банки, магазины, учреждения. А слева, за рекой - Блафф. Этакий кусочек доброй старой Англии. Все кто посостоятельней селятся там, подальше от порта. Вообще же в Йокогаме можно существовать вполне цивилизованно, по-европейски. Имеется несколько клубов: гребной, крикетный, теннисный, скаковой, даже гастрономический. Кстати говоря, недавно открылся и атлетический. Полагаю, вам там будут рады.
При этих словах он оглянулся назад. Следом за красной «тройкой» тянулся целый караван повозок с фандорийским багажом. Тащили их такие же желтокожие кентавры, какую по двое, какую в одиночку. Замыкала кавалькаду тележка, нагруженная атлетическими снарядами: там были и чугунные гири, и боксерская груша, и связка эспандеров, а сверху сверкал полированной сталью уже поминавшийся велосипед - патентованный американский «Royal Crescent Tricycle».
- Все иностранцы кроме посольских сотрудников стараются жить не в столице, а у нас, - хвастался йокогамский старожил. - Тем более что до центра Токио по железной дороге всего час езды.
- Здесь и железная дорога есть? - уныло спросил Эраст Петрович, лишаясь последних надежд на восточную экзотику.
- Преотличная! - с энтузиазмом воскликнул Доронин. - Современный йокогамец теперь живет так: по телеграфу заказывает билеты в театр, садится в поезд и через час с четвертью уже смотрит спектакль Кабуки!
- Хорошо хоть К-Кабуки, а не оперетку... - Новоиспеченный вице-консул мрачно разглядывал набережную. - Послушайте, а где японки в кимоно, с веерами и зонтами? Я не вижу ни одной.
- С веерами? - усмехнулся Всеволод Витальевич. - Сидят по чайным домам.
- Это такие туземные кафе? Там пьют японский чай?
- Можно, конечно, и чаю попить. Заодно. Но ходят туда за другой надобностью. - Доронин изобразил пальцами циничную манипуляцию, которой можно было ожидать от прыщавого гимназиста, но никак не от консула Российской империи - Эраст Петрович от неожиданности даже сморгнул. - Желаете наведаться? Сам-то я от подобных чаепитий воздерживаюсь, но могу порекомендовать лучшее из заведений - называется «Девятый номер». Господа моряки им чрезвычайно довольны.
- Нет-нет, - заявил Фандорин. - Я п-принципи-альный противник продажной любви, а публичные дома почитаю оскорблением как для женского пола, так и для мужского.
Всеволод Витальевич с улыбкой покосился на вторично покрасневшего спутника, но от комментариев воздержался.
Эраст Петрович поскорее сменил тему:
- А самураи с двумя мечами? Где они? Я столько о них читал!
- Мы едем по территории Сеттльмента. Из японцев здесь дозволяется жить только приказчикам да прислуге. Но самураев с двумя мечами вы теперь нигде не увидите. С позапрошлого года носить холодное оружие запрещено императорским указом.
- Какая жалость!
- О да, - осклабился Доронин. - Вы много потеряли. Это было незабываемое ощущение - пугливо коситься на каждого ублюдка с двумя саблями за поясом. То ли мимо пройдет, то ли развернется, да и рубанет наотмашь. У меня до сих пор привычка - когда иду по японским кварталам, всё назад оглядываюсь. Я, знаете ли, приехал в Японию во времена, когда здесь считалось патриотичным резать гайдзинов.
- Кто это?
- Мы с вами. Гайдзин значит «иностранец». Еще нас тут называют акахигэ - «красноволосые», кэтодзин, то есть «волосатые», и сару, сиречь «обезьяны». А пойдете гулять в Туземный город, детишки будут вас дразнить, делая вот так. - Консул снял очки, оттянул пальцами веки кверху и книзу. - Это значит «круглоглазый», считается очень обидно. Ничего, зато больше не режут почем зря. Спасибо микадо, разоружил своих головорезов.
