Не говоря уж о том, что значительный процент советских агентов суть граждане западных стран, рождённые и прожившие всю жизнь на Западе. Многие из них богаты и знатны. Многие занимают важные посты в правительствах и фирмах. Каков именно процент и как они распределены? Очень просто узнать. Нажмите вот эту кнопочку на Карте... Видите?.. Вы потрясены? А вот на этом табло вы можете увидеть точную цифру. Вас интересует возрастной состав? Пожалуйста! Профессиональный? Пожалуйста!.. Нажимаете вотэтУ кнопку «Военные». Видите, сколько западных генералов и офицеров состоят вольно или невольно на нашей службе?! С помощью же этой кнопки вы можете узнать в какой мере советская агентура контролирует правительства стран Запада. Содержание и эксплуатация Карты обходится тоже в копеечку, не меньше, чем содержание целого министерства. Но затраты эти вполне окупаются. Европа стоит и большего.
Стоит ли говорить о том, какой научно-технический гений вложен в эту Карту. Трудно сформулировать проблему, касающуюся советской агентуры в Европе, на которую нельзя было бы немедленно получить чёткий и лаконичный, а главное — абсолютно надёжный ответ. Вас, например, интересует всё, что касается агента такого-то. Вот через это устройство даёте приказ соответствующим операторам. Теперь глядите на Карту — на лампочки и на табло. Ага! Что это? Вспыхивают оранжевые лампочки вокруг лампочки, символизирующей нашего агента. Тревога! Это означает слежку. «Немедленно дайте указание такому-то, — приказываете вы, — выйти из-под наблюдения!»
Карта — его любимое детище. Он относится к ней как к живому существу. Он знает, что Карта — единственное существо, которому можно полностью доверять. Она не переметнётся на сторону врагов, не распустит клеветнический слух, не сочинит предательский донос. Каждый день он проводит около неё по крайней мере один час. Карта есть явление эпохальное. Она сомасштабна величайшим продуктам величайшей революции. Она грандиознее всех семи чудес света, вместе взятых. Она есть божество. А божество не просто любят, ему поклоняются.
Он смотрит на Великую Карту, и ему в голову приходит шаловливая мысль. Устроить бы сейчас международный конгресс советских агентов на Западе. Допустим, в Париже. В самом большом зале, чтобы тысяч Десять вместилось. Это была бы сенсация! Съехались бы со всего мира видные политики, дипломаты, священнослужители, генералы, учёные, артисты, спортсмены, художники, писатели, гангстеры... Мир содрогнулся бы от ужаса. А что, если в самом деле устроить такой съезд под каким-либо предлогом? Жаль, высшее руководство не позволит. Мол, ценную агентуру потеряет. А какая она «ценная», он-то знает хорошо. Два-три агента среди них действительно чего-то стоят. Остальных всех легко заменить новыми в два-три года. А на случай войны надо всё равно готовить агентурно-диверсионные войска на своей территории и потом забрасывать в страны Европы. Нынешнюю агентурную сеть можно увеличить хоть в сто раз, а её эффективность от этого не увеличится. Хоть всю Европу завербуй, всё равно положение не изменится. Мы достигли потолка эффективности — вот проблема!
Среди агентов есть, конечно, исключения. Они редки, как во всяком деле, в котором заняты тысячи людей. Любая массовая деятельность по самой своей природе требует тысячи заурядных людей и единицы выдающихся, ибо таковы сами исполняемые в ней функции. Из тысячи наполеонов лишь один может стать императором Франции, остальные обречены на роль заурядных офицеров или в лучшем случае более или менее удачливых генералов. У него есть такие исключительные агенты. Они суть его личные представители на Западе. Их задача — жить в предназначенной им стране, наблюдать, анализировать, обобщать, выдвигать идеи. Они должны знать и понимать страну так, как на то не способны никакие специальные службы и научные учреждения. Они суть Его органы чувств и мысли, вынесенные из Москвы далеко на Запад. Они суть щупальца спрута, мозг которого лежит в Москве. Они должны выполнять иногда особые задания. Но это нечасто. В общем и целом они суть «свободные охотники». Завидное положение! Живут в роскоши и комфорте. Свободны, как птицы. Сколько угодно женщин. Рестораны. Прекрасные города. Отели. Южные курорты. А он обречён тут терять жизнь за письменным столом. Но что поделаешь, долг перед историей обязывает...
