Он зажег свет. Кремовые стены, расписанные звездами, прозрачная ткань балдахина, кремовый ковер. Если закрыть глаза, то можно представить, что Майк стоит у французского окна и смотрит на падающий снег. На ней длинная шелковая ночная рубашка персикового цвета, которая мягкими складками окутывает ее хрупкую фигурку.
Он не хотел закрывать глаза, но искушение было слишком велико. Лайем стиснул зубы и уставился прямо перед собой. Его взгляд сосредоточился на двери в гардеробную Майк, которая вдруг словно выросла до гигантских размеров. Он не заходил туда с того дня, когда собирал для жены чемодан с вещами, которые, как он по наивности полагал, могут понадобиться ей в больнице.
Лайем подошел к двери, помедлил в задумчивости и взялся за ручку. Дубовая дверь тихо скрипнула и легко подалась, как будто ждала его прихода все это время.
Огромное напольное зеркало у дальней стены поймало его образ и отбросило назад отражение – долговязый мужчина со спутанной шевелюрой и в помятой одежде на фоне ярких женских нарядов. Платья Майк были аккуратно развешены в строгом порядке, подобранные по цветовой гамме, как палитра художника. Вечерние платья – отдельно, последние разработки дизайнера модной одежды Нордстрома – отдельно.
Ноги отказывались его слушаться. Лайем не сразу нашел в себе силы приняться за дело. Он расстегивал чемоданы один за другим в поисках платья, которое Майк надевала на прошлогодний бал. В шестом по счету чемодане он наткнулся не на одежду, как предполагал, а на небольшую наволочку.
Лайем нахмурился и вытащил ее из чемодана. Они никогда не спали на таких наволочках. Эта была слишком тонкой, а в углу стояла монограмма: «МЛТ».
Микаэла Луна… и что-то еще.
Сердце екнуло у него в груди. Он понял, что эта монограмма из прошлой жизни Микаэлы.
Лайем мог бы все вернуть назад, застегнуть чемодан и забыть о самом его существовании. Недоброе предчувствие охватило его, ладони внезапно стали влажными, а по позвоночнику пробежал холодок. Но остановиться он уже был не в силах. За годы их совместной жизни у него накопилось много вопросов, которым он не давал выхода, потому что Майк раз и навсегда закрыла эту тему. Давай не будем касаться этого, Лайем. Прошлое теперь не имеет значения. Но каждый раз, когда он видел печаль в ее глазах или замечал, как веселый смех внезапно скрадывала какая-то тайная мысль, он снова терзался неизвестностью.
Конечно, прошлое имеет значение. Лайем притворялся, что это не так, потому что очень любил свою жену и боялся кого-то или чего-то, что иногда повергало ее в задумчивость и печаль. В тот момент, когда он прикоснулся к наволочке из дорогого шелка, которая, как ему казалось, не могла принадлежать его жене, тайна монограммы завладела его сердцем и разумом. Оказывается, то прошлое, которого они оба старались не касаться, все это время жило в их доме, запрятанное в чемодан. Лайем не мог не заглянуть внутрь, как Пандора не могла не открыть свой ящик.
Он потряс наволочку и понял, что она чем-то до краев набита. Вернувшись в спальню, он сел на край огромной кровати и положил наволочку рядом. Хладнокровно глядя на нее, он пытался определить меру опасности, таящуюся внутри. Жизнь устроена так, что ее невозможно повернуть назад, переделать заново, а некоторые тайны, как неаккуратно открытая склянка с серной кислотой, могут уничтожить с трудом созданную тонкую ткань человеческих отношений.
И все же соблазн узнать был слишком силен, чтобы ему противиться. Долгие годы он мечтал сорвать покров тайны с ее прошлого. Ему хотелось понять, прочувствовать ее боль. Только тогда он смог бы помочь ей.
Оправдывая себя этими рассуждениями, Лайем перевернул наволочку и вытряхнул на кровать гору старых фотографий, газетных вырезок и пожелтевших от времени официальных бумаг. Сверху на них выпало обручальное кольцо с бриллиантом размером с десяти центовую монету. Оно скатилось с кипы бумаг и глухо стукнулось о деревянную спинку кровати. Лайем так долго не мог отвести от него взгляд, что в конце концов в глазах запрыгали черные точки. Он вспомнил обручальное кольцо, которое подарил жене, – простой золотой ободок. «Никаких бриллиантов, Лайем». Микаэла произнесла эту фразу тихо, но требовательно, а на то. что голос ее прозвучал как-то натянуто, он тогда не обратил внимания. Ему было приятно, что она не придает значения таким вещам.
