– Не может быть, сказки! – запальчиво бросил Витя Большой.– Витя, со старшими так не говорят! – сделала ему замечание Магдалина Харитоновна.– К сожалению, может быть, – продолжал заведующий все тем же невозмутимо-размеренным голосом. – В других городах оно отсутствует, а в Любце имеется. И существуют неопровержимые доказательства, что в любецких окрестностях и раньше водились эти редчайшие существа. Да, да, в сказке о Коньке-горбунке Ивану-дураку досталось перо жар-птицы, а мы достали крыло и теперь сможем оказаться единственными на всем земном шаре обладателями самого чучела.Соня и Галя стояли впереди обнявшись. Они протиснулись вплотную к старику и, заикаясь и смущаясь, спросили его:– Но мы читали… А почему оно не светится?– А это уж действительно сказки. Жар-птица вот такая желтенькая, и все.Нет, на самом деле: в глубоко запрятанных глазах этого ворчуна играли искорки. Он даже чуть-чуть улыбался.– Простите, – обратилась Магдалина Харитоновна к нему, – мы ведем дневник похода, и полагается все наиболее интересное – увиденное, услышанное или найденное нами – заносить в этот дневник. Так как же мы запишем?– Долго рассказывать, – ответил тот. – Так мы никогда не закончим осмотра музея. Живет в нашем городе один высокоуважаемый, несколько чудаковатый старичок, некто Номер Первый – мой предшественник по заведыванию музеем, ныне пенсионер. Он и герой и виновник этой злосчастной эпопеи с жар-птицей. Если хотите, обратитесь к Номеру Первому.– Простите, как вы сказали? – удивленно переспросил я: мне показалось, что я просто ослышался.– Номер Первый, – как ни в чем не бывало повторил заведующий. – Если у вас есть время, непременно пройдите к нему.– А какие у вас есть доказательства, что ваши жар-птицы раньше водились в Любце? – с плохо скрываемой насмешкой спросил Витя Большой.– А вот какие: когда я вас поведу в нашу картинную галерею, я покажу вам один натюрморт. На этом натюрморте среди прочих предметов изображена убитая жар-птица. К сожалению, мы никак не можем разгадать, кто автор этой картины. Вместо подписи там странная фраза…– Какая фраза? – спросил я и почувствовал, что у меня затряслась коленка.– Какая фраза? – равнодушно переспросил заведующий. – «Я не могу даже подписаться».Люся вскрикнула и схватила его за руку. Тут произошло нечто невероятное: Витя Перец засунул два пальца в рот и оглушительно свистнул. Ребята разом загалдели.– Дайте доказательства! – кричал Витя Большой.– Ведите нас, ведите! – Люся тащила за руку упирающегося заведующего.– Вы с ума сошли! – отбивался тот.
– Вы понимаете, понимаете, – пытался я перекричать общий гам, – есть неизвестный портрет девушки с такой же надписью, портрет спрятан где-то в Любце!
(Натюрморт – французское слово. Точный перевод – «мертвая природа». Картина, на которой изображают овощи, фрукты, битую птицу, рыбу, посуду, цветы, оружие.)
Старик подпрыгнул и схватил меня за плечи.Задыхаясь и заикаясь, я рассказал ему все: и про портрет в чулане, и как Роза блины пекла, и про Тычинку…Куда девалась прежняя сухость и строгость заведующего! Слушая мой рассказ, он то приподнимал брови, то открывал рот, его очки подскакивали на носу, густые усы шевелились. Не говоря ни слова, он взмахнул руками и помчался через все залы, выбежал на улицу, понесся по липовой аллее к белому двухэтажному дому, спрятанному за кустами сирени.Мы побежали за ним; последней семенила, теряя на ходу тапочки, Магдалина Харитоновна. Деревянная лестница затряслась от топота тридцати пар ног. Мы очутились в большом зале второго этажа. Множество картин и портретов, больших и маленьких, промелькнуло у меня перед глазами.– Вот, смотрите. – Запыхавшийся заведующий подскочил к небольшой картине в массивной золоченой раме и указал на правый нижний угол.