Другую нашел, молодую. В общем, неудивительно. Адель Петровна страшная дура и скандалистка, ну какой мужик выдержит? Вот она и бушевала! В девятом всех с урока повыгоняла, в седьмом контрольную на два часа закатила, ну а нам пар навтыкала! Говорю же, дура! Другая б на ее месте спокойненько объяснила: горе, ребята, развожусь! Ее еще бы пожалели! Вон историчка забеременела, да неудачно, выкидыш случился. Так она всем все объяснила, и тишина у нее на уроках - могила. Лишний раз волновать не хотели. Мы же люди, все понимаем. А эта - тьфу!
И он, сопя от возмущения, принялся стаскивать джинсы. Я молча стояла рядом. До чего странные нынче учителя! Когда я училась в школе, мы никогда ничего не знали о личной жизни педагогов. Все преподавательницы были строги, вежливы и держали дистанцию. Наверное, в учительской они рассказывали друг другу о своих бедах и радостях, но на уроках сохраняли непроницаемое выражение лица, словно боги с Олимпа. Невозможно было даже представить себе, что они ссорятся с мужьями, готовят обеды и стирают белье…
А теперь! Рассказывать детям о выкидыше! Может, я становлюсь ханжой?
- Лампушечка, - залебезил Кирюша, - а мне картошечки?
- Ладно, иди мой руки, - вздохнула я, - не морить же тебя голодом, Лобачевский.
- С салом, зеленым луком и чесноком, - уточнил Кирюшка и с гиканьем понесся в ванную.
Я ухмыльнулась. У Кирюшки самый счастливый возраст, забот никаких, и если в школе плохо, то пусть хоть дома будет хорошо, иначе зачем человеку семья?
Не успела пожариться картошка, как прибежал Сережка, потом Катя. Вечер пролетел незаметно, в домашних хлопотах. На следующий день пришлось сначала улаживать дела в школе, потом сходить к тренеру… Словом, о Насте я вспомнила только в субботу, собираясь на рынок. Вытряхнула на диван сумку в поисках кошелька и наткнулась на ключик. Делать нечего, придется ехать в ЦИТО, мало ли что хранится в ячейке, насколько я знаю, без ключа к ней и близко не подпустят.
В Центральном институте травматологии приветливая женщина в безукоризненно белом халате принялась методично перелистывать большую книгу. Минут пять она внимательно вчитывалась в страницы и наконец заявила:
- Такая не поступала.
- Проверьте еще разок, - попросила я. - Звягинцева Анастасия, с переломом шейки бедра, переведена из Склифа.
- У нас не пишут, откуда больной, - вежливо возразила служащая и опять принялась изучать пухлый том.
- Нет, не было.
Я страшно удивилась:
- Как же так! Говорили, к вам отправили, сустав искусственный собрались ставить. Женщина развела руками.
- Может, передумали или в другое учреждение определили. Сейчас пластику многие делают, на самом деле ничего сложного, цена, конечно, кусается…
В глубоком изумлении я вышла на Садовое кольцо и решила доехать до Склифосовского, не так уж и далеко было.
Коза был в ординаторской. Увидев меня, он хмыкнул и ехидно спросил:
- Небось назад хотите…
- Ни за что, - успокоила я его, - скажите, куда увезли Настю Звягинцеву?
- Звягинцева, Звягинцева, - начал чесать в затылке хирург.
- Перелом шейки бедра из 717-й, - напомнила я.
- Ах, эта, - обрадовался Станислав Федорович и потянулся к толстым историям болезни.
Нет, все-таки у врачей омерзительная привычка запоминать не человека, а его хворобы. В прежней жизни я часто посещала гинеколога, все надеялась родить ребенка, да видно, не судьба. На прием ходила только к профессору Карымышинскому. Так вот, милейший Михаил Федорович никогда меня не узнавал. Я появлялась в кабинете, и доктор сухо бросал:
- Раздевайтесь.
Но стоило влезть на кресло, как добряк-врач расплывался в радостной улыбке.
- Фросенька, детка, как дела? Узнавал он меня не по лицу. Вот и Коза припомнил Настю, лишь услышав про диагноз.
- Ее свезли в ЦИТО, - пояснил хирург, - вот черным по белому записано: родственники пожелали дальнейшее лечение проводить в НИИ травматологии.
- Но там Насти нет, - пробормотала я, - разве вы не ответственны за больных?
- Только пока они в моей палате, - хмыкнул Станислав Федорович, - вышли за ворота, и привет!
- Дайте ее домашний адрес, - попросила я.
- Красноармейская, дом 27, - охотно пошел навстречу Коза, - и телефон есть.
