Водная станция «Динамо» – магнит для московской молодежи. В солнечные дни после работы сотни юношей и девушек устремляются сюда со всех концов города на трамваях, автобусах и пешком.
Товарищ будущий романист!
Если у вашего героя будет в солнечный день два-три часа свободного времени – обязательно пошлите его на водную станцию «Динамо». На водной станции «Динамо» вам будет очень легко столкнуть его с любыми нужными вам персонажами. К вашим услугам богатый выбор советских граждан – от наркома до красноармейца из дивизии особого назначения.
Ваш герой покупает за двадцать копеек розовый билет и входит в калитку. Флаги, розы встречают его нежной своей расцветкой.
Белые флаги с синим прописные «Д» и пунцовые – будто их кто обидел – розы на клумбах, разбитых среди желтого песка дорожек.
За арифметической сеткой теннисных площадок бегают бронзовые голыши в трусах. Мячи звонко бьют в сетку. Рядом режутся в городки. На соломенных стульях загорают купальщики. Берег реки весь обшит деревом серо-голубого, стального цвета. Все тут напоминает борт океанского парохода. Перила. Доски пола – палуба. Спасательные круги. Ведра. Спардек. Флагшток с вымпелом, синее прописное «Д» на белом поле. Буфет. Раздевальня. Махровые халатики купальщиц. Головы пловцов в сулевидных синих шапочках-шлемах и с медным номерком от гардероба на пояске.
Вниз, к воде, ведет широчайшая – метров в триста шириной – лестница с нумерованными местами для зрителей во время спортивных состязаний. Вода забрана плотами, образующими три ящика для плавания: два больших – для игры в водяной футбол и для состязаний, и третий, поменьше, – для начинающих. Есть еще четвертый, совсем маленький, – для детей и для неумеющих.
На плотах вышки с трамплинами для прыгания и линолеумовыми желобами, по которым съезжают храбрецы на животах в воду.
В ящиках плещутся пловцы, ставя рекорды и обдавая друг друга брызгами.
Слева, под висящим над рекой рестораном, лодочная стоянка. Отсюда отплывают любители гребного спорта.
Вся серовато-голубая поверхность реки покрыта гребными судами.
Утлые байдарки. Длинные и узкие, как линейки, гоночные четверки, с заведенным и поднятым перед ударом опереньем весел. Простецкие лодочки для катания с девушками на руле. Странного вида и яркой раскраски индейские пироги. Слабо стрекочущие моторки.
И вот надо всем этим, на фоне белого облака, появляется прыгун.
Не забудьте, товарищ романист, что это наш герой.
Он поднялся по серо-голубой лесенке на высокий помост и встал на самом краю повисшего над водой трамплина. Упругая доска легко гнется под тяжестью хорошо сложенного, молодого кремового тела.
Он широко разводит руки, словно хочет обнять все, что лежит перед ним в этом чудесном мире: реку, пловцов, лодки, цветные, как пасека, павильоны Парка культуры и отдыха, Крымский мост, Воробьевы горы, пароходик с баржей, проволочную вершу Шаболовской радиостанции, облака, цветы, трамвай, строящийся дом.
Он глубоко вздыхает. Он поднимает руки и, вытянув их, соединяет ладони над головой. Теперь он не человек – стрела.
Он чуть покачнулся. Он медленно выходит из состояния равновесия. Не торопясь, разводя руки, он падает. Он летит! Теперь он не стрела – ласточка.
Я вижу напряженные его лопатки и упруго вогнутую черту вдоль спины, от головы до поясницы. Он в воздухе. Руки медленно соединяются над головой. Ноги – сжатые струны. Он весь натянутый лук. И опять человек-стрела.
Мгновение – и он ключом уходит в литую, изумленную воду.
1930 г.
Простое сложение
Два плюс два – четыре. Ни больше, ни меньше. На первый взгляд, как ни верти, из этого простого арифметического действия ничего другого не выжмешь.
Один из недавно ушедших от нас людей пояснил эту истину развернутой метафорой, столь же ядовитой, сколь и обывательской.
Возьмите любое количество лодок и сложите их. Лодка плюс лодка, плюс лодка, плюс лодка… сколько лодок ни складываешь, все равно парохода не получишь.
Оно конечно. Будто бы и так.
