— Нет, он вместе со всем остальным твоим имуществом. Но, я надеюсь, ты же не захочешь поддаться искушению и в своей новой жизни использовать его силу?
— Ты знаешь, что магия Ханану портит, но ты же не знаешь, как она работает, верно? Верь мне, жрец, для меня это намного меньшее искушение, чем для тебя.
— А ели ты поддашься ему?
— Тогда моя «новая жизнь» будет окончена. Но это моя вещь, жрец, вернешь ли ты мне ее?
— Твой медальон принесет тебе только несчастья, Павек.
— Ты умеешь читать по звездам или видеть будущее через магический крусталл? Не торопись со смутными угрозами, священник. Расскажи мне то, что ты знаешь, или скажи мне, почему ты не хочешь возвращать мне мои вещи, как ты обещал.
На мгновение на лицо жреца набежала тень сомнения, потом он, неохотно, кивнул. — Я хочу, чтобы ты запомнил меня как человека слова, независимо от той опасности, которую таит в себе твой медальон.
Свет появился в проходе за комнатой и, мгновением позже, тень, а за ней и сама женщина с дымящимся куском хлеба на подносе.
— Твой ужин, — объяснил Оелус. — Пускай земля мягко ложится под твои ноги во все дни твоей жизни, Павек, и даст тебе покой в конце ее. — Он коснулся ладони Павека кончиками своей правой руки. — Не всякий человек начинает жизнь с таким напутствуем. Позаботься о себе и о мальчике.
Несмотря на все его протесты, его привлекал этот плоский мелкий поднос, аромат, стрившийся из него, наполнил его рот слюной и притупил его впечатление от благословения жреца. Ответив на поклон Оелуса коротким кивком головы, он опустошил поднос еще до того, как шаги Оелуса растаяли в коридоре.
Дверь осталось открытой — вызов, который он проигнорировал.
Сбросив с себя простыню, он схватил последний кусок поджаренного куска хлеба с ароматной корочкой. Он пах какими-то корнями, клубнями, вообще всем, что растет в земле, но тем не менее был невероятно вкусен. Он сожрал его, до последней крошки, а потом разбил на куски сам поднос, когда на него внезапно напала усталось и он уснул там, где сидел.
* * *
Павека разбудил теплый солнечный луч, упавший на его лицо, и неповторимый шум улиц Урика, ворвавшийся в его уши. Он вспомнил Оелуса, кусок хлеба, и то мгновение, когда его веки стали слишком тяжелыми для того, чтобы держать их открытыми. Прежде, чем он открыл глаза, его рука скользнула к шее. Шнур из кожи инекса был на своем обычном месте.
— Человек слова, — прошептал он.
— Ты проснулся, Павек? Они сказали, что ты проснешься, когда взойдет солнце.
Он сразу узнал этот юный, пронзительный голос. Оелус был безусловно человеком слова — не первый, которого встречал Павек, но этот эпитет не был простым комплиментом. Он встревоженно сел прямо, по ходу ударившись макушкой о низкий потолок. Берлога Звайна была еще одной подземной комнатой. Солнечный свет пробивался через беловатый кусок слюды, вставленный между связанными вместе костями, подпирающими стены и крышу. Павек невольно зажмурился, оказавшись после долгой темноты под солнечным светом, хотя и ослабленным слюдой. И почувствовал себя глупо, распознав знакомые звуки: прозрачная слюда заменяла один из бесчисленных камней, какими были вымощены мостовые Урика. Комната Звайна была вырыта под улицей или рыночной плошадью.
Бывший темплар потряс головой и не смог удержаться от жалкой усмешки. Не один раз за все эти годы он спускался в подземные галереи таможни или в свой собственный погреб в бараках, но даже не подозревал о том, что обычные граждане — и не-граждане — Урика также решали проблемы подавляющей жары и нехватки материалов для зданий зарываясь в твердую как камень землю.
— Почему ты смеешься?
— Где мы?
— Рядом с началом Золотой Улицы, недалеко от фонтана Ярамуке.
Павек быстро сориентировался: Звайн жил под одним из торговых кварталов города. Сначала это показалось ему глупым, но потом он понял, что это не так уж и нелепо. Темплары оставили охрану торговых кварталов самим купцам.
— Как ты нашел это место, Звайн? — Павек наклонился над костяной балкой, поддерживающей дверь. — Сколько-?
Мальчик твердо стоял на пороге. Ни Звайн, ни эта хлипкая дверь из тряпок и палок за ним не являлись непреодолимым барьером, но он должен держать себя так, как будто являлись.