Я быстренько записала данные, но тут хирург неожиданно насторожился:
- Погодите, вам зачем?
Секунду я поколебалась, а потом соврала:
- Она случайно наш чайник прихватила, “Тефаль” с золотой спиралью.
- А, - успокоился врач, - конечно, нехорошо, ну ничего, позвоните, и все устроится.
На улице стояла немыслимая стужа. Постанывая от мороза и клацая зубами, я понеслась по проспекту Мира к метро. Навстречу бежали прохожие, укутанные, по самые брови. Уличные торговцы, все как один в гигантских валенках и армейских полушубках, резво подпрыгивали на месте, хлопая себя по бокам рукавицами.
Я влетела в просторный вестибюль, чувствуя, что желудок превратился в кусок льда. В тепле щеки защипало, а нос начал безостановочно чихать.
- Ходит тут, заразу распространяет, - прошипела тетка лет шестидесяти, торгующая газетами, - сиди дома, коли грипп подцепила.
Решив не обращать внимания на хамство, я подошла к телефонам-автоматам и набрала номер, полученный от Козы. Мерные гудки спокойно падали в ухо, на десятом рука потянулась к рычагу, но тут раздался щелчок и сердитый мужской голос:
- Кого надо?
Однако можно ведь и повежливей.
- Анастасию Звягинцеву.
- Она больна, к телефону не подходит, - отрезал голос и уточнил:
- Лежит в клинике.
- В какой?
- Кто вы? - еще более сердито произнес мужик. - Чего хотите?
Я даже не успела подумать, как язык сболтнул:
- Медсестра из Склифосовского беспокоит. Мы обязаны указать в карте, куда перевели больную.
- В 1269-ю клинику, - пояснил нелюбезный собеседник, делаясь почти учтивым.
- Да? - изобразила я удивление. - А говорили, в ЦИТО…
В трубке что-то хрустнуло, и парень пояснил:
- Правда, думали туда, только очень дорого, в 1269-й бесплатно делают. Так что не волнуйтесь, отметьте, где надо, и оставьте меня в покое.
Потом, очевидно, чтобы смягчить свое хамство, добавил:
- Извините, хлопот полон рот, Настя в больнице, а тут еще мать заболела.
Я повесила трубку и стащила варежки. Интересно, где это 1269-я больница? Оказалось, в Перово, причем в двух шагах от метро, я даже не успела замерзнуть, только вдохнула пару раз ледяной воздух.
И снова женщина в окошке с табличкой “Справочная” принялась ворчать:
- Звягинцева, Звягинцева… Палец с обломанным ногтем медленно скользил по строчкам.
- Нет такой, - вздохнула служащая. Я удивилась и обозлилась до крайности. Ехала черт знает куда и совершенно зря. Ну нет, я так просто не отстану.
Войдя в здание метро, я опять принялась названивать Насте домой. И снова трубку сняли лишь на пятнадцатый гудок, и вновь злой голос рявкнул:
- Что надо?
- Простите, недавно звонила вам, я медсестра из Склифа.
- Что еще? - пробормотал мужчина.
- Боюсь, не правильно записала номер клиники, куда перевели Звягинцеву.
- 1269-я, - гавкнул мужик.
- Ее там нет, - спокойно парировала я. Воцарилось молчание. Потом парень, сбавив тон, пробормотал:
- Вы что, интересовались в больнице?
- Конечно.
- Зачем?
- Мы несем ответственность за больную и обязаны удостовериться, что она госпитализирована надлежащим образом.
- Подождите, - буркнул мужик. Пару минут спустя в трубке зажурчал сладкий дамский голос:
- Ax, дорогая, простите великодушно. Сын окончательно растерялся. Настенька больна, я захворала, вот он все и путает. Лежит она в 874-й больнице, на Варшавском шоссе, в третьем корпусе, палата 213. Не беспокойтесь.
- Спасибо, - пробормотала я и повесила трубку. 874-я больница! Каким же идиотом следует быть, чтобы перепутать два таких непохожих номера, как 1269 и 874!
Кипя негодованием, я поехала домой. Замерзла и проголодалась я ужасно, а Варшавское шоссе так далеко от дома.
Приехав, я быстренько выпила подряд три чашки чая и почувствовала, что начинаю согреваться. Потом покормила Юлю, сунула в духовку сляпанный наскоро кекс и решила чуть-чуть отдохнуть у телевизора. Программа обещала обожаемых мной “Ментов”, и я в предвкушении удовольствия устроилась в кресле. Милый детектив, чашечка ароматного кофе, пара шоколадных конфет… Ну что еще надо человеку для счастья? Только одно - чтобы его не трогали, и, честно говоря, я не ожидала неприятностей. Сережка уехал на два дня в Петербург, Катя дежурит, Юлечка спит, а Кирюшка корпит над уроками…
Но не успела на экране появиться знакомая заставка, как в комнату всунулась растрепанная голова, и Кирюшка трагическим шепотом произнес:
- Все, пропал!
