Но в ближайшее обозримое будущее Пеллэм не собирался заниматься поисками натуры. Всего месяц оставался до предварительного варианта первого фильма, который он снял за несколько лет, и просто первой его документальной ленты. Фильм имел рабочее название «К западу от Восьмой авеню».
Приняв душ, Пеллэм принялся укладывать непокорные черные волосы на место, размышляя над своей работой. Жесткий график оставлял ему лишь еще одну неделю съемок, после чего три недели должны были уйти на монтаж. 27 сентября истекал последний срок передачи предварительного варианта студии Ю-джи-би-эйч в Бостоне, где Пеллэм вместе с продюсером должны были работать над окончательной редакцией. Телекомпания Пи-би-эс запланировала премьеру фильма на начало весны следующего года. Одновременно Пеллэм собирался перевести фильм на кинопленку, заново отредактировать его и разослать для ограниченного показа в кинотеатрах Соединенных Штатов и Великобритании. Ну а потом участие в фестивалях в Каннах, Венеции, Торонто и Берлине и номинация на премию «Оскар».
Разумеется, так было запланировано. Но что теперь?
Основной темой «К западу от Восьмой авеню» должны были стать жилой дом по адресу Тридцать шестая западная улица, 459 и его обитатели. Но центральной фигурой была Этти Вашингтон. После ее ареста Пеллэм начал беспокоиться, не оказался ли он гордым обладателем двухсот часов увлекательнейших интервью, которым никогда не суждено будет попасть на голубой экран.
Выйдя на улицу, он купил свежую газету и поймал такси.
Громыхающая машина металась на шоссе из стороны в сторону, словно водитель пытался оторваться от погони, и Пеллэм, читая о пожаре, вынужден был крепко держаться за ручку. Перестав быть свежей новостью, пожар быстро потерял ценность, и в сегодняшней газете сообщалось только об аресте Этти и подтверждалась информация, которая уже была известна Пеллэму, — то, что единственным серьезно пострадавшим был Хуан Торрес. Пеллэм отчетливо вспомнил мальчишку. Он брал интервью у его матери, а двенадцатилетний подросток стоял все это время у окна, колотя левой рукой по упаковке подгузников словно по боксерской груше, настойчиво повторяя: "Мой папа, так вот, он знаком с самим Хосе Кансеко[7]. Нет-нет, честное слово, правда, знаком!"
Если верить газете, состояние мальчишки оставалось критическим.
Заметка сопровождалась фотографией Этти, выходившей из больницы в сопровождении женщины-полицейского. На голове у нее творилось черт те что. Блики от фотовспышек играли на хромированных наручниках на запястьях, чуть ниже гипса, на котором поставил автограф Пеллэм.
Этти Вашингтон, бывшей Дойл, урожденной Уилкс, было семьдесят два года. Она родилась в Адской кухне и за всю жизнь больше нигде не жила. Здание номер 458 по Тридцать шестой западной улице было ее домом в течение последних пяти лет. До этого Этти жила в другом похожем здании чуть выше по той же самой улице, которое было снесено. Все остальные дома, в которых Этти когда-либо проживала, также находились в Адской кухне в пределах нескольких кварталов друг от друга.
Этти лишь трижды ненадолго покидала штат Нью-Йорк, причем дважды она ездила на похороны родственников в Северную Каролину. Первые два класса в старшей школе Этти была отличницей, но затем она бросила учебу и попробовала стать певицей в кабаре. Ее карьера продолжалась несколько лет; Этти всегда выступала только в первом отделении перед какой-нибудь знаменитостью. В основном в Гарлеме или Бронксе, хотя изредка ей доводилось поработать на «Улице свинга» — в модных заведениях на Пятьдесят второй улице. Пеллэм слышал старые записи, сделанные на проволоке и перенесенные на магнитофонную ленту, и низкий грудной голос Этти произвел на него впечатление. Затем в течение нескольких лет Этти перебивалась случайными заработками, которых хватало на жизнь ей и ее любовникам, и при этом отбивалась от бесконечных предложений замужества, которые неизбежно сыплются на красивую одинокую женщину, живущую в Адской кухне. В конце концов она все же вышла замуж, запоздало и за самого неподходящего кандидата: ее мужем стал ирландец по имени Билли Дойл.
Непоседливый красавец Дойл бросил Этти много лет назад, прожив с ней всего три года.
«Мой Билли, он просто сделал то, что делают все настоящие мужчины. У них в крови этот дух бродяжничества. Это у них в натуре, и все же нелегко прощать им это. Я думаю, Джон, в тебе, наверное, тоже есть этот дух.»