Тяжело дыша от быстрого бега, мы все, и взрослые и ребята, молча подходили, по очереди наклонялись, читали бисерно-мелкую, светлыми буквами на черном фоне, надпись, отступали на несколько шагов и останавливались неподвижно, задумчиво оглядывая самую картину…На картине был изображен темный дубовый, совсем простой стол, а на столе на первом плане лежал небольшой, с тончайшей серебряной резьбой на рукоятке кинжал, возле кинжала распласталась мертвая птица величиной с голубя, песочно-желтого или, скорее, палевого цвета, с открытым клювом и тускло-свинцовым, потухшим глазом. Сзади птицы стоял хрустальный бокал с отбитым краем. Фон картины был неопределенный, синевато-серый.Три алых пятна были самыми впечатляющими на картине. Одно пятно – это лужица крови на столе под грудкой птицы. Другое пятно – драгоценный камень, кажется рубин, на рукоятке кинжала. Величиной не больше лесного ореха, обрамленный серебром, он сверкал и искрился на солнце ярче огня. И третье пятно – это высокий хрустальный бокал, наполненный темно-красным, почти черным вином. Художник едва дотронулся до хрусталя кое-где светлыми мазками, и бокал заиграл и заискрился алым и алмазным блеском еще ярче рубина.То ли ребята устали, то ли нас так захватила картина, но мы долго стояли перед нею молча. Я заметил слезы на Люсиных ресницах…Вдруг кто-то прижался ко мне. Я оглянулся: ага, близнец с черным ремнем, – значит, Женя.– Доктор, я такого никогда не видел! – сказал он.Я чувствовал – мальчик хотел сказать что-то очень для себя важное, но, видимо устыдившись своего невольного порыва, отошел и спрятался за спины других.– А скажите, откуда у вас этот натюрморт? – спросила Магдалина Харитоновна.Кажется, и ее проняло, она волновалась не меньше нас.– Откуда? Из бывшего дворца Загвоздецких, когда-то богатейших здешних помещиков. У нас имеются неопровержимые доказательства, что именно в Любце художник писал эту картину, и, следовательно, жар-птицы и раньше водились в наших местах. Видите, у бокала отбитый край. Именно этот самый бокал, также принадлежавший Загвоздецким, теперь находится у упомянутого мною Номера Первого.– Так кто же художник и почему он не смог подписаться? – с дрожью в голосе спросила Люся.– Мы тут с Номером Первым и Третьим, – невозмутимо начал заведующий, – совместно длительное время обсуждали этот вопрос. Поскольку в архивах нет никаких данных о пребывании здесь в первой половине XIX столетия каких бы то ни было известных художников, мы высказали такую догадку: этот натюрморт написал сам Загвоздецкий. Его поразила невиданная птица, и он решил ее запечатлеть на картине. Кстати, знатоки находят, что натюрморт принадлежит кисти несомненно талантливого человека, но не художника-профессионала: и бокал чересчур ярок, и тело убитой птицы не совсем…– Ах, неправда! – невольно вырвалось у Люси. Заведующий сделал вид, что не расслышал этой неожиданной реплики, и спокойно продолжал:– Загвоздецкий был полковником, а по тогдашним нравам считалось зазорным для аристократа прослыть художником, вот он и начертал: «Я даже не могу подписаться». Кстати, взгляните – портрет его самого.Невдалеке от натюрморта висела маленькая акварель. В зеленом мундире с орденами, с золотыми эполетами был изображен по пояс очень красивый, очень статный, холеный барин. Что-то волчье было в его холодных, бесстрастных глазах, в его квадратном подбородке. Этот человек никогда не стал бы декабристом, но он мог отдавать команду стрелять в декабристов, мог допрашивать их…– Разве это художник? Это Скалозуб! – насмешливо бросила Люся.– Девушка, ваша горячность мне нравится. Возможно, мы с Номером Первым ошибаемся. – Наш собеседник улыбнулся.«Да он вовсе не такой сварливый, как мне показалось!» – подумал я.– Считаю своим долгом заметить, – продолжал заведующий, – мнение Номера Седьмого также резко расходится с нашим.– Папа, что это за номера, как в задачнике? – шепнула Соня.