Но дело в том, что автор лодочного афоризма совершенно забыл о такой прекрасной вещи, как диалектика. Он показал себя сухим педантом и безнадежным схоластом. По его мнению, очевидно, если к одному пальцу прибавить другой палец, да еще палец, да еще палец – получится пять пальцев. Простая растопыренная пятерка. И ничего больше.
Для диалектика же вопрос обстоит несколько иначе.
Для него важен не самый факт сложения пальцев. Весь гвоздь для него в том, как их сложить. Например, при хорошей большевистской организации из пяти пальцев складывается весьма крепкий кулак, вдребезги разбивающий любое количество заботливо сложенных меньшевистских лодочек, приготовленных для спешного переезда с левого берега на правый.
На днях мне удалось увидеть собственными глазами, как простое сложение крестьянских хозяйств плюс крепкое пролетарское руководство – и ничего больше – создало сельскохозяйственную артель, которой вправе гордиться не только Нижне-Волжский край, но и весь Советский Союз.
Я говорю о сельскохозяйственной артели имени Демьяна Бедного.
Сперва несколько фактов и цифр.
Сельскохозяйственная артель имени Демьяна Бедного находится невдалеке от ст. Филоново в Ново-Анненском районе. Из 14 хуторов она объединяет около 800 бедняцких хозяйств, общей сложностью примерно в 14 000 гектаров земли, из которых в этом году засеяно и убрано тысяч двенадцать.
Население – донские казаки, станичники и хуторяне.
Тракторов всего три. Из них один неисправен. Сложных машин – молотилок-барабанов – пять. Есть еще амовский грузовичок, полученный из района в кредит. Работают главным образом на волах.
Короче говоря, механизации производства никакой. Обрабатывают землю без особой помощи государства. Обходятся простым объединением земли, тягловой силы, личного труда и тех машин, какие были в единоличном пользовании. Плюс, конечно, правильное пролетарское руководство и блестящая организация.
И в этом весь гвоздь.
Именно в этом и заключается причина того, что меньше чем за год своего существования артель стала образцовой и показала такие превзошедшие все ожидания темпы, результаты, что центральный орган партии газета «Правда» посвятила ее достижениям целую обстоятельную страницу (см. «Правду» № 245 от 5 сентября этого года), а Демьян Бедный написал стихотворение, в котором следующим образом формулирует значение победы, одержанной артелью его имени на одном из самых важных участков реконструктивного фронта:
Добивайте скорее кулацкую спесь!
Вот, смотрите, мы за год чего навертели!
Путь к спасенью крестьянскому здесь, только здесь,
В колхозной артели!
Если к этому применить общеизвестную мысль Ленина о необходимости искать на каждом данном этапе исторического развития центральное, так сказать, узловое звено и, ухватившись за него, вытаскивать всю цепь, то именно таким звеном на данном этапе является правильная организация бедняцких и середняцких масс в сельскохозяйственные артели.
Образцом такого рода звена оказалась артель имени Демьяна Бедного. Потому-то мы – Демьян Бедный и я – решили съездить и познакомиться на месте во всех подробностях с бытом и историей организации этой артели.
Хорошая погода бежит за нами по пятам, как легавая собака.
Уборка в самом разгаре.
Артельная земля лежит под дымчатым солнцем, как обширная русая голова, круглая и коротко остриженная под машинку. Она вся уставлена в шашечном порядке копнами пшеницы.
По дорогам, качаясь, скрипят нагруженные сверх всякой меры арбы. Длинные слюни, как вожжи, свисают с широкогубых воловьих морд.
Вереницы пустых арб, сбросивших свой груз возле молотилок, резко тарахтят по дороге в поле.
Иногда попадаются подводы, заваленные тугими мешками. Это беднодемьяновцы спешат сдать государству свои товарные излишки.
В некоторых местах жнивье перемежается с черными, бархатными, жирными квадратами свежевспаханных участков. Тут идет осенний сев. Многорядные сеялки на высоких колесах, как пауки-мухоловы, ползут, влекомые теми же волами, оставляя за собой аккуратно расчесанные волосы чернозема.
Одновременно колхозники делают множество самой разнообразной работы:
Пашут.
Сеют.
Возят.
Молотят.
Сдают.
