Прочтя молитву, батюшка благословил трапезу, и посланник архиерея немедля набросился на еду с жадностью оголодавшего волка.Отец Евлампий, коего предстоявший разговор совершенно лишил аппетита, не столько ел, сколько ковырялся в еде; матушка же и вовсе не ела — сложив руки на животе под передником, смотрела, как ест расстрига Тихон, жалостно вздыхала и подкладывала на тарелку то куриную ножку, то кусочек колбаски — словом, что было на столе, то и подкладывала. Отец Евлампий со своей стороны орудовал бутылью, наполняя стопки; после третьей он почувствовал, что с него, пожалуй, будет, и наливал теперь только расстриге, который хлопал стопку за стопкой с видимым удовольствием, но без видимого эффекта. Глядя, как он управляется с едой и вином, батюшка подумал, что гость, верно, не зря сложил с себя духовное звание — уж слишком явно он был привержен земному, чтобы хорошо служить Господу. Но владыка, конечно, был прав, доверив свое поручение именно ему: выпади сия работа на долю отца Евлампия, он бы, верно, и не знал, с какого конца за нее взяться.Утолив первый голод, расстрига отвалился от стола, похлопал себя по вздувшемуся животу и, поблагодарив матушку за отменное угощение, повернул свое бритое лицо к отцу Евлампию.— Потолковать бы нам, батюшка, — сказал он.Отец Евлампий только глянул на матушку, и та, пробормотав какой-то вздор насчет кур, коих надобно покормить, удалилась из горницы. Когда дверь за нею затворилась, расстрига с хрустом потянулся и, ковыряя ногтем в зубах, невнятно молвил:— Ну?— А чего — ну? — растерявшись, а оттого немного агрессивно откликнулся отец Евлампий. — Говори, странник, какая тебе от меня помощь требуется. Чем смогу, помогу, а только пользы от меня в этом деле как от козла молока.— Да ты знаешь ли, о каком деле речь? — спросил расстрига, без спросу наливая себе вина.— Как не знать, — ответил батюшка. — Был я у владыки месяц назад. Он мне и про дело рассказал, и насчет тебя, странник, предупредил: придет, дескать, человек с письмом от меня, так ты уж его не обижай...— Вон как? — удивился Тихон. — Про дело, говоришь, рассказал владыка? Это за что ж тебе, батюшка, такое от него доверие? Дело-то как-никак секретное!— Живу без греха, Бога не гневлю, — степенно ответствовал отец Евлампий, — оттого и доверие. Думается мне, прельстила владыку близость моего прихода к имению княжны Вязмитиновой.Расстрига Тихон потер ладонью лоб, чтобы широкий рукав подрясника скрыл появившееся на его лице выражение злобы и, чего греха таить, некоторого испуга.— А княжна-то здесь при чем? — спросил он, когда почувствовал, что вернул контроль над собственным лицом. — Нешто владыка думает, что это Вязмитиновы царскую казну к рукам прибрали? Коли так, про нее забыть надобно — у княжны не больно-то отберешь.— Окстись, сын мой, — сердито молвил отец Евлампий, — не гневи Бога! Что ты такое говоришь? Ты мне про княжну не рассказывай, я ее поболее твоего знаю. Она копейки чужой не возьмет. Да и не в деньгах дело, согласись. Уж ты-то, верно, об этом лучше иных-прочих знаешь. Церковь православная не за златом охотится...— А! — воскликнул расстрига, для которого последнее заявление отца Евлампия было новостью. — Не за златом, верно. Так тебе, батюшка, и про это ведомо?— А то как же, — отвечал простодушный отец Евлампий, весьма довольный тем, что ему удалось поразить гостя своей осведомленностью. — Я ж тебе говорю, странник: имение княжеское в версте отсюда, а там — библиотека. А в библиотеке той чего только нет! Знамо дело, отыскать там нужную рукопись владыка не рассчитывал, однако надеялся, что в записках вязмитиновских найдется хотя бы намек на то, где надобно искать.— Ага, — раздумчиво сказал расстрига Тихон, лихорадочно прикидывая, как бы ему вытянуть из болтливого священника побольше информации. Он был искренне удивлен: оказывается, церковь искала не столько пропавшую царскую казну, сколько некую рукопись, настолько ценную, что перед ценностью ее меркло заманчивое сияние золота и самоцветов. — Ага... Так выходит, ты, батюшка, княжну в это дело посвятил?