То есть без еды не обходится, конечно, и здесь (очень бы мы были нужны ей, если рядом с нами ничем нельзя было бы подкормиться), поэтому позывы желудка и в этом случае должны были сыграть определенную роль. Вот только там, где речь идет об этом давнем спутнике человека, мы имеем дело вовсе не с теми подачками, которыми вознаграждаются какие-то, пусть даже очень важные, услуги, – первая кошка еще не принимает ничего из его рук. Речь идет о совершенно другой добыче, к которой сам человек имеет лишь косвенное отношение. Но искомая пища (да-да, те самые мыши!) появляется далеко не сразу, она в избытке способна заводиться только там, где возникают некие запасы зерновых культур. А вот для появления этих запасов требуется многое – и в первую очередь радикальная смена традиционной для древнего общества, которому еще только предстоит создать цивилизацию, экономики. Другими словами, одной оседлости явно недостаточно, нужен еще и переход от охоты и скотоводства к земледелию. Причем к такому, которое обеспечивало бы известные страховые запасы зерна.
Как кажется, искони человек обращался к небу: потребности пробудившейся в нем души диктовали необходимость найти стройное и непротиворечивое объяснение всему тому, что его окружало, – полное же объяснение находилось только там. И одной из сокровенных тайн его тогдашнего мира вдруг становилась тесная связь между кошкой и теми высшими силами, которые правят им. Наличие такой связи отмечалось во все времена. О том, что этому загадочному существу покровительствует нечто могущественное и неотмирное, свидетельствует и исторически внезапное (ведь несколько столетий для монотонного течения событий каменного века – совсем не срок) ее появление рядом с нами, и тот факт, что целые колонии невесть откуда взявшихся кошек возникают не где-нибудь, а рядом с древними языческими храмами. Понятно, что все это способно было поразить любое – и уж тем более не тронутое образованием – воображение.
Почему именно храмы становятся первичным центром их притяжения?
Чтобы ответить на подобный вопрос, необходимо постичь обрядовую сторону древних культов, нужно понять, что эти храмы, кроме всего прочего, часто служили еще и большими продовольственными складами. Ведь грозные языческие боги постоянно требовали обильных, а самое главное регулярных жертв; жертвоприношения же иногда формировали довольно изрядные запасы пищевых продуктов. Поэтому первичным алтарям со временем приходилось совмещать свое культовое назначение с ролью обыкновенных хранилищ.
Алтарь кочевых племен – это ведь просто кострище, в лучшем случае оборудованное чем-то для сбора жертвенной крови. Вспомним Священное Писание, Авраам собираясь в дорогу для принесения в жертву Яхве своего первенца от Сарры Исаака, берет с собой лишь вязанку дров: «Авраам встал рано утром, оседлал осла своего, взял с собою двоих из отроков своих и Исаака, сына своего; наколол дров для всесожжения, и встав пошел на место, о котором сказал ему Бог» (Бытие 22, 3). Революционное же изменение образа жизни, переход от кочевья к оседлости, от охоты и скотоводства к земледелию, влечет за собой и резкое изменение состава регулярных жертвенных приношений племенным богам.
Теперь приносимая богам жертва уже не съедается на месте самими же жертвователями, а ее остатки не продаются по «социально-низкой» цене всем нуждающимся на городских рынках, но оставляется у алтаря, который, в свою очередь, обзаводится самостоятельным штатом служителей-жрецов (у Израиля – левитов). И это обстоятельство со временем приводит к тому, что сам алтарь оказывается внутри специально возводимых построек. (Напомним, что первое святилище, о котором говорит Библия, – скиния завета, где хранились дарованные Израилю скрижали с десятью заповедями, алтарь в себя еще не включала, он был расположен перед нею снаружи.)
Именно вокруг этих первых гражданских строений (между тем археологические раскопки свидетельствуют о том, что очень часто храм оказывался одним из самых первых сооружений будущего города), привлекая к человеческому жилью кошку, и станет в изобилии виться ее будущая добыча – мыши и прочие мелкие грызуны. Так, именно около храмов, вернее, впрочем, около храмовых хранилищ впервые и появляется эта маленькая пушистая хищница, которой по историческим меркам очень скоро предстоит завоевать и дом и самое сердце его хозяина.
