И из автобуса, цепляясь пластиковыми щитами и поигрывая дубинками, стали один за другим выбираться солдатики срочной службы Внутренних войск. Тонкошеие, в мятой, неподогнанной форме, но азартно предвкушающие развлечение.Завидев такое колоброжение в переулке, крикуны с набережной рассосались в мгновение ока. Очередь же, еще на что-то надеясь, подобралась, загомонила, зашелестела, как осенние листья на ветру, которые еще не верят, что обречены. Глава восемнадцатаяБУНТ! А может случится, я буду в неволе –Тобой завладеет другой.И, может, умру за решеткой тюремной,За крепким тюремным замком.Меня похоронят на ближнем кладбище,И ты не узнаешь о том. 1 Баландер потолкал тележку дальше к следующей двери. На тележке в огромном баке булькал не то суп, не то невская водичка со стелящимися по дну отравившимися нечистотами и полуразложившимися селедками. Маячащий рядом вертухай в полном соответствии с должностной инструкцией отпер окошко кормушки в двери.– Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста, – дурашливо заявил надзиратель в окошко. Наверное, у него было прекрасное настроение.С той стороны двери стали по одному подходить обитатели камеры. Подошел – протянул миску. Банандер вывернул в миску ушат сомнительной жидкости, и очередь переходит к следующему едоку.Закончив разливать суп, равнодушный, как саксаул, баландер протянул в отверстие целлофановый пакет крошеных сухарей черного хлеба. Отсевки с хлебозавода. Скорчившился в драные подошвы ломти и откровенная труха.– Эй, начальник! – возмутились тут же с той стороны. – Нам свежий хлеб прописан. Три буханки! И из трех одна белого полагается!Тут подследственный не, ошибался. В камере парилось двадцать четыре человечка. Буханка режется на двадцать четыре ломтика. Каждому надлежит выдать по два ломтика черного хлеба и по одному белого.– Мелом сухари натрешь! – отрезал дубарь. Наверное, у него было чудесное настроение, и он сам же и заржал со своей шутки.– А где же нормальный черный и белый хлеб, начальник? – обиженно мычали с той стороны, все еще на что-то надеясь. Человек пять тупо рассматривали целлофановый пакет с той стороны кормушки и никак не могли догнать, что это – очередное издевательство.– Распоряжение зама по воспитательной – больше свежий хлеб не давать. Он заявил, что даже в Чечне бойцы не каждый день нормальный хлеб жуют, а вы тут оттягиваетесь. – Вертухай был ученый, поэтому, объяснившись, благоразумно сдвинулся вбок от кормушки.И вовремя. В дверь с той стороны грохнулась миска с рыбьими воспоминаниями. Терпко пахнущая водица, выплеснувшись, достала середку коридора.Вертухай не стал вызывать подмогу, врываться в камеру, тащить нарушителя порядка в пердильник, и не потому, что у вертухая выдалось хорошее настроение. И не потому, что после повального ночного шмона свободных мест в карцерах оставалось ровно столько, как на премьере в Мариинском театре. Просто если б он каждого тащил…По всему маршруту чана с рыбьим недоразумением, напротив каждой камерной двери, отражали свет оплетенных проволокой ламп лужи с плавающими в них рыбьими костями.А тюремная связь не смолкает. Идет перестук и перекрик по трубам отопления. Кувыркаются крики по водопроводным трубам. Кричит «телеграфист» в раковину умывальника, селезенку чуть не рвет. А этажом выше другой «телеграфист» пялит уши, как может. И вот уже верхней хате известны заботы нижней хаты. А содержание новостей все жестче. Уже никто не употребляет слово «уставняк», его заменило слово «беспредел». 2 – Может, чересчур мы того? – не глядя начальнику тюрьмы в глаза, пробухтел под нос зав пищеблоком старший прапор Федосеев. – А то ведь с голоду помрут наши задохлики на досудебном этапе.– Считаешь, перегнули мы палку? – Сидящий за столом полковник Холмогоров листал толстую канцелярскую книгу и размашисто подписывал одну страницу за другой, не вникая. Да и толку вчитываться, ежели это было расписание дежурств на следующий месяц? И подпись главного лепилась в книгу для проформы.– Ну, я и говорю, – малость осмелел старший прапор, – каждая вторая камера встала на дыбы. Все камеры ульями гудят. – Нос Федосеева был похож на сливу, губы – на пельмени, фигура, особенно когда сидит, – на грущу.