Нужны вакуумные установки, сложное и дорогое оборудование.
Если же мы возьмём жидкость, в которой перекись не растворяется, мы получим её в чистом виде. То есть решим задачу, которую никому прежде не удалось решить.
Лихорадочно листаем справочники. Одни жидкости превосходно растворяют кислород. К сожалению, ещё лучше они растворяют перекись. Другие перекись не растворяют, но и кислород растворяется в них плохо.
Наконец – эврика! – петролейный эфир. Он растворяет кислород в несколько раз лучше, чем вода, а с перекисью абсолютно нерастворим.
Достать петролейный (то есть «нефтяной») эфир нетрудно. Это ведь, в сущности, бензин. Только бензин авиационный, самого лучшего качества.
Времени мало, так что мы сразу берёмся за дело. Гена набрасывает эскиз установки, я составляю описание. Попутно мы обнаруживаем в петролейном эфире всё новые достоинства.
Он лёгкий, гораздо легче воды. А перекись в полтора раза тяжелее. Значит, разделить их очень просто. Петролейный эфир, как масло, будет плавать сверху.
Самая сложная задача – перехитрить палладий, уберечь полученную перекись от его каталитического действия. Долго думаем над ней, вдруг нас «осеняет». Петролейный эфир сам решит задачу. Стоит перекиси образоваться, как она – разница в весе! – сразу же «утонет» в петролейном эфире, «провалится» на дно. И будет недосягаема для палладия. Нужно открыть нижний кран и…
Через три дня, точно в установленный срок, мы кладём на стол Смолину описание и чертежи.
– Данил Данилович! – кричит Смолин… Бабушка? С ней все в порядке… И, пожалуй, не опрокинется… А что, возьмет и не опрокинется!..
ЭКСПЕРИМЕНТ
Всё готово, но мы возимся: двигаем колбы, проверяем краны – боимся начать. Данил Данилович, Смолин и двое приглашенных – хмурого вида химики – ждут в соседней комнате. Сначала они были здесь, и у нас ничего не получалось. Я никак не мог поймать пинцетом миллиграммовую гирьку. Гена ломал пробирки. Выручил Данил Данилович.
– Они молодые и вежливые, они никого не хотят обидеть, – заметил он. – Будь они старше и грубее, они бы сказали деликатно: «Проваливайте». И я бы лично на них не обиделся.
Зашипел газ. Гена закрыл краник. Проверять больше нечего.
– Начнём, – сказал я.
– Начнём, – эхом откликнулся Гена.
Комиссия вошла в лабораторию. Химики тщательно осмотрели установку. Сделали записи. Смолин подмигнул мне и кивнул. Я открыл, кран…
С тех пор прошло шестнадцать лет. Сейчас об этом опыте я думаю с ужасом. Первый эксперимент не бывает успешным. Он не бывает и полууспешным. Как правило, он кончается неудачей. Это естественно и закономерно: в первом опыте трудно учесть всё.
В данном случае положение осложнялось ещё и тем, что палладия мы не достали. Пришлось заменить его соединением хрома (мы его называли «эрзац-палладий»), о котором в книге было сказано, что оно «энергично поглощает водород и, по-видимому, переводит его в активное, вероятно атомарное, состояние». Нужно было обладать редкой самоуверенностью (верный признак недостатка знаний), чтобы рискнуть ставить опыт, опираясь на столь шаткие ступени, как «по-видимому» и «вероятно»…
Собранная нами установка отличалась крайней простотой. Стеклянная ёмкость – бывший аквариум. Внутри аквариума – металлическая сетка, на которую засыпан особым образом обработанный «эрзац-палладий». Снизу к сетке подведена резиновая трубка для подачи водорода. Аквариум заполнен бензином – единственный «реактив», имевшийся у нас в неограниченном количестве.
Водород получался обычным способом – действием железа (опилок) на серную кислоту. Перед началом опыта – в течение получаса – через бензин продувался кислород (довольно рискованная операция, к счастью окончившаяся благополучно). Наконец, чтобы обеспечить сохранность перекиси, мы засыпали в аквариум десять порошков от головной боли.
Предполагалось, что установка будет действовать так. «Эрзац-палладий» поглотит какую-то часть проходящего сквозь него водорода. Затем, под давлением следующих порций газа, он начнёт его отдавать. Но уже в атомарном состоянии. Атомарный водород соединится с кислородом, растворённым в бензине. Полученная перекись опустится на дно. Обнаружить её будет легко. По цвету. Перекись внешне похожа на воду. А бензин, как известно, не похож.