— Дайте мне все о Немце, — приказал он дежурному офицеру.
II. Рука Москвы
Немец
Если человек занимается грязным делом, из этого ещё не следует, что он счастлив и что ему живётся хорошо. Хотя его называли Немец, он был по рождению и в основе своей русский. А раз ты был когда-то таким, ты до смерти таким и останешься. Ты можешь потерять все русское. Ты можешь жениться на сумасбродной, взбесившейся от миллионов наследнице западного миллионера, ты можешь стать уважаемым офицером в штабе армии западной страны, ты можешь стать доверенным лицом западного видного политика или близким другом какой-нибудь королевы, но ты никогда не потеряешь основного: судьбу русского человека...
В тот момент, когда на Великой Карте в Москве зажглась лампочка с его личным номером и металлический холодный голос диктора начал сообщать Западнику данные о Немце, он мчался по немецкому автобану на немецкой машине из одного чистенького, похожего на «кухен» немецкого городка, славящегося средневековыми зданиями, в другой чистенький, похожий на «кухен» немецкий городок, славящийся средневековыми зданиями. Хотя он знает эти городки назубок, хотя он бывал в них десятки раз, все они слились в его представлении в один, до тошноты чистенький и похожий на тошнотворно-сладкий «кухен» городок с той же самой ратушей такого-то века, собором такого-то века, рыночной площадью такого-то века, конной или пешей статуей такого-то великого человека (здесь, в отличие от русских, все — великие)... И конечно же с шикарными ресторанами, отелями, витринами магазинов. Здесь в каждом маленьком городке есть всё, что есть в большом. Может быть, за исключением картинных галерей и опер, в которые он никогда не заглядывал, и сексуальных учреждений, в которые он заглядывал регулярно. Он употребил выражение «учреждение» в отношении к сексу. Это — не из чувства юмора и не с целью сатиры. На Западе секс давно утратил статус тайны и интимности. Все табу тут давно отброшены. Осталась чисто физиологическая техника (тут употребляют термин «инженерия»). Когда-то он, мечтая о Западе, думал прежде всего о женщинах. Баб там, думал он, сколько угодно. Любого вида. Любого возраста. Любого темперамента. Это впечатление у него сложилось на основе наблюдений, какие у него были в первые месяцы после войны в Германии. Он тогда не понимал, что это было счастливое время: война сосредоточила в этом месте большое число женщин всякого рода со всей Европы и сбросила их всех без разбора на самый низкий уровень бытия. Физический, духовный, моральный, культурный и прочий голод делал их легкодоступными, душевно отзывчивыми, близкими. Оказавшись теперь в сытой и богатой Западной Германии, он увидел, что тут нет абсолютно ничего такого, что отвечало бы его юношеской розовой иллюзии. Здесь все, связанное с женщинами, стоило денег, усилий, потерь. Истинность тезиса марксизма о «власти капитала» он ощутил прежде всего в своих общениях с женщинами, т.е. в самых фундаментальных человеческих отношениях.
И тоска по русским женщинам, отдающимся без всякого расчёта и отдающим безвозмездно все свои душевные силы, прочно поселилась в его душе. Ему не много потребовалось времени, чтобы поставить крест на том, что раньше называли чистым и прекрасным словом «любовь». Он выбросил это слово из своего лексикона», потому что здесь это слово приобрело значение известного нецензурного русского слова. Русский анекдот, в котором женщина спрашивает мужчину, любит ли он её, а мужчина отвечает вопросом «А что я сейчас делаю?», здесь не кажется смешным.
За словом «любовь» последовало слово «дружба». Пришло ощущение одиночества. Пришло и уже не отпускало его ни на минуту. Он впал в панику и попросился обратно в Россию. Ему сказали: «Нет!» Ему сказали: «Ты знал, на что шёл. Так что изволь исполнять свой долг». Ему сказали: «Такие, как ты, никогда обратно не возвращаются. Выкинь эту надежду из головы раз и навсегда».