А правда, оказывается, состояла в том, что у нее уже было кольцо с бриллиантом.
Лайем заметил фотографию, которая торчала из-под Других бумаг. Изображение было наполовину скрыто, он видел только Микаэлу в подвенечном платье. Ее жених притаился под аккуратно вырезанной газетной статьей. Лайем хотел было поднять газету, но руки предательски дрожали. Безумная мысль пришла ему в голову – если не трогать вырезку, то человека на фотографии как бы не будет существовать.
Лайем не узнавал Микаэлу. Ее длинные тяжелые волосы были убраны в высокую прическу, которую скрепляла диадема, усыпанная бриллиантами. Изысканный макияж подчеркнул необычный разрез ее глаз и превратил ее бледные губы в алый бутон, способный вызвать к жизни самые откровенные мужские фантазии. А молочно-белое подвенечное платье без рукавов, в котором она была похожа на сказочную принцессу, не имело ничего общего со скромным кремовым костюмом, в котором она выходила замуж вторично. Это ее платье напоминало облако алмазной пыли из-за вшитых в ткань маленьких жемчужин и бисера. Микаэла казалась в нем неземным существом, прилетевшим с другой планеты.
Она, его жена, была прекрасной незнакомкой, и это задевало Лайема. Но больнее всего ему было видеть ее улыбку. Господи, где взять силы! Она никогда не смотрела на него такими восхищенными глазами, никогда не улыбалась ему так, словно все сокровища мира вдруг превратились в сияющий алмаз, который лежал у нее на ладони.
Лайем медленно протянул руку и взял фотографию. Рядом с Микаэлой он увидел ее счастливого жениха.
Джулиан Троу.
У Лайема закружилась голова и перехватило дыхание. Сердце словно остановилось.
– Господи… – прошептал он, сам не понимая, о чем молится.
Его Микаэла была когда-то женой Джулиана Троу, всемирно известного киноактера.
Глава 8
– Папа, обед готов!
Лайем с трудом поднялся и на подгибающихся ногах поплелся на зов. Закрыв за собой дверь спальни, он сделал несколько шагов и услышал, как за спиной щелкнул замок. Оставаться здесь дольше не имеет смысла. То, что он увидел, теперь не изменить; ему суждено сохранить эти образы в сердце навсегда.
Лайем схватился рукой за дубовые перила и начал спускаться. Прежде чем войти в гостиную, он несколько раз глубоко вздохнул, чтобы унять волнение.
Брет уже сидел за огромным обеденным столом, который его дед смастерил собственноручно, как и стулья. Они были такими высокими, что мальчик не доставал ногами до пола и казался крошечным гномом на фоне высокой резной спинки. Рядом с ним сидела Джейси, которая как раз расстилала на коленях клетчатую красно-синюю салфетку.
– Привет, пап, – сказала она с улыбкой.
В этот момент девочка была так похожа на мать, что Лайем застыл на пороге.
Роза поставила на стол стеклянную миску с салатом и соус. Подняв глаза на Лайема, она приветственно кивнула.
– Ну, наконец-то. Садись, доктор Лайем. – Она указала на один из свободных стульев и села сама.
Все, как обычно, избегали смотреть на противоположный конец стола, где стоял пустой стул Микаэлы.
За обедом Лайем вел себя, как робот из мультфильмов Диснея. Он заставлял себя улыбаться в тот момент, когда Роза и Джейси беспокойно поглядывали на него. Он изо всех сил старался держаться как ни в чем не бывало, притворяясь, что этот обед ничем не отличается от тех, к которым они привыкли за последний месяц. Но он очень устал, поэтому актер из него получался плохой.
– Пап…
– Да, Джес? – Лайем вздрогнул и оторвался от блинчика с курицей, превратившегося в бесформенное месиво оттого, что он слишком долго ковырял его на тарелке.
– Ты нашел для меня платье?
– Да, дорогая. Я принесу его тебе после обеда. Может быть, вы с бабушкой вместе придумаете прическу, которая к нему подойдет.
– Спасибо, папа, – улыбнулась она. Папа.
Это слово вдруг кольнуло его, словно в сердце всадили холодный железный крюк.
Джейси называла его так почти с самого начала. Тогда она была четырехлетней малышкой с молочными зубами, двумя жидкими косичками и огромными ушами, до которых, казалось, ей никогда не дорасти.