Минут через сорок в нижней части аквариума появилась тонкая белая полоска жидкости. Она явно отличалась от бензина и сильно напоминала воду. Теперь вопрос был в том, виновато ли только сходство или на дне аквариума настоящая вода, полученная, правда, оригинальным и сложным способом…
Мы долго ждали. Однако полоса не расширялась. Обнаружился первый просчет: краник аквариума помещался слишком высоко. Через него можно было выпустить бензин, но никак не перекись. Только после долгих и хитроумных манипуляций удалось собрать в пробирку немного белой жидкости. Она вела себя подозрительно спокойно, не делая ни малейших попыток разлагаться.
Большую часть жидкости Гена перелил в мензурку, оставив на дне пробирки несколько капель. Пустую мензурку мы взвесили заранее, и теперь не составляло труда узнать вес жидкости. Пользуясь делениями, можно определить её объем и вычислить плотность. А уже затем по таблице (таблицу мы захватили с собой) найти, какую концентрацию имеет перекись водорода данной плотности. Правда, всё это имело смысл, если мы получили окисленную воду. Если же это обыкновенная вода, то её плотность можно и не определять – она, как давно известно, равна единице.
Чтобы решить этот главный вопрос, вовсе не нужны были ни весы, ни мензурка, ни таблица. Стоило только уронить в пробирку с остатками перекиси кусочек перманганата калия.
Гена посмотрел на меня. Я достал из кармана маленький бумажный пакетик. Аккуратно разложил его на столе, развернул. Взял маленькую костяную лопаточку и подцепил несколько бурых крупинок. В другой руке у меня была, пробирка. Оставалось самое простое – высыпать перманганат в жидкость.
Тут у меня начали дрожать пальцы. Глупо, но мне никак не удавалось поднести лопаточку к отверстию пробирки. Я рассыпал перманганат и не разлил жидкость только потому, что её было слишком мало.
– Дай сюда, – сказал Гена и взял у меня пробирку.
Он набирал лопаточкой перманганат, а я стоял и думал о разных грустных вещах. Из опыта, конечно, ничего не получилось. В пробирке вода, перекись я узнал бы сразу. В свое оправдание мы скажем, что у нас нет палладия. Допустим, Смолин поверит. Однако достать палладий очень трудно – это почти такой же драгоценный металл, как платина. А если достанем? Ещё хуже: я чувствовал – дело не в палладии.
Между тем у Гены при всей его решительности тоже ничего не получалось. Он почему-то всё время пытался наклонить пробирку, тогда как нужно было просто опрокинуть лопаточку.
– Позвольте, – попросил Данил Данилович.
Все остальное произошло мгновенно. Тёмные крупинки упали в жидкость, она всплеснулась, стала лиловой и затихла. Ничего не произошло. Это была типичная вода.
Гена взглянул на меня и отвернулся. Это было нечестно: в такой момент вспоминать, кто затеял историю.
– Смотрите, – сказал Данил Данилович. Сказал спокойно, но так, что я мгновенно обернулся.
На поверхности жидкости качался огромный, словно я смотрел на него в микроскоп, пузырь воздуха. Он лопнул с треском – так, по крайней мере, мне показалось. Я задохнулся от страха. Но его место занял другой. Потом третий. Перекись (теперь было ясно – перекись!) вспенилась, забурлила. Не сильно. Судя по пузырькам, в пробирке был раствор, и не очень концентрированный. Уж конечно, не чистая перекись.
– Процентов пятнадцать – двадцать, – сказал я печально.
– Пятнадцать? – переспросил Смолин. – Неужели пятнадцать? Так это же победа!
По-моему, это было, скорее, поражение. Во всяком случае, неудача. Спорить, однако, мне не хотелось. Я сказал:
– Гена, прикинь плотность.
Я мрачно уселся на стул и участия в дальнейшей работе не принимал. Но Гена, которому помогал Данил Данилович, действовал уверенно: взвешивал, вычитал, делил. Однако, когда он заглянул в таблицу, уверенность поубавилась.
– Выходит процентов пятьдесят – шестьдесят, – пробормотал он. Чепуха, конечно. Но попробуй определи точно, когда тут меньше кубика.
Я рассмеялся. 60 процентов! Я никогда не видел перекись водорода такой концентрации. Но представлял: это динамит, настоящий кислородный вулкан. Что может быть общего между ним и этой спокойной, вялой жидкостью?