Возможно, Германия есть исключение на Западе. После разгрома в войне тут рухнули все сдерживающие начала. Состояние безнравственности и безответственности оказалось удобным для немцев. Они к нему привыкли и извлекают из него всяческую выгоду. Но по его наблюдению, и другие страны Запада движутся в том же направлении. А на горизонте — война.
Если уж речь зашла о таких серьёзных вещах, то он имеет на этот счёт определённое мнение, которое он вынашивал годами: Западная Германия есть ключ к решению всех основных проблем мировой политики как с той, так и с другой стороны. Борьба за Западную Германию скоро станет борьбой за лучшие исходные позиции в будущей мировой войне. И для него, для Немца, это хорошо: его ещё долго не спишут в расход, он ещё долго будет нужен Москве.
Мыслитель
В своих бесконечных разъездах по стране он привык размышлять. Однажды он шутки ради послал в Москву свои общие рассуждения о состоянии Западной Германии и её возможной роли в будущем. Из Москвы немедленно пришло распоряжение продолжать размышлять в том же духе. И он стал мыслителем. Агент-мыслитель! Было ли нечто подобное в прошлой истории?
Он не воспринял приказ Москвы всерьёз и ошарашил её подробнейшим «теоретическим» отчётом об американской армии в Германии и о бундесвере. В Москве поднялась паника: его данные не совпадали с теми, какие военная разведка собрала за последние десять лет. Его заподозрили в том, что он продался американцам и прислал дезинформацию с их ведома.
К счастью, его не успели убрать. Его информация стала подтверждаться новыми сообщениями военной разведки. Москва приказала ему прекратить «самодеятельность» и «не соваться не в своё дело». После этого он, проносясь на машине мимо объектов военного значения, лишь прищуривал глаза и презрительно усмехался. Ему предназначалась более грязная работа, требующая, однако, более высокого интеллекта, чем военная разведка. Как понять этот парадокс?
Свобода
Он мчался на максимальной скорости, на какую была способна машина. Мчаться вот так, стремительно обгоняя другие машины и виртуозно лавируя между ними в миллиметре от смертельного риска, было единственным, что ещё волновало его. Он мог бы стать выдающимся гонщиком, как в своё время мог стать лётчиком-испытателем, но Москва запретила. Он с горя запил. Его навестили «друзья» и предложили: либо кончай валять дурака, либо... Он выбрал первое. Свобода! Хороша свобода, если каждый твой шаг рассчитан в Москве и контролируется Москвою.
В Москве не имеют понятия о том, что такое свобода в западном смысле. За западную свободу приходится платить потерей той свободы, которую мы не ценим и даже не замечаем у себя дома. У нас люди свободны от тех внутренних забот, которые превращают нашу жизнь здесь, на Западе, в состояние непреходящего ужаса.
Думай что хочешь. Делай что хочешь. Говори что хочешь. Езжай куда хочешь. Выбирай что хочешь. Это все тут, конечно, есть. Но тут есть ещё кое-что другое. То, что ты захочешь выбрать или совершить, т.е. само твоё желание определено и предопределено другими людьми и от тебя не зависящими обстоятельствами. Чтобы наслаждаться свободой, нужны деньги. Их надо зарабатывать. А для этого из мира кричащих реклам, вопящих экранов и зовущих страниц журналов спуститься в преисподнюю общества. Он бы посылал советских пропагандистов на стажировку на Запад, причём без денег и без протекции. Пусть сами ищут работу и добывают средства существования. Впрочем, у них остаётся надежда вернуться домой с чемоданами дешёвых здесь, но безумно дорогих в России тряпок. Чтобы ощутить западную свободу сполна, надо потерять всякую надежду потерять эту свободу. Западная свобода для русского человека есть прежде всего одиночество.