– Я все разгадываю: что означают эти номера? – глубокомысленно произнес Витя Большой.Меня тоже давно заинтересовали эти таинственные цифры. Почему такой несомненно почтенный старик, говоря о других, очевидно также весьма почтенных людях, попросту нумерует их? Но я как-то не решался об этом спросить.Мы двинулись к выходу. Я рассеянно оглядывал стены, увешанные портретами чванных вельмож в напудренных завитых париках, со звездами и атласными лентами на расшитых золотом и шелком камзолах; очевидно, все эти вельможи были чьими-то знаменитыми предками… Но нам всем почему-то расхотелось продолжать осмотр музея.Магдалина Харитоновна было всполошилась:– Позвольте, за билеты уплачены деньги, а ребята забастовали!Заведующий ее успокоил и обещал в следующий раз пустить всех бесплатно.Выйдя во двор, мы остановились возле приземистой белой башни кремля. Очевидно, надо было благодарить, прощаться, договариваться о новой встрече.– А что находится внутри башни? – спросил Витя Большой и одновременно выразительно мне подмигнул.– В настоящее время тут хранятся ящики со старинными документами из архивов бывших помещичьих усадеб, из купеческих домов, дореволюционные архивы городских присутственных мест, – равнодушно ответил заведующий.– Может быть, вы нам покажете? – попросил Витя Большой.– Нет, молодой человек! Мы открываем двери только для научных исследований. А кроме того, башня настолько обветшала, что из стен могут вывалиться камни. – Он замолчал. – А знаете, чей это портрет, если он только действительно существует? – задумчиво добавил он, ни к кому не обращаясь. – Это портрет Ирины Загвоздецкой, дочери полковника.– А что известно об этой Ирине Загвоздецкой? – спросила Люся.– А разве в вашем Золотом Бору ничего о ней не слышали? – удивился заведующий.Мы молча переглянулись. Нет, никто из нас никогда ни одного слова не слышал об Ирине Загвоздецкой.– Ну как же, Номер Седьмой собирался даже написать о судьбе этой девушки специально историческое исследование, но за недостатком материалов, к сожалению, вынужден был оставить свое намерение…– Есть охота, – уныло протянул Володя.– Правда, кушать очень захотелось, – печально произнесла Соня и взглянула на меня.Как же рассердились остальные двадцать шесть ребят и Люся! Кто-то хлопнул Индюшонка по спине, кто-то дернул Соню за косу… Все закричали:– Как не стыдно! Как не стыдно!– Соня! – Я даже покраснел за свою дочку.– Да, правда, очень хочется. – Соня тяжело вздохнула. Заведующий рассмеялся:– Вы сейчас действительно идите в чайную, а историю Ирины Загвоздецкой вам лучше всего расскажет Номер Третий – директор школы-десятилетки. Школа помещается в бывшем дворце Загвоздецких. Вы там будете, наверное, ночевать.– Простите, еще один вопрос, – сказала Магдалина Харитоновна. – Вы по каким-то причинам несколько странно называете, видимо, весьма уважаемых граждан. Не находите ли вы, что это антипедагогично, особенно при детях?– Нисколько не нахожу! – резко ответил старик. – Видите ли, среди людей встречаются эдакие живчики, энтузиасты своего дела, увлеченные им; даже, я бы сказал, одержимые в некотором роде. Вот, например, жил когда-то в Любце Номер Четвертый, работал бухгалтером на бутылочном заводе, каждый день костяшками своими щелкал, а в свободное время разводил георгины, и не какие-нибудь темно-пунцовые «Цыганки» или снежно-белые величиной с подсолнечник ; – «Советскую Арктику», нет, приспичило ему выводить георгины голубые, а таких ведь на свете не существует, до сих пор еще никто на своих клумбах не вырастил. Или другой пример: Номер Пятый – изобретательница пирогов. Все свободное время она тратила на опыты с пирогами, пекла их и приглашала знакомых. Изобрела она пирог, именуемый «утопленник», так теперь весь Любец на дни рождений и прочих торжеств печет исключительно «утопленники».– Послушайте, где достать рецепт? – не утерпела Магдалина Харитоновна.