При старом, единоличном ведении хозяйства это было бы совершенно невозможно. Недаром время полевых работ в старое время крестьяне называли страдой. Приходилось буквально разрываться. Какие-нибудь два-три человека весь день, не зная ни отдыха, ни срока, топтались по своему микроскопическому наделу (кстати сказать, бывали такие случаи, что земля отстояла от хозяйства за пятнадцать-семнадцать километров) и не знали, за что взяться.
Возьмешься за молотьбу – хлеб начинает гнить.
Возьмешься возить – молотьбу прозеваешь.
Справишься с молотьбой – раннюю зяблевую вспашку проворонил.
И так до бесконечности. Не хватало ни рабочих рук, ни рабочего времени, ни, разумеется, организации.
Каждый крестьянин должен был быть одновременно и пахарем, и сеятелем, и возчиком, и накладчиком, и молотильщиком, и кузнецом, и шорником…
И, разумеется, по нужде хватаясь за все эти дела сразу, ни с одним как следует не справлялся, хотя и надрывался в непосильной, абсолютно непродуктивной работе.
В старое время крестьянину не хватало в деле ведения своего хозяйства рационализации.
Объединение в артель сразу же развязало крестьянам руки и дало возможность свое обобществленное хозяйство строго рационализировать.
1931 г.
Ритмы строящегося социализма
(Из записной книжки)
…Ночь была необычайно черна. Мир вокруг меня казался сделанным из одного куска угля. Огни Сталинградского тракторного возникли сразу. Насквозь высверленные в непроницаемой среде земли и воздуха, они блистали точками ювелирной иллюминации.
Корпуса рабочего поселка энергично графили ночь арифметической сеткой белых окон.
Деревянная триумфальная арка, под которой нынешним летом прошел первый трактор, выпущенный заводом, казалась нарисованной мелом.
Фосфорический чертеж заводоуправления, сияющий витринами аквариума, проплыл мимо великолепным своим фасадом.
Ворота отворились.
И тут начались цехи. Длинные, низкие и легкие, они поражали зрение необычайной гармонией пропорций. Два враждебных друг другу материала – стекло и железо, примиренные формулой целесообразности, создали в своем сочетании мужественную и вместе с тем изящную конструкцию, образец современной заводской архитектуры.
Инструментальный, ремонтно-механический, механическо-сборочный, кузнечный, литейный, термический – все эти цехи, полные электрического света, стояли, умно и расчетливо распланированные, друг подле друга, соединенные бетонными дорожками и разделенные клумбами.
Придет время, когда плющ и дикий виноград обовьют цехи, тогда зеленое солнце будет наполнять их гигантскую кубатуру веселым лесным светом. Работать будет приятно, как в роще.
– Берегись!
Мы едва успели отскочить к стене. Мимо нас мягко проехала автоматическая тележка. Штук десять листовой стали, подцепленные к ней сзади, прогромыхали по бетону. На площадке тележки стояла девушка в красном платке. Улыбаясь сплошными, молодыми зубами, она правила своим автокаром, едва прикасаясь пальцами к рычагам управления. На ней были аккуратное шерстяное платье, туфли и белые носки с голубенькой каемкой.
Я улыбнулся. Это было так не похоже на то, что я видел часа два тому назад, сидя на лавочке на приволжском бульваре.
Я не слишком люблю так называемую «красоту русской природы». Волга не вызывает во мне никаких особых восторгов. Большая, плоская и в достаточной мере скучная река. Уже на пристани и на плотах зажигали огни. Четко тараторила моторка. Внизу были видны крыши и ворота пароходства. Вдруг раздалось хоровое пение. Скорее даже не пение, а нечто смутно напоминающее пение. Какой-то уныло-залихватский речитатив, удивительно однообразный и бедный мелодией. Такой мотив мог создать, например, малоталантливый киргиз на третий или четвертый день вынужденного путешествия верхом по абсолютно голой степи. Высокие тенора пели в унисон:
Эх, та-та!
Ох, ти-ти!
Ух, та-та!
Их, ти-ти!
Я посмотрел вниз. Однако внизу было пусто. Только на пристани виднелись фигуры пассажиров.