- Ну, что еще? - весьма недовольно пробормотала я, смотря одним глазом на экран, где Ларин как раз обнаружил очередной труп.
- Пропал, - повторил Кирюшка и отчаянно зашмыгал носом.
Поняв, что спокойно посмотреть кино не удастся, я с сожалением покосилась на телевизор и безнадежно поинтересовалась:
- В чем проблема?
- Задали…
- Только не алгебра, - быстренько прервала я его, - я ничего не смыслю в математике.
И это святая правда. В школе, правда, у меня всегда была тройка, поставленная жалостливой учительницей. Честно говоря, подобная оценка моих знаний была явно завышена, так как даже таблица умножения мне оказалась не по зубам. Считаю я отвратительно и, умножая 15 на 20, каждый раз получаю разный результат. Впрочем, за пределами моего понимания остались физика, химия, астрономия, геометрия. Кстати, и по истории я никогда не могла запомнить дат, а в биологии - всяких членистоногих, земноводных и пресмыкающихся…
Знания, вынесенные мною из школы, были настолько хрупки и малочисленны, что подходить ко мне с просьбой помочь в выполнении домашних заданий было просто бессмысленно. Но Кирюшка все же не терял надежды и ныл:
- Ну, Лампочка, подскажи…
Выяснилось, что учительница литературы задала сочинение на тему: “Как бы я поступил на месте городничего” по бессмертной пьесе Н.В. Гоголя “Ревизор”.
- Как? - вопрошал Кирюшка. - Как поступить?
- Ну, - предложила я, - уволь всех чиновников, искорени взяточничество и посади Хлестакова в тюрьму!
- Ладно, - охотно согласился мальчик и убежал.
Не ожидая, что меня так быстро и легко оставят в покое, я поуютнее устроилась в кресле и принялась наслаждаться успевшим остыть кофе и детективом.
Глава 4
Больница на Варшавском шоссе выглядела отвратительно. Старое, облупившее здание дореволюционной постройки, явно знававшее лучшие времена. Когда-то вход украшали скульптуры, теперь же от них остались лишь постаменты.
Внутри - ничего похожего на Склифосовский или на чисто вымытый вестибюль ЦИТО. На полу - грязь, а окошко справочной - закрыто. Я подошла к скучающей гардеробщице и поинтересовалась:
- Третье отделение где?
- Я не нанималась на вопросы отвечать, - завела баба, - зарплата копеечная, со всеми языком болтать недосуг, кто за справки деньги получает, тот пусть и работает.
Тяжелый вздох вырвался из моей груди. Ну не проще ли сказать коротко: “налево” или “прямо по коридору”. Но гардеробщица продолжала брюзжать:
- Шапку не возьму, шарф тоже, потеряются, отвечать придется.
Засунув отброшенные вещи в пакет, я двинулась было к лестнице, но гардеробщица взвизгнула:
- Ишь, хитрая, бахилы одень! Много вас тут ходит, грязь таскает!
- Где их взять?
- Купить! Пять рублей.
Я беспрекословно протянула монетку. Тетка швырнула на прилавок два голубеньких мешочка, явно не новых. Все ясно, вынимает из урны использованные “тапочки” и продает еще раз. Нацепив на сапоги “калоши”, я поднялась по щербатой лестнице, правда, широкой и мраморной.
Третье отделение находилось на втором этаже. Я потянула дверь с табличкой “Травматология” и невольно отшатнулась. В лицо ударил резкий запах мочи, хлорки, кислых щей и каких-то лекарств. В Склифе тоже воняло, но не до такой степени. Двери палат были открыты, виднелись огромные железные кровати с загипсованными людьми. 213-я палата была в самом конце корпуса. Я вошла в тесное помещение, заставленное койками, и стала озираться. Что-то не видно Насти.
Всего там лежало восемь человек, в основном старухи, укутанные до подбородков тонкими одеялами. Шестнадцать пар глаз с надеждой уставились на меня.
- Звягинцева здесь лежит? - громко спросила я.
Последовало молчание, потом дребезжащий голосок откуда-то из угла сообщил:
- Спросите на посту.
- Так Насти тут нет?