Пеллэм, снимавший этот монолог на камеру, кивнул, подбадривая Этти. Однако при этом он мысленно взял на заметку вырезать последнюю фразу и сопровождавший ее многозначительный смешок.
Второй муж Этти, Гарольд Вашингтон, утонул по-пьяному в Гудзоне.
«Тут уже никакой любви не было. Но на него можно было положиться насчет денег, он никогда меня не обманывал и не повышал голос. Порой мне его очень не хватает. Когда я вспоминаю подумать о нем.»
Младший сын Этти Фрэнк пал случайной жертвой перестрелки на Таймс-сквер; его убил какой-то пьяный в пурпурном цилиндре. Дочь Элизабет, гордость старушки, работала в агентстве недвижимости в Майами. Этти собиралась через год — два перебраться жить к ней во Флориду. Старший сын Джеймс, красивый мулат, был единственным ребенком от Дойла. Он тоже подхватил заразную тягу к странствиям и подался куда-то на запад — как считала Этти, в Калифорнию. Она ничего не слышала о нем уже двенадцать лет.
В молодости Этти была знойной и красивой, хотя и несколько высокомерной (свидетельством чему служили сотни фотографий, теперь превратившихся в пепел); она и сейчас осталась обаятельной старушкой с молодой, темной кожей. Этти частенько рассуждала вслух, не стоит ли ей выкрасить ее поседевшие волосы обратно в черный цвет. Она говорила скороговоркой центральных штатов Атлантического побережья, любила вино и восхитительно готовила требуху с беконом и луком. И еще Этти как прирожденная актриса рассказывала о себе, о своих матери и бабушке, словно господь бог дал ей этот талант взамен всех остальных, которыми она оказалась обделена.
И что же будет с ней теперь?
Такси рывком пересекло Восьмую авеню, своеобразную «линию Мажино», ограничивающую Адскую кухню.
Выглянув в окно, Пеллэм увидел витрину с закрашенным словом «Бакалея», поверх которого было написано: «Молодежный потребительский центр — клинтонское отделение».
Клинтон.
Для исконных обитателей это было больным местом. Для них этот район был только «Адской кухней» и называться по-другому не мог. «Клинтоном» же его называли городские власти, органы социального обеспечения и агентства недвижимости. Как будто смена названия может убедить широкую общественность, что эта часть города больше не трясина дешевых меблированных квартир, бесчинствующих банд, зловонных кабаков, проституток и тротуаров, усеянных ампулами из-под «крэка», а новый Фронтир[8], который предстоит осваивать офисам быстро развивающихся корпораций и комфортабельным жилым комплексам для молодых, целеустремленных бизнесменов.
Пеллэм вспомнил голос Этти:
«Ты слышал предание о том, как это место получило свое название? Говорят, однажды, давным-давно один полицейский здесь сказал другому: „Здесь сущий ад.“ А тот ему ответил: „Ад по сравнению с этим местом еще ничего. Это адская кухня.“ Таково предание, но на самом деле все произошло совсем не так. Нет-нет. А назвали это место потому, что так назывался какой-то квартал в Лондоне. А что еще такое Нью-Йорк? Даже названия районов где-то украдены.»
— Послушайте, что я говорю, — ворвался в мысли Пеллэма таксист. — То же самое, твою мать, было здесь и вчера, твою мать. И так продолжается уже несколько недель, твою мать.
Он принялся неистово жестикулировать, показывая на транспортную пробку, которая полностью перекрыла движение впереди. Судя по всему, вызвана она была строительными работами напротив сгоревшего здания — где заканчивалось возведение небоскреба. Бетономешалки непрерывно въезжали и выезжали со стройплощадки, загораживая улицу.
— Все этот долбанный небоскреб! Ох как мне хочется всех их хорошенько трахнуть! Портят такой район, твою мать!
Таксист что есть силы хлопнул ладонью по приборной панели, едва не свалив освежитель воздуха в виде короны.
Расплатившись, Пеллэм выбрался из машины, оставив водителя извергать проклятия, и пешком спустился к Гудзону.
Он прошел мимо грязных деревянных лавок: «Винни, фрукты и овощи», «Манагро, столовая», «Кьюзин, мясо и гастрономия» — в витрине этой лавки были выставлены чучела животных. Вдоль тротуаров теснились лотки с одеждой и горами трав и специй. Лавка, в которой торговали африканскими товарами, сообщала о распродаже каких-то «укпур» и «огбоно». «Спешите купить!» — призывала вывеска.