— Ты темплар. У тебя нет права.
Из-за слюды в комнате был постоянный полумрак. У Звайна была худая фигура мальчишки в разгаре детства, но его глаза — большие, темные, бесстрастные — были намного старше.
— Не должен ли я тебе что-то? Последнее, что я помню, как ты мне сказал, что мы будем в расчете, если ты спасешь мне жизнь. Так ты спас мне жизнь, или это сделал кто-то другой? — мягко возразил Павек, учитывая настроение Звайна, который ожидал от него обычного резкого и обвиняющего тона темпларов. Ему нужно было понять темперамент мальчика, его внутреннее состояние, и он не знал другого способа добиться этого, но ему тут же пришлось пожалеть о своих словах, когда боевой задор Звайна перешел в глубокую тоску. — Я догадываюсь, что ты прав, парень: у меня нет права.
Его руки разошлись в стотону с жестом извининения, но мальчик воспринял это как приглашение. Звайн прыгнул к нему на грудь, обхватил его руками и зарыдал. Чувствуя себя растерянным и беспомощнум, он одной рукой обнял худые плечи Звайна, а другую положил на его макушку. Пока слезы подростка лились на его рубашку, он покачивал парня на бедрах, одновременно оглядывая камнату, которая стала его новым домом.
Кровать, на которой он проснулся, была достаточно широка для мужа и жены. Уголок, наполненный циновками и ковриками, отмечал гнездо, где спал Звайн. Один-единственный стул с прямой спинкой и крошечный стол довершали обстановку комнаты, не считая полок, висящих на грязных стенах, на которые были навалены различные предметы домашней утвари вместе с обрывками нескольких свитков для изучения азбуки. Купцы, живущие наверху, много чего сжигают в своих печах для приготовления еды, но он знал лучше. Он знал, как жил простой народ. Жизнь с Сиан была последовательностью переполненных комнат и плохо-пахнувших переулков, и каждый следующий был хуже предыдущего. Звайн потерял значительно больше, когда осиротел, чем сам Павек имел в детстве.
Он разгладил спутанные волосы и крепко прижал Звайна к себе. Изо рта мальчика вылетал только странный, задыхающийся вой, а слезы слились в поток, но добродетель молчания была тем уроком, который Звайн наверняка давно выучил. Он сотрясаля от рыданий с головы до ног, но не говорил ни слова.
— Мы устроимся! — громко сказал Павек, сам желая верить в собственные слова.
Павек закрыл глаза и нашел в памяти мягкое, круглое лицо лицо Оелуса, подмигнувшее ему в темноте его внутреннего взора. Все хорошо, просто замечательно у нашего Оелуса: он сам в надежной полутьме убежища, носит сухую и чистую одежду, а еду для него готовят женщины, которые поднаторели в искусстве готовить. Оелусу не о чем заботиться.
Павек напрягся и с усилием прогнал Оелуса, но что-то еще смутно зашевелилось в его помяти. Он разрешил ему подойти поближе, и это стало лицом женщины, но не с выцветшими, разрушенными чертами лица Сиан или матери Звайна, но прекрасным, гордым и не сразу узнаваемым лицом. Он мог понять, почему он увидел лицо Оелуса своим внутренним взором: улыбка жреца сама по себе была настоящим чудом, волшебством, а не плодом его горячного воображения. Но женщина-друид с зарнекой? Почему он вызвал ее из памяти?
— Ты останешься? — спросил Звайн, не осмеливаясь поднять голову.
Лицо женщины осталось перед внутренним взором Павека и после того, как он открыл глаза, смотревшее на него с вызовом и осуждением, таким же, каким она глядела на него у ворот, с вызовом и осуждением.
— Я останусь, — твердо сказал он. — Мы устроимся.
Он ожидал, что образ улыбнется ему. Образ Оелуса точно взорвался бы белозубой улыбкой от уха да уха, но друид продолжала глядеть на него с тем же выражением. Павек разгневался на нее и на себя. Он совершенно не понимал, как он сам собирается устраиваться, а еще меньше, как они устроятся вдвоем с мальчиком. Воспитание детей — занятие женщин, хотя, например, Сиан не была мастером в этом деле. Понимание этого остудило его, как холодный ветер.
Действительно женская работа, и женщина, чье лицо все еще стояло перед его глазами, наверняка не откажется от нее. Возможно, что он сам безнадежно испорчен, у него нет надежды научиться чистым заклинаниям друидов — но есть Звайн, жертва Лага, который обманом делают из чистого друидского порошка зарнека. Она не сможет повернуться спиной к человеку, которому доверяет сирота, даже если он дерьмо-головый баарзаг.