Перекись концентрации 60 процентов и выше, вспомнил я, обладает интересными свойствами. Если, например, обмакнуть в неё сухую лучину, на воздухе лучина загорится.
Я встал, нашёл тонкую сухую щепку и, откровенно улыбаясь, опустил её в мензурку. Гена не возражал, хотя, конечно, понял, что к чему, – память у него хорошая. Секунд через двадцать я вынул лучину, помахал в воздухе и небрежно бросил на стол. Именно в этот момент она вспыхнула…
Впечатление было потрясающее. Не только Смолин и Данил Данилович, но и химики не сразу поняли, что произошло. Они знали 3-процентную перекись, работали с пергидролью. Однако слабые растворы не больше похожи на настоящую окисленную воду, чем котёнок на льва.
– Почему же она так слабо разлагалась? – подумал я вслух.
– Может быть, порошки? – предположил один из химиков.
Я схватился за голову. Ещё бы, десять порошков фенацетина!
Комиссия составила акт. Настоящий, по всем правилам, за подписями и печатями. Мы получили копии. Я долго рассматривал свой экземпляр – первый в моей жизни акт испытаний.
Прямо из лаборатории Смолин повёл нас в столовую. Мы поели (что было совсем не лишне) и выпили по стакану пива.
– За ваш успех! – сказал Смолин.
Данил Данилович ничего не сказал, но чокнулся так, что я почувствовал: нам верят.
– Д.Д. – молодец, – объявил Гена, когда мы
вышли. С этого дня Данил Данилович стал Д.Д. – разумеется, в наших внутренних разговорах.
На следующий день мы принесли заявку на «Способ получения перекиси водорода». Сделать её было нетрудно: нужно было просто описать сущность нашего изобретения. Смолин взял её в руки и тут, совершенно неожиданно, разразилась гроза.
– Что это такое? – хмуро спросил он.
– Заявка, – вежливо объяснил я.
– Хорошо, возьмите.
Я взял. На первой странице синела размашистая резолюция: «В семейный архив!»
… О поисках нового написано много книг. О том, как в знакомых, привычных вещах человек замечает вдруг что-то такое, что можно и обязательно нужно улучшить. О том, как задача овладевает 'человеком, отбирая время у сна, музыки, родных. Человек становится рассеянным, невпопад отвечает на вопросы, а по утрам, встречаясь со знакомыми, любезно говорит: «Добрый вечер». Ему кажется, решение где-то здесь, совсем рядом. Стоит сделать ещё один, последний шаг… Но проходят долгие месяцы и годы, прежде чем в тумане смутных догадок, расчётов и допущений рождается единственно верная идея. И тогда изобретатель восклицает: «Эврика!»
В книгах тут обычно ставят точку. Романтика поисков кончилась, начинается будничная работа, которую небрежно и даже чуточку презрительно именуют «оформлением». Считается, что дальше всё просто. Автор составит заявку. Её рассмотрят, и предложение (если оно, конечно, хорошее) будет одобрено и внедрено.
– Чушь! – гремит Смолин. – Оформление – это же великое и сложное искусство. Не понимаете? Объясню.
Вы решили задачу. Решили хорошо, интересно, по-новому. Но пока решение известно только вам, человечество ровно ничего не выиграло. Оно не стало ни умнее, ни сильнее, ни богаче – ведь «секрет» вашего предложения ещё не сделался общим достоянием.
Предложение нужно описать, то есть изложить, так, чтобы любой технически грамотный человек смог в нём разобраться, а при желании и осуществить. Просто? Но вспомните, что люди, которые будут его рассматривать и изучать, привыкли к определенным вещам, сжились с известными машинами, механизмами, приборами. Отказаться от этих представлений им нелегко (если бы было легко, вам не понадобилось бы столько труда, чтобы прийти к новому!).
Автор работает над предложением. Естественно, он знает его как никто другой, и многое для него просто, само собой разумеется. Переход от прежних вещей к новым происходит в его сознании постепенно и со временем начинает ему казаться вполне логичным, закономерным.
У эксперта, который рассматривает заявку, и у тех, кто будет внедрять предложение, нет этого преимущества. Переход от старого к новому они должны совершить без предварительной подготовки, сразу. И то, что представляется автору несомненным, для них – спорно и сомнительно.