Миновав Девятую авеню, Пеллэм продолжил путь к Десятой. Он прошел мимо остова дома Этти, плававшего в сюрреалистической дымке, и направился к убогому шестиэтажному зданию из красного кирпича на углу.
Пеллэм остановился перед написанной от руки вывеской в грязном окне первого этажа.
«Луис Бейли, эсквайр. Практикующий адвокат. Уголовные и гражданские дела, завещания, разводы, имущественный ущерб. Дорожно-транспортные происшествия. Недвижимость. Государственный нотариус. Заверенные копии документов. Обращайтесь по факсу.»
В окне недоставало двух стекол. Вместо одного была пожелтевшая газета. Вместо другого в раму была вставлена выцветшая картонная коробка из-под печенья. Пеллэм долго недоверчиво таращился на полуразрушенное здание, затем сверился по бумажке, не ошибся ли он адресом. Нет, не ошибся.
Обращайтесь по факсу…
Пеллэм толкнул дверь.
Приемная отсутствовала — контора состояла из единственной жилой комнаты, переоборудованной под офис. Помещение было завалено бумагами, папками, книгами, в том числе толстенными фолиантами, антикварным офисным оборудованием — в углу стояли дохлый компьютер, покрытый толстым слоем пыли, и факсимильный аппарат под стать ему. Около сотни юридических книг, некоторые из которых до сих пор оставались запечатанными в пожелтевший целлофан.
Табличка сообщала: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ НОТАРИУС.
Адвокат стоял у строго гудящего копировального аппарата, вставляя в него по одному листы. Жаркое солнце пробивалось сквозь грязные окна; температура в комнате была не меньше ста градусов по Фаренгейту.
— Это вы Бейли?
Потное лицо обернулось. Адвокат кивнул.
— Я Джон Пеллэм.
— Друг Этти. Писатель.
— Кинодокументалист.
Они пожали руки.
Толстый адвокат провел рукой по длинным седым волосам, редеющим со лба. Он был в белой рубашке и широком изумрудно-зеленом галстуке. Его серый костюм не подходил ему ровно на один размер: брюки были слишком широки, пиджак жал в груди.
— Я бы хотел поговорить с вами о деле Этти, — сказал Пеллэм.
— Здесь слишком душно. — Сложив откопированные листы на столе, Бейли отер пот со лба. — Кондиционер капризничает. Как насчет того, чтобы перебраться в мой второй офис? У меня филиал чуть дальше на этой же улице.
«Филиал?» — подумал Пеллэм. Но вслух сказал:
— Ведите.
Луис Бейли махнул рыхлой барменше. Он не сказал ей ни слова, но она удалилась готовить его обычный заказ. Спохватившись, барменша обернулась и окликнула Пеллэма с сильным ирландским акцентом:
— А вам что?
— Кофе.
— По-ирландски?
— «Нескафе», — ответил Пеллэм.
— Я имела в виду, с виски?
— А я имел в виду — без.
— Итак, — продолжал Бейли, — результаты магнитно-резонансной томограммы отрицательные. Здоровью миссис Вашингтон ничто не угрожает. Ее перевели в женское отделение центра предварительного содержания под стражей.
— Я пытался навестить ее вчера. Меня не пустили. Ломакс, брандмейстер, отказался мне помочь.
— Этого следовало ожидать. Они всегда не доверяют тем, кто находится по другую сторону баррикад.
— Потом мне наконец удалось найти какого-то полицейского, который сказал, что Этти наняла вас.
Дверь в заведение приоткрылась с неуклюжим скрипом. В зал вошли два молодых мужчины в дорогих темных костюмах, разочарованно огляделись по сторонам и тотчас же вышли. «Филиал» конторы Бейли — дешевая рюмочная под названием «Изумрудный остров» — была не лучшим местом для бизнес-ланча.
— Я могу с ней встретиться? — спросил Пеллэм.
— Сейчас, когда ее перевели в центр предварительного содержания под стражей, это, конечно, уже можно устроить. Я говорил с прокуроршей…
— С кем?
— С помощником окружного прокурора. Обвинителем. Ее зовут Луиза Коупель. Ни плохая, ни хорошая. Она встала в позу. Думаю, дело в том, что она еврейка. Или женщина. Или молодая. Не знаю, что хуже. Я угрожал ей оспорить правомерность содержания под стражей травмированного человека — за Этти плохой уход. А ей нужно давать таблетки, делать перевязки. Но, разумеется, из этого ничего не выйдет.