— Мы устроимся, — сказал он более уверенно. — У меня есть идея-
Звайн зашевелился в руках Павека. Его лицо потянулось вверх, в глазах блеснули непролитые слезы. — Я помогу тебе, Павек, — пообещал он. — Я выучу все, чему ты научишь меня, клянусь. Я уже готов. Смотри! — С этими словами мальчик высвободился, порылся в своих одеялах и вытащил наружу какую-то кошмарную штуку немного длиннее его ладони. Наискосок согнутая в середине, с одной стороны это был кусок заостренного темного камня, а с другой обсидиановое полукруглое лезвие. — Я украл это у гладиатора. Я готов, Павек. Мы будем охотиться на продавцов Лага вместе.
И мальчик повторил движение гладиатора на арене, когда тот разрезает врага от горла до живота.
— Будь проклят Король Хаману вместе с его темпларами. — Звайн полоснул снова. — Будь прокляты Маски, которые дали ему убить ее, лишь бы спасти свои собственные шкуры. Ты и я, Павек, сделаем то, что необходимо!
В глазах Звайна все еще блестели слезы, но слабый, убитый горем сирота исчез.
— Мы сделаем, правда? — Звайн остановился, его оружие застыло над его плечом.
Слова повисли в воздухе и растаяли.
— Правда?
— Мы попытаемся, Звайн, — мягко ответил Павек. Его внимание было приковано к зазубренному но острому лезвию обсидианового полумесяца. Лицо друида вернулось в глубины его сознания, а где был Оелус, когда он так нужен? Что бы сказал добрый жрец этому безрассудному, полному ненависти и мыслей о мщении ребенку?
— Надо не пытаться, это не слишком хорошо, — запротестовал Звайн, его губы начали дрожать, когда вся его печаль, без остатка, перешла в мечты о мщении. — Это неправильно, нечестно. Она умерла, умерла навсегда. Кто-то должен позаботиться об этом. Кто-то должен сделать хоть что-нибудь. — Его руки тряслись, вместе с губами и голосом. Ему пришлось опустить руку с оружием, чтобы не всадить его случайно в горло Павеку.
— Мы сделаем, Звайн. Мы обязательно сделаем что-нибудь. Я обещаю тебе. — Это была не ложь. Павек верил, что друиды откажутся от торговли с таможней, когда узнают о Рокке, Экриссаре и халгинге. А без зарнеки Лаг исчезнет. — Но подумай сам. Ты не сможешь убить их всех, Звайн — зачем тогда начинать? — Павек взял его руку в свою и прижал к своей груди.
Глаза Звайна задумчиво сузились под густыми бровями. Пальцы его руки забегали по костяной рукоятке, оружие затряслось в такт его сомнениям. Наконец решение было принято. Он разжал пальцы и оружие выскользнуло из его ладони. Павек подхватил его одной рукой, а второй схватил мальчика. Потом он поднял Звайна и прижал к груди, а оружие положил на самую верхнюю полку.
— А теперь слушай меня, и слушай внимательно. — Он осторожно тряхнул мальчика. — Ты будешь делать то, что я тебе скажу. Больше ты ничего не крадешь у гладиаторов. Никаких разговоров об охоте на людей, и неважно что именно они продают. Это Урик — город Короля Хаману. Будешь нарушать законы — умрешь.
— Темплары все время нарушают законы. Они не умирают. Ты сам нарушал законы. Ты не умер.
Павек почесал свой зудящий череп свободной рукой. Он забыл то малое, что знал о детях в тот день, когда получил желтую одежду и перестал сам быть ребенком. — Не спорь со мной, Звайн, — устало сказал он, дав возможность мальчику соскользнуть на пол. — Просто делай то, что я тебе сказал, или я уйду. Ты понял?
— Глаза мальчишки широко раскрылись и опять стали бесстрастными. Кивнув, он спрятал руки под рубашкой. — Да, я понял, Павек. Я сделаю то, что ты сказал мне. Я обещаю.
* * *
Звайн честно пытался, но он не был достаточно большим мальчиком, за которого его принял Павек. Худой, невысокий, ему еще было далеко до повзросления. В один момент он висел на руке Павека, когда они вместе шли по знакомым улицам. В следующий он уже несся прочь, ворча и огрызаясь, решив выбрать свою собственную дорогу, чего бы это ему не стоило. Ума у него хватало на двоих и подозрительности тоже. Павек все еще считал, что Маски поступили слишком грубо и жестоко, оставив его одного — если, конечно, они действительно это сделали — но еще до того, как они съели завтрак и отправились к западным воротам, он понял почему они так поступили.