Он прекрасно помнил тот день, когда Майк появилась в клинике с дочерью на руках. Это было спустя несколько месяцев после смерти отца, и Лайем все это время искал случая снова заговорить с ней.
У Джейси был такой сильный жар, что ее хрупкое тельце содрогалось от конвульсий. Она то тряслась и деревенела, то вдруг обмякала, как тряпичная кукла, и смотрела вокруг мутными, ничего не видящими глазами.
– Помогите нам, – попросила Микаэла тихо. Лайем отложил свои дела и помчался вместе с ними в отделение неотложной помощи. Он лично присутствовал в операционной и видел, как хирург разрезал Джейси живот и извлек воспаленный аппендикс. Именно его лицо она видела последним за секунду до того, как подействовала анестезия, и первым, когда пришла в себя после операции. Лайем передал своих пациентов доктору Гранато и провел следующие три дня у постели Джейси вместе с Микаэлой; через узкое окно 320-й палаты они вместе смотрели салют в честь Четвертого июля.
Бесконечно долгие часы они проводили в больничном кафе за разговорами. Майк говорила то об одном, то о другом, потом вдруг бросала взгляд на стенные часы и начинала тихонько плакать. Тогда Лайем тянулся через столик, брал ее руку в свою и говорил: «Она поправится. Поверьте мне…»
Она поднимала на него заплаканные глаза, и голос ее дрожал: «Я верю вам».
С этого все и началось.
Джейси называла его отцом так долго, что он забыл о том человеке, который более, чем он сам, был вправе называть ее дочерью. И который когда-то называл Микаэлу своей женой.
– Папа. ПАПА.
Лайем очнулся от раздумий и поймал на себе пристальный взгляд Брета.
– Ты повезешь меня сегодня на баскетбольную тренировку?
– Конечно, Бретти.
Брет кивнул и завел разговор с Джейси. Лайем постарался вникнуть в его суть, но безуспешно. Единственная мысль занимала его – она была замужем за Джулианом Троу.
В очередной раз к действительности его вернул взгляд тещи, внимательный и оценивающий.
– Ты что-то хочешь мне сказать, Роза?
Она вздрогнула, пораженная его неожиданно холодным тоном. Лайем понимал, что несправедлив к ней, что следовало бы смягчиться и притвориться, что ничего не произошло, но на ложь у него не хватало сил.
– Да, доктор Лайем. Я бы хотела поговорить с тобой… с глазу на глаз.
– Хорошо. После того, как дети лягут спать.
Лайем знал, что Роза ждет их разговора, но чувствовал, что еще не готов к нему. Поэтому он целый час читал Брету перед сном, потом поцеловал Джейси и пожелал ей спокойной ночи, а затем долго принимал горячий душ.
Джейси наверняка не спала, а болтала по телефону с какой-нибудь из своих многочисленных подружек или примеряла мамино платье. Лайем побоялся заглянуть к ней еще раз – стоит ему увидеть ее в платье Микаэлы, и Джейси навсегда будет для него потеряна.
Сейчас ему больше всего хотелось замкнуться в своем пространстве, уйти от людей. Господи, насколько ему стало бы легче, если бы он мог спуститься вниз, сесть за пианино и излить душевную тоску в музыке.
Он хотел бы рассвирепеть, закричать, выругаться, обрушить на Бога и весь мир свою ярость. Но он был не таким человеком. Его любовь к Микаэле – не просто чувство, Это средоточие его души. Он осознавал, что любит ее слишком сильно, что в каком-то смысле хуже, чем любить недостаточно.
Лайем спустился вниз. Пианино одиноко стояло в пустой гостиной, как отвергнутый любовник. Бывало, музыка наполняла эту комнату каждый вечер… Когда Майк садилась рядом с ним на черный кожаный стул, он тихо поскрипывал.
«От чаевых не откажусь…» Так он обычно говорил. «Хочешь чаевых, несчастный тапер? Тогда можешь отнести свою жену в постель, или упустишь свой шанс» – так отвечала она.
Гостиная давила на него оглушительной тишиной. Лайем никогда прежде не задумывался о том, что такое тишина, но теперь знал ее контуры и содержание. Она была похожа на стеклянную банку с герметичной крышкой, в которой хранятся старые голоса и звуки.
Лайем подошел к пианино, сел на стул и нажал на клавишу, которая отозвалась протяжно и тоскливо.
Миссис Джулиан Троу.
– Доктор Лайем?
Он вздрогнул и, обернувшись, оперся рукой на клавиатуру. Пианино взвыло. Под аркой, отделяющей гостиную от столовой, стояла Роза.