Рутина
Он только что выполнил задание Москвы, ничего общего не имеющее с его ролью «мыслителя». Оно касалось советского дирижёра, решившего остаться на Западе во имя свободы творчества. Он должен был обнаружить местонахождение дирижёра и устроить ему «неофициальную встречу с представителями советского посольства на нейтральной почве». Местонахождение дирижёра он обнаружил легко. У него возникло подозрение, что местные власти умышленно не очень тщательно скрывали его. Никакой охраны не было, если не считать служащих отеля. Он представился журналистом, и словоохотливый администратор рассказал ему больше того, что ему требовалось. Он связался с «представителями посольства» и сообщил им, что они могут нанести визит дирижёру без всяких формальностей и препятствий. И без предупреждения, конечно. На другой день он прочитал сообщение в газетах о том, что советский дирижёр, решивший остаться на Западе, повесился на своём брючном ремне в номере такой-то гостиницы. Повесился от тоски по Родине и страха одиночества. Вполне разумное объяснение, подумал он. Но чтобы повеситься на брючном ремне, надо основательно повозиться. Впрочем, полиция вряд ли посмеет проделать следственный эксперимент.
Германия
Он ненавидел эту страну. Здесь он попусту растратил свою жизнь. Ни семьи. Ни детей. Ни друзей. Ни профессии. Ни любимого дела. Дороги. Города. Отели. Рестораны. Аэродромы. Короткие знакомства. И бесконечные газеты, журналы, книги, разговоры с незнакомыми людьми... Сначала это нравилось. Потом это было терпимо. Но вот на горизонте показалась старость, и на него повеяло ужасом одиночества. Иногда на него нападало нестерпимое желание вернуться в Москву. Но пока он сочинял письмо на эту тему, желание пропадало. А что в Москве? Там тоже ничего и никого. Жениться, обзаводиться детьми и друзьями уже поздно. Здесь, по крайней мере, уровень быта выше, чем в Москве. И он уже не сможет нормально жить в советских условиях. Он привык к свободе и комфорту. Так что надо в этой проклятой стране тянуть до последнего...
У него были знакомые из самых различных слоёв населения и самых различных возрастов и характеров, с которыми он иногда встречался в течение десятков лет: С некоторыми — довольно часто. И абсолютно никакой близости. Тут все рассчитано. Все экономится. Все за деньги. И в том числе — дружеские чувства и духовная близость. Чем больше даёшь человеку, тем ближе он тебе становится духовно. Однажды он вроде бы влюбился. И она его полюбила тоже — она сама первая призналась ему в любви. Они несколько месяцев жили вместе. Но они не могли прийти к соглашению по поводу каких-то мелких пустяков в брачном контракте, и брак не состоялся. И хорошо, что не состоялся, — так он решил, расставшись со своей любовью навечно и без всякого сожаления. Какой ужас, если бы у него появилась тут семья! Немецкая семья!.. Ну нет, лучше подохнуть в одиночку в доме для престарелых, чем в обществе практичных немецких членов семьи, которые наверняка сэкономят на его похоронах.
Мыслитель... Какой он мыслитель?! Одинокий человек, обречённый думать, чтобы хоть как-то заглушить тоску. Сегодня он решил не брать в машину очередную, свободную от предрассудков женщину, желающую передвигаться, жрать и спать даром. Выспаться решил. Смешно сказать — выспаться. Будет долгая бессонная ночь. И думы, думы, думы. Тяжёлые. Серые. И все одни и те же. Как же ему надоел этот Запад с его ложными и никчёмными проблемами! Как ему надоело думать... Не думать! Не думать! Не думать!.. Скорее бы советские войска пришли сюда. Здесь их давно ждут. С ужасом, но с облегчением. Хотя бы на несколько дней будет развлечение. Хотя бы раз он как следует напьётся со своими ребятами. Вот тогда немецкие женщины отдадутся нашим солдатам с удовольствием, бескорыстно и с чувством ответственности за судьбы цивилизации.