Кстати, в еврейском фольклоре говорится, что кошка появилась именно потому, что запасам пищи в Ноевом ковчеге, а значит, и многим его обитателям, стали угрожать мыши; Ной обратился с мольбой о помощи к Богу, Тот заставил льва чихнуть – и появилась кошка. Впрочем, похожий мотив присутствует и в православии: по словам последнего оптинского старца Нектария, скончавшегося в 1928 году, кошка спасла Ноев ковчег (а значит, в конечном счете, и все человечество), поймав мышь, одержимую дьяволом и по его наущению пытавшуюся прогрызть дно. За эту заслугу все кошки после смерти отправляются в рай.
Словом, в той или иной форме наличие связи между кошкой, мышью и некими высшими силами нашего мира осознавалось во все времена.
К слову, храм как хранилище будет существовать еще очень долго: Парфенон – это ведь, кроме всего прочего, и что-то вроде тогдашнего Гохрана, то есть основного хранилища стратегического государственного запаса. Правда, в нем содержали не зерновые, а золотой резерв греческого полиса: ведь даже золотые украшения стоявшей там огромной (едва ли не с пятиэтажный блочный дом) статуи броненосной Афины делались съемными, чтобы в критический для города-государства момент их можно было бы без ущерба для покровительствующей ему богини мобилизовать для организации обороны. Кстати, и турки, поработив Грецию, использовали Парфенон все в том же качестве склада. Своему современному состоянию он обязан именно этому, ставшему трагическим, обстоятельству: в 1687 году при штурме Акрополя ядро венецианской мортиры, пробив крышу, взорвалось внутри бывшего святилища, но – к сожалению – там уже хранились боеприпасы… Да ведь и наш Петр после жестокой нарвской «конфузии» обращал в пушки не что иное, как достояние православных храмов – отлитые из отменной меди колокола; и Ленин в его борьбе церковью не в последнюю очередь имел в виду накопленные тою сокровища. И все завоеватели всех времен и народов в первую очередь грабили именно храмы, – а это значит, что в них всегда было что найти. Как известно, грабежом не погнушались и крестоносцы четвертого похода, после штурма Константинополя обобравшие даже величайшую святыню христианского мира – Софийский собор. Но все это будет потом, много позднее. Сейчас же, чтобы закончить о связи храма с кошкой, заметим, что и сегодня последней не возбраняется свободно входить в него, – привилегия, которой не удостоен даже самый верный и надежный друг человека, собака. Больше того, в дверях многих православных храмов (В Суздале, Владимире и в других русских городах) можно увидеть отверстия, проделанные специально для кошек; их содержание приветствуется – и не только за кошачьи способности в ловле мышей, но и за ту особую, едва ли выразимую словами, атмосферу и теплоту, которую создают эти загадочные зверьки уже одним своим присутствием.
Словом, кошке нужна оседлость, и только переход от охоты и скотоводства к регулярному земледелию может создать предпосылки того, чтобы она могла выбрать нас. А этот переход и есть начало цивилизации.
Но почему же все-таки человеческое жилище? Ведь для того, чтобы охотиться на мышей, вовсе не обязательно постоянно жить под одной крышей с нами. Впрочем, для того чтобы поселиться в доме, нужно, как минимум, еще и согласие его хозяев на все ее посягательства, а кто же согласится впустить к себе пусть и маленькую, но все же весьма опасную хищницу? Не впускаем же мы соболя и куницу – кстати, в материальном плане куда более ценных животных.
Между тем, найдя свое место в человеческом жилище, она мгновенно (в самом деле, что могут значить собой несколько столетий в долгой истории человечества?) занимает там совершенно особое, больше того – привилегированное положение. Это видно уже по тому, что заветная мечта всякой собаки спать рядом с человеком так и осталась неисполнимой для нее, для кошки же это практически сразу стало почти непререкаемым правом. Я разумею здесь некое всеобщее правило, а вовсе не отдельные исключения из него; правило же требует отводить собаке особое место и одновременно не слишком протестует против привычек, свойственных любой домашней кошке.