Лайем наклонился вперед, упершись локтями в колени. Ему не хотелось говорить с тешей сейчас. Если она готова на откровенную беседу, то ему придется прямо спросить: «Скажи, Роза, она когда-нибудь любила меня?» И, видит Бог, он не был готов получить от нее какой бы то ни было ответ.
– Прости, я не хотела мешать тебе.
Лайем внимательно смотрел на нее, подмечая, что ее сплетенные пальцы слишком сильно стиснуты, а носок правой туфли едва заметно подрагивает. Неужели она догадалась о том, что он обнаружил, и понимает, что он собирается говорить с ней о прошлом Микаэлы? Лайем с трудом поднялся и подошел к теще. Лицо Розы казалось особенно бледным и каким-то прозрачным при тусклом освещении. Сетка голубоватых прожилок особенно четко выступала на ее увядших щеках.
– Ты не помешала, Роза.
Она посмотрела ему в глаза, и в ее сердце отозвалась боль, которую испытывал Лайем.
– Сегодня годовщина вашей свадьбы… Тебе, наверное, очень тяжело. Я подумала, что… если ты не считаешь, что я сую свой старушечий нос куда не следует, мы могли бы вместе посмотреть видео. Дети взяли напрокат «Тупой и еще тупее». Говорят, что это очень смешно.
Представив себе тещу в роли зрителя дурацкой комедии, Лайем невольно улыбнулся.
– Спасибо, Роза. Но лучше не сегодня, – ответил он, тронутый ее заботой.
– Что-нибудь еще не так? – спросила она вкрадчиво.
– Что еще может быть не так? – через силу улыбнулся он. – Любовь вернет мою жену с того света, правда? Ты ведь всегда говорила мне это, Роза. Но прошло уже больше трех недель, а она все еще не проснулась.
– Не сдавайся, прошу тебя.
– Я теряю силы, – признался он скрепя сердце.
И он говорил правду. Его жена висела на волоске, который отделяет жизнь от смерти, а теперь он знал, что его жизнь так же хрупка.
– Нет, доктор Лайем. Ты сильный. Ты самый сильный мужчина, которого я когда-либо знала.
Но он вовсе не ощущал себя сильным. Более того, никогда в жизни он не был так близок к духовной катастрофе. Он понимал, что стоит ему пробыть наедине с Розой еще минуту, и он растает, как кусок льда рядом с раскаленной печкой. И тогда ничто не убережет его от того, чтобы задать роковой вопрос: «Она когда-нибудь любила меня, Роза?»
– Я ничего не могу поделать с собой, – ответил он и оттолкнул от себя стул. За его спиной раздался треск. Обернувшись, он увидел свое отражение в старинном зеркале в серебряной раме. Трещинки на старом стекле были похожи на морщинки у глаз, которые появляются с возрастом у слишком оптимистично настроенных людей.
Смеющиеся морщинки. Майк так всегда их называла. Только сейчас он не мог припомнить, когда они вместе смеялись в последний раз.
Отражение мерцало и искажалось перед ним. На какой-то миг он увидел перед собой не себя самого, а кого-то, кто был моложе, сильнее, красивее. Улыбка этого человека вполне могла бы стать приманкой в кассовом голливудском фильме.
– Мне нужно в больницу прямо сейчас.
– Но…
– Именно сейчас. – Он промчался мимо Розы и схватил на ходу пальто в прихожей. – Я должен повидать свою жену.
Приемное отделение в этот вечер было переполнено. В холле толпились люди, от их голосов и яркого света кружилась голова. Лайем торопливо прошел через холл и направился в палату жены.
Она лежала на кровати без движения, как сломанная марионетка из кукольного театра. Только грудь ее то вздымалась, то тяжело опадала.
– Привет, Майк. – Лайем сел на стул и придвинулся ближе к кровати. Его окружала обстановка, которую он сам создал: музыка, ароматические вещества, подушки, которые он заботливо взбил. Он не мог оторвать взгляда от жены. Как она красива! До сих пор он убеждал себя в том, что она просто спит и что наступит день, когда она утром очнется ото сна и откроет глаза. Но сегодня это ему не удавалось.