Рутина
Одно время он читал романы и документальные книги о шпионаже. Его удивляло почти полное несовпадение его реальной жизни как шпиона с этими описаниями. И он ни разу не сталкивался с реальным случаем, который был бы похож на литературные описания. Дело в том, что литература собирает воедино то, что разбросано по крупицам по многим лицам и событиям, а также сжимает во времени то, что в реальности растягивается на многие годы. Современная агентурная деятельность осуществляется множеством людей, на долю каждого из которых приходится что-либо само по себе незначительное, недостойное внимания литературы. Вот, например, целая группа осуществляет операцию «Социолог». Цель операции — не просто нейтрализовать бывшего советского учёного, высланного на Запад, но дискредитировать его и деморализовать так, чтобы был нанесён удар по всему тому, что тот говорил и писал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Стоит ли говорить о том, какой научно-технический гений вложен в эту Карту. Трудно сформулировать проблему, касающуюся советской агентуры в Европе, на которую нельзя было бы немедленно получить чёткий и лаконичный, а главное — абсолютно надёжный ответ. Вас, например, интересует всё, что касается агента такого-то. Вот через это устройство даёте приказ соответствующим операторам. Теперь глядите на Карту — на лампочки и на табло. Ага! Что это? Вспыхивают оранжевые лампочки вокруг лампочки, символизирующей нашего агента. Тревога! Это означает слежку. «Немедленно дайте указание такому-то, — приказываете вы, — выйти из-под наблюдения!»
Карта — его любимое детище. Он относится к ней как к живому существу. Он знает, что Карта — единственное существо, которому можно полностью доверять. Она не переметнётся на сторону врагов, не распустит клеветнический слух, не сочинит предательский донос. Каждый день он проводит около неё по крайней мере один час. Карта есть явление эпохальное. Она сомасштабна величайшим продуктам величайшей революции. Она грандиознее всех семи чудес света, вместе взятых. Она есть божество. А божество не просто любят, ему поклоняются.
Он смотрит на Великую Карту, и ему в голову приходит шаловливая мысль. Устроить бы сейчас международный конгресс советских агентов на Западе. Допустим, в Париже. В самом большом зале, чтобы тысяч Десять вместилось. Это была бы сенсация! Съехались бы со всего мира видные политики, дипломаты, священнослужители, генералы, учёные, артисты, спортсмены, художники, писатели, гангстеры... Мир содрогнулся бы от ужаса. А что, если в самом деле устроить такой съезд под каким-либо предлогом? Жаль, высшее руководство не позволит. Мол, ценную агентуру потеряет. А какая она «ценная», он-то знает хорошо. Два-три агента среди них действительно чего-то стоят. Остальных всех легко заменить новыми в два-три года. А на случай войны надо всё равно готовить агентурно-диверсионные войска на своей территории и потом забрасывать в страны Европы. Нынешнюю агентурную сеть можно увеличить хоть в сто раз, а её эффективность от этого не увеличится. Хоть всю Европу завербуй, всё равно положение не изменится. Мы достигли потолка эффективности — вот проблема!
Среди агентов есть, конечно, исключения. Они редки, как во всяком деле, в котором заняты тысячи людей. Любая массовая деятельность по самой своей природе требует тысячи заурядных людей и единицы выдающихся, ибо таковы сами исполняемые в ней функции. Из тысячи наполеонов лишь один может стать императором Франции, остальные обречены на роль заурядных офицеров или в лучшем случае более или менее удачливых генералов. У него есть такие исключительные агенты. Они суть его личные представители на Западе. Их задача — жить в предназначенной им стране, наблюдать, анализировать, обобщать, выдвигать идеи. Они должны знать и понимать страну так, как на то не способны никакие специальные службы и научные учреждения. Они суть Его органы чувств и мысли, вынесенные из Москвы далеко на Запад. Они суть щупальца спрута, мозг которого лежит в Москве. Они должны выполнять иногда особые задания. Но это нечасто. В общем и целом они суть «свободные охотники». Завидное положение! Живут в роскоши и комфорте. Свободны, как птицы. Сколько угодно женщин. Рестораны. Прекрасные города. Отели. Южные курорты. А он обречён тут терять жизнь за письменным столом. Но что поделаешь, долг перед историей обязывает...
— Дайте мне все о Немце, — приказал он дежурному офицеру.