«Это и мне понадобится, – подумал я, – привезу жене вместо варений и солений хоть рецепт удивительного пирога».– А откуда все-таки пошли эти номера? – не унималась Люся.Заведующий оживился.– О, это целая история! Еще до войны как-то приехал сюда… – Он спохватился и перебил самого себя: – Простите, очевидно, вы все хотите есть, а не только эта толстушка? – И он указал на оторопевшую Соню.– Нет, нет, рассказывайте, пожалуйста, рассказывайте!И Люся, и Магдалина Харитоновна, и дети обступили старика.Только Володя-Индюшонок отвернулся и стал мрачно жевать рукав своей рубашки.– Рассказывайте, я вас буду слушать, я буду терпеть, – покорно вздохнула Соня.– Вы о художнике Ситникове, конечно, слышали? – Заведующий назвал одного из наших славных мастеров прошлого столетия. Целый зал в Третьяковке был отведен его картинам и пейзажам. – Так вот, у Ситникова есть сын, в настоящее время глубокий старик, так называемый Номер Седьмой. Незадолго до войны приехал он к нам со своей семьей, и знаете зачем? Специально, чтобы разузнать, для какой такой цели лет сорок назад его папенька посетил наш город. Он всех нас перетревожил. «Существует письмо моего отца к моей матери. Отец убежден – с вашим натюрмортом связана какая-то тайна. Такое замечательное произведение искусства, и никто не знает, кто его автор. Ищите, ищите!» – тормошил нас Номер Седьмой. И мы начали искать. Все лето шарили, все эти ящики с бумагами, что в башне сейчас хранятся, пересмотрели, всех любецких старожилов переспросили. И ничего! Вот почему меня так несказанно взволновал ваш рассказ о портрете.– А может, вы не все ящики открывали? – спросил Витя Большой.– Не беспокойтесь, молодой человек, когда историки ищут, они не пропускают ничего! – Заведующий повысил голос: он явно начал раздражаться.– А может, вы хоть одного меня в башню пустите? – вкрадчиво попросил Витя Большой.– Молодой человек, не мешайте мне рассказывать! – резко оборвал его заведующий.Некоторые мальчики отошли и о чем-то оживленно и едва слышно заспорили…Вдруг кто-то легонько толкнул меня в бок. Я оглянулся. Оба близнеца яростно шептали:– В башне, в башне он прячет портрет. Он все врет, нарочно не пускает!– Сын художника Ситникова, – продолжал свой рассказ заведующий, не обратив внимания на шепот мальчиков, – был как раз такой живчик и непоседа. И подобных непосед в нашем городе он насчитал шесть человек. Но, к сожалению, для их обозначения на русском языке существует весьма длинное, неуклюжее слово с приставкой, суффиксом и окончанием. Вот сын художника нам и предложил: давайте это неуклюжее слово долой, а чтобы вас как-то различать, дадим каждому порядковый номер.– Какое же это слово? – спросила Магдалина Харитоновна и вытащила голубой альбомчик и авторучку.– И-зы-ска-тель, – медленно проскандировал заведующий, – то есть человек, который что-то ищет…– На земле, под землей, на воде, под водой, в воздухе и даже в космосе, – начала декламировать Соня. А за ней подхватили и остальные.– Совершенно верно, – неожиданно улыбнулся старик. – И добавьте: у себя в комнате, у себя в саду, у себя на работе.Я был буквально ошарашен удивительным совпадением с Мишиной теорией и переглянулся с Соней.– А люди, которые ничего не ищут и не хотят искать – это тюфяки? – пропищала Соня.– Нет, до тюфяков мы не додумались.– Простите, ваши изыскатели – Номер Первый, Третий, Четвертый и так далее. Почему вы пропустили Номер Второй? – заинтересовалась Люся.– Какая вы, девушка… – И заведующий недовольно кашлянул, так и не докончив Люсиной характеристики. – Видите ли, это как раз единственное, по моему мнению, не совсем удачное прозвище.– Нам нужно познакомиться со всеми Номерами, – настаивала Люся, – они давно живут в Любце, и я уверена, они помогут нам искать портрет. Кто же Номер Второй?– Видите ли, собственно говоря, это я. Но я давно уже перестал что-либо искать.