А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Но перед отъездом Миша признался, что я могу оказать ему огромную услугу: он страстно мечтает побывать в Москве и надеется, что я буду его проводником. И вот Мишина мечта осуществилась: он стоял на перроне вокзала и жадно впитывал в себя первые московские впечатления.
— Не отставай, — посоветовал я, — упаси тебя бог потеряться. Однажды один приезжий заблудился на московских улицах, и его нашли только через десять дней.
Миша кивнул и пошел за мной, как теленок.
— Это, между прочим, Казанский вокзал, — не брежно сообщил я.
— Значит, мы находимся на Комсомольской площади, на которой расположены также Ярославский и Ленинградский вокзалы, — обрадованно забубнил Миша. — Слева должна быть гостиница «Ленинградская», а справа, как всем известно…
— Недурно, — похвалил я, мучительно вспоминая, что же находится справа.
— …Центральный Дом культуры железнодорожника, — закончил Миша. — Так сказано в путеводителе. Может, не теряя времени, поедем в Третьяковскую галерею? Вещи сдадим в камеру хранения.
— Не возражаю. Пошли на троллейбус.
— Зачем? — удивился Миша. — Нужно спуститься в метро, доехать до станции «Библиотека имени Ленина», а там — на 6-м автобусе…
— Это займет больше времени, — сказал я с легким недовольством.
— Почему больше? — заупрямился Миша. — В путеводителе сказано, что это кратчайший путь. Тем более что я еще не видел метро. Поехали.
В Третьяковке я был сравнительно недавно, лет пятнадцать назад, и поэтому уверенно повел Мишу по залам. Но вместо того чтобы благоговейно выслушивать мои пояснения, он начал бойко рассказывать мне про разные картины. Вскоре его окружила целая дюжина посетителей, уважительно называвших его «товарищ экскурсовод». Из нашпигованного сведениями приятеля рвались всякие поучительные подробности про княжну Тараканову, боярыню Морозову и Ивана Грозного, о котором Миша знал наверняка больше, чем Пимен, летописец его величества. Я с трудом выдернул Мишу из Третьяковки и спросил, что он еще хочет посмотреть.
— Сейчас мы выйдем на набережную, — решил Миша, — перейдем через мост и осмотрим Красную площадь. Так рекомендует путеводитель.
На Красной площади Миша рассказал мне и целой толпе экскурсантов историю рубиновых кремлевских звезд, показал, где находилось Лобное место во время казни Пугачева, и объяснил доброму десятку приезжих, как им быстрее всего добраться до гостиниц и стадионов.
Затем мы сели на троллейбус и отправились в Лужники.
— Что это за дом? — спросил он, не отрываясь от окна.
— О, с постройки этого здания началась история одной из крупнейших в мире библиотек, — важно ответил я.
— Чушь, — спокойно заметил Миша. — Сначала в этом доме жил некто Пашков, внук денщика Петра Первого, и лишь потом здесь была создана библиотека. Кстати, знаешь ли ты, что если все полки этого книгохранилища вытянуть в одну линию, то они…
Я обиженно отвернулся, а Миша, с минутку посидев спокойно, затеял отчаянный спор со стариком старожилом, который рассказывал пассажирам, как раньше назывались различные московские улицы. Миша доказал как дважды два, что старик Москвы совершенно не знает, ибо Никольской называлась не нынешняя Кировская, а улица 25 Октября; что же касается Малой Дмитровки, то всякому ребенку известно, что нынче она улица Чехова, а не Пушкинская, как утверждает уважаемый старик. Миша строчил добытыми из книг Гиляровского сведениями и довел старожила до того, что он позорно бежал из троллейбуса под обидный смех пассажиров. О моем существовании Миша забыл. Только однажды он заглянул в путеводитель, толкнул меня в бок и дружелюбно сказал:
— Полюбуйся, Витя, это Парк культуры и отдыха имени Горького.
Это меня взбесило, но я промолчал и решил молча ждать своего часа. Мы посмотрели на стадионе футбольный матч, в течение которого Миша пичкал меня историей московского футбола, и потом я осуществил свой план: по дороге к метро затерялся в толпе. Я видел растерянную Мишину физиономию и ликовал при мысли о том, как он будет искать мой дом в новом квартале Черемушек. Это было жестоко, но адрес у Миши был.
В самом веселом настроении я приехал домой. Когда жена открыла дверь, я увидел Мишу. Он сидел рядом с моим тестем и яростно ему доказывал, что Садовое кольцо имеет форму неправильного эллипса. Увидев меня, Миша радостно вскочил.