– Я влюбился в тебя в ту секунду, когда увидел, – прошептал он, обнимая ее и ощущая тепло знакомого тела. Даже в этот момент он ощущал, что она хочет убежать от кого-то или от чего-то. Это очевидно. Но какое ему дело? Он знал только то, что хотел знать: он, Микаэла, Джейси, Брет и их общая жизнь в Ласт-Бенд. Он помнил только о своей любви, которая будет длиться вечно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Он не хотел закрывать глаза, но искушение было слишком велико. Лайем стиснул зубы и уставился прямо перед собой. Его взгляд сосредоточился на двери в гардеробную Майк, которая вдруг словно выросла до гигантских размеров. Он не заходил туда с того дня, когда собирал для жены чемодан с вещами, которые, как он по наивности полагал, могут понадобиться ей в больнице.
Лайем подошел к двери, помедлил в задумчивости и взялся за ручку. Дубовая дверь тихо скрипнула и легко подалась, как будто ждала его прихода все это время.
Огромное напольное зеркало у дальней стены поймало его образ и отбросило назад отражение – долговязый мужчина со спутанной шевелюрой и в помятой одежде на фоне ярких женских нарядов. Платья Майк были аккуратно развешены в строгом порядке, подобранные по цветовой гамме, как палитра художника. Вечерние платья – отдельно, последние разработки дизайнера модной одежды Нордстрома – отдельно.
Ноги отказывались его слушаться. Лайем не сразу нашел в себе силы приняться за дело. Он расстегивал чемоданы один за другим в поисках платья, которое Майк надевала на прошлогодний бал. В шестом по счету чемодане он наткнулся не на одежду, как предполагал, а на небольшую наволочку.
Лайем нахмурился и вытащил ее из чемодана. Они никогда не спали на таких наволочках. Эта была слишком тонкой, а в углу стояла монограмма: «МЛТ».
Микаэла Луна… и что-то еще.
Сердце екнуло у него в груди. Он понял, что эта монограмма из прошлой жизни Микаэлы.
Лайем мог бы все вернуть назад, застегнуть чемодан и забыть о самом его существовании. Недоброе предчувствие охватило его, ладони внезапно стали влажными, а по позвоночнику пробежал холодок. Но остановиться он уже был не в силах. За годы их совместной жизни у него накопилось много вопросов, которым он не давал выхода, потому что Майк раз и навсегда закрыла эту тему. Давай не будем касаться этого, Лайем. Прошлое теперь не имеет значения. Но каждый раз, когда он видел печаль в ее глазах или замечал, как веселый смех внезапно скрадывала какая-то тайная мысль, он снова терзался неизвестностью.
Конечно, прошлое имеет значение. Лайем притворялся, что это не так, потому что очень любил свою жену и боялся кого-то или чего-то, что иногда повергало ее в задумчивость и печаль. В тот момент, когда он прикоснулся к наволочке из дорогого шелка, которая, как ему казалось, не могла принадлежать его жене, тайна монограммы завладела его сердцем и разумом. Оказывается, то прошлое, которого они оба старались не касаться, все это время жило в их доме, запрятанное в чемодан. Лайем не мог не заглянуть внутрь, как Пандора не могла не открыть свой ящик.
Он потряс наволочку и понял, что она чем-то до краев набита. Вернувшись в спальню, он сел на край огромной кровати и положил наволочку рядом. Хладнокровно глядя на нее, он пытался определить меру опасности, таящуюся внутри. Жизнь устроена так, что ее невозможно повернуть назад, переделать заново, а некоторые тайны, как неаккуратно открытая склянка с серной кислотой, могут уничтожить с трудом созданную тонкую ткань человеческих отношений.
И все же соблазн узнать был слишком силен, чтобы ему противиться. Долгие годы он мечтал сорвать покров тайны с ее прошлого. Ему хотелось понять, прочувствовать ее боль. Только тогда он смог бы помочь ей.
Оправдывая себя этими рассуждениями, Лайем перевернул наволочку и вытряхнул на кровать гору старых фотографий, газетных вырезок и пожелтевших от времени официальных бумаг. Сверху на них выпало обручальное кольцо с бриллиантом размером с десяти центовую монету. Оно скатилось с кипы бумаг и глухо стукнулось о деревянную спинку кровати. Лайем так долго не мог отвести от него взгляд, что в конце концов в глазах запрыгали черные точки. Он вспомнил обручальное кольцо, которое подарил жене, – простой золотой ободок. «Никаких бриллиантов, Лайем». Микаэла произнесла эту фразу тихо, но требовательно, а на то. что голос ее прозвучал как-то натянуто, он тогда не обратил внимания. Ему было приятно, что она не придает значения таким вещам.
А правда, оказывается, состояла в том, что у нее уже было кольцо с бриллиантом.
