А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

– Вон на ту, которая сейчас садится.
– И что в ней особенного?
– Отличная фигура, – сказал я. – Великолепная грудь. Ты только посмотри на ее грудь.
Официант принес выпивку.
– Я когда-нибудь рассказывал тебе о Вонючке? – спросил он.
– Это еще кто такой?
– Вонючка Салливан, на Мальте.
– Нет.
– А о собаке Вонючки?
– Нет.
– Так вот, у Вонючки была собака, большая восточноевропейская овчарка, и он любил эту собаку, будто она была его отцом, матерью и всем на свете, а собака любила Вонючку. Куда бы он ни пошел, она следовала за ним, а когда он вылетал на задание, она сидела на бетоне около ангара и ждала его возвращения. Пса звали Смит. Вонючка очень любил эту собаку.
– Отвратительное виски, – сказал я.
– Да, давай еще выпьем.
Мы заказали еще виски.
– Так вот, – продолжал он, – как-то раз эскадрилья получила задание лететь в Египет. Вылетать нужно было немедленно. Не через два часа или позднее, а немедленно. А Вонючка не мог найти свою собаку. Нигде не мог найти Смита. Он бегал по всему аэродрому, звал Смита и сходил с ума, крича каждому, не видел ли кто Смита, и все звал: "Смит! Смит!" Но Смита нигде не было.
– А где он был? – спросил я.
– Да нигде – а нам надо было лететь. Вонючка должен был улететь, не повидав Смита. Расстроился он страшно. Члены его экипажа говорили, что он даже по радио спрашивал, не нашли ли пса. На всем пути до Гелиополиса он вызывал Мальту и спрашивал: "Смита нашли?" И Мальта отвечала: "Нет, не нашли".
– Это виски просто ужасное, – сказал я.
– Да. Надо выпить еще.
Мы подозвали официанта, и тот быстро выполнил наш заказ.
– Так я рассказывал тебе о Вонючке, – сказал он.
– Да, рассказывай дальше.
– Прилетели мы, значит, в Египет, а он только о Смите и говорит. Он и ходил так, будто собака шла рядом с ним. Чертов дурак, идет и приговаривает: "За мной, Смит, иди за мной, мой мальчик" – и при этом все смотрел вниз, как бы разговаривая с собакой. Наклонялся то и дело, похлопывал воздух и гладил собаку, которой не было.
– А где она была?
– Думаю, на Мальте. Должно быть, там.
– Ну не мерзкое ли виски?
– Ужасное. Это допьем, еще надо будет заказать.
– Будь здоров.
– И ты тоже. Официант. Эй, официант. Да-да, еще.
– Итак, Смит был на Мальте.
– Да, – сказал он. – А этот чертов дурак Вонючка Салливан продолжал так себя вести до тех пор, пока его не убили.
– Наверное, с ума сошел.
– Точно. Просто свихнулся.
– Знаешь, он как-то зашел в спортивный клуб в Александрии в час, когда все выпивают.
– Это нормально.
– Вошел в большой холл, а дверь за собой не закрыл и стал звать собаку. Потом, когда решил, что собака вошла, закрыл дверь и пошел дальше, то и дело останавливаясь и говоря: "За мной, Смит, иди за мной, мой мальчик". И щелкал пальцами. Раз он залез под стол, за которым выпивали двое мужчин и две женщины. Встал на четвереньки и произнес: "Эй, Смит, а ну-ка вылезай оттуда. Живо иди сюда". И протянул руку и начал тащить из-под стола то, чего не было. Потом извинился перед людьми, сидевшими за столом. "Вот чертова собака", – сказал он им. Ты бы видел их лица. И так он ходил по всему клубу, а потом открыл дверь, пустив вперед собаку, и вышел вслед за ней.
– Ненормальный какой-то.
– Чокнутый. Но ты бы видел их лица. Там было полно людей, которые выпивали и не могли понять, то ли они с ума сошли, то ли Вонючка. Они смотрели друг на друга, чтобы убедиться, что не только они не видели собаку. Один человек даже стакан выронил.
– Вот беда-то.
– Ужас.
Подошел официант, поставил стаканы и ушел. В помещении теперь было много народа. Все сидели за маленькими столиками, разговаривали и выпивали. Все были в форме. Летчик бросил в стакан кусочек льда и подтолкнул его пальцем.
– Он тоже уклонялся от зениток, – сказал он.
– Кто?
– Вонючка. Сам не раз говорил об этом.
– Ну и что тут такого? – сказал я. – Это все равно что стараться не наступать на трещины в асфальте, когда идешь по тротуару.
– Вот именно. Дело личное. Кому какое дело?
– Это все равно что не сразу трогаться.
– А это еще что такое?