— Ни-ни! — замахал широкими рукавами отец Евлампий и, забывшись, плеснул наливочки себе в стопку — щедро плеснул, до краев, и тут же, не медля ни секунды, выпил единым духом. — Даже и не мысли! — продолжал он, впиваясь зубами в цыплячье крылышко. — Об чем ты говоришь? Секрет сей не мне принадлежит, сия тайна святой православной церкви, так что действовать владыка велел скрытно, без огласки. Княжна, храни ее Господь, добра и милостива сверх всяческого разумения. Мне она доверяет, и к библиотеке своей она допускает меня беспрепятственно. Только проку от этого никакого — ни мне, ни церкви. Нет там того, что владыка ищет. Нету! Зато уж Платона этого безбожного я начитался — во!Батюшка чиркнул себя по горлу ребром ладони, показывая, где именно сидит у него богопротивный Платон. Странник поиграл бровями, что-то прикидывая в уме, а после решительно взял со стола бутыль и доверху наполнил обе стопки — и свою, и отца Евлампия. При виде полной стопки глаза батюшки умильно увлажнились и он икнул, деликатно прикрывшись ладонью.— Так уж и безбожного, — поднимая стопку, молвил расстрига, которому эта беседа казалась все более любопытной. — Надобно тебе заметить, что христианство, особливо православное, многим обязано этому греку. Ты, батюшка, не мог этого не заметить, коли и вправду" читал Платона.Отец Евлампий чокнулся с гостем, выпил, схватил куриное крылышко и, лишь поднеся его ко рту, обнаружил, что держит в другой руке еще одно, наполовину обглоданное.— О Господи, — пробормотал он, бросая крылышко на тарелку и облизывая пальцы. — Читать-то я читал, но объясни хоть ты мне, прохожий человек: ну какой вред может быть святой православной церкви от сего сочинения? Какая разница — Платон это написал, Сократ или вовсе какой-нибудь... этот... фараон?— В самом деле, какая разница? — осторожно поддержал его странник, не знавший, о чем идет речь, и оттого вынужденный пока ограничиваться маловразумительными замечаниями. — А кто говорит о вреде?— Как кто? Владыка и говорит. Первое, говорит, дело, чтобы рукопись папистам в руки не попала, не то поднимут они пыль до неба, греха потом не оберешься. Слухи-де давно ходят, что Платон никакой не философ, а вор обыкновенный и что все его труды на самом деле Сократом писаны. Ежели, говорит, рукопись, Сократом написанная, отыщется, то будет папистам радость, а православной церкви поругание.— А! — воскликнул притворявшийся расстригою Хрунов, уяснив наконец истинную суть дела. — Ага! Ну так чего ж тут непонятного? Платон — это греки, греки — это Византия, а Византия — это православие. Вот и получается, что, ежели бросить камнем в Платона, попадешь как раз патриарху нашему по лбу.— Свят, свят, свят! — испугался отец Евлампий. — Вот ведь еретики подлые! И чего, скажи ты, им неймется?— А кто их знает? — пожал плечами Хрунов. — Ничего, Господь на том свете разберется, кто прав, кто виноват. Так, говоришь, в княжеской библиотеке ты ничего не нашел?Отец Евлампий в ответ лишь помотал отяжелевшей головой. Фальшивый расстрига, поняв, что более ничего не узнает, начал собираться в путь, то есть встал со скамьи и потянулся за котомкой. Взгляд его скользнул по лежавшему на столе хлебному ножу, но, взвесив все «за» и «против», Хрунов решил, что нож ему не пригодится: бывший поручик не любил бессмысленного кровопролития, а глупый пьяный поп ничем ему не угрожал.Увидев, что гость собрался уходить, отец Евлампий позвал Пелагию Ильиничну, и через пять минут вместительная котомка странника была набита едою так туго, что тот с трудом оторвал ее от пола. Распрощавшись с радушными хозяевами, Хрунов вышел со двора и широко зашагал прочь из деревни, к синевшему невдалеке лесу, где его с нетерпением дожидался верный Ерема. Проходя мимо церкви, Божий странник забыл перекреститься, но отец Евлампий, стоявший у своей калитки и со слезами умиления на глазах махавший ему вслед рукой, этого не заметил. Глава 8 Смоленский градоначальник Андрей Трифонович Берестов принял княжну Вязмитинову без проволочек — сразу же, как только ему доложили о ее приходе.