Конечно, против неправильного решения можно возражать. Но спор, который не вызывается необходимостью, всегда вреден. Время и нервы надо беречь. Согласны?
– Согласен, – уныло киваю я. – Особенно нервы…
– Не падайте духом, – утешает Смолин. – Научитесь. Не боги горшки обжигают…
И он начинает учить меня «великому и сложному искусству». Оно дается нелегко. Но я знаю, что Смолин прав. Изобретение, которое понятно только автору, еще не изобретение. Нужно, чтобы оно вошло в сознание и жизнь людей. Надо им не только объяснить, но и убедить, доказать. Помочь людям выйти из круга привычных представлений, преодолеть тот невидимый, но высокий барьер в сознании, который отделяет старое от нового.
Наконец, заявка готова. Мы заполняли бланк заявления: «В Комитет по делам изобретений…»
– Придется ждать, – предупредил Смолин. – А пока…
– Займемся водолазным скафандром?
– Вот именно. Сейчас самое время. Когда вы принесёте чертежи?
Через три дня, – улыбаясь, ответил Гена.
Глава 3 ОХОТА ЗА КРАСНЫМ "Д"
НАШИ ЗНАКОМЫЕ
В Отделе изобретений мы бываем теперь почти ежедневно. К нам привыкли и оказали нам самое высокое доверие – стали принимать как своих.
Быть своим значило работать. Сотрудники Отдела работали много. Законный часовой перерыв был сведён к пятнадцати минутам. Но и это время не пропадало. Запивая тёплым чаем принесённые из дому бутерброды, Смолин и Данил Данилович спорили об очередном предложении, техник-конструктор Коваленко подправлял чертежи, Майя звонила в портовую мастерскую – просила и требовала.
Когда мы входили, Д.Д., не отрываясь от чертежей, кивал головой. Смолин вставал, несколько церемонно пожимал нам руки. На этом официальная часть кончалась, начиналась деловая.
Смолин усаживался в кресло и весело кричал (он говорил тихо только тогда, когда был очень рассержен):
– Гена – к Данил Даниловичу! Володя – ко мне! Майя, дело восемнадцать шестнадцать – быстро!
Гена, подгоняемый ехидными репликами Д.Д., чертил бесконечные узлы какой-то судовой машины, предложенной механиком Адамовым. Я редактировал (а иногда и наново переписывал) заявки в морское министерство, в Комитет по делам изобретений.
Нам нравилась работа в Отделе. Она была настоящая. Не то что в институте, где чертёж или расчёт, получив оценку, отправлялся грустить в архив – в общество мышей и пыли.
И люди нам нравились. Техник-конструктор Коваленко, несмотря на свою грозную запорожскую внешность (тяжёлый, с горбинкой нос, чуб, отвислые усы), оказался добрым и сердечным человеком. Он был такой дока по части всяких чертёжных тонкостей, малейших оттенков ОСТов и ГОСТов, что даже Д.Д. («великий Д.Д.», как мы его стали называть) с ним советовался.
Этими огромными, бесконечно ценными сведениями Коваленко нисколько не гордился. Напротив. Когда его спрашивали, он снимал очки (единственная деталь внешности, отличавшая его от запорожца), смущенно теребил усы и отвечал как-то неуверенно, робко.
Однажды (это было в самом начале знакомства), получив от него справку, Гена захотел её проверить и обратился к Данил Даниловичу. Д.Д. смерил его взглядом и сказал только:
– Это вам не паршивые чертежи стряпать. Разбираться в людях – это надо уметь.
Полная, курносая, вечно улыбающаяся Майя числилась секретарём-машинисткой. Она печатала заявки, вела множество всяких регистрационных журналов, ведала «входящими» и «исходящими». Кроме того, она занималась массой дел: «проталкивала» заказы Отдела в портовых мастерских, вызывала изобретателей, чертила, давала справки по всем вопросам и вообще была готова помочь каждому.
Люся – высокая, тонкая, в тёмном закрытом платье с белым воротничком – была сама серьёзность. Мы долго думали, что она старше нас. И только случайно узнали, что ей девятнадцать. Люся заочно училась в техникуме и работала копировщицей. Но копировать ей приходилось редко, она больше чертила. И так, что я, студент третьего курса института, старался, чтобы её и мои чертежи не лежали рядом…
Единственный, кто портил нам жизнь, – Д.Д. Вначале его ехидство меня мало беспокоило: доставалось в основном Гене, он с ним работал. Однако за конструкцию водолазного скафандра отвечали мы оба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Если же мы возьмём жидкость, в которой перекись не растворяется, мы получим её в чистом виде. То есть решим задачу, которую никому прежде не удалось решить.