– То, чем я занимаюсь.
– Что это значит?
– Прежде чем тронуться с места, нужно сосчитать до двадцати, а потом – в путь.
– Ты тоже ненормальный. Как Вонючка.
– Отличный способ избежать неприятностей на дороге. В машине со мной еще ничего не происходило. По крайней мере, ничего серьезного.
– Да ты пьян.
– Да нет, я всегда так делаю.
– Зачем?
– Потому что если кто-то перешел улицу перед твоей машиной, то ты его уже не собьешь, ведь тронулся-то позднее. Ты задержался, потому что считал до двадцати, а человек, которого ты мог бы сбить, уже перешел дорогу.
– Почему?
– Он перешел дорогу гораздо раньше, чем ты тронулся, потому что ты считал до двадцати.
– Хорошая мысль.
– Сам знаю, что хорошая.
– Да просто, черт возьми, отличная.
– Я многим сохранил жизнь. И через перекрестки можно смело переезжать, потому что машина, с которой ты мог бы столкнуться, уже проехала. Она проехала чуть раньше тебя, потому что ты задержался, считая до двадцати.
– Здорово.
– Вот видишь.
– Но это не то же самое, что уклоняться от зениток, – сказал он. – Тут никогда не знаешь, что лучше.
– А я всегда уклоняюсь, – сказал я.
Мы выпили еще.
– Посмотри-ка вон на ту женщину, – сказал я.
– На ту, с грудью?
– Ну да, прекрасная грудь.
– Клянусь, я убил немало женщин более красивых, чем эта, – медленно произнес он.
– Но не с такой же грудью.
– Да и с такой тоже. Может, еще выпьем?
– Да, на дорожку.
– Такой груди больше ни у кого нет, – сказал я. – Во всяком случае в Германии.
– Да сколько хочешь. Я немало таких убил.
– Ладно. Ты убил много женщин с красивой грудью.
Он откинулся на стуле и повел рукой.
– Видишь, сколько тут народу, – сказал он.
– Да.
– Представляешь, сколько будет шуму, если они вдруг все умрут. Просто свалятся мертвыми со стульев на пол.
– Ну и что?
– Разве не будет шуму?
– Конечно будет.
– Предположим, официанты сговорились, подсыпали им что-то в стаканы, и все умерли.
– Шум будет страшный.
– Ну вот, а я такое сотни раз проделывал. Я в сотни раз больше убил людей, чем собралось здесь сейчас. Да и ты тоже.
– Гораздо больше, – сказал я. – Но это же другое.
– Такие же люди. Мужчины, женщины, официанты. Все сидят в пивной и выпивают.
– Это другое.
– Да то же самое. Случись здесь такое, разве не поднялся бы шум?
– Еще какой.
– А мы делали это. И не раз.
– Сотни раз, – сказал я. – И ничего.
– Паршивое заведение.
– Хуже не бывает. Пойдем куда-нибудь в другое место.
– Сначала допьем.
Мы допили виски, а потом стали спорить, кому платить, и я выиграл. Счет составил шестнадцать долларов двадцать пять центов. Он дал официанту на чай два доллара.
Мы поднялись, обошли вокруг столиков и вышли на улицу.
– Такси, – сказал он.
– Да, надо взять такси.
Швейцара в этом заведении не было. Мы стояли на краю тротуара и ждали, когда подъедет такси.
– Хороший город, – сказал он.
– Замечательный, – ответил я.
Чувствовал я себя отлично. Было темно, но горело несколько фонарей. Мимо нас проезжали машины, а по другой стороне улицы шли люди. Неслышно моросил мелкий дождь, и желтый свет фар и уличных фонарей отражался на черной мостовой. Шины шуршали на мокрой дороге.
– А давай пойдем туда, где много виски, – сказал он. – Чтоб там было много виски и разливал его бармен с крошками в бороде.
– Отлично.
– И чтоб там больше никого не было, кроме нас и бармена с крошками в бороде. Или – или.
– Да, – сказал я. – Или что?
– Или пойдем туда, где сто тысяч человек.
– Да, – сказал я. – Хорошо.
Мы стояли и ждали. Из-за поворота, откуда-то слева, выезжали машины и, шурша по мокрому асфальту шинами, двигались в нашу сторону. Проехав мимо нас, они направлялись к мосту, который ведет на другую сторону реки. В свете фар был виден моросящий дождь, а мы все стояли и ждали такси.
Дегустатор
В тот вечер за ужином у Майка Скофилда в его лондонском доме нас собралось шестеро: Майк с женой и дочерью, я с женой и человек по имени Ричард Пратт.