В своем просторном кабинете с огромным, во всю стену, конным портретом императора позади письменного стола Андрей Трифонович был не один. Когда Мария Андреевна, шурша платьем и держа перед собою сложенный веер, вошла в дубовую дверь, навстречу ей вместе с градоначальником поднялся молодой человек в статском платье. Он был высок и сутул, с большими руками и ногами, которые явно не знал, куда девать; его длинное, слегка лошадиное лицо сомнительно украшали бакенбарды и жидкая рыжеватая бородка, из-за отсутствия усов казавшаяся приклеенной. Глаза в обрамлении рыжих коровьих ресниц подслеповато щурились; Мария Андреевна заметила по обеим сторонам его переносицы натертые красные пятнышки и решила, что молодой человек наверняка носит пенсне. Так оно и оказалось: едва успев поклониться, незнакомец торопливо полез в жилетный карман и, вынув оттуда, водрузил на нос два схваченных пружинистой дужкой круглых стеклышка. Приглядевшись, Мария Андреевна засомневалась в том, что молодой человек так уж ей незнаком: ей казалось, что она его уже где-то видела, да и черты его лица при ближайшем рассмотрении обнаруживали некоторое сходство с холеной и пышной, но тоже довольно продолговатой физиономией хозяина кабинета.Градоначальник выбрался из-за своего обширного стола, быстро пересек кабинет и, встретив княжну у дверей, галантнейшим образом приложился к ее руке. Он выглядел довольным и смущенным одновременно.— Вот, княжна, позвольте рекомендовать, — сказал он, плавным жестом указывая на стоявшего подле стола молодого человека, — сын моего любезного брата, мой племянник, Алексей Евграфович Берестов, студент Санкт-Петербургского университета.Племянник градоначальника устремился через всю комнату к протянутой для поцелуя руке княжны, споткнулся на ровном месте, с трудом устоял на ногах и немедленно покраснел, как вареный рак. Мария Андреевна благожелательно улыбнулась, желая подбодрить чересчур стеснительного студента, и благодаря этой улыбке бедняге наконец-то удалось более или менее сносно довести до конца предписанную этикетом процедуру знакомства.— Изволите ли видеть, — с юмористическим выражением произнес градоначальник, — сей высокоученый недоросль пожаловал ко мне в гости на лето. То есть это я так думал, что в гости, а он, видите ли, имел на этот счет совсем иные планы.— Что же это за планы? — заинтересованно спросила княжна, поняв, что милейший Андрей Трифонович не даст ей перейти к делу, пока не расскажет того, что считает нужным рассказать.— О, эти планы! — воскликнул старший Берестов, с притворным возмущением всплеснув руками. — Похоже на то, что этот молодой человек намерен срыть до основания наш кремль, довершив то, что начали французы в двенадцатом году!— Ах, дядя, ну как вам не совестно! — воскликнул племянник градоначальника с мученическими нотками в голосе. — Разве можно такое говорить? Княжна может подумать обо мне бог весть что!— А что? — начиная понемногу кипятиться, вскричал Андрей Трифонович. — А что такое она может подумать, что было бы хуже твоей затеи?— Вам должно быть стыдно препятствовать научным изысканиям! — почти взвизгнул племянник, воинственно сверкая стеклами пенсне.— Да каким там еще изысканиям! — отмахнулся градоначальник.Княжна поняла, что настала пора вмешаться, пока родственники не затеяли потасовку.— Господа, господа! — воскликнула она. — Полноте, зачем же ссориться? Объясните лучше, в чем дело! А то я что-то ничего не разберу: один говорит про науку, а другой — про срытый до основания кремль... Мне что-то не верится, чтобы один молодой человек, даже столь блестяще образованный, мог в одиночку справиться с задачей, которая оказалась не по плечу даже бандитам маршала Нея.— Так ведь об этом я и говорю! — почти хором воскликнули оба родственника и с изумлением уставились друг на друга.Княжна рассмеялась. Спустя несколько мгновений градоначальник тоже фыркнул и захохотал, а после засмеялся и господин студент, стеснительно прикрывая улыбку ладонью.— Простите, Мария Андреевна, — отсмеявшись, градоначальник прижал руку к сердцу в знак глубокого раскаяния. — Мы не хотели пугать вас зрелищем семейной сцены. Просто меж нами так частенько случается. Между тем я горячо люблю этого оболтуса и именно поэтому выступаю категорически против его затеи. Он, видите ли, надумал производить под стенами кремля какие-то раскопки — архи... архо...— Археологические, дядюшка! — вмешался студент. — Неужто вам самому не любопытно, как люди жили до нас?