II. Рука Москвы
Немец
Если человек занимается грязным делом, из этого ещё не следует, что он счастлив и что ему живётся хорошо. Хотя его называли Немец, он был по рождению и в основе своей русский. А раз ты был когда-то таким, ты до смерти таким и останешься. Ты можешь потерять все русское. Ты можешь жениться на сумасбродной, взбесившейся от миллионов наследнице западного миллионера, ты можешь стать уважаемым офицером в штабе армии западной страны, ты можешь стать доверенным лицом западного видного политика или близким другом какой-нибудь королевы, но ты никогда не потеряешь основного: судьбу русского человека...
В тот момент, когда на Великой Карте в Москве зажглась лампочка с его личным номером и металлический холодный голос диктора начал сообщать Западнику данные о Немце, он мчался по немецкому автобану на немецкой машине из одного чистенького, похожего на «кухен» немецкого городка, славящегося средневековыми зданиями, в другой чистенький, похожий на «кухен» немецкий городок, славящийся средневековыми зданиями. Хотя он знает эти городки назубок, хотя он бывал в них десятки раз, все они слились в его представлении в один, до тошноты чистенький и похожий на тошнотворно-сладкий «кухен» городок с той же самой ратушей такого-то века, собором такого-то века, рыночной площадью такого-то века, конной или пешей статуей такого-то великого человека (здесь, в отличие от русских, все — великие)... И конечно же с шикарными ресторанами, отелями, витринами магазинов. Здесь в каждом маленьком городке есть всё, что есть в большом. Может быть, за исключением картинных галерей и опер, в которые он никогда не заглядывал, и сексуальных учреждений, в которые он заглядывал регулярно. Он употребил выражение «учреждение» в отношении к сексу. Это — не из чувства юмора и не с целью сатиры. На Западе секс давно утратил статус тайны и интимности. Все табу тут давно отброшены. Осталась чисто физиологическая техника (тут употребляют термин «инженерия»). Когда-то он, мечтая о Западе, думал прежде всего о женщинах. Баб там, думал он, сколько угодно. Любого вида. Любого возраста. Любого темперамента. Это впечатление у него сложилось на основе наблюдений, какие у него были в первые месяцы после войны в Германии. Он тогда не понимал, что это было счастливое время: война сосредоточила в этом месте большое число женщин всякого рода со всей Европы и сбросила их всех без разбора на самый низкий уровень бытия. Физический, духовный, моральный, культурный и прочий голод делал их легкодоступными, душевно отзывчивыми, близкими. Оказавшись теперь в сытой и богатой Западной Германии, он увидел, что тут нет абсолютно ничего такого, что отвечало бы его юношеской розовой иллюзии. Здесь все, связанное с женщинами, стоило денег, усилий, потерь. Истинность тезиса марксизма о «власти капитала» он ощутил прежде всего в своих общениях с женщинами, т.е. в самых фундаментальных человеческих отношениях.
И тоска по русским женщинам, отдающимся без всякого расчёта и отдающим безвозмездно все свои душевные силы, прочно поселилась в его душе. Ему не много потребовалось времени, чтобы поставить крест на том, что раньше называли чистым и прекрасным словом «любовь». Он выбросил это слово из своего лексикона», потому что здесь это слово приобрело значение известного нецензурного русского слова. Русский анекдот, в котором женщина спрашивает мужчину, любит ли он её, а мужчина отвечает вопросом «А что я сейчас делаю?», здесь не кажется смешным.
За словом «любовь» последовало слово «дружба». Пришло ощущение одиночества. Пришло и уже не отпускало его ни на минуту. Он впал в панику и попросился обратно в Россию. Ему сказали: «Нет!» Ему сказали: «Ты знал, на что шёл. Так что изволь исполнять свой долг». Ему сказали: «Такие, как ты, никогда обратно не возвращаются. Выкинь эту надежду из головы раз и навсегда».
Возможно, Германия есть исключение на Западе. После разгрома в войне тут рухнули все сдерживающие начала. Состояние безнравственности и безответственности оказалось удобным для немцев. Они к нему привыкли и извлекают из него всяческую выгоду. Но по его наблюдению, и другие страны Запада движутся в том же направлении. А на горизонте — война.