Ричард Пратт был известный гурман. Он состоял президентом небольшого общества под названием "Эпикурейцы" и каждый месяц рассылал его членам брошюрки о еде и винах. Он устраивал обеды, во время которых подавались роскошные блюда и редкие вина. Он не курил из боязни испортить вкус и, когда обсуждали достоинства какого-нибудь вина, имел обыкновение отзываться о нем, как о живом существе, что было довольно забавно. "Характер у него весьма щепетильный, – говорил он, – довольно застенчивый и стеснительный, но, безусловно, щепетильный". Или: "Добродушное вино и бодрое, несколько, может, резковатое, но все же добродушное".
До этого я уже пару раз обедал у Майка с Ричардом Праттом в компании, и всякий раз Майк с женой лезли из кожи вон, чтобы удивить знаменитого гурмана каким-нибудь особым блюдом. Ясно, что и в этот раз они не собирались делать исключение. Едва мы ступили в столовую, как я понял, что нас ожидает пиршество. Высокие свечи, желтые розы, сверкающее серебро, три бокала для вина перед каждым гостем и сверх того слабый запах жареного мяса, доносившийся из кухни, – от всего этого у меня слюнки потекли.
Мы расселись за столом, и я вспомнил, что когда был у Майка раньше, он оба раза держал с Праттом пари на ящик вина, предлагая тому определить сорт того же вина и год. Пратт тогда отвечал, что это нетрудно сделать, если речь идет об известном годе, – соглашался и оба раза выиграл пари. Я был уверен, что и в этот раз они заключат пари, которое Майк очень хотел проиграть, доказывая, насколько хорошее вино у него, а Пратт, со своей стороны, казалось, находит истинное удовольствие в том, что имеет возможность обнаружить свои познания.
Обед начался со снетков, поджаренных в масле до хруста, а к ним подали мозельвейн. Майк поднялся и сам разлил вино, а когда снова сел, я увидел, что он наблюдает за Ричардом Праттом. Бутылку он поставил передо мной, чтобы я мог видеть этикетку. На ней было написано: "Гайерслей Олигсберг, 1945". Он наклонился ко мне и прошептал, что Гайерслей – крошечная деревушка в Мозеле, почти неизвестная за пределами Германии. Он сказал, что вино, которое мы пьем, не совсем обычное. В тех местах производят так мало вина, что человек посторонний не может его достать. Он сам ездил в Германию прошлым летом, чтобы добыть те несколько дюжин бутылок, которые в конце концов ему уступили.
– Сомневаюсь, чтобы в Англии оно было у кого-нибудь еще, – сказал он и взглянул на Ричарда Пратта. – Чем отличается мозельвейн, – продолжал он, повысив голос, – так это тем, что он очень хорош перед кларетом. Многие пьют перед кларетом рейнвейн, но это потому, что не знают ничего лучше. Рейнвейн убивает тонкий аромат кларета, вам это известно? Это просто варварство – пить рейнвейн перед кларетом. А вот мозельвейн именно то, что надо.
Майк Скофилд был приятным человеком средних лет. Он служил биржевым маклером. Точнее – комиссионером на фондовой бирже, и, подобно некоторым представителям этой профессии, его, казалось, несколько смущало, едва ли не ввергало в стыд то, что он "сделал" такие деньги, имея столь ничтожные способности. В глубине души он сознавал, что был простым брокером – тихим, втайне неразборчивым в средствах, – и подозревал, что об этом знали его друзья. Поэтому теперь он стремился стать человеком культурным, развить литературный и эстетический вкусы, приобщиться к собиранию картин, нот, книг и всякого такого. Его небольшая проповедь насчет рейнвейна и мозельвейна была составной частью той культуры, к которой он стремился.
– Прелестное вино, вам так не кажется? – спросил он.
Майк по-прежнему следил за Ричардом Праттом. Я видел, как всякий раз, склоняясь над столом, чтобы отправить в рот рыбку, он тайком бросал взгляд в другой конец стола. Я прямо-таки физически ощущал, что он ждет того момента, когда Пратт сделает первый глоток и поднимет глаза, выражая удовлетворение, удивление, быть может, даже изумление, а потом развернется дискуссия, и Майк расскажет ему о деревушке Гайерслей.
Однако Ричард Пратт и не думал пробовать вино. Он был полностью поглощен беседой с Луизой, восемнадцатилетней дочерью Майка. Он сидел, повернувшись к ней вполоборота, улыбался и рассказывал, насколько я мог уловить, о шеф-поваре одного парижского ресторана. По ходу своего рассказа он придвигался к ней все ближе и ближе и в своем воодушевлении едва ли не наваливался на нее. Бедная девушка отодвинулась от него как можно дальше, кивая вежливо, но с каким-то отчаянием, и смотрела на верхнюю пуговицу его смокинга, а не в лицо.