– Может, и вправду перегнули? – уже не Федосеева, а самого себя спросил Игорь Борисович. Закрыл книгу дежурств и придвинул журнал техники безопасности. Здесь тоже полагалась его подпись внизу каждой страницы. Рутина.Зав пищеблоком осмелел еще и собрался-таки попросить полковника маленько отпустить вожжи. Для этого предстояло закурить и создать беседовательное настроение. Федосеев полез за «Норд стар». Полковник тоже потянулся за сигаретами. Все в ажуре. И надо же было тут зазвонить телефону?Полковник снял трубку:– Холмогоров слушает… Кто?.. Здравия желаю, Виталий Владиславович, – и по мигом переменившейся интонации стало ясно, что полковника беспокоит очень большое начальство. – Виталий Владиславович, я… Никак нет, я… Так точно, я… А он отсутствует… Да, его вызвали в Большой дом… Вроде бы брифинг… Так точно, передам ему ваше приглашение. А я… Да, всего доброго. – А когда Игорь Борисович положил трубку, это был уже совершенно другой полковник Холмогоров. Разъяренный, аж дым из ушей, полковник Холмогоров.Старший прапор на всякий случай втянул просторный живот. И вместо груши по фигуре стал похож на баклажан.– Что ты там скулил про хлебную пайку? – обратил гневные очи полковник Холмогоров на ставшего ниже ростом заведующего пищеблоком.– Да я в том смысле, что натуральная экономия средств получается, – скоренько переметнулся во мнении старший прапор, запихивая пачку сигарет в карман.– Внушительная экономия, – продолжая пыхтеть раскаленным чайником, согласился Холмогоров. Тут ему в голову пришла какая-то интересная мысля, и в ее рамках полковник нашел применение энергии старшего прапора Федосеева. – А пригласи-ка ты ко мне, мил друг, начфина. Нам средства задерживают? Задерживают. Экономия нужна? Нужна. Вот мы с начфином и посидим-покумекаем над расходами. Поищем, где еще какую копейку на контингенте сэкономить возможно?– 3 Грохот алюминиевых ложек, со всей дури лупящих по днищам мисок давно был сержанту Баланюку по барабану. Не пронимала эта мелодия толстую кожу сержанта. Начальство распорядилось закручивать гайки, значит, следует закручивать гайки без лишнего гнилого базара. А что контингент не рыдает от счастья, так покажите такой контингент, который стаи бы на уши от радости, когда его гнут к ногтю?Коридорный вертухай сержант Баланюк раскачивался с пятки на носок под доносящийся из камер сквозь дверную броню истеричный лязг мисок и не слышал скрип своих сапог. Гораздо крепче, чем грохот, сержанта донимал зуд.Ноги в сапогах прели так, что опосля дежурства носки хоть отжимай. А там, где прелость, там и грибок. Второй год Баланюк сражался с грибком с переменным успехом. Залечит, а в другом месте меж пальцами снова надуваются твердые мутные горошины. И ногти всегда желтые и хрусткие, будто сержант Баланюк курит при помощи пальцев ног. И ведь хворь такая срамная, что с приятелями даже неловко как-то обсуждать. А эти мази, что «ящик» рекламирует, изобретены только для похудения карманов.В двадцать третьей трещат и скрежещут миски четыре. Причем, явно сменяясь, то есть кто-то руководит, и звук идет почти одинаковый, ровный, уже не меньше часа. А вот в двадцать четвертой прописаны слишком горячие головы. Ухнули молотить всем скопом, и вначале у них получалось громче, чем у бодающегося с экскаватором бульдозера, а теперь подустали, халявить начинают, будто звук постепенно приглушают.А в двадцать пятой… Постой, прежде, при начале концерта, сержант Баланюк и не усек, что двадцать пятая камера отмалчивается. Пойди усеки, когда из двадцать четвертой такой тарарам, что уши вянут.Коридорный Баланюк ишачил достаточно, чтобы не пропустить эту странность мимо внимания. «Углы» – это вам не общество филателистов, где один собирает марки про космос, а другой – с динозаврами. Здесь если решено тарабанить по тарелкам, то тарабанят все поселенцы.И ежели в двадцать пятой тишина, значит, деется там нечто совершенно непотребное.Бдительный сержант отшелкнул запирашку дверного глазка и заглянул. Сначала ничего недозволенного он в камере не углядел. Трутся в душной теснотище граждане преступники, кто кемарит, кто мнется без дела. Ан, не все так просто.