Лайем заметил фотографию, которая торчала из-под Других бумаг. Изображение было наполовину скрыто, он видел только Микаэлу в подвенечном платье. Ее жених притаился под аккуратно вырезанной газетной статьей. Лайем хотел было поднять газету, но руки предательски дрожали. Безумная мысль пришла ему в голову – если не трогать вырезку, то человека на фотографии как бы не будет существовать.
Лайем не узнавал Микаэлу. Ее длинные тяжелые волосы были убраны в высокую прическу, которую скрепляла диадема, усыпанная бриллиантами. Изысканный макияж подчеркнул необычный разрез ее глаз и превратил ее бледные губы в алый бутон, способный вызвать к жизни самые откровенные мужские фантазии. А молочно-белое подвенечное платье без рукавов, в котором она была похожа на сказочную принцессу, не имело ничего общего со скромным кремовым костюмом, в котором она выходила замуж вторично. Это ее платье напоминало облако алмазной пыли из-за вшитых в ткань маленьких жемчужин и бисера. Микаэла казалась в нем неземным существом, прилетевшим с другой планеты.
Она, его жена, была прекрасной незнакомкой, и это задевало Лайема. Но больнее всего ему было видеть ее улыбку. Господи, где взять силы! Она никогда не смотрела на него такими восхищенными глазами, никогда не улыбалась ему так, словно все сокровища мира вдруг превратились в сияющий алмаз, который лежал у нее на ладони.
Лайем медленно протянул руку и взял фотографию. Рядом с Микаэлой он увидел ее счастливого жениха.
Джулиан Троу.
У Лайема закружилась голова и перехватило дыхание. Сердце словно остановилось.
– Господи… – прошептал он, сам не понимая, о чем молится.
Его Микаэла была когда-то женой Джулиана Троу, всемирно известного киноактера.
Глава 8
– Папа, обед готов!
Лайем с трудом поднялся и на подгибающихся ногах поплелся на зов. Закрыв за собой дверь спальни, он сделал несколько шагов и услышал, как за спиной щелкнул замок. Оставаться здесь дольше не имеет смысла. То, что он увидел, теперь не изменить; ему суждено сохранить эти образы в сердце навсегда.
Лайем схватился рукой за дубовые перила и начал спускаться. Прежде чем войти в гостиную, он несколько раз глубоко вздохнул, чтобы унять волнение.
Брет уже сидел за огромным обеденным столом, который его дед смастерил собственноручно, как и стулья. Они были такими высокими, что мальчик не доставал ногами до пола и казался крошечным гномом на фоне высокой резной спинки. Рядом с ним сидела Джейси, которая как раз расстилала на коленях клетчатую красно-синюю салфетку.
– Привет, пап, – сказала она с улыбкой.
В этот момент девочка была так похожа на мать, что Лайем застыл на пороге.
Роза поставила на стол стеклянную миску с салатом и соус. Подняв глаза на Лайема, она приветственно кивнула.
– Ну, наконец-то. Садись, доктор Лайем. – Она указала на один из свободных стульев и села сама.
Все, как обычно, избегали смотреть на противоположный конец стола, где стоял пустой стул Микаэлы.
За обедом Лайем вел себя, как робот из мультфильмов Диснея. Он заставлял себя улыбаться в тот момент, когда Роза и Джейси беспокойно поглядывали на него. Он изо всех сил старался держаться как ни в чем не бывало, притворяясь, что этот обед ничем не отличается от тех, к которым они привыкли за последний месяц. Но он очень устал, поэтому актер из него получался плохой.
– Пап…
– Да, Джес? – Лайем вздрогнул и оторвался от блинчика с курицей, превратившегося в бесформенное месиво оттого, что он слишком долго ковырял его на тарелке.
– Ты нашел для меня платье?
– Да, дорогая. Я принесу его тебе после обеда. Может быть, вы с бабушкой вместе придумаете прическу, которая к нему подойдет.
– Спасибо, папа, – улыбнулась она. Папа.
Это слово вдруг кольнуло его, словно в сердце всадили холодный железный крюк.
Джейси называла его так почти с самого начала. Тогда она была четырехлетней малышкой с молочными зубами, двумя жидкими косичками и огромными ушами, до которых, казалось, ей никогда не дорасти.
Он прекрасно помнил тот день, когда Майк появилась в клинике с дочерью на руках. Это было спустя несколько месяцев после смерти отца, и Лайем все это время искал случая снова заговорить с ней.