На свой вопрос я не услышала ответа. Я выпала в коридор и, чувствуя, как от затхлого воздуха начинает кружиться голова, пошла искать хоть кого-нибудь из представителей медицины. Но люди в белых халатах словно испарились. Над некоторыми палатами горели красные лампы, но никто не спешил на помощь к страждущим. Лишь в самом конце кишкообразного коридора я обнаружила толстую, крайне недовольную няньку рядом с ведром грязной воды и шваброй.
- Доктора на конференции, - мрачно пояснила она и, покосившись на мои бахилы, прибавила:
- Ходют, грязь таскают, убирай потом! Посещения с трех, тут больница, а не парк, чтоб являться, когда захочешь.
Решив не злить и без того сердитую бабу, я изобразила самую сладкую улыбку и пропела:
- Простите, я не знала, в справочном окошке никого…
- То-то и оно, - вздохнула санитарка, шлепая грязной тряпкой по вонючему линолеуму, - ты пойдешь работать за триста рублей в месяц?
За три сотни целый день разговаривать с родственниками больных?
- Никогда.
- Вот поэтому и в окошке пусто, - ответила нянька и неожиданно подобрела:
- Ступай на черную лестницу, девки там курят небось!
- Где это?
- Там! - ткнула баба пальцем в дверь с табличкой “Не входить. Служебные, очень злые собаки”. Заметив мои колебания, она прибавила:
- Иди, иди, не бойся, бумажку повесили, чтоб больные не шлялись, а то везде пролезут, покоя не дадут, ироды эфиопские.
Недоумевая, при чем тут Эфиопия, я толкнула дверь и оказалась на маленькой и узкой лестничной площадке. Возле грязного, давно не мытого окна, на подоконнике сидели две девчонки в голубых хирургических пижамах. Между ними стояла набитая окурками железная банка из-под “Нескафе”. Девицы были похожи на позитив и негатив. Одна беленькая, румяная, голубоглазая, словно недавно выпеченная булочка, пухлая и аппетитная. Другая - смуглая, черноволосая, с ярким ртом и глазами-маслинами, скорей ржаной сухарик, если продолжать кулинарные сравнения.
- Что надо? - окрысилась “булочка”. - На секунду отошли.
- Обезболивающие только по распоряжению врача, - быстро добавила “сухарик”.
- Нет, нет, - поспешила я их успокоить, - ничего не надо. Скажите только, в какой палате Звягинцева…
- Ты помнишь? - спросила беленькая. Черненькая пожала плечами.
- Сейчас докурим и посмотрим.
Процесс курения растянулся на полчаса, я маялась в коридоре, лихорадочно соображая, какой табак может куриться так долго. Гаванская сигара толщиной в ногу? Кальян? Наконец девчонки выпорхнули, и беленькая смилостивилась:
- Пошли.
Следующие минут десять она разглядывала какие-то списки и наконец произнесла:
- Звягинцева Анастасия Валентиновна, 1975 года рождения?
Я не знала отчества Насти, но все остальное совпадало.
- Да.
- Она умерла, - равнодушно обронила медсестра.
От изумления я чуть не упала.
- Как?
- Подробности у лечащего врача, - поскучнела девица.
- Что же случилось? - недоумевала я, - конечно, перелом шейки бедра дело неприятное, но ведь не смертельное…
- Ничего не знаю, - отрезала девчонка, - вот придет с конференции Роман Яковлевич и расскажет.
- Кто?
- Минаев Роман Яковлевич, ее лечащий врач, - пояснила собеседница.
- А когда…
- Все у Минаева.
- Когда она умерла?
- Позавчера.
- Господи, - подскочила я на месте, - почему же родственникам не сообщили?
- Вы чего, тетя? - вызверилась “булочка”. - Очень даже сообщили. Нам трупы не нужны. Приезжали и свекровь, и муж, супруг даже в обморок упал.
Отказываясь что-либо понимать, я принялась мерить шагами коридор. Наконец вдали послышались голоса, и появилась группа людей в голубых, зеленых и белых костюмах.
- Роман Яковлевич, - позвала я. Молоденький парень в больших очках притормозил на бегу и спросил:
- Вы ко мне?
- Да.
- Слушаю.
- Я относительно Звягинцевой.
Крупные, оттопыренные уши очкарика вспыхнули огнем, и он пробормотал, опуская глаза:
- Пойдемте в ординаторскую В довольно большой комнате на письменном столе мирно лежали остатки завтрака. Несколько ломтиков колбасы, наломанный батон и пакетик “Липтон”.
- Звягинцева скончалась, - со вздохом сообщил парень, опускаясь на стул.
Лицо доктора было совсем молодым, больше двадцати ни за что не дашь. Но раз работает в больнице, наверное, закончил институт.
- Мне уже сказали, - ответила я, - хотелось бы знать, отчего.