Лихорадочно листаем справочники. Одни жидкости превосходно растворяют кислород. К сожалению, ещё лучше они растворяют перекись. Другие перекись не растворяют, но и кислород растворяется в них плохо.
Наконец – эврика! – петролейный эфир. Он растворяет кислород в несколько раз лучше, чем вода, а с перекисью абсолютно нерастворим.
Достать петролейный (то есть «нефтяной») эфир нетрудно. Это ведь, в сущности, бензин. Только бензин авиационный, самого лучшего качества.
Времени мало, так что мы сразу берёмся за дело. Гена набрасывает эскиз установки, я составляю описание. Попутно мы обнаруживаем в петролейном эфире всё новые достоинства.
Он лёгкий, гораздо легче воды. А перекись в полтора раза тяжелее. Значит, разделить их очень просто. Петролейный эфир, как масло, будет плавать сверху.
Самая сложная задача – перехитрить палладий, уберечь полученную перекись от его каталитического действия. Долго думаем над ней, вдруг нас «осеняет». Петролейный эфир сам решит задачу. Стоит перекиси образоваться, как она – разница в весе! – сразу же «утонет» в петролейном эфире, «провалится» на дно. И будет недосягаема для палладия. Нужно открыть нижний кран и…
Через три дня, точно в установленный срок, мы кладём на стол Смолину описание и чертежи.
– Данил Данилович! – кричит Смолин… Бабушка? С ней все в порядке… И, пожалуй, не опрокинется… А что, возьмет и не опрокинется!..
ЭКСПЕРИМЕНТ
Всё готово, но мы возимся: двигаем колбы, проверяем краны – боимся начать. Данил Данилович, Смолин и двое приглашенных – хмурого вида химики – ждут в соседней комнате. Сначала они были здесь, и у нас ничего не получалось. Я никак не мог поймать пинцетом миллиграммовую гирьку. Гена ломал пробирки. Выручил Данил Данилович.
– Они молодые и вежливые, они никого не хотят обидеть, – заметил он. – Будь они старше и грубее, они бы сказали деликатно: «Проваливайте». И я бы лично на них не обиделся.
Зашипел газ. Гена закрыл краник. Проверять больше нечего.
– Начнём, – сказал я.
– Начнём, – эхом откликнулся Гена.
Комиссия вошла в лабораторию. Химики тщательно осмотрели установку. Сделали записи. Смолин подмигнул мне и кивнул. Я открыл, кран…
С тех пор прошло шестнадцать лет. Сейчас об этом опыте я думаю с ужасом. Первый эксперимент не бывает успешным. Он не бывает и полууспешным. Как правило, он кончается неудачей. Это естественно и закономерно: в первом опыте трудно учесть всё.
В данном случае положение осложнялось ещё и тем, что палладия мы не достали. Пришлось заменить его соединением хрома (мы его называли «эрзац-палладий»), о котором в книге было сказано, что оно «энергично поглощает водород и, по-видимому, переводит его в активное, вероятно атомарное, состояние». Нужно было обладать редкой самоуверенностью (верный признак недостатка знаний), чтобы рискнуть ставить опыт, опираясь на столь шаткие ступени, как «по-видимому» и «вероятно»…
Собранная нами установка отличалась крайней простотой. Стеклянная ёмкость – бывший аквариум. Внутри аквариума – металлическая сетка, на которую засыпан особым образом обработанный «эрзац-палладий». Снизу к сетке подведена резиновая трубка для подачи водорода. Аквариум заполнен бензином – единственный «реактив», имевшийся у нас в неограниченном количестве.
Водород получался обычным способом – действием железа (опилок) на серную кислоту. Перед началом опыта – в течение получаса – через бензин продувался кислород (довольно рискованная операция, к счастью окончившаяся благополучно). Наконец, чтобы обеспечить сохранность перекиси, мы засыпали в аквариум десять порошков от головной боли.
Предполагалось, что установка будет действовать так. «Эрзац-палладий» поглотит какую-то часть проходящего сквозь него водорода. Затем, под давлением следующих порций газа, он начнёт его отдавать. Но уже в атомарном состоянии. Атомарный водород соединится с кислородом, растворённым в бензине. Полученная перекись опустится на дно. Обнаружить её будет легко. По цвету. Перекись внешне похожа на воду. А бензин, как известно, не похож.