Он не осмелился сказать Звайну, что у него на уме, почему он хочет последить за воротами или почему, когда он узнал, что сейчас 160-ый день Спускающегося Солнца, он подошел к инспектору.
— Мальчик и я хотим поработать, великий, — сказал он, встречаясь глазами с Букке. Самое время проверить предположения Оелуса, более страшной провеки быть не может.
Букке схватил руку Павека и сильно вывернул. Павек упал на колени. — Большой, сильный парень — почему я не видел тебя раньше? Почему я не знаю твоего имени? Ты знаешь, что случается с беглецами, червяк?
— Не беглец, великий, просто несчастливый. Слышал, что нужен кто-то с крепкой спиной для работы у ворот. Это все, великий. — Павек опустил голову, пока его борода не уткнулась в грудь, и дал всем своим страхам выйти наружу.
Его медальон был надежно спрятан в убежище рядом с оружием, и ничто не могло его выдать, разве только Букке сообразит, что есть связь между покоробленной, выцветшей от солнца надписью на стене и человеком, стоящим на коленях в грязи перед ним. На самом деле инспектора у ворот мало волновало, был ли человек свободным, рабом или беглецом, покуда он мог подставлять свою спину под безостановочный поток товаров в рыночный день. Букке еще раз сильно скрутил руку Павека, а потом отпустил.
— Как тебя зовут, червяк?
— Оелус, великий. — Достаточно частое имя в Урике.
— Хорошо, Оелус, сегодня слишком поздно, но завтра приходи с рассветом и я найду, чем занять твою спину.
Павек медленно поднялся на ноги, оперся руками на плечи Звайна, радостно поздравив себя с тем, что мальчишка промолчал. И так они мало походили друг на друга, как размерами так и цветом волос.
— Мой сын, великий? Он может бегать за водой. Правда, с ним мне тоже немного не повезло, великий.
Букке грубо усмехнулся. — Больше, чем немного, если он похож на тебя, червяк. Как твое имя, червячок?
— Инас, великий. Могу я приносить вам воду, великий? — попросил Зваин дрожащим голосом. — Пожалуйста, великий?
Он гордо развернул свои тощие плечи. Павек перепугался, что он переусердствовал, но Букке только захохотал и внес их имена в список на завтра, Инаса на четверть обычной платы. Звайн оставался смирным и покорным, пока их можно было видеть от ворот, зато потом немедленно стукнул ногой Павека по лодыжке и добавил бы ему по животу, но Павек уже ждал этого движения.
Шестая Глава
— Что мы собираемся делать сегодня, Павек? Опять пресмыкаться и лизать пятки у западных ворот — или мы, наконец, займемся чем-то стоящим?
Павек еще спал и видел сны, когда вопль Звайна разбудил его. Несколько мгновений он полежал спокойно, не шевелясь и возвращаясь к жизни. Ветераны темпларского приюта в совершенстве изучили науку лежать с закрытыми глазами, пока их остальные чувства изучали обстановку.
— Солнце уже встало, Павек. Если ты не поторопишься, ты не будешь первым в очереди лизоблюдов, ползущих на брюхе и лижущих пятки этим, в желтой одежде, у западных ворот. Да, великий; нет, великий; ударь меня еще раз, великий… Я думал, что ты мужчина, Павек. Особый мужчина. Беглец, стоимостью сорок золотых. А ты умеешь только лизать пятки и ползать на брюхе перед этими червями-в-желтых-одеждах.
С закрытыми глазами и мускулами, еще расслабленными после сна, Павек спокойно пропустил мимо ушей ежедневное утреннее приветствие. — Заткнись, малыш, — проворчал он, хорошо зная, что это совершенно бессмысленно.
— Этот желтый червяк Букке, я уверен, даже не поверил бы мне, если бы я рассказал ему, кто ты на самом деле.
Павеку не надо был открывать глаза, чтобы увидеть как лицо Звайна перекосила кислая гримаса.
Если бы парень был прав во всем, кроме последнего пункта… Если бы ни Букке и ни любой другий темплар не могли бы узнать его под рабочим потом и грязью… Если бы он был уверен в этом, он мог бы доверять своему юному компаньону.
Но Павек не мог, и поэтому он ничего не сказал мальчику о своих планах и продолжал терпеть оскорбления, которые только юность и неискушенность могли придумать.
Звайн не был, однако, самым раздражающим мальцом, который рос в стенах Урика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39