- Кто вы, собственно говоря, такая? - выпустил когти Минаев.
- Тетя Насти.
- Все объяснения даны мужу, - сухо пояснил врач, - у него и спрашивайте.
Я уставилась на “Гиппократа” в упор. Надо же, небось только начал практиковать, а уж освоил повадки стаи.
1 2 3 4 5
И он, сопя от возмущения, принялся стаскивать джинсы. Я молча стояла рядом. До чего странные нынче учителя! Когда я училась в школе, мы никогда ничего не знали о личной жизни педагогов. Все преподавательницы были строги, вежливы и держали дистанцию. Наверное, в учительской они рассказывали друг другу о своих бедах и радостях, но на уроках сохраняли непроницаемое выражение лица, словно боги с Олимпа. Невозможно было даже представить себе, что они ссорятся с мужьями, готовят обеды и стирают белье…
А теперь! Рассказывать детям о выкидыше! Может, я становлюсь ханжой?
- Лампушечка, - залебезил Кирюша, - а мне картошечки?
- Ладно, иди мой руки, - вздохнула я, - не морить же тебя голодом, Лобачевский.
- С салом, зеленым луком и чесноком, - уточнил Кирюшка и с гиканьем понесся в ванную.
Я ухмыльнулась. У Кирюшки самый счастливый возраст, забот никаких, и если в школе плохо, то пусть хоть дома будет хорошо, иначе зачем человеку семья?
Не успела пожариться картошка, как прибежал Сережка, потом Катя. Вечер пролетел незаметно, в домашних хлопотах. На следующий день пришлось сначала улаживать дела в школе, потом сходить к тренеру… Словом, о Насте я вспомнила только в субботу, собираясь на рынок. Вытряхнула на диван сумку в поисках кошелька и наткнулась на ключик. Делать нечего, придется ехать в ЦИТО, мало ли что хранится в ячейке, насколько я знаю, без ключа к ней и близко не подпустят.
В Центральном институте травматологии приветливая женщина в безукоризненно белом халате принялась методично перелистывать большую книгу. Минут пять она внимательно вчитывалась в страницы и наконец заявила:
- Такая не поступала.
- Проверьте еще разок, - попросила я. - Звягинцева Анастасия, с переломом шейки бедра, переведена из Склифа.
- У нас не пишут, откуда больной, - вежливо возразила служащая и опять принялась изучать пухлый том.
- Нет, не было.
Я страшно удивилась:
- Как же так! Говорили, к вам отправили, сустав искусственный собрались ставить. Женщина развела руками.
- Может, передумали или в другое учреждение определили. Сейчас пластику многие делают, на самом деле ничего сложного, цена, конечно, кусается…
В глубоком изумлении я вышла на Садовое кольцо и решила доехать до Склифосовского, не так уж и далеко было.
Коза был в ординаторской. Увидев меня, он хмыкнул и ехидно спросил:
- Небось назад хотите…
- Ни за что, - успокоила я его, - скажите, куда увезли Настю Звягинцеву?
- Звягинцева, Звягинцева, - начал чесать в затылке хирург.
- Перелом шейки бедра из 717-й, - напомнила я.
- Ах, эта, - обрадовался Станислав Федорович и потянулся к толстым историям болезни.
Нет, все-таки у врачей омерзительная привычка запоминать не человека, а его хворобы. В прежней жизни я часто посещала гинеколога, все надеялась родить ребенка, да видно, не судьба. На прием ходила только к профессору Карымышинскому. Так вот, милейший Михаил Федорович никогда меня не узнавал. Я появлялась в кабинете, и доктор сухо бросал:
- Раздевайтесь.
Но стоило влезть на кресло, как добряк-врач расплывался в радостной улыбке.
- Фросенька, детка, как дела? Узнавал он меня не по лицу. Вот и Коза припомнил Настю, лишь услышав про диагноз.
- Ее свезли в ЦИТО, - пояснил хирург, - вот черным по белому записано: родственники пожелали дальнейшее лечение проводить в НИИ травматологии.
- Но там Насти нет, - пробормотала я, - разве вы не ответственны за больных?
- Только пока они в моей палате, - хмыкнул Станислав Федорович, - вышли за ворота, и привет!
- Дайте ее домашний адрес, - попросила я.
- Красноармейская, дом 27, - охотно пошел навстречу Коза, - и телефон есть.
Я быстренько записала данные, но тут хирург неожиданно насторожился:
- Погодите, вам зачем?
Секунду я поколебалась, а потом соврала:
- Она случайно наш чайник прихватила, “Тефаль” с золотой спиралью.
- А, - успокоился врач, - конечно, нехорошо, ну ничего, позвоните, и все устроится.