Минут через сорок в нижней части аквариума появилась тонкая белая полоска жидкости. Она явно отличалась от бензина и сильно напоминала воду. Теперь вопрос был в том, виновато ли только сходство или на дне аквариума настоящая вода, полученная, правда, оригинальным и сложным способом…
Мы долго ждали. Однако полоса не расширялась. Обнаружился первый просчет: краник аквариума помещался слишком высоко. Через него можно было выпустить бензин, но никак не перекись. Только после долгих и хитроумных манипуляций удалось собрать в пробирку немного белой жидкости. Она вела себя подозрительно спокойно, не делая ни малейших попыток разлагаться.
Большую часть жидкости Гена перелил в мензурку, оставив на дне пробирки несколько капель. Пустую мензурку мы взвесили заранее, и теперь не составляло труда узнать вес жидкости. Пользуясь делениями, можно определить её объем и вычислить плотность. А уже затем по таблице (таблицу мы захватили с собой) найти, какую концентрацию имеет перекись водорода данной плотности. Правда, всё это имело смысл, если мы получили окисленную воду. Если же это обыкновенная вода, то её плотность можно и не определять – она, как давно известно, равна единице.
Чтобы решить этот главный вопрос, вовсе не нужны были ни весы, ни мензурка, ни таблица. Стоило только уронить в пробирку с остатками перекиси кусочек перманганата калия.
Гена посмотрел на меня. Я достал из кармана маленький бумажный пакетик. Аккуратно разложил его на столе, развернул. Взял маленькую костяную лопаточку и подцепил несколько бурых крупинок. В другой руке у меня была, пробирка. Оставалось самое простое – высыпать перманганат в жидкость.
Тут у меня начали дрожать пальцы. Глупо, но мне никак не удавалось поднести лопаточку к отверстию пробирки. Я рассыпал перманганат и не разлил жидкость только потому, что её было слишком мало.
– Дай сюда, – сказал Гена и взял у меня пробирку.
Он набирал лопаточкой перманганат, а я стоял и думал о разных грустных вещах. Из опыта, конечно, ничего не получилось. В пробирке вода, перекись я узнал бы сразу. В свое оправдание мы скажем, что у нас нет палладия. Допустим, Смолин поверит. Однако достать палладий очень трудно – это почти такой же драгоценный металл, как платина. А если достанем? Ещё хуже: я чувствовал – дело не в палладии.
Между тем у Гены при всей его решительности тоже ничего не получалось. Он почему-то всё время пытался наклонить пробирку, тогда как нужно было просто опрокинуть лопаточку.
– Позвольте, – попросил Данил Данилович.
Все остальное произошло мгновенно. Тёмные крупинки упали в жидкость, она всплеснулась, стала лиловой и затихла. Ничего не произошло. Это была типичная вода.
Гена взглянул на меня и отвернулся. Это было нечестно: в такой момент вспоминать, кто затеял историю.
– Смотрите, – сказал Данил Данилович. Сказал спокойно, но так, что я мгновенно обернулся.
На поверхности жидкости качался огромный, словно я смотрел на него в микроскоп, пузырь воздуха. Он лопнул с треском – так, по крайней мере, мне показалось. Я задохнулся от страха. Но его место занял другой. Потом третий. Перекись (теперь было ясно – перекись!) вспенилась, забурлила. Не сильно. Судя по пузырькам, в пробирке был раствор, и не очень концентрированный. Уж конечно, не чистая перекись.
– Процентов пятнадцать – двадцать, – сказал я печально.
– Пятнадцать? – переспросил Смолин. – Неужели пятнадцать? Так это же победа!
По-моему, это было, скорее, поражение. Во всяком случае, неудача. Спорить, однако, мне не хотелось. Я сказал:
– Гена, прикинь плотность.
Я мрачно уселся на стул и участия в дальнейшей работе не принимал. Но Гена, которому помогал Данил Данилович, действовал уверенно: взвешивал, вычитал, делил. Однако, когда он заглянул в таблицу, уверенность поубавилась.
– Выходит процентов пятьдесят – шестьдесят, – пробормотал он. Чепуха, конечно. Но попробуй определи точно, когда тут меньше кубика.
Я рассмеялся. 60 процентов! Я никогда не видел перекись водорода такой концентрации. Но представлял: это динамит, настоящий кислородный вулкан. Что может быть общего между ним и этой спокойной, вялой жидкостью?