Ребята, заткнув ладонями рты, едва удержались от смеха. Соня прыснула на весь кремлевский двор.– А Номер Четвертый, – старик сделал вид, что ничего не расслышал, – представьте себе, исчез, так и не вырастив голубых георгинов. Его дом снесли, когда расширяли бутылочный завод и организовали новый хрустальный цех. Этот человек так расстроился и обиделся, что уехал неизвестно куда. А Номер Пятый, как я вам говорил уже, изобретательница «утопленника», – она как раз жена этого живчика. А Номер Шестой… – продолжал свою речь заведующий, казалось, он говорил не о живых людях, а объяснял, куда какой трамвай ходит. – А Номер Шестой – это сын живчика, Ларюшка, озорник был невыносимый, но, между прочим, в двенадцать лет рисовал чуть-чуть похуже своего дедушки.– А как он баловался? – не утерпел Витя Перец.– А вот как. Когда человечество изобрело керосинку, оно не додумало одной детали: что делать, если фитиль провалится внутрь? Попытайтесь-ка вытащить. Так вот, упомянутый Ларюшка однажды прокрался в мою кухню и ввернул фитиль. Пробовал я на палочку накручивать, вязальным крючком зацеплял – безрезультатно. Так и прозябает с тех пор моя керосинка с фитилем внутри; пришлось электроплитку завести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21
– Вы понимаете, понимаете, – пытался я перекричать общий гам, – есть неизвестный портрет девушки с такой же надписью, портрет спрятан где-то в Любце!
(Натюрморт – французское слово. Точный перевод – «мертвая природа». Картина, на которой изображают овощи, фрукты, битую птицу, рыбу, посуду, цветы, оружие.)
Старик подпрыгнул и схватил меня за плечи.Задыхаясь и заикаясь, я рассказал ему все: и про портрет в чулане, и как Роза блины пекла, и про Тычинку…Куда девалась прежняя сухость и строгость заведующего! Слушая мой рассказ, он то приподнимал брови, то открывал рот, его очки подскакивали на носу, густые усы шевелились. Не говоря ни слова, он взмахнул руками и помчался через все залы, выбежал на улицу, понесся по липовой аллее к белому двухэтажному дому, спрятанному за кустами сирени.Мы побежали за ним; последней семенила, теряя на ходу тапочки, Магдалина Харитоновна. Деревянная лестница затряслась от топота тридцати пар ног. Мы очутились в большом зале второго этажа. Множество картин и портретов, больших и маленьких, промелькнуло у меня перед глазами.– Вот, смотрите. – Запыхавшийся заведующий подскочил к небольшой картине в массивной золоченой раме и указал на правый нижний угол.Тяжело дыша от быстрого бега, мы все, и взрослые и ребята, молча подходили, по очереди наклонялись, читали бисерно-мелкую, светлыми буквами на черном фоне, надпись, отступали на несколько шагов и останавливались неподвижно, задумчиво оглядывая самую картину…На картине был изображен темный дубовый, совсем простой стол, а на столе на первом плане лежал небольшой, с тончайшей серебряной резьбой на рукоятке кинжал, возле кинжала распласталась мертвая птица величиной с голубя, песочно-желтого или, скорее, палевого цвета, с открытым клювом и тускло-свинцовым, потухшим глазом. Сзади птицы стоял хрустальный бокал с отбитым краем. Фон картины был неопределенный, синевато-серый.Три алых пятна были самыми впечатляющими на картине. Одно пятно – это лужица крови на столе под грудкой птицы. Другое пятно – драгоценный камень, кажется рубин, на рукоятке кинжала. Величиной не больше лесного ореха, обрамленный серебром, он сверкал и искрился на солнце ярче огня. И третье пятно – это высокий хрустальный бокал, наполненный темно-красным, почти черным вином. Художник едва дотронулся до хрусталя кое-где светлыми мазками, и бокал заиграл и заискрился алым и алмазным блеском еще ярче рубина.То ли ребята устали, то ли нас так захватила картина, но мы долго стояли перед нею молча. Я заметил слезы на Люсиных ресницах…Вдруг кто-то прижался ко мне. Я оглянулся: ага, близнец с черным ремнем, – значит, Женя.