На улице стояла немыслимая стужа. Постанывая от мороза и клацая зубами, я понеслась по проспекту Мира к метро. Навстречу бежали прохожие, укутанные, по самые брови. Уличные торговцы, все как один в гигантских валенках и армейских полушубках, резво подпрыгивали на месте, хлопая себя по бокам рукавицами.
Я влетела в просторный вестибюль, чувствуя, что желудок превратился в кусок льда. В тепле щеки защипало, а нос начал безостановочно чихать.
- Ходит тут, заразу распространяет, - прошипела тетка лет шестидесяти, торгующая газетами, - сиди дома, коли грипп подцепила.
Решив не обращать внимания на хамство, я подошла к телефонам-автоматам и набрала номер, полученный от Козы. Мерные гудки спокойно падали в ухо, на десятом рука потянулась к рычагу, но тут раздался щелчок и сердитый мужской голос:
- Кого надо?
Однако можно ведь и повежливей.
- Анастасию Звягинцеву.
- Она больна, к телефону не подходит, - отрезал голос и уточнил:
- Лежит в клинике.
- В какой?
- Кто вы? - еще более сердито произнес мужик. - Чего хотите?
Я даже не успела подумать, как язык сболтнул:
- Медсестра из Склифосовского беспокоит. Мы обязаны указать в карте, куда перевели больную.
- В 1269-ю клинику, - пояснил нелюбезный собеседник, делаясь почти учтивым.
- Да? - изобразила я удивление. - А говорили, в ЦИТО…
В трубке что-то хрустнуло, и парень пояснил:
- Правда, думали туда, только очень дорого, в 1269-й бесплатно делают. Так что не волнуйтесь, отметьте, где надо, и оставьте меня в покое.
Потом, очевидно, чтобы смягчить свое хамство, добавил:
- Извините, хлопот полон рот, Настя в больнице, а тут еще мать заболела.
Я повесила трубку и стащила варежки. Интересно, где это 1269-я больница? Оказалось, в Перово, причем в двух шагах от метро, я даже не успела замерзнуть, только вдохнула пару раз ледяной воздух.
И снова женщина в окошке с табличкой “Справочная” принялась ворчать:
- Звягинцева, Звягинцева… Палец с обломанным ногтем медленно скользил по строчкам.
- Нет такой, - вздохнула служащая. Я удивилась и обозлилась до крайности. Ехала черт знает куда и совершенно зря. Ну нет, я так просто не отстану.
Войдя в здание метро, я опять принялась названивать Насте домой. И снова трубку сняли лишь на пятнадцатый гудок, и вновь злой голос рявкнул:
- Что надо?
- Простите, недавно звонила вам, я медсестра из Склифа.
- Что еще? - пробормотал мужчина.
- Боюсь, не правильно записала номер клиники, куда перевели Звягинцеву.
- 1269-я, - гавкнул мужик.
- Ее там нет, - спокойно парировала я. Воцарилось молчание. Потом парень, сбавив тон, пробормотал:
- Вы что, интересовались в больнице?
- Конечно.
- Зачем?
- Мы несем ответственность за больную и обязаны удостовериться, что она госпитализирована надлежащим образом.
- Подождите, - буркнул мужик. Пару минут спустя в трубке зажурчал сладкий дамский голос:
- Ax, дорогая, простите великодушно. Сын окончательно растерялся. Настенька больна, я захворала, вот он все и путает. Лежит она в 874-й больнице, на Варшавском шоссе, в третьем корпусе, палата 213. Не беспокойтесь.
- Спасибо, - пробормотала я и повесила трубку. 874-я больница! Каким же идиотом следует быть, чтобы перепутать два таких непохожих номера, как 1269 и 874!
Кипя негодованием, я поехала домой. Замерзла и проголодалась я ужасно, а Варшавское шоссе так далеко от дома.
Приехав, я быстренько выпила подряд три чашки чая и почувствовала, что начинаю согреваться. Потом покормила Юлю, сунула в духовку сляпанный наскоро кекс и решила чуть-чуть отдохнуть у телевизора. Программа обещала обожаемых мной “Ментов”, и я в предвкушении удовольствия устроилась в кресле. Милый детектив, чашечка ароматного кофе, пара шоколадных конфет… Ну что еще надо человеку для счастья? Только одно - чтобы его не трогали, и, честно говоря, я не ожидала неприятностей. Сережка уехал на два дня в Петербург, Катя дежурит, Юлечка спит, а Кирюшка корпит над уроками…
Но не успела на экране появиться знакомая заставка, как в комнату всунулась растрепанная голова, и Кирюшка трагическим шепотом произнес:
- Все, пропал!
