочку. Большая разница, конечно, состояла бы в том, что мы отрезали бы все до одного нервы, ведущие к нему, кроме единственного зрительного нерва, а это значит, что на твое мышление больше не влияли бы чувства. Ты жил бы в исключительно чистом и обособленном мире. Тебя бы ничего не беспокоило, даже боль. Ты бы просто не смог ощутить боль, потому что не было бы нервов, которыми ее чувствуешь. В некотором смысле положение было бы почти идеальным. Никаких забот, страхов, боли, голода или жажды. Даже желаний, и то никаких. Лишь твои воспоминания и мысли. А если бы еще получилось, что оставшийся глаз функционирует, тогда бы ты мог и книги читать. По-моему, очень соблазнительно.
-Еще бы!
-Право же, Вильям, это так. И особенно для доктора философии. Это было бы потрясающе. Ты смог бы размышлять о судьбах мира с той беспристрастностью и ясностью, которых до тебя еще никто никогда не добивался. А потом кто знает, ведь может произойти все что угодно! Тебя могли бы посетить великие мысли и решения, великие идеи, которые могли кардинально изменить наш образ жизни! Попытайся себе представить, если можешь, ту степень сосредоточенности мысли, какой тебе удалось бы достичь!
-И то разочарование, - сказал я.
-Чепуха. Никакого разочарования и быть не может. Без желания разочарования не бывает, а у тебя никаких желаний и в помине не было бы. Во всяком случае, физических желаний.
-Но я бы явно был в состоянии вспомнить свою прежнюю жизнь на свете, и у меня могло бы возникнуть желание вернуться к ней.
-Что, в эту неразбериху? Из твоей уютной чаши обратно в этот сумасшедший дом?
-Ответь еще на один вопрос, - сказал я. - Как долго, ты полагаешь, тебе удалось бы поддерживать его в живом состоянии?
-Мозг? Кто знает! Возможно, в течении многих лет. Условия были бы идеальными. Большинство факторов, вызывающих изнашивание, отсутствовало бы благодаря искусственному сердцу. Кровяное давление оставалось бы неизменным все время, что в реальной жизни является невозможным условием. Температура тоже была бы постоянной. Химический состав крови был бы почти безупречным. В ней не было бы никаких примесей, никаких вирусов, бактерий - ничего. Конечно, гадать глупо, но я считаю, что мозг мог бы жить двести-триста лет в подобных условиях. Ну пока, - сказал он. - Я забегу к тебе завтра.
Он быстро вышел, оставив меня в довольно сильном смятении.
Моей первой реакцией сразу после его ухода было отвращение к этой его затее. В самом замысле превратить меня, сохранив все мои умственные способности, в скользкий комочек, плавающий в резервуаре с водой, было что-то отталкивающее. Это было чудовищно, неприлично, порочно. Еще меня беспокоило ощущение беспомощности, которое мне суждено было испытать, как только Лэнди поместит меня в чашу. После этого обратного пути уже не было бы, нельзя было бы никак ни протестовать, ни объясняться. Я был бы обречен терпеть столько, сколько им удалось бы поддерживать во мне жизнь.
А что, если, например, я не смог бы этого выдержать? Что, если бы это оказалось жутко болезненным? А если бы я впал в истерику?
Нет ног, чтобы убежать. Нет голоса, чтобы крикнуть. Ничего нет. Мне просто пришлось бы скрывать под улыбкой свои переживания в течение двух последующих столетий.
Да и рта, чтобы улыбаться, тоже нет.
Тут меня внезапно осенила любопытная мысль, вот какая: разве не бывает так, что человек, которому ампутировали ногу, страдает от боли, как если бы его нога все еще была при нем? Разве он не жалуется сиделке, что у него жуткий зуд в пальцах, которых уже нет, и т.д. и т.п.? Я, кажется, что-то слышал об этом, и совсем недавно.
Очень хорошо. Исходя из той же предпосылки, разве не может так случиться, что мой мозг, лежащий одиноко в чаше, будет страдать от подобного эффекта в отношении моего тела? А в этом случае все мои обычные боли и страдания могли обрушиться на меня, а я не смог бы даже принять аспирин, чтобы облегчить муки. В какой-то момент мне может показаться, что у меня мучительнейшие судороги в ноге или сильное несварение, а через несколько минут у меня вполне может появиться ощущение, что мой бедный пузырь - ты меня знаешь - так полон, что, если мне не удастся его быстро опорожнить, он разорвется.
1 2 3 4