– Доктор, я такого никогда не видел! – сказал он.Я чувствовал – мальчик хотел сказать что-то очень для себя важное, но, видимо устыдившись своего невольного порыва, отошел и спрятался за спины других.– А скажите, откуда у вас этот натюрморт? – спросила Магдалина Харитоновна.Кажется, и ее проняло, она волновалась не меньше нас.– Откуда? Из бывшего дворца Загвоздецких, когда-то богатейших здешних помещиков. У нас имеются неопровержимые доказательства, что именно в Любце художник писал эту картину, и, следовательно, жар-птицы и раньше водились в наших местах. Видите, у бокала отбитый край. Именно этот самый бокал, также принадлежавший Загвоздецким, теперь находится у упомянутого мною Номера Первого.– Так кто же художник и почему он не смог подписаться? – с дрожью в голосе спросила Люся.– Мы тут с Номером Первым и Третьим, – невозмутимо начал заведующий, – совместно длительное время обсуждали этот вопрос. Поскольку в архивах нет никаких данных о пребывании здесь в первой половине XIX столетия каких бы то ни было известных художников, мы высказали такую догадку: этот натюрморт написал сам Загвоздецкий. Его поразила невиданная птица, и он решил ее запечатлеть на картине. Кстати, знатоки находят, что натюрморт принадлежит кисти несомненно талантливого человека, но не художника-профессионала: и бокал чересчур ярок, и тело убитой птицы не совсем…– Ах, неправда! – невольно вырвалось у Люси. Заведующий сделал вид, что не расслышал этой неожиданной реплики, и спокойно продолжал:– Загвоздецкий был полковником, а по тогдашним нравам считалось зазорным для аристократа прослыть художником, вот он и начертал: «Я даже не могу подписаться». Кстати, взгляните – портрет его самого.Невдалеке от натюрморта висела маленькая акварель. В зеленом мундире с орденами, с золотыми эполетами был изображен по пояс очень красивый, очень статный, холеный барин. Что-то волчье было в его холодных, бесстрастных глазах, в его квадратном подбородке. Этот человек никогда не стал бы декабристом, но он мог отдавать команду стрелять в декабристов, мог допрашивать их…– Разве это художник? Это Скалозуб! – насмешливо бросила Люся.– Девушка, ваша горячность мне нравится. Возможно, мы с Номером Первым ошибаемся. – Наш собеседник улыбнулся.«Да он вовсе не такой сварливый, как мне показалось!» – подумал я.– Считаю своим долгом заметить, – продолжал заведующий, – мнение Номера Седьмого также резко расходится с нашим.– Папа, что это за номера, как в задачнике? – шепнула Соня.– Я все разгадываю: что означают эти номера? – глубокомысленно произнес Витя Большой.Меня тоже давно заинтересовали эти таинственные цифры. Почему такой несомненно почтенный старик, говоря о других, очевидно также весьма почтенных людях, попросту нумерует их? Но я как-то не решался об этом спросить.Мы двинулись к выходу. Я рассеянно оглядывал стены, увешанные портретами чванных вельмож в напудренных завитых париках, со звездами и атласными лентами на расшитых золотом и шелком камзолах; очевидно, все эти вельможи были чьими-то знаменитыми предками… Но нам всем почему-то расхотелось продолжать осмотр музея.Магдалина Харитоновна было всполошилась:– Позвольте, за билеты уплачены деньги, а ребята забастовали!Заведующий ее успокоил и обещал в следующий раз пустить всех бесплатно.Выйдя во двор, мы остановились возле приземистой белой башни кремля. Очевидно, надо было благодарить, прощаться, договариваться о новой встрече.– А что находится внутри башни? – спросил Витя Большой и одновременно выразительно мне подмигнул.– В настоящее время тут хранятся ящики со старинными документами из архивов бывших помещичьих усадеб, из купеческих домов, дореволюционные архивы городских присутственных мест, – равнодушно ответил заведующий.– Может быть, вы нам покажете? – попросил Витя Большой.