Кстати, о спальном месте. В инстинктах, как кажется, всякого стайного существа заложено стремление занять спальное место как можно ближе к вожаку, ведь это значит занять позицию на самой вершине общей иерархии стаи. Отсюда вытекает многое, включая и самое главное для животного – очередность подхода к пище. Но ведь кошки никогда не сбиваются в стаи. Ярко выраженные индивидуалистки, они лишь иногда собираются на какие-то таинственные, цель которых не выяснена и по сию пору, собрания (П.Лейхаузен). А значит, некоторые стайные инстинкты если и свойственны им, то лишь в очень ограниченной мере.
Не всякая толпа – коллектив, не всякая совместность проживания говорит и о наличии сплоченной некими едиными правилами общежития стаи; последняя существует только там, где есть хотя бы какая-то общая для всех цель, где возникает необходимость хотя бы в какой-то координации совместных действий, а значит, и в распределении индивидуальных ролей. Поэтому часто встречающиеся колонии городских бездомных кошек – это еще совсем не стаи. Кошка не терпит подчинения решительно никакой организации и впервые соглашается с распределением ролей только у нас, в человеческом доме; при этом распределение, которое признается ею (и, как кажется, не слишком оспаривается нами) таково, что все обязанности возлагаются на его хозяев, права же обязаны доставаться только ей.
Как эта таинственная пришелица сумела добиться таких удивительных привилегий?
Природа со временем открывает нам все свои тайны, но здесь – явная недосказанность, как видно, здесь она сама испытывает нас, подобно древнему Сфинксу, задает какую-то великую загадку.
Может быть, ответ содержится именно в этой только что бегло очерченной связи. Ведь тот факт, что кошка впервые появляется именно рядом с храмом, не может не порождать вокруг нее мистическую завесу. Та тайна, которая всегда окружает само святилище, в известной степени обязана передаваться и ей, и аура храма, бросая свой отсвет на нее, должна была делать из кошки существо каких-то иных, далеких от земной суетности измерений. А вот окутанное ею существо уже трудно (если не сказать опасно) не впустить к себе. Да и к тому же, воплощение чего-то надмирного, оно само может стать (пусть и не очень надежной, но все же…) защитой дома, неким предстателем и заступником его домочадцев у высших сил природы. Словом, уже в Древнем Египте кошка почиталась не просто полезным, но и священным животным, «добрым гением жилища», маленькой хранительницей домашнего очага. Поэтому вовсе неудивительно, что когда кошка умирала, в приютившей ее семье объявлялся траур, все домочадцы в знак глубокой печали сбривали брови и скорбели о понесенной утрате.
Впрочем, в Египте кошка вообще заняла особое ни с чем не сравнимое место. Один из текстов гимна, посвященного ей (шестой век до нашей эры, теряющийся в тумане столетий царь Леонид со своими спартанцами заступит пути персидским полчищам в Фермопильском ущелье еще только через сто с лишним лет) – гласит: «О, священная кошка! Твоя голова – голова бога Солнца. Твой нос – нос Тота, господина трижды более великого, чем Гермополис. Твои уши – уши Озириса, который слышит голоса всех тех, кто его упоминает. Твой рот – рот бога Амму, господина жизни, который тебя предохраняет от грязи. Твое сердце – сердце Фата». (Кстати, далекие отголоски этих древних гимнических песнопений, которые в незапамятные времена звучали в храмах нильских долин, распознаются и на бескрайних русских равнинах. В близком нам с самого детства имени Котофея, героя многих национальных сказок, отчетливо различаются два самостоятельных корня: «кот», этимология которого вполне прозрачна и не требует, как кажется, никаких пояснений, и «фей», восходящий к греческому «theos» – бог. Это ли не свидетельство божественной сущности той, чья судьба и чье назначение стали предметом предпринимаемого здесь рассмотрения?)