— Боюсь, вы правы.
Пока Пеллэм мучился с горьким кофе, Бейли, потягивая мартини, изложил свое видение дела. Пеллэм попытался определить, насколько он компетентен. Адвокат ни разу не упомянул ни про законодательные акты, ни про схожие дела, ни про судебные порядки. Пеллэм пришел к смутному заключению, что он предпочел бы кого-нибудь более деловитого и, если и не более умного, то хотя бы в хронологическом плане более близкого к юридическому образованию.
Отпив коктейль, Бейли вдруг спросил:
— О чем ваш фильм?
— Это устное повествование об Адской кухне. Этти — мой лучший рассказчик.
— Да, эта женщина умеет рассказывать, это уж точно.
Пеллэм обвил руками горячую кружку. В баре царил ледяной холод. Из кондиционера над дверью вырывался пронизывающий ветер.
— Почему ее арестовали? Ломакс так мне ничего и не сказал.
— Да, должен вас огорчить, полиция накопала кое-что на нее.
— Накопала.
— И дела ее плохи. Свидетель видел, как Этти вошла в здание как раз перед тем, как вспыхнул пожар. Он начался внизу, рядом с котельной. У Этти был ключ от двери черного входа.
— По-моему, ключи есть у всех жильцов, разве не так?
— У многих. Но именно Этти видели у этой двери за пять минут до начала пожара.
— Вчера я встретил у пожарища одну женщину, — возразил Пеллэм. — Она рассказала мне, что видела в переулке каких-то людей. Как раз перед тем, как вспыхнул пожар. Троих или четверых мужчин. Описать их более точно женщина не смогла.
Кивнув, Бейли черкнул несколько предложений в блокнот в потрепанном кожаном переплете, украшенном золотыми инициалами — чужими.
— Этти не могла устроить поджог, — продолжал Пеллэм. — Я сам был там. Когда пожар начался, Этти находилась на лестнице, на два пролета выше меня.
— О, полиция и не думает, что Этти непосредственно подожгла здание. Однако есть основания считать, что она открыла дверь черного входа и впустила туда пироманьяка.
— Профессионального поджигателя?
— Да, профессионала. Но при этом еще и психопата. Этот тип работает в нашем городе уже несколько лет. Для поджога он использует смесь бензина и солярки. Как раз в нужной пропорции. Мерзавец знает, что делает. Понимаете, бензин очень быстро испаряется, поэтому он добавляет солярку. Поджечь такую смесь несколько сложнее, но зато при горении она выделяет больше тепла. И еще — запомните хорошенько — наш Герострат добавляет в свою адскую смесь стиральный порошок. Чтобы она прилипала к одежде и коже. Получается что-то вроде напалма. Я хочу сказать, что наемники, которые устраивают поджоги исключительно ради денег, на такое не идут. И они не поджигают здания, когда поблизости есть люди. Они не хотят, чтобы были пострадавшие. А этот тип, наоборот, обожает человеческие жертвы… Пожарные и полиция начинают беспокоиться. Он теряет последние остатки рассудка. Начальство давит, требуя его поймать.
— Значит, Ломакс полагает, что Этти наняла этого поджигателя, — задумчиво промолвил Пеллэм. — А как же то обстоятельство, что она сама едва не погибла при пожаре?
— Помощник окружного прокурора утверждает, что Этти спешила добраться до своей квартиры, чтобы обеспечить себе алиби. Прямо за окном ее квартиры проходит пожарная лестница. Но только они с поджигателем напутали со временем. Кроме того, полиция считает, что Этти специально подгадала пожар к вашему приходу. Если бы все прошло как задумано, вы бы смогли подтвердить, что она находилась у себя дома.
Пеллэм недоверчиво фыркнул.
— Этти не допустила бы, чтобы у меня с головы хоть волос упал.
— Но ведь вы пришли раньше назначенного времени, разве не так?
Пеллэм вынужден был признать:
— Да, на несколько минут. — Затем: — Но все упускают из виду одну важную деталь. Какой у Этти мог быть мотив?
— Ах да, мотив. — Как Бейли уже делал несколько раз до этого, он помолчал, приводя в порядок мысли. Допил залпом мартини и заказал еще один. — На этот раз вылей полный стаканчик, Рози О'Грейди. Пусть эти большие оливки не вводят тебя в соблазн недолить.
1 2 3 4 5 6