- Ну, что еще? - весьма недовольно пробормотала я, смотря одним глазом на экран, где Ларин как раз обнаружил очередной труп.
- Пропал, - повторил Кирюшка и отчаянно зашмыгал носом.
Поняв, что спокойно посмотреть кино не удастся, я с сожалением покосилась на телевизор и безнадежно поинтересовалась:
- В чем проблема?
- Задали…
- Только не алгебра, - быстренько прервала я его, - я ничего не смыслю в математике.
И это святая правда. В школе, правда, у меня всегда была тройка, поставленная жалостливой учительницей. Честно говоря, подобная оценка моих знаний была явно завышена, так как даже таблица умножения мне оказалась не по зубам. Считаю я отвратительно и, умножая 15 на 20, каждый раз получаю разный результат. Впрочем, за пределами моего понимания остались физика, химия, астрономия, геометрия. Кстати, и по истории я никогда не могла запомнить дат, а в биологии - всяких членистоногих, земноводных и пресмыкающихся…
Знания, вынесенные мною из школы, были настолько хрупки и малочисленны, что подходить ко мне с просьбой помочь в выполнении домашних заданий было просто бессмысленно. Но Кирюшка все же не терял надежды и ныл:
- Ну, Лампочка, подскажи…
Выяснилось, что учительница литературы задала сочинение на тему: “Как бы я поступил на месте городничего” по бессмертной пьесе Н.В. Гоголя “Ревизор”.
- Как? - вопрошал Кирюшка. - Как поступить?
- Ну, - предложила я, - уволь всех чиновников, искорени взяточничество и посади Хлестакова в тюрьму!
- Ладно, - охотно согласился мальчик и убежал.
Не ожидая, что меня так быстро и легко оставят в покое, я поуютнее устроилась в кресле и принялась наслаждаться успевшим остыть кофе и детективом.
Глава 4
Больница на Варшавском шоссе выглядела отвратительно. Старое, облупившее здание дореволюционной постройки, явно знававшее лучшие времена. Когда-то вход украшали скульптуры, теперь же от них остались лишь постаменты.
Внутри - ничего похожего на Склифосовский или на чисто вымытый вестибюль ЦИТО. На полу - грязь, а окошко справочной - закрыто. Я подошла к скучающей гардеробщице и поинтересовалась:
- Третье отделение где?
- Я не нанималась на вопросы отвечать, - завела баба, - зарплата копеечная, со всеми языком болтать недосуг, кто за справки деньги получает, тот пусть и работает.
Тяжелый вздох вырвался из моей груди. Ну не проще ли сказать коротко: “налево” или “прямо по коридору”. Но гардеробщица продолжала брюзжать:
- Шапку не возьму, шарф тоже, потеряются, отвечать придется.
Засунув отброшенные вещи в пакет, я двинулась было к лестнице, но гардеробщица взвизгнула:
- Ишь, хитрая, бахилы одень! Много вас тут ходит, грязь таскает!
- Где их взять?
- Купить! Пять рублей.
Я беспрекословно протянула монетку. Тетка швырнула на прилавок два голубеньких мешочка, явно не новых. Все ясно, вынимает из урны использованные “тапочки” и продает еще раз. Нацепив на сапоги “калоши”, я поднялась по щербатой лестнице, правда, широкой и мраморной.
Третье отделение находилось на втором этаже. Я потянула дверь с табличкой “Травматология” и невольно отшатнулась. В лицо ударил резкий запах мочи, хлорки, кислых щей и каких-то лекарств. В Склифе тоже воняло, но не до такой степени. Двери палат были открыты, виднелись огромные железные кровати с загипсованными людьми. 213-я палата была в самом конце корпуса. Я вошла в тесное помещение, заставленное койками, и стала озираться. Что-то не видно Насти.
Всего там лежало восемь человек, в основном старухи, укутанные до подбородков тонкими одеялами. Шестнадцать пар глаз с надеждой уставились на меня.
- Звягинцева здесь лежит? - громко спросила я.
Последовало молчание, потом дребезжащий голосок откуда-то из угла сообщил:
- Спросите на посту.
- Так Насти тут нет?
На свой вопрос я не услышала ответа. Я выпала в коридор и, чувствуя, как от затхлого воздуха начинает кружиться голова, пошла искать хоть кого-нибудь из представителей медицины. Но люди в белых халатах словно испарились. Над некоторыми палатами горели красные лампы, но никто не спешил на помощь к страждущим. Лишь в самом конце кишкообразного коридора я обнаружила толстую, крайне недовольную няньку рядом с ведром грязной воды и шваброй.