Если уж речь зашла о таких серьёзных вещах, то он имеет на этот счёт определённое мнение, которое он вынашивал годами: Западная Германия есть ключ к решению всех основных проблем мировой политики как с той, так и с другой стороны. Борьба за Западную Германию скоро станет борьбой за лучшие исходные позиции в будущей мировой войне. И для него, для Немца, это хорошо: его ещё долго не спишут в расход, он ещё долго будет нужен Москве.
Мыслитель
В своих бесконечных разъездах по стране он привык размышлять. Однажды он шутки ради послал в Москву свои общие рассуждения о состоянии Западной Германии и её возможной роли в будущем. Из Москвы немедленно пришло распоряжение продолжать размышлять в том же духе. И он стал мыслителем. Агент-мыслитель! Было ли нечто подобное в прошлой истории?
Он не воспринял приказ Москвы всерьёз и ошарашил её подробнейшим «теоретическим» отчётом об американской армии в Германии и о бундесвере. В Москве поднялась паника: его данные не совпадали с теми, какие военная разведка собрала за последние десять лет. Его заподозрили в том, что он продался американцам и прислал дезинформацию с их ведома.
К счастью, его не успели убрать. Его информация стала подтверждаться новыми сообщениями военной разведки. Москва приказала ему прекратить «самодеятельность» и «не соваться не в своё дело». После этого он, проносясь на машине мимо объектов военного значения, лишь прищуривал глаза и презрительно усмехался. Ему предназначалась более грязная работа, требующая, однако, более высокого интеллекта, чем военная разведка. Как понять этот парадокс?
Свобода
Он мчался на максимальной скорости, на какую была способна машина. Мчаться вот так, стремительно обгоняя другие машины и виртуозно лавируя между ними в миллиметре от смертельного риска, было единственным, что ещё волновало его. Он мог бы стать выдающимся гонщиком, как в своё время мог стать лётчиком-испытателем, но Москва запретила. Он с горя запил. Его навестили «друзья» и предложили: либо кончай валять дурака, либо... Он выбрал первое. Свобода! Хороша свобода, если каждый твой шаг рассчитан в Москве и контролируется Москвою.
В Москве не имеют понятия о том, что такое свобода в западном смысле. За западную свободу приходится платить потерей той свободы, которую мы не ценим и даже не замечаем у себя дома. У нас люди свободны от тех внутренних забот, которые превращают нашу жизнь здесь, на Западе, в состояние непреходящего ужаса.
Думай что хочешь. Делай что хочешь. Говори что хочешь. Езжай куда хочешь. Выбирай что хочешь. Это все тут, конечно, есть. Но тут есть ещё кое-что другое. То, что ты захочешь выбрать или совершить, т.е. само твоё желание определено и предопределено другими людьми и от тебя не зависящими обстоятельствами. Чтобы наслаждаться свободой, нужны деньги. Их надо зарабатывать. А для этого из мира кричащих реклам, вопящих экранов и зовущих страниц журналов спуститься в преисподнюю общества. Он бы посылал советских пропагандистов на стажировку на Запад, причём без денег и без протекции. Пусть сами ищут работу и добывают средства существования. Впрочем, у них остаётся надежда вернуться домой с чемоданами дешёвых здесь, но безумно дорогих в России тряпок. Чтобы ощутить западную свободу сполна, надо потерять всякую надежду потерять эту свободу. Западная свобода для русского человека есть прежде всего одиночество.
Рутина
Он только что выполнил задание Москвы, ничего общего не имеющее с его ролью «мыслителя». Оно касалось советского дирижёра, решившего остаться на Западе во имя свободы творчества. Он должен был обнаружить местонахождение дирижёра и устроить ему «неофициальную встречу с представителями советского посольства на нейтральной почве». Местонахождение дирижёра он обнаружил легко. У него возникло подозрение, что местные власти умышленно не очень тщательно скрывали его. Никакой охраны не было, если не считать служащих отеля. Он представился журналистом, и словоохотливый администратор рассказал ему больше того, что ему требовалось. Он связался с «представителями посольства» и сообщил им, что они могут нанести визит дирижёру без всяких формальностей и препятствий. И без предупреждения, конечно. На другой день он прочитал сообщение в газетах о том, что советский дирижёр, решивший остаться на Западе, повесился на своём брючном ремне в номере такой-то гостиницы. Повесился от тоски по Родине и страха одиночества. Вполне разумное объяснение, подумал он. Но чтобы повеситься на брючном ремне, надо основательно повозиться. Впрочем, полиция вряд ли посмеет проделать следственный эксперимент.