Прямо за обеденным столом расселась четверка и внаглую дуется в карты. А ведь ночью был жесточайший шмон, и, казалось, все недозволенные предметы выметены из камеры поганой метлой.Можно было начхать, но не так служил сержант Баланюк.Он по рации кликнул трех ребят на подмогу. И, когда те подгребли, уверено лязгнул засовом и отворил тяжелую дверь.А четверка за столом совсем опухла от борзости. В камеру явились вертухаи, а картежники типа не замечают или плюют с высокой колокольни. Играют себе, заходят, пасуют, бьют козырем, и все тут. Прибалдев от такой совершенно непростительной наглости, коридорный двинул вперед пресекать безобразие. Однако судьба повернулась раком к сержанту Баланюку и троим вертухаям из группы поддержки.Скребущий к обеду посуду в рукомойнике с виду хилый тип, вдруг вытерев руки блеклой тряпицей, достал из-за пазухи и направил на гостей черный как уголь «макаров», матово отражающий чахоточный свет ламп. Причем позиция была подгадана так удачно, что даже оставшийся в дверях попкарь не рискнул сматывать, ибо пуля все равно бы догнала.Игроки тут же отбросили карты, к это оказалось вроде сигнала. Со всех сторон на вертухаев ринулся народ. Бить – почти не били, пинать – почти не пинали. Завалили, скрутили, раздели до трусняка, опутали располосованными простынями и распяли за руки и за ноги на шконках. Как в порнушке.– Ну че, одевай клифт попкарский, – услышал сержант Баланюк.– Так вроде западло?– Ради правильного дела не западло.– У-гу-гу-у! – задергался распятый сержант Баланюк. Более внятно высказаться ему мешало запиханное комом в рот линялое полотенце.– А вам че, особое приглашение надо? – кивнул тот, что с «макаром», троим другим подследственным, вытянувшим загодя жребий рядиться под дубарей.Он явно пользовался авторитетом, и хлопцы стали спешно напяливать трофейную форму.– Кто у нас по музыке? – командовал вооруженный «Макаровым». – Бери ключи, все замки на тебе! – Тут щуплый тип соизволил обратиться и к сержанту Баланюку:– Знаешь, для чего мы вас связали? Чтоб вы друг дружку не опустили с досады. Ну, не скучайте.И вся толпа организованно двинула на выход. С понтом – будто «уголков» четверо липовых вертухаев конвоируют.Тот, что с «макаром», выходил последним, притормозил на пороге и оглянулся на бьющихся мухами в паутине дубарей:– Жаль, ребятки, вы нам оружия настоящего не подкинули. А это, – небрежно помахал он «Макаровым», – туфта. Не, гляди! Из хлебного мякиша слепили, чернилами покрасили.И все, дверь с натужным скрипом захлопнулась. 4 Горячей воды, понятно, не полагалось. Из дырявых жестяных раструбов сеялся студеный дождик. И по этой незамысловатой причине визг в душевой стоял оглушительно аховый. Каждая подруга, будь соплюшка или пятидесятилетняя корова, прежде чем сунуться под холодные брызги, вдыхала поглубже, будто ныряла. Однако, только обжигающе холодная вода начинала барабанить по коже, каждая подруга, будь то пышнотелая девица или дряхлая с обвисшими сиськами-кошелками старуха, не сдерживалась и орала, как трахаемая кошка.А еще, кроме бессмысленных писков, веселая возбужденная перекличка:– Люська, дай мыло!– Отлынь, шалава.– Сейчас сюда бы мужичка усатого!– Сама письку почесать не умеешь?– Мандавошка!– От мандавошки слышу!– Не ты – мандавошка, это общая мочалка – мандавошка!– Зин, а, Зин, потри спинку.Мыться следовало спешно. На все про все – пять минут. А душей всего десять, а женских душ в кафельную коробку набилось около тридцати. А еще хорошо бы трусы наскоряк простирнуть, и тряпочки специфические, потому что прокладки на халяву не выдают. А еще хорошо бы…И вот, разом, успели ли девушки смыть мыльную пену с ляжек и хребтов или не успели, из всех труб прекратила хлестать сдобренная хлоркой водица.– Помывка окончена. Не задерживаться, на выход! – с порога скомандовала еле втиснувшаяся в форму дебелая надзирательница, с головы перхоть сыпется стиральным порошком.Галдя, будто стая сорок, бабье покорно потекло в раздевалку. Бесстыдно тряся буферами и кучеряшками меж ног. Шлепая босыми пятками по влажному кафелю.– Зинка, стерва, ты че мое полотенце прихватила?– Ой, я чуть не околела!– Люська, хер ты свой бюстгальтер на мою юбку выжимаешь?!