Перекись концентрации 60 процентов и выше, вспомнил я, обладает интересными свойствами. Если, например, обмакнуть в неё сухую лучину, на воздухе лучина загорится.
Я встал, нашёл тонкую сухую щепку и, откровенно улыбаясь, опустил её в мензурку. Гена не возражал, хотя, конечно, понял, что к чему, – память у него хорошая. Секунд через двадцать я вынул лучину, помахал в воздухе и небрежно бросил на стол. Именно в этот момент она вспыхнула…
Впечатление было потрясающее. Не только Смолин и Данил Данилович, но и химики не сразу поняли, что произошло. Они знали 3-процентную перекись, работали с пергидролью. Однако слабые растворы не больше похожи на настоящую окисленную воду, чем котёнок на льва.
– Почему же она так слабо разлагалась? – подумал я вслух.
– Может быть, порошки? – предположил один из химиков.
Я схватился за голову. Ещё бы, десять порошков фенацетина!
Комиссия составила акт. Настоящий, по всем правилам, за подписями и печатями. Мы получили копии. Я долго рассматривал свой экземпляр – первый в моей жизни акт испытаний.
Прямо из лаборатории Смолин повёл нас в столовую. Мы поели (что было совсем не лишне) и выпили по стакану пива.
– За ваш успех! – сказал Смолин.
Данил Данилович ничего не сказал, но чокнулся так, что я почувствовал: нам верят.
– Д.Д. – молодец, – объявил Гена, когда мы
вышли. С этого дня Данил Данилович стал Д.Д. – разумеется, в наших внутренних разговорах.
На следующий день мы принесли заявку на «Способ получения перекиси водорода». Сделать её было нетрудно: нужно было просто описать сущность нашего изобретения. Смолин взял её в руки и тут, совершенно неожиданно, разразилась гроза.
– Что это такое? – хмуро спросил он.
– Заявка, – вежливо объяснил я.
– Хорошо, возьмите.
Я взял. На первой странице синела размашистая резолюция: «В семейный архив!»
… О поисках нового написано много книг. О том, как в знакомых, привычных вещах человек замечает вдруг что-то такое, что можно и обязательно нужно улучшить. О том, как задача овладевает 'человеком, отбирая время у сна, музыки, родных. Человек становится рассеянным, невпопад отвечает на вопросы, а по утрам, встречаясь со знакомыми, любезно говорит: «Добрый вечер». Ему кажется, решение где-то здесь, совсем рядом. Стоит сделать ещё один, последний шаг… Но проходят долгие месяцы и годы, прежде чем в тумане смутных догадок, расчётов и допущений рождается единственно верная идея. И тогда изобретатель восклицает: «Эврика!»
В книгах тут обычно ставят точку. Романтика поисков кончилась, начинается будничная работа, которую небрежно и даже чуточку презрительно именуют «оформлением». Считается, что дальше всё просто. Автор составит заявку. Её рассмотрят, и предложение (если оно, конечно, хорошее) будет одобрено и внедрено.
– Чушь! – гремит Смолин. – Оформление – это же великое и сложное искусство. Не понимаете? Объясню.
Вы решили задачу. Решили хорошо, интересно, по-новому. Но пока решение известно только вам, человечество ровно ничего не выиграло. Оно не стало ни умнее, ни сильнее, ни богаче – ведь «секрет» вашего предложения ещё не сделался общим достоянием.
Предложение нужно описать, то есть изложить, так, чтобы любой технически грамотный человек смог в нём разобраться, а при желании и осуществить. Просто? Но вспомните, что люди, которые будут его рассматривать и изучать, привыкли к определенным вещам, сжились с известными машинами, механизмами, приборами. Отказаться от этих представлений им нелегко (если бы было легко, вам не понадобилось бы столько труда, чтобы прийти к новому!).
Автор работает над предложением. Естественно, он знает его как никто другой, и многое для него просто, само собой разумеется. Переход от прежних вещей к новым происходит в его сознании постепенно и со временем начинает ему казаться вполне логичным, закономерным.
У эксперта, который рассматривает заявку, и у тех, кто будет внедрять предложение, нет этого преимущества. Переход от старого к новому они должны совершить без предварительной подготовки, сразу. И то, что представляется автору несомненным, для них – спорно и сомнительно.
Конечно, против неправильного решения можно возражать. Но спор, который не вызывается необходимостью, всегда вреден. Время и нервы надо беречь. Согласны?