– Нет, молодой человек! Мы открываем двери только для научных исследований. А кроме того, башня настолько обветшала, что из стен могут вывалиться камни. – Он замолчал. – А знаете, чей это портрет, если он только действительно существует? – задумчиво добавил он, ни к кому не обращаясь. – Это портрет Ирины Загвоздецкой, дочери полковника.– А что известно об этой Ирине Загвоздецкой? – спросила Люся.– А разве в вашем Золотом Бору ничего о ней не слышали? – удивился заведующий.Мы молча переглянулись. Нет, никто из нас никогда ни одного слова не слышал об Ирине Загвоздецкой.– Ну как же, Номер Седьмой собирался даже написать о судьбе этой девушки специально историческое исследование, но за недостатком материалов, к сожалению, вынужден был оставить свое намерение…– Есть охота, – уныло протянул Володя.– Правда, кушать очень захотелось, – печально произнесла Соня и взглянула на меня.Как же рассердились остальные двадцать шесть ребят и Люся! Кто-то хлопнул Индюшонка по спине, кто-то дернул Соню за косу… Все закричали:– Как не стыдно! Как не стыдно!– Соня! – Я даже покраснел за свою дочку.– Да, правда, очень хочется. – Соня тяжело вздохнула. Заведующий рассмеялся:– Вы сейчас действительно идите в чайную, а историю Ирины Загвоздецкой вам лучше всего расскажет Номер Третий – директор школы-десятилетки. Школа помещается в бывшем дворце Загвоздецких. Вы там будете, наверное, ночевать.– Простите, еще один вопрос, – сказала Магдалина Харитоновна. – Вы по каким-то причинам несколько странно называете, видимо, весьма уважаемых граждан. Не находите ли вы, что это антипедагогично, особенно при детях?– Нисколько не нахожу! – резко ответил старик. – Видите ли, среди людей встречаются эдакие живчики, энтузиасты своего дела, увлеченные им; даже, я бы сказал, одержимые в некотором роде. Вот, например, жил когда-то в Любце Номер Четвертый, работал бухгалтером на бутылочном заводе, каждый день костяшками своими щелкал, а в свободное время разводил георгины, и не какие-нибудь темно-пунцовые «Цыганки» или снежно-белые величиной с подсолнечник ; – «Советскую Арктику», нет, приспичило ему выводить георгины голубые, а таких ведь на свете не существует, до сих пор еще никто на своих клумбах не вырастил. Или другой пример: Номер Пятый – изобретательница пирогов. Все свободное время она тратила на опыты с пирогами, пекла их и приглашала знакомых. Изобрела она пирог, именуемый «утопленник», так теперь весь Любец на дни рождений и прочих торжеств печет исключительно «утопленники».– Послушайте, где достать рецепт? – не утерпела Магдалина Харитоновна.«Это и мне понадобится, – подумал я, – привезу жене вместо варений и солений хоть рецепт удивительного пирога».– А откуда все-таки пошли эти номера? – не унималась Люся.Заведующий оживился.– О, это целая история! Еще до войны как-то приехал сюда… – Он спохватился и перебил самого себя: – Простите, очевидно, вы все хотите есть, а не только эта толстушка? – И он указал на оторопевшую Соню.– Нет, нет, рассказывайте, пожалуйста, рассказывайте!И Люся, и Магдалина Харитоновна, и дети обступили старика.Только Володя-Индюшонок отвернулся и стал мрачно жевать рукав своей рубашки.– Рассказывайте, я вас буду слушать, я буду терпеть, – покорно вздохнула Соня.– Вы о художнике Ситникове, конечно, слышали? – Заведующий назвал одного из наших славных мастеров прошлого столетия. Целый зал в Третьяковке был отведен его картинам и пейзажам. – Так вот, у Ситникова есть сын, в настоящее время глубокий старик, так называемый Номер Седьмой. Незадолго до войны приехал он к нам со своей семьей, и знаете зачем? Специально, чтобы разузнать, для какой такой цели лет сорок назад его папенька посетил наш город. Он всех нас перетревожил. «Существует письмо моего отца к моей матери. Отец убежден – с вашим натюрмортом связана какая-то тайна. Такое замечательное произведение искусства, и никто не знает, кто его автор. Ищите, ищите!» – тормошил нас Номер Седьмой. И мы начали искать. Все лето шарили, все эти ящики с бумагами, что в башне сейчас хранятся, пересмотрели, всех любецких старожилов переспросили. И ничего! Вот почему меня так несказанно взволновал ваш рассказ о портрете.