- Доктора на конференции, - мрачно пояснила она и, покосившись на мои бахилы, прибавила:
- Ходют, грязь таскают, убирай потом! Посещения с трех, тут больница, а не парк, чтоб являться, когда захочешь.
Решив не злить и без того сердитую бабу, я изобразила самую сладкую улыбку и пропела:
- Простите, я не знала, в справочном окошке никого…
- То-то и оно, - вздохнула санитарка, шлепая грязной тряпкой по вонючему линолеуму, - ты пойдешь работать за триста рублей в месяц?
За три сотни целый день разговаривать с родственниками больных?
- Никогда.
- Вот поэтому и в окошке пусто, - ответила нянька и неожиданно подобрела:
- Ступай на черную лестницу, девки там курят небось!
- Где это?
- Там! - ткнула баба пальцем в дверь с табличкой “Не входить. Служебные, очень злые собаки”. Заметив мои колебания, она прибавила:
- Иди, иди, не бойся, бумажку повесили, чтоб больные не шлялись, а то везде пролезут, покоя не дадут, ироды эфиопские.
Недоумевая, при чем тут Эфиопия, я толкнула дверь и оказалась на маленькой и узкой лестничной площадке. Возле грязного, давно не мытого окна, на подоконнике сидели две девчонки в голубых хирургических пижамах. Между ними стояла набитая окурками железная банка из-под “Нескафе”. Девицы были похожи на позитив и негатив. Одна беленькая, румяная, голубоглазая, словно недавно выпеченная булочка, пухлая и аппетитная. Другая - смуглая, черноволосая, с ярким ртом и глазами-маслинами, скорей ржаной сухарик, если продолжать кулинарные сравнения.
- Что надо? - окрысилась “булочка”. - На секунду отошли.
- Обезболивающие только по распоряжению врача, - быстро добавила “сухарик”.
- Нет, нет, - поспешила я их успокоить, - ничего не надо. Скажите только, в какой палате Звягинцева…
- Ты помнишь? - спросила беленькая. Черненькая пожала плечами.
- Сейчас докурим и посмотрим.
Процесс курения растянулся на полчаса, я маялась в коридоре, лихорадочно соображая, какой табак может куриться так долго. Гаванская сигара толщиной в ногу? Кальян? Наконец девчонки выпорхнули, и беленькая смилостивилась:
- Пошли.
Следующие минут десять она разглядывала какие-то списки и наконец произнесла:
- Звягинцева Анастасия Валентиновна, 1975 года рождения?
Я не знала отчества Насти, но все остальное совпадало.
- Да.
- Она умерла, - равнодушно обронила медсестра.
От изумления я чуть не упала.
- Как?
- Подробности у лечащего врача, - поскучнела девица.
- Что же случилось? - недоумевала я, - конечно, перелом шейки бедра дело неприятное, но ведь не смертельное…
- Ничего не знаю, - отрезала девчонка, - вот придет с конференции Роман Яковлевич и расскажет.
- Кто?
- Минаев Роман Яковлевич, ее лечащий врач, - пояснила собеседница.
- А когда…
- Все у Минаева.
- Когда она умерла?
- Позавчера.
- Господи, - подскочила я на месте, - почему же родственникам не сообщили?
- Вы чего, тетя? - вызверилась “булочка”. - Очень даже сообщили. Нам трупы не нужны. Приезжали и свекровь, и муж, супруг даже в обморок упал.
Отказываясь что-либо понимать, я принялась мерить шагами коридор. Наконец вдали послышались голоса, и появилась группа людей в голубых, зеленых и белых костюмах.
- Роман Яковлевич, - позвала я. Молоденький парень в больших очках притормозил на бегу и спросил:
- Вы ко мне?
- Да.
- Слушаю.
- Я относительно Звягинцевой.
Крупные, оттопыренные уши очкарика вспыхнули огнем, и он пробормотал, опуская глаза:
- Пойдемте в ординаторскую В довольно большой комнате на письменном столе мирно лежали остатки завтрака. Несколько ломтиков колбасы, наломанный батон и пакетик “Липтон”.
- Звягинцева скончалась, - со вздохом сообщил парень, опускаясь на стул.
Лицо доктора было совсем молодым, больше двадцати ни за что не дашь. Но раз работает в больнице, наверное, закончил институт.
- Мне уже сказали, - ответила я, - хотелось бы знать, отчего.
- Кто вы, собственно говоря, такая? - выпустил когти Минаев.
- Тетя Насти.
- Все объяснения даны мужу, - сухо пояснил врач, - у него и спрашивайте.
Я уставилась на “Гиппократа” в упор. Надо же, небось только начал практиковать, а уж освоил повадки стаи.
1 2 3 4 5