– Согласен, – уныло киваю я. – Особенно нервы…
– Не падайте духом, – утешает Смолин. – Научитесь. Не боги горшки обжигают…
И он начинает учить меня «великому и сложному искусству». Оно дается нелегко. Но я знаю, что Смолин прав. Изобретение, которое понятно только автору, еще не изобретение. Нужно, чтобы оно вошло в сознание и жизнь людей. Надо им не только объяснить, но и убедить, доказать. Помочь людям выйти из круга привычных представлений, преодолеть тот невидимый, но высокий барьер в сознании, который отделяет старое от нового.
Наконец, заявка готова. Мы заполняли бланк заявления: «В Комитет по делам изобретений…»
– Придется ждать, – предупредил Смолин. – А пока…
– Займемся водолазным скафандром?
– Вот именно. Сейчас самое время. Когда вы принесёте чертежи?
Через три дня, – улыбаясь, ответил Гена.
Глава 3 ОХОТА ЗА КРАСНЫМ "Д"
НАШИ ЗНАКОМЫЕ
В Отделе изобретений мы бываем теперь почти ежедневно. К нам привыкли и оказали нам самое высокое доверие – стали принимать как своих.
Быть своим значило работать. Сотрудники Отдела работали много. Законный часовой перерыв был сведён к пятнадцати минутам. Но и это время не пропадало. Запивая тёплым чаем принесённые из дому бутерброды, Смолин и Данил Данилович спорили об очередном предложении, техник-конструктор Коваленко подправлял чертежи, Майя звонила в портовую мастерскую – просила и требовала.
Когда мы входили, Д.Д., не отрываясь от чертежей, кивал головой. Смолин вставал, несколько церемонно пожимал нам руки. На этом официальная часть кончалась, начиналась деловая.
Смолин усаживался в кресло и весело кричал (он говорил тихо только тогда, когда был очень рассержен):
– Гена – к Данил Даниловичу! Володя – ко мне! Майя, дело восемнадцать шестнадцать – быстро!
Гена, подгоняемый ехидными репликами Д.Д., чертил бесконечные узлы какой-то судовой машины, предложенной механиком Адамовым. Я редактировал (а иногда и наново переписывал) заявки в морское министерство, в Комитет по делам изобретений.
Нам нравилась работа в Отделе. Она была настоящая. Не то что в институте, где чертёж или расчёт, получив оценку, отправлялся грустить в архив – в общество мышей и пыли.
И люди нам нравились. Техник-конструктор Коваленко, несмотря на свою грозную запорожскую внешность (тяжёлый, с горбинкой нос, чуб, отвислые усы), оказался добрым и сердечным человеком. Он был такой дока по части всяких чертёжных тонкостей, малейших оттенков ОСТов и ГОСТов, что даже Д.Д. («великий Д.Д.», как мы его стали называть) с ним советовался.
Этими огромными, бесконечно ценными сведениями Коваленко нисколько не гордился. Напротив. Когда его спрашивали, он снимал очки (единственная деталь внешности, отличавшая его от запорожца), смущенно теребил усы и отвечал как-то неуверенно, робко.
Однажды (это было в самом начале знакомства), получив от него справку, Гена захотел её проверить и обратился к Данил Даниловичу. Д.Д. смерил его взглядом и сказал только:
– Это вам не паршивые чертежи стряпать. Разбираться в людях – это надо уметь.
Полная, курносая, вечно улыбающаяся Майя числилась секретарём-машинисткой. Она печатала заявки, вела множество всяких регистрационных журналов, ведала «входящими» и «исходящими». Кроме того, она занималась массой дел: «проталкивала» заказы Отдела в портовых мастерских, вызывала изобретателей, чертила, давала справки по всем вопросам и вообще была готова помочь каждому.
Люся – высокая, тонкая, в тёмном закрытом платье с белым воротничком – была сама серьёзность. Мы долго думали, что она старше нас. И только случайно узнали, что ей девятнадцать. Люся заочно училась в техникуме и работала копировщицей. Но копировать ей приходилось редко, она больше чертила. И так, что я, студент третьего курса института, старался, чтобы её и мои чертежи не лежали рядом…
Единственный, кто портил нам жизнь, – Д.Д. Вначале его ехидство меня мало беспокоило: доставалось в основном Гене, он с ним работал. Однако за конструкцию водолазного скафандра отвечали мы оба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23