Германия
Он ненавидел эту страну. Здесь он попусту растратил свою жизнь. Ни семьи. Ни детей. Ни друзей. Ни профессии. Ни любимого дела. Дороги. Города. Отели. Рестораны. Аэродромы. Короткие знакомства. И бесконечные газеты, журналы, книги, разговоры с незнакомыми людьми... Сначала это нравилось. Потом это было терпимо. Но вот на горизонте показалась старость, и на него повеяло ужасом одиночества. Иногда на него нападало нестерпимое желание вернуться в Москву. Но пока он сочинял письмо на эту тему, желание пропадало. А что в Москве? Там тоже ничего и никого. Жениться, обзаводиться детьми и друзьями уже поздно. Здесь, по крайней мере, уровень быта выше, чем в Москве. И он уже не сможет нормально жить в советских условиях. Он привык к свободе и комфорту. Так что надо в этой проклятой стране тянуть до последнего...
У него были знакомые из самых различных слоёв населения и самых различных возрастов и характеров, с которыми он иногда встречался в течение десятков лет: С некоторыми — довольно часто. И абсолютно никакой близости. Тут все рассчитано. Все экономится. Все за деньги. И в том числе — дружеские чувства и духовная близость. Чем больше даёшь человеку, тем ближе он тебе становится духовно. Однажды он вроде бы влюбился. И она его полюбила тоже — она сама первая призналась ему в любви. Они несколько месяцев жили вместе. Но они не могли прийти к соглашению по поводу каких-то мелких пустяков в брачном контракте, и брак не состоялся. И хорошо, что не состоялся, — так он решил, расставшись со своей любовью навечно и без всякого сожаления. Какой ужас, если бы у него появилась тут семья! Немецкая семья!.. Ну нет, лучше подохнуть в одиночку в доме для престарелых, чем в обществе практичных немецких членов семьи, которые наверняка сэкономят на его похоронах.
Мыслитель... Какой он мыслитель?! Одинокий человек, обречённый думать, чтобы хоть как-то заглушить тоску. Сегодня он решил не брать в машину очередную, свободную от предрассудков женщину, желающую передвигаться, жрать и спать даром. Выспаться решил. Смешно сказать — выспаться. Будет долгая бессонная ночь. И думы, думы, думы. Тяжёлые. Серые. И все одни и те же. Как же ему надоел этот Запад с его ложными и никчёмными проблемами! Как ему надоело думать... Не думать! Не думать! Не думать!.. Скорее бы советские войска пришли сюда. Здесь их давно ждут. С ужасом, но с облегчением. Хотя бы на несколько дней будет развлечение. Хотя бы раз он как следует напьётся со своими ребятами. Вот тогда немецкие женщины отдадутся нашим солдатам с удовольствием, бескорыстно и с чувством ответственности за судьбы цивилизации.
Рутина
Одно время он читал романы и документальные книги о шпионаже. Его удивляло почти полное несовпадение его реальной жизни как шпиона с этими описаниями. И он ни разу не сталкивался с реальным случаем, который был бы похож на литературные описания. Дело в том, что литература собирает воедино то, что разбросано по крупицам по многим лицам и событиям, а также сжимает во времени то, что в реальности растягивается на многие годы. Современная агентурная деятельность осуществляется множеством людей, на долю каждого из которых приходится что-либо само по себе незначительное, недостойное внимания литературы. Вот, например, целая группа осуществляет операцию «Социолог». Цель операции — не просто нейтрализовать бывшего советского учёного, высланного на Запад, но дискредитировать его и деморализовать так, чтобы был нанесён удар по всему тому, что тот говорил и писал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23