– А может, вы не все ящики открывали? – спросил Витя Большой.– Не беспокойтесь, молодой человек, когда историки ищут, они не пропускают ничего! – Заведующий повысил голос: он явно начал раздражаться.– А может, вы хоть одного меня в башню пустите? – вкрадчиво попросил Витя Большой.– Молодой человек, не мешайте мне рассказывать! – резко оборвал его заведующий.Некоторые мальчики отошли и о чем-то оживленно и едва слышно заспорили…Вдруг кто-то легонько толкнул меня в бок. Я оглянулся. Оба близнеца яростно шептали:– В башне, в башне он прячет портрет. Он все врет, нарочно не пускает!– Сын художника Ситникова, – продолжал свой рассказ заведующий, не обратив внимания на шепот мальчиков, – был как раз такой живчик и непоседа. И подобных непосед в нашем городе он насчитал шесть человек. Но, к сожалению, для их обозначения на русском языке существует весьма длинное, неуклюжее слово с приставкой, суффиксом и окончанием. Вот сын художника нам и предложил: давайте это неуклюжее слово долой, а чтобы вас как-то различать, дадим каждому порядковый номер.– Какое же это слово? – спросила Магдалина Харитоновна и вытащила голубой альбомчик и авторучку.– И-зы-ска-тель, – медленно проскандировал заведующий, – то есть человек, который что-то ищет…– На земле, под землей, на воде, под водой, в воздухе и даже в космосе, – начала декламировать Соня. А за ней подхватили и остальные.– Совершенно верно, – неожиданно улыбнулся старик. – И добавьте: у себя в комнате, у себя в саду, у себя на работе.Я был буквально ошарашен удивительным совпадением с Мишиной теорией и переглянулся с Соней.– А люди, которые ничего не ищут и не хотят искать – это тюфяки? – пропищала Соня.– Нет, до тюфяков мы не додумались.– Простите, ваши изыскатели – Номер Первый, Третий, Четвертый и так далее. Почему вы пропустили Номер Второй? – заинтересовалась Люся.– Какая вы, девушка… – И заведующий недовольно кашлянул, так и не докончив Люсиной характеристики. – Видите ли, это как раз единственное, по моему мнению, не совсем удачное прозвище.– Нам нужно познакомиться со всеми Номерами, – настаивала Люся, – они давно живут в Любце, и я уверена, они помогут нам искать портрет. Кто же Номер Второй?– Видите ли, собственно говоря, это я. Но я давно уже перестал что-либо искать.Ребята, заткнув ладонями рты, едва удержались от смеха. Соня прыснула на весь кремлевский двор.– А Номер Четвертый, – старик сделал вид, что ничего не расслышал, – представьте себе, исчез, так и не вырастив голубых георгинов. Его дом снесли, когда расширяли бутылочный завод и организовали новый хрустальный цех. Этот человек так расстроился и обиделся, что уехал неизвестно куда. А Номер Пятый, как я вам говорил уже, изобретательница «утопленника», – она как раз жена этого живчика. А Номер Шестой… – продолжал свою речь заведующий, казалось, он говорил не о живых людях, а объяснял, куда какой трамвай ходит. – А Номер Шестой – это сын живчика, Ларюшка, озорник был невыносимый, но, между прочим, в двенадцать лет рисовал чуть-чуть похуже своего дедушки.– А как он баловался? – не утерпел Витя Перец.– А вот как. Когда человечество изобрело керосинку, оно не додумало одной детали: что делать, если фитиль провалится внутрь? Попытайтесь-ка вытащить. Так вот, упомянутый Ларюшка однажды прокрался в мою кухню и ввернул фитиль. Пробовал я на палочку накручивать, вязальным крючком зацеплял – безрезультатно. Так и прозябает с тех пор моя керосинка с фитилем внутри; пришлось электроплитку завести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21