— Прости, дружище, я тебя потерял! — воскликнул он. — Как ты ехал домой? Я уже начал беспокоиться, забыл тебе сказать, что кратчайший путь — это 108-м автобусом до Ленинского проспекта, а потом…
Я не дослушал и сбежал на кухню.
ДВА ВЕДРА НА КОРОМЫСЛЕ
— Уже тогда, когда библейский Давид сразил из пращи великана Голиафа, стало ясно, что мысль более могущественна, чем сила, — высокопарно изрек Гриша, длинный, сутулый и невероятно самоуверенный парень.
Меня всегда сильно раздражала манера этого типа хвастать своей начитанностью, но что поделаешь, если Вика слушала его развесив уши. Она сидела на скамье, грызла лимонные дольки и время от времени подбрасывала сучья в огонь, разгоревшийся от ее излюбленного вопроса:
— Мальчики, так что же все-таки в жизни важнее — сила или ум?
Между мной и Гришей была разница в десять килограммов мускулов и в пятьсот прочитанных книг. Причем мускулы принадлежали мне, а книги были прочитаны Гришей. Стоило ему раскрыть рот, как на вас низвергался водопад имен, цифр, дат и названий, водопад, который подминал вас, швырял, как щепку, и выбрасывал на берег жалким и ничтожным. И этой энциклопедии на двух тощих ногах я мог противопоставить лишь постоянную подписку на спортивную газету и второй разряд по боксу. Я самокритично сознавал, что это не бог весть что, но был весьма далек от непротивленчества и смирения гордыни.
— Послушайте, вы, мыслитель, — прорычал я, — любопытно было бы узнать, как вам помогут все эти Вольтеры и Свифты, скажем, перенести через лужу девушку? Учтите, девушка так устроена, что ей интереснее, если на руках носят ее, а не справку об освобождении от физкультуры.
Посверлив близорукими буравами Вику, Гриша ядовито ответил:
— Если бы Альберт Эйнштейн занимался только тем, что носил на руках девушек, то у нас было бы два Геракла и ни одной теории относительности.
Я заметил, что Альберт Эйнштейн при всей его гениальности не продержался бы против Геракла и трех раундов по три минуты, на что Гриша немедленно ответил, что Геракл и за тысячу лет не вывел бы знаменитую формулу о том, что энергия равняется массе, помноженной на скорость в квадрате.
Вика улыбалась. Наш спор, переходящий из вечера в вечер, доставлял ей большое удовольствие. Иногда она отдавала предпочтение мне, и тогда Гриша погружался в своих философов, как мулла в Коран. Иногда в немилость попадал я, и тогда моего противника на ринге ждали сплошные неприятности, ибо мне мерещилось, что передо мной стоит Гриша. А на ринге, как известно, побеждает совсем не тот, у кого язык лучше мелет воздух.
Это на ринге. А кто побеждает в любви — этого я понять не мог. И Гриша тоже, хотя голова его клонилась от тяжести чужих мыслей. Это знала только Вика, а может, только делала вид, что знала.
Но одно она понимала наверняка: что мы с Гришей уравновешивали друг друга, как два ведра на коромысле.
Развязка наступила в тот же вечер. Мимо нас по аллее проходила компания веселых парней, которые позволили себе быть нетактичными. И пока Гриша рылся в памяти в поисках подходящих цитат из Цицерона, я сложил из парней пирамиду у Викиных ног. Вика ласково мне улыбнулась, и я подумал, что Гришина песенка спета. Но Гриша и бровью не повел. Он вытащил журнал и за несколько минут ухитрился заполнить кроссворд, в котором я не мог угадать ни единого слова. Вика улыбнулась Грише.
И я, отброшенный на исходные позиции, решительно произнес:
— Вика, я вас люблю. И этот парень, которого я давно мечтаю взять, как щенка, за загривок и бросить в фонтан, тоже, наверное, к вам неравнодушен. Выбирайте, кто из нас достоен вашего бесценного общества и дальнейшей перспективы. А то мне надоело слушать от этого мыслителя всякие глупости, вместо того чтобы внимать вашему чудному голосу.
И Гриша, не сводя с Вики своих выпученных от любви близоруких глаз, сказал то же самое, только совсем наоборот. Он оскорбил меня словами, из которых самым интеллигентным было слово «тупица». И тогда я осуществил свою вековую мечту: взял его за загривок и окунул в фонтан.
И Вика сказала:
— Уходите оба. И не смейте приходить до тех пор, пока вы, Семен, не научитесь за три минуты решать кроссворды, а вы, Гриша, складывать в пирамиду хулиганов. До нескорого свидания — через год на этом месте!