Из-за своей загадочности, по преимуществу ночного образа жизни, светящихся во тьме зелено-золотых глаз, редкостной плодовитости и женственности она почиталась как священное животное. Это игривое грациозное существо было посвящено богине Луны Баст или, в другом написании, Бастет, которая по совместительству была еще и богиней радости и веселья, плодородия и деторождения (а еще огня, удовольствия, благожелательности, сексуальных обрядов, музыки, танца, защиты от болезней и злых духов, интуиции, врачевания, брака и всех животных, в особенности кошек). Баст изображалась в виде женщины с кошачьей головой, в левой руке у нее было зеркало (или корзина), а в правой – музыкальный инструмент систрум; при этом ее одежды, как правило, были зеленого цвета.
Впрочем, иногда с кошачьей головой изображалась и обычно львиноголовая владычица восточной пустыни богиня Пахт, культ которой в особенности был развит в городе Бени-Хасан. Являясь по совместительству (развитое совместительство вообще вещь широко распространенная у античных богов) еще и богиней правосудия, она, как гласит древнее предание, была злобной, как львица, для всех грешников, но одновременно ласковой, как кошка, для праведных.
Вот как о героине нашего повествования говорит «отец истории» Геродот (кстати, это, как кажется, самое первое письменное упоминание о кошке во всей европейской литературе): «Хотя у египтян много домашних животных, но их было бы еще гораздо больше, если бы с кошками не происходило вот какого странного явления. Всякий раз, когда у кошек появляются на свет котята, они уже больше не идут к котам, а те, желая с ними спариться, не находят их. Поэтому коты прибегают к такой хитрости: они силой похищают котят у кошек, умерщвляют их, но не пожирают. А кошки, лишившись своих котят и желая снова иметь других, приходят тогда к котам. Ведь это животное любит детенышей. Во время пожара с кошками творится что-то удивительное. Египтяне не заботятся о тушении огня, а оцепляют горящее пространство и стерегут кошек, а те все же успевают проскользнуть между людей и, перескочив через них, бросаются в огонь. Это повергает египтян в великое горе. Если в доме околеет кошка, то все обитатели дома сбривают себе только брови. Если же околевает собака, то все стригут себе волосы на теле и на голове». (Не будем придираться к первому историку, передаваемые им фантастические сведения свидетельствуют лишь о том, что Греции его времени кошка была еще незнакома.)
Кошек бальзамировали и хоронили в пышных гробницах на специальных кладбищах. «Трупы кошек отвозят в город Бубатис, бальзамируют и погребают там в священных покоях», – говорит тот же Геродот. Впрочем, хоронили не только там: на одном из кладбищ под Мемфисом археологами обнаружено триста тысяч мумий, на другом, около Бени-Хасана, – сто восемьдесят тысяч. Словом, за долгие века скопилось несметное количество кошачьих мумий в деревянных, бронзовых и даже золотых ящичках, и благодаря этому обстоятельству, сегодня они наличествуют в коллекциях всех крупнейших музеев мира. Разумеется, есть они и в Эрмитаже.
На ее стороне был даже древний закон: за убийство кошки грозило суровое наказание, простирающееся вплоть до смертной казни. Однажды – это случилось уже после завоевания Египта Александром Македонским – разгневанные жители Мемфиса чуть было не снесли до основания квартал, заселенный греками, когда узнали, что кто-то из его жителей утопил новорожденных котят. Случались и самосуды над иностранцами, убившими кошку нечаянно, по обыкновенному неведению.
Привязанность к ней – утверждает легенда – сказалась даже на истории великой древней державы. Персидский царь Камбиз в 525 году до н. э. вторгся в Египет. Долгое время его войска безуспешно осаждали приграничный город-крепость Пелузиум (нынешний Порт-Саид), служивший своеобразным ключом к долине Нила. Царь уже совсем было собрался отступить, но один греческий наемник-перебежчик предложил Камбизу хитрость, и по его совету к щитам наступавших солдат были привязаны живые кошки. Египтяне не отважились использовать свои копья и стрелы из опасения поранить священных животных, и великолепно защищенный город был захвачен персами без всякого кровопролития.
Впрочем, не будем преувеличивать религиозные предрассудки наших далеких предков:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31