Мы покончили с рыбой, и тотчас же явилась служанка, чтобы убрать тарелки. Когда она подошла к Пратту, то увидела, что тот еще не притрагивался к своему блюду, поэтому застыла в нерешительности, и тут Пратт заметил ее. Взмахом руки он велел ей удалиться, прервал свой рассказ и начал есть, проворно накалывая маленькие хрустящие рыбки на вилку и быстро отправляя их в рот. Затем, покончив с рыбой, он взял бокал, пригубил вино и сразу повернулся к Луизе Скофилд, чтобы продолжить свой рассказ.
Майк все это видел. Я чувствовал, не глядя на него, что он хотя и сохраняет спокойствие, но сдерживается с трудом и не сводит глаз с гостя. Его добродушное лицо вытянулось, щеки обвисли, но он делал над собой какие-то усилия, не шевелился и не произносил ни слова.
Скоро служанка принесла второе блюдо. Это был большой кусок жареной говядины. Она поставила кушанье на стол перед Майком, тот поднялся и принялся разрезать мясо на очень тонкие кусочки и осторожно раскладывать их по тарелкам, которые разносила служанка. Нарезав мяса всем, включая самого себя, он положил нож и оперся обеими руками о край стола.
– А теперь, – сказал он, обращаясь ко всем, но глядя на Ричарда Пратта, – теперь перейдем к кларету. Прошу прощения, но я должен сходить за ним.
– Сходить за ним, Майк? – удивился я. – Где же оно?
– В моем кабинете. Я откупорил бутылку, и теперь вино дышит.
– А почему в кабинете?
– Чтобы оно приобрело комнатную температуру, разумеется. Оно там уже сутки.
– Но почему именно в кабинете?
– Это лучшее место в доме. В прошлый раз Ричард помог мне выбрать его.
Услышав свое имя, Пратт повернулся.
– Так ведь? – спросил Майк.
– Да, – ответил Пратт, с серьезным видом кивнув головой. – Так.
– Оно стоит в моем кабинете на зеленом бюро, – сказал Майк. – Мы выбрали именно это место. Хорошее место, сквозняка нет и температура ровная. Простите, но мне нужно сходить за ним.
При мысли о том, что у него есть еще вино, достойное пари, к нему вернулось веселое расположение духа, и он торопливо вышел из комнаты и появился спустя минуту, бережно неся в руках корзинку для вина, в которой лежала темная бутылка, которая была повернута этикеткой вниз.
– Ну-ка! – воскликнул он, подходя к столу. – Как насчет этого вина, Ричард? Ни за что не отгадаете, что это такое!
Ричард Пратт медленно повернулся и взглянул на Майка, потом перевел взгляд на бутылку, покоившуюся в маленькой плетеной корзинке. С поднятыми бровями и оттопыренной влажной нижней губой вид у него был надменный и не очень-то симпатичный.
– Ни за что не догадаетесь, – сказал Майк. – Хоть сто лет думайте.
– Кларет? – снисходительно поинтересовался Ричард Пратт.
– Разумеется.
– Надо полагать, из какого-нибудь небольшого виноградника.
– Может, и так, Ричард. А может, и не так.
– Но речь идет об одном из самых известных урожайных годов?
– Да, за это я ручаюсь.
– Тогда ответить будет несложно, – сказал Ричард Пратт, растягивая слова, и вид у него при этом был скучающий.
Мне, впрочем, это растягивание слов и тоскливый вид, который он напустил на себя, показались несколько странными; зловещая тень мелькнула в его глазах, а во всем его облике появилась какая-то сосредоточенность, отчего мне сделалось не по себе.
– Задача на сей раз действительно трудная, – сказал Майк. – Я даже не буду настаивать на пари.
– Ну вот еще. Это почему же? – И снова медленно поднялись брови, а взгляд его стал холодным и настороженным.
– Потому что это трудно.
– Это не очень-то любезно по отношению ко мне.
– Мой дорогой, – сказал Майк, – я с удовольствием с вами поспорю, если вы этого хотите.
– Назвать это вино не слишком трудно.
– Значит, вы хотите поспорить?
– Я вполне к этому готов, – сказал Ричард Пратт.
– Хорошо, тогда спорим как обычно. На ящик этого вина.
– Вы, наверно, думаете, что я не смогу его назвать?
– По правде говоря, да, при всем моем к вам уважении, – сказал Майк.
Он делал над собой некоторое усилие, стараясь соблюдать вежливость, а вот Пратт даже и не пытался скрыть свое презрительное отношение ко всему происходящему. И вместе с тем, как это ни странно, следующий вопрос, похоже, обнаружил некоторую его заинтересованность:
– А вы не хотели бы увеличить ставку?
– Нет, Ричард. Ящик вина – этого достаточно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87