Целый год, приходя с работы, я читал книги. Голубой экран моего телевизора покрылся паутиной, я забыл, что такое ринг, и на меня безнадежно махнули рукой друзья. Я читал до глубокой ночи, читал запоем, и мой мозг впитывал имена, цифры, даты и названия, как песок в пустыне — горячие капли случайного дождя. Я добывал огонь вместе с уламрами, оплакивал Гектора со стен Трои и присутствовал при последней дуэли Гамлета. Апулей научил меня смеяться, Шекспир открыл глаза на бури страстей, бушующие в душах людей, а Толстой приучил спокойно и мудро размышлять о делах минувших, настоящих и будущих. Я многое узнал и понял, моя голова распухла от знаний. Но все это время я не переставал думать о Вике, в моих ушах звучал ее голос, и даже с закрытыми глазами я видел ее прекрасное узкое лицо. И когда прошел ровно один год, я побрел в парк, бормоча про себя упоительные сонеты Петрарки.
Вика сидела на той же скамье. Она была так же прекрасна и грызла те же лимонные дольки. Около нее стоял какой-то верзила с бетонными плечами и чугунной челюстью. Это был Гриша. Он сильно изменился за этот год. Он прибавил не меньше десяти килограммов, и это были килограммы не жира, а мускулов. И Вика спросила:
— Ну как, мальчики, выяснили за год, что важнее: сила или мысль?
В это время мимо проходила компания веселых и бестактных парней. Не успел я процитировать чрезвычайно подходящее к данному случаю изречение Овидия, как Гриша сложил из парней пирамиду у Викиных ног. Кроссворд, который я тут же разгадал за три минуты, полностью восстановил равновесие. И тогда Гриша, трижды стукнув кулаком в свою бетонную грудь, прорычал:
— Вика, послушайте меня. Выбирайте, Вика. Ради вас я стал чемпионом города по боксу, ради вас подставлял свою личность под сокрушительные удары левой и правой. Так неужели я должен терпеть рядом с собой этого тощего заморыша с торчащими ушами?
Меня обидели эти эпитеты, и я назвал Гришу словами, из которых самым беззлобным было слово «тупица». Тогда Гриша взял меня за шиворот и бросил в фонтан. И Вика сказала:
— Уходите оба. И не смейте приходить до тех пор…
Короче, я снова посещаю секцию бокса. Реже, чем когда-то: много времени отнимают книги. Я понял, что бокс и книги — вот два слагаемых моей грядущей победы. С Гришей встречаюсь каждый день, на тренировках и в библиотеке. Мы еще посмотрим, чья очередь купаться в фонтане, приятель!
ОЧЕНЬ ВЕЗУЧИЕ БЕЛКИНЫ
Из комнаты бухгалтера Белкина, переезжавшего на новую квартиру, неслось:
— Тяни сильнее! Сильнее! Завязывай! Уфф… кажется, все.
— Папа, а вот еще твои тапочки. Они еще не очень старые, их можно носить.
— Молодчина! Клади их в авоську.
Флегматичный тринадцатилетний отпрыск Белкина втиснул тапочки в кастрюлю и придавил их крышкой. Затем отпрыск пошарил глазами по комнате и меланхолически заметил:
— Ты еще не вывинтил лампочку, папа.
— Правильно, Семен, — похвалил сына Белкин, — лампочка на нашем балансе. Слышишь, Ксения? У твоего сына моя бухгалтерская хватка! Твой сын, Ксения, будет бухгалтером.
Супруга на миг прекратила выдергивать из стен гвозди, которые также были на балансе семьи Белкиных, и раздраженно ответила:
— Ты мне сына не порти, пассив несчастный! Бухгалтером! Мой Семен с его фантазией и слухом — и бухгалтером! Он будет му-зы-кан-том!
— Музыкантом?! — Белкин саркастически усмехнулся. — С его слухом и на барабане не сыграешь. Ну скажи, Семен, кем ты хочешь быть?
— Я хочу быть бухгалтером на самостоятельном балансе, папа, — без всякого воодушевления сказал отпрыск. — Дай мне полтинник на самостоятельные расходы.
Белкин торжествующе сунул сыну монету.
— Сыночек, — мама швырнула на пол клещи и нежно погладила сына по наголо остриженной голове, — скажи, что ты пошутил. Ну, кем ты хочешь быть, сыночек?
— Я хочу быть музыкантом, мама, — вяло произнес отпрыск, вопросительно глядя на мамин ридикюль.
Получив второй полтинник, отпрыск сел и, прищурясь, смотрел на яростно спорящих родителей.
Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула соседка:
— Извиняюсь, мадам Белкина, с вас тридцать шесть копеек за газ согласно подсчету.