У Джейси был такой сильный жар, что ее хрупкое тельце содрогалось от конвульсий. Она то тряслась и деревенела, то вдруг обмякала, как тряпичная кукла, и смотрела вокруг мутными, ничего не видящими глазами.
– Помогите нам, – попросила Микаэла тихо. Лайем отложил свои дела и помчался вместе с ними в отделение неотложной помощи. Он лично присутствовал в операционной и видел, как хирург разрезал Джейси живот и извлек воспаленный аппендикс. Именно его лицо она видела последним за секунду до того, как подействовала анестезия, и первым, когда пришла в себя после операции. Лайем передал своих пациентов доктору Гранато и провел следующие три дня у постели Джейси вместе с Микаэлой; через узкое окно 320-й палаты они вместе смотрели салют в честь Четвертого июля.
Бесконечно долгие часы они проводили в больничном кафе за разговорами. Майк говорила то об одном, то о другом, потом вдруг бросала взгляд на стенные часы и начинала тихонько плакать. Тогда Лайем тянулся через столик, брал ее руку в свою и говорил: «Она поправится. Поверьте мне…»
Она поднимала на него заплаканные глаза, и голос ее дрожал: «Я верю вам».
С этого все и началось.
Джейси называла его отцом так долго, что он забыл о том человеке, который более, чем он сам, был вправе называть ее дочерью. И который когда-то называл Микаэлу своей женой.
– Папа. ПАПА.
Лайем очнулся от раздумий и поймал на себе пристальный взгляд Брета.
– Ты повезешь меня сегодня на баскетбольную тренировку?
– Конечно, Бретти.
Брет кивнул и завел разговор с Джейси. Лайем постарался вникнуть в его суть, но безуспешно. Единственная мысль занимала его – она была замужем за Джулианом Троу.
В очередной раз к действительности его вернул взгляд тещи, внимательный и оценивающий.
– Ты что-то хочешь мне сказать, Роза?
Она вздрогнула, пораженная его неожиданно холодным тоном. Лайем понимал, что несправедлив к ней, что следовало бы смягчиться и притвориться, что ничего не произошло, но на ложь у него не хватало сил.
– Да, доктор Лайем. Я бы хотела поговорить с тобой… с глазу на глаз.
– Хорошо. После того, как дети лягут спать.
Лайем знал, что Роза ждет их разговора, но чувствовал, что еще не готов к нему. Поэтому он целый час читал Брету перед сном, потом поцеловал Джейси и пожелал ей спокойной ночи, а затем долго принимал горячий душ.
Джейси наверняка не спала, а болтала по телефону с какой-нибудь из своих многочисленных подружек или примеряла мамино платье. Лайем побоялся заглянуть к ней еще раз – стоит ему увидеть ее в платье Микаэлы, и Джейси навсегда будет для него потеряна.
Сейчас ему больше всего хотелось замкнуться в своем пространстве, уйти от людей. Господи, насколько ему стало бы легче, если бы он мог спуститься вниз, сесть за пианино и излить душевную тоску в музыке.
Он хотел бы рассвирепеть, закричать, выругаться, обрушить на Бога и весь мир свою ярость. Но он был не таким человеком. Его любовь к Микаэле – не просто чувство, Это средоточие его души. Он осознавал, что любит ее слишком сильно, что в каком-то смысле хуже, чем любить недостаточно.
Лайем спустился вниз. Пианино одиноко стояло в пустой гостиной, как отвергнутый любовник. Бывало, музыка наполняла эту комнату каждый вечер… Когда Майк садилась рядом с ним на черный кожаный стул, он тихо поскрипывал.
«От чаевых не откажусь…» Так он обычно говорил. «Хочешь чаевых, несчастный тапер? Тогда можешь отнести свою жену в постель, или упустишь свой шанс» – так отвечала она.
Гостиная давила на него оглушительной тишиной. Лайем никогда прежде не задумывался о том, что такое тишина, но теперь знал ее контуры и содержание. Она была похожа на стеклянную банку с герметичной крышкой, в которой хранятся старые голоса и звуки.
Лайем подошел к пианино, сел на стул и нажал на клавишу, которая отозвалась протяжно и тоскливо.
Миссис Джулиан Троу.
– Доктор Лайем?
Он вздрогнул и, обернувшись, оперся рукой на клавиатуру. Пианино взвыло. Под аркой, отделяющей гостиную от столовой, стояла Роза.