— Это я и без ковыряния в земле знаю, — возразил градоначальник. — По-разному жили — когда хорошо, когда плохо... А еще я знаю, друг любезный, что эта твоя затея — вздор и посмешище для всего города. Скажите хоть вы ему, Мария Андреевна!— Отчего же? — сказала княжна, не верившая в успех раскопок у стен Смоленского кремля, но отчего-то пожалевшая нескладного юношу. — Отчего же непременно вздор? Археология — наука молодая, но имеющая большое будущее. Между прочим, Андрей Трифонович, церковь занимается археологией уже более столетия и весьма в том преуспела. Сами посудите: неужто вам не интересно было бы откопать из-под земли целый город — Трою или, скажем, Помпею?— Вот так союзничек! — огорчился градоначальник. — Эк, куда вы хватили — Троя! Так, может, мне на реку мужичков отправить? А что? Пускай пошарят по дну-то — авось Атлантиду вытащат! Нет, господа, здесь вам не Греция, а Смоленск! И я наперед знаю, что вы здесь можете откопать. Костей человечьих, железа ржавого без счета, а коли в подземелья сунетесь, так, глядишь, и до смерти своей докопаетесь. Французские-то мины не все взорвались!— Постойте, Андрей Трифонович, — перебила его княжна. — Что значит — мины? Подземелья разве не проверяли?— А как же, проверяли, — ответил градоначальник. — Да только там не везде пройти можно, да и заблудиться в этих крысиных норах — раз плюнуть.При этих его словах княжна ненароком посмотрела на младшего Берестова и едва удержалась от того, чтобы не хихикнуть в кулак. Ей снова вспомнился Платон, писавший о спорщиках, которые в пылу словесной баталии готовы попрать самую истину ради сиюминутной победы над оппонентом. Градоначальник ни словом не солгал, говоря о французских фугасах, но это была как раз та правда, произносить которую ему не следовало. Он говорил об опасности взрыва, но его племянник, похоже, пропустил слово «мины» мимо ушей, мгновенно очарованный мрачной тайной нехоженых подземных лабиринтов.— Как, дядюшка?! — воскликнул он. — Неужто здесь, совсем рядом, есть подземные лабиринты, в коих никто не бывал на протяжении многих лет?Андрей Трифонович досадливо крякнул, поняв, что допустил тактическую ошибку, и набычился, соображая, как быть дальше.— Но это же просто чудо! — продолжал между тем его племянник, все более распаляясь. — Вы только представьте, какие сокровища, какие тайны могут скрываться в этих заброшенных подземельях!— Даже и не мечтай, — отрезал градоначальник. — Нет, сударь мой, изволь молчать, когда я говорю! Я старше тебя, и, в конце концов, я градоначальник, это — моя канцелярия, а вон там, — он ткнул пальцем в сторону окна, — там вверенный моему попечению город. Город сей только-только отстроился, и я не позволю тебе его взрывать! Более того, моему попечению вверен не только город, но и ты. Я отвечаю за тебя перед братом, а ежели ты сунешься в подземелья, что я ему предъявлю — твое треснувшее пенсне?— Да с чего вы взяли, что я непременно погибну? — неуверенно возмутился племянник.— Непременно! — заверил его градоначальник. — Обязательно погибнешь, потому что, ежели самовольно полезешь под землю и тебя не разорвет на куски французский порох, это сделаю я. И не думай, друг мой, что я шучу. Разорву непременно, вот этими самыми руками.— Эх, дядя! — со слезами воскликнул Алексей Евграфович. — Эх!..— Простите, господа, — сказала княжна, которой все это наконец надоело. — Я вижу, что явилась не вовремя. Думаю, мне лучше зайти в другой раз.Дядюшка и племянник, мигом забыв о предмете своего спора, рассыпались в извинениях. Затем градоначальник выгнал своего родственника от греха подальше в приемную, еще раз извинился перед княжною (которая, разумеется, и не думала никуда уходить) и наконец поинтересовался, какого рода нужда привела ее в присутственное место.Княжна объяснилась. При этом ей трижды пришлось прибегнуть к незначительной лжи, ибо правдиво и убедительно объяснить градоначальнику, зачем ей понадобился план северного предместья с именами хозяев каждого подворья, не представлялось возможным. Даже сочиненная княжною басня удовлетворила милейшего Андрея Трифоновича не вполне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37