Надзирательница отступила к следующей двери:– Не визжать! Одеваться быстро! Через минуту построение!– Наверное, Марфа Петровна, ты от месячных такая сегодня ласковая? – рисково подначила какая-то пигалица.– Через полминуты построение! – проявила мстительность надзирательница. – Чтоб меньше было времени каждой лярве норов демонстрировать!Тетки засуетились, кое-как лохматя сырые патлы полотенцами и напяливая со скрипом мокрое белье. На себе досохнет. Пигалица получила несколько тычков от своих же.– Все, время истекло! – гавкнула надзирательница. – Стройся!Перед ней тут же выросли успевшие ввернуться в халатики три самые проворные молодухи, следом за ними стал расти хвост.И ведь какое забавное дело. Стоит любой гражданке Российской Федерации преступить черту закона, угодить в места не столь отдаленные и оказаться без мужского внимания всего на месяц, как гражданка начинает хиреть. И пусть правила гигиены худо-бедно соблюдает, в рванье не ходит, а пропадает что-то внутри, гражданки, гаснет свет. И уже без досье даже не отгадать, сколько ей лет. То ли двадцать, то ли все сорок? Блекнет женское естество.Надзирательница задумалась буквально на пару секунд, но этого хватило, чтоб первые в строю три бабехи оказались от нее слишком близко. И нет уже наигранного веселья, вместо молодух – три волчицы!И вот уже одна пахнущая хлоркой рука зажимает рот, чуть не разрывая щеку, другая впилась в косы и опрокидывает на спину, третья выкручивает руку до хруста суставов…А со всех сторон бесами подскакивают новые девки. И вот уже с кляпом во рту Марфа Петровна прижата к сырому кафельному полу, рученьки завернуты за спину, и на них звякают с пояса Марфы Петровны же сдернутые «браслеты». На ногах тоже кто-то сидит и вяжет их какой-то тряпкой. Все отрепетировано, как в театре имени Комиссаржевской. Даже визг – ни тише, ни громче.– Девочки, девочки! Ключи не забудьте!– А ее куда?– А ее в душевую, и дверь лавкой подпереть.Устроившая все это безобразие, по повадкам – явно предводительница стаи, пышная Лизка подносит к губам рацию и, приблизительно кося под надзирательницу, – кто там в окружающем визге что проссыт? – воркует:– Помывка завершена, нарушений порядка нет. Отпирайте.Гром отодвигаемого запора слышен сквозь дверь. Дверь отворачивается в сторону. Три корпусных вертухая готовы ко всяким неожиданностям. Но к такому приготовиться трудно!В коридор резво выкатывает толпа искренне голых девиц из тех, что хоть малехо помоложе и поаппетитнее. Тряся буферами и кучеряшками меж ног.Секундного оцепенения в вертухайских рядах достаточно, чтоб девицы, разя направо и налево завернутыми в мокрые трусы кусками мыла опрокинули дролей на пол. Каждый кусок мыла – двести граммов. Завернутый в мокрые трусы, он становится по ударной мощности похожим на кистень. Так что победа получилась чистая.Кто-то из теток поволок вырубленных попкарей в душевую, чтоб Марфа Петровна не скучала. Кто-то запрыгал на уроненных рациях, кроша ненавистную технику в пыль… Глава девятнадцатаяБУНТ!!! Эфир радио «Шансон».Девушка по телефону: «Я хочу заказать песню для моего любимого Костика. Мой любимый сейчас в тюрьме. Я прошу вас поставить для него песню Ивана Кучина „Не уходи»».Ведущий радио «Шансон»: «Да куда ж он денется?»
1 Если смотришь не под ноги, а на стену коридора, то глазом перескакиваешь с нижней серой половины на верхнюю белую, натыкаясь на отколы серой краски снизу и на темные полосы сверху. А можешь идти и следить за пляшущей границей тонов. Когда тягомотина стены разбодяживается окном, можешь попытаться разглядеть сквозь немытые поколениями стекла изоляторский двор. Сомнительно, что надыбаешь что-то интересное. Да, конечно, крайне любопытно глянуть на крыши сараев и пристроек, на мотки колючки, на поддоны с кирпичом. Но оно все приедается – если проходишь этим коридором забыл в который раз.– К стене!Возвращающиеся с прогулки заключенные камеры сорок пять повернулись к стене. Мацалки заведены за спину. Шестнадцать спин «уголков», одетых кто во что. Кто во что успел одеться, когда брали. Куртки, плащи, пальто – все-таки прохладно на улице нынче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29