Лайем наклонился вперед, упершись локтями в колени. Ему не хотелось говорить с тешей сейчас. Если она готова на откровенную беседу, то ему придется прямо спросить: «Скажи, Роза, она когда-нибудь любила меня?» И, видит Бог, он не был готов получить от нее какой бы то ни было ответ.
– Прости, я не хотела мешать тебе.
Лайем внимательно смотрел на нее, подмечая, что ее сплетенные пальцы слишком сильно стиснуты, а носок правой туфли едва заметно подрагивает. Неужели она догадалась о том, что он обнаружил, и понимает, что он собирается говорить с ней о прошлом Микаэлы? Лайем с трудом поднялся и подошел к теще. Лицо Розы казалось особенно бледным и каким-то прозрачным при тусклом освещении. Сетка голубоватых прожилок особенно четко выступала на ее увядших щеках.
– Ты не помешала, Роза.
Она посмотрела ему в глаза, и в ее сердце отозвалась боль, которую испытывал Лайем.
– Сегодня годовщина вашей свадьбы… Тебе, наверное, очень тяжело. Я подумала, что… если ты не считаешь, что я сую свой старушечий нос куда не следует, мы могли бы вместе посмотреть видео. Дети взяли напрокат «Тупой и еще тупее». Говорят, что это очень смешно.
Представив себе тещу в роли зрителя дурацкой комедии, Лайем невольно улыбнулся.
– Спасибо, Роза. Но лучше не сегодня, – ответил он, тронутый ее заботой.
– Что-нибудь еще не так? – спросила она вкрадчиво.
– Что еще может быть не так? – через силу улыбнулся он. – Любовь вернет мою жену с того света, правда? Ты ведь всегда говорила мне это, Роза. Но прошло уже больше трех недель, а она все еще не проснулась.
– Не сдавайся, прошу тебя.
– Я теряю силы, – признался он скрепя сердце.
И он говорил правду. Его жена висела на волоске, который отделяет жизнь от смерти, а теперь он знал, что его жизнь так же хрупка.
– Нет, доктор Лайем. Ты сильный. Ты самый сильный мужчина, которого я когда-либо знала.
Но он вовсе не ощущал себя сильным. Более того, никогда в жизни он не был так близок к духовной катастрофе. Он понимал, что стоит ему пробыть наедине с Розой еще минуту, и он растает, как кусок льда рядом с раскаленной печкой. И тогда ничто не убережет его от того, чтобы задать роковой вопрос: «Она когда-нибудь любила меня, Роза?»
– Я ничего не могу поделать с собой, – ответил он и оттолкнул от себя стул. За его спиной раздался треск. Обернувшись, он увидел свое отражение в старинном зеркале в серебряной раме. Трещинки на старом стекле были похожи на морщинки у глаз, которые появляются с возрастом у слишком оптимистично настроенных людей.
Смеющиеся морщинки. Майк так всегда их называла. Только сейчас он не мог припомнить, когда они вместе смеялись в последний раз.
Отражение мерцало и искажалось перед ним. На какой-то миг он увидел перед собой не себя самого, а кого-то, кто был моложе, сильнее, красивее. Улыбка этого человека вполне могла бы стать приманкой в кассовом голливудском фильме.
– Мне нужно в больницу прямо сейчас.
– Но…
– Именно сейчас. – Он промчался мимо Розы и схватил на ходу пальто в прихожей. – Я должен повидать свою жену.
Приемное отделение в этот вечер было переполнено. В холле толпились люди, от их голосов и яркого света кружилась голова. Лайем торопливо прошел через холл и направился в палату жены.
Она лежала на кровати без движения, как сломанная марионетка из кукольного театра. Только грудь ее то вздымалась, то тяжело опадала.
– Привет, Майк. – Лайем сел на стул и придвинулся ближе к кровати. Его окружала обстановка, которую он сам создал: музыка, ароматические вещества, подушки, которые он заботливо взбил. Он не мог оторвать взгляда от жены. Как она красива! До сих пор он убеждал себя в том, что она просто спит и что наступит день, когда она утром очнется ото сна и откроет глаза. Но сегодня это ему не удавалось.
– Я влюбился в тебя в ту секунду, когда увидел, – прошептал он, обнимая ее и ощущая тепло знакомого тела. Даже в этот момент он ощущал, что она хочет убежать от кого-то или от чего-то. Это очевидно. Но какое ему дело? Он знал только то, что хотел знать: он, Микаэла, Джейси, Брет и их общая жизнь в Ласт-Бенд. Он помнил только о своей любви, которая будет длиться вечно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27