Спор оборвался. Папа Белкин порылся в бумажнике.
— Внеси, Семен, я потом тебе отдам, у меня только крупные купюры.
Отпрыск тяжело вздохнул, вытащил кошелечек и неохотно отсчитал деньги. Потом достал записную книжку и аккуратным почерком написал: «Папа. Дебиторская задолженность: сорок одна копейка».
— Какие там еще пять копеек? — проворчал Белкин. — Пеня, что ли?
— Нет, папа. Я записал те пять копеек, которые истратил из своих денег на пирожок. Я съел его в школе, так как мама опоздала приготовить мне с собой завтрак.
Не успел папа восхититься, как вошел шофер.
— Машина подана, товарищ главбух. Давайте быстрее грузиться, мне через два часа нужно быть на месте.
С чего начнем?
Супруги с готовностью указали шоферу на монументальный гардероб. Шофер недоверчиво взглянул на хрупкие фигуры членов семейства Белкиных и почесал в затылке.
— А ну, давайте становись все трое к тому боку! Ну! Гардероб не сдвинулся с места.
— А ну-ка, сильнее нажмем! Рразом!
Гардероб прирос к месту, не желая отрываться ни на один сантиметр.
— Гм, как же так, я не могу сильнее, у меня ишиас, — пробормотал Белкин-старший, теребя бородку и тыкая пальцем в гардероб.
— Ну, как хотите, — решительно сказал шофер, — мне некогда.
— К вам можно?
В дверь протиснулся крепкий коренастый паренек с чемоданчиком в руке и взглянул на Белкиных голубыми глазами. Паренек смущенно улыбнулся.
— Здравствуйте, дядя, — робко сказал он, — я Коля из Гусевска. Я на недельку к вам в гости приехал, привет от мамы, вашей сестры.
Белкин переглянулся с женой. Потом ощупал глазами крепкую фигуру племянника и приветливо улыбнулся.
— Очень рад, очень рад, молодой человек, — проговорил он, похлопывая юношу по плечу, — как поживает моя… сестра? Видишь ли, Коля, мы переезжаем, не в силах справиться, старость, хи-хи, не радость…
— Может, разрешите помочь? — весело спросил Коля, очень довольный тем, что сразу же оказался полезным своему дяде.
— Ты — славный племянник. Разрешаю.
Пока неожиданно с неба свалившийся племянник тащил в машину гардероб, Белкин успел напомнить супруге, что, если не считать сестрой единственного брата, родственников у него нет.
— Я надеюсь, у тебя хватит ума сказать ему об этом через час? — спросила супруга, с оскорбительным со мнением посмотрев на мужа.
Коля перетаскивал вещи, весело болтая с приставленным к нему «на всякий случай» Белкиным-младшим. Отпрыск солидно отвечал на вопросы, думая про себя, как бы выжать из нежданного братца полтинник.
— Мне папа на футбол не дает наличных денег, — заявил он, когда Коля, отдуваясь, погрузил в машину тяжелый тюк с книгами, — а билет стоит рубль.
— Завтра вместе пойдем, братишка! — ответил Коля. — Ну, все погружено, можно ехать, дядя!
Избегая объяснений с племянником, Белкин залез в кабину. Его супруга, получив определенные инструкции, всю дорогу подогревала надежды этого физически сильного молодого человека, которому надлежало еще немало поработать на своего дядю.
Шофер помог Коле втащить на второй этаж гардероб и диван, а затем уехал. Остальные вещи племянник перенес сам. Потом его заставили расставить мебель, после чего начался долгожданный разговор.
— Итак, молодой человек, — прокашлявшись, начал Белкин, — вы, насколько я понял, ищете родственника? Чем могу быть вам полезен?
Коля ошеломленно смотрел на дядю.
— Как так… ведь вы мой дядя, Тупикин Павел Степаныч… — пробормотал он.
— Да… случай! — Пряча глаза, Белкин сокрушенно затряс бородкой. — Рад бы, молодой человек, но — увы! — у меня не было сестер, молодой человек. Однако за помощь благодарен. От всей, так сказать, души!
— А как же Тупикин Павел… — растерянно бормотал парень.
— Это Павел Степаныч? — предупредительно произнес Белкин. — Так он живет этажом выше, на той же лестнице, где моя комната была. До свиданья, милый юноша! Прощайте!
Выйдя, Коля остановился у фонтанчика, умылся, вытер лицо платком и радостно засмеялся. Он смеялся так долго и заразительно, что на него начали с недоумением смотреть прохожие, а мальчишка, который сидел на скамейке, с упоением уткнувшись в книгу, недовольно приподнял голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15