Я так и решил, что это развлекались в ожидании теплохода советские служащие, проводящие свой очередной отпуск в путешествии вниз по матушке по Волге. Однако песня становилась все громче и громче. Через двадцать минут в открытых воротах товарной пристани появилась одна ситцевая спина, за ней другая, потом третья – спин двадцать пять или тридцать. Это были грузчики. Они тащили на цепи средней величины кусок листового железа. Таща его, они подбадривали себя ритмическими восклицаниями: «Эх, та-та, ох, ти-ти, ух, та-та, их, ти-ти…» Прямо картина Репина «Бурлаки», да и только! Вытащив на мостовую свой груз, «бурлаки» сбросили с плеч лямку, постояли минут двадцать, поплевали в ладони и принялись вновь тащить свой кусок железа, издавая уныло-ритмичные вопли.
Таким образом, на протяжении каких-нибудь трех часов я стал зрителем двух картин человеческого труда. Я прикоснулся к цепи, один конец которой уходит далеко вниз, в темное и страшное прошлое, а другой ведет в будущее, в то будущее, где цехи будут строиться в рощах и веселая комсомолка одним движением руки будет передвигать с места на место дома.
Я понял, как трудно будет нам преодолеть старые, рабские ритмы работы и как радостно и плодотворно будет это преодоление.
Мы бегло осмотрели цехи.
В литейном видели автоматическую формовку. Чистеньким формовочным станком управляла чистенькая, худенькая девушка. Ее движения были точны, целесообразны, ритмичны. Даже голубой формовочный песок в идеально чистом ящике никак не напоминал грязного, вонючего песка кустарной формовки. Машина облагородила труд, дала ему ясность, чистоту, быстроту, освободила человека от изнурительного напряжения, заставила человека подтянуться, выпрямиться, научила управлять, а не быть управляемым работой.
То же и в прочих цехах. Сталинградский тракторный полностью механизирован. Производство идет потоком.
В механическо-сборочном цехе стоит около тысячи новеньких станков, все – последнее слово техники. Сборка трактора происходит на движущейся ленте конвейера. Конвейер движется беспрерывно. Его беспрерывное движение организует стоящего у конвейера человека. Перебоев в производстве не может быть. Промедление одного влечет за собой промедление остальных. Конвейер наглядно показал непреложность того, что один за всех и все за одного. Быстрота и ритм конвейера сборочно-механического цеха определяют ритм и быстроту конвейера в литейном. Быстрота и ритм литейного требуют соответствующей быстроты и ритма подвозки и добычи угля. Ритм Сталинградского тракторного выходит за пределы одного города и начинает влиять на темпы всей связанной с ним промышленности.
Еще десять – пятнадцать таких заводов, еще десять – пятнадцать таких неуклонно движущихся кругов – и весь наш Союз начнет жить в новом, неудержимом, прогрессивно возрастающем темпе.
1931 г.
Политотдельский дневник
17 июня выехали. 18-го приехали. Я был болен. Нас встретил Костин. Он отвез нас на машине, сделавшей на своем веку сто шестьдесят тысяч километров, – то есть четыре раза вокруг света по экватору! – в Зацепы, на МТС.
Был вечер.
Мы пошли в дом и поднялись по деревянной лестнице во второй этаж. Костин занимает две комнаты, не хуже приличных московских, из которых одну предложил нам – столовую. Есть электричество. МТС дает свет даже железнодорожной станции.
Где-то все время постукивает двигатель.
В столовой, где нам постелили, – стол, над ним лампочка под маленьким цветным матерчатым абажуром, два окна, на них шторы; платяной шкаф, письменный столик, превращенный в туалетный, – с зеркальцем, флаконом, мылом, зубными щетками и книгами; несколько стульев; в уголке табуретка, превращенная в детский столик, – с тетрадками, книжками и т. д. У Костина гостит восьмилетняя дочь Леночка. Она спала здесь на диванчике. Теперь ее перевели к Зое Васильевне, жене начальника политотдела. Зоя Васильевна, молодая, милая, услужливая женщина, возится с Леночкой, заменяет ей маму.
Нас кормили, поили чаем, укладывали спать.
Сильный ветер, погода сомнительная, довольно холодно. Хорошо, что взял пальто. Температура около тридцати девяти, знобит. Звезды. Как старых знакомых узнаю Большую Медведицу, Кассиопею и множество других, коих не знаю имен, но хорошо помню форму. Очень белый и яркий Млечный Путь.
Всюду на столбах лампочки.
Свет в нескольких корпусах, но что там – неизвестно. И не хочется спрашивать, – скорей спать!
Близость станции. Сигналы. Семафоры. Звонки. В комнате несколько больших букетов полевых цветов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42