- А я читал, что меч у самурая - предмет б-благоговейного поклонения, как шпага у европейского дворянина, - вздохнул Эраст Петрович, на которого разочарования сыпались одно за другим. - Неужели японские рыцари так легко отказались от старинного обычая?
- Очень даже не легко. Весь прошлый год бунтовали, до гражданской войны дошло, но с господином Окубо шутки плохи. Самых буйных истребил, прочие присмирели.
- Окубо - это министр внутренних дел, - кивнул Фандорин, демонстрируя некоторую осведомленность в туземной политике. - Французские газеты называют его Первым консулом, японским Бонапартом.
- Сходство есть. Десять лет назад в Японии произошел государственный переворот...
- Знаю. Реставрация Мэйдзи, восстановление императорской власти, - поспешил вставить титулярный советник, не желая, чтобы начальник считал его полным невеждой. - Самураи южных княжеств свергли власть сёгунов и объявили правителем микадо. Я читал.
- Южные княжества - Сацума и Тёсю - это вроде французской Корсики. Нашлись и корсиканские поручики, целых трое: Окубо, Сайго и Кидо. Его императорскому величеству они презентовали почет и обожание подданных, а власть, как и положено, забрали себе. Но триумвираты, особенно если в них целых три Бонапарта, штука непрочная. Кидо год назад умер, Сайго поссорился с правительством, поднял мятеж, но был разгромлен и по японскому обыкновению сделал харакири. Так что министр Окубо теперь остался единственным петухом в здешнем курятнике... Правильно делаете, что записываете, - одобрительно заметил консул, видя, что Фандорин строчит карандашом в кожаной тетрадочке. - Чем скорее вы вникнете во все тонкости здешней политики, тем лучше. Кстати говоря, вам нынче же представится случай посмотреть на великого Окубо. В четыре часа состоится торжественное открытие Дома для перевоспитания падших девиц. Это совершенно новая для Японии идея - прежде тут никому не приходило в голову перевоспитывать куртизанок. Средства на это святое начинание выделил не какой-нибудь миссионерский клуб, а благотворитель-японец, столп общества, некий Дон Цурумаки. Соберется creme de creme йокогамского бомонда. Ожидают и самого Корсиканца. На торжественную церемонию он пожалует вряд ли, а вот на вечерний Холостяцкий бал - почти наверняка. Мероприятие это абсолютно неофициальное и с перевоспитанием блудниц никак не связанное, совсем напротив. Скучать не будете. «Он возвратился и попал, как Чацкий, с корабля на бал».
Доронин снова, как давеча, подмигнул, однако холостяцкие радости титулярного советника не привлекали.
- Посмотрю на господина Окубо как-нибудь в другой раз... Я несколько утомлен путешествием и предпочел бы отдохнуть. Так что, если п-позволите...
- Не позволю, - с напускной строгостью оборвал его консул. - На бал - непременно. Рассматривайте это как первое служебное поручение. Увидите там много влиятельных людей. Будет и наш морской агент Бухарцев, второй человек в посольстве. А пожалуй, что и первый, - со значительным видом присовокупил Всеволод Витальевич. - Познакомитесь с ним, а завтра повезу вас представляться его превосходительству... Однако вот и консульство. Томарэ! - крикнул он рикшам. - Запомните адрес, голубчик: набережная Банд, дом 6.
Эраст Петрович увидел каменный дом в виде буквы "П", повернутой ножками к улице.
- В левом флигеле моя квартира, в правом ваша, а вон там, посередине, присутствие, - показал Доронин за ограду - в глубине двора виднелось парадное крыльцо, увенчанное российским флагом. - Где служим, там и живем.
Дипломаты спустились на тротуар, причем Эраста Петровича курума любовно качнула на прощанье, консула же брюзгливо зацепила кончиком пружины за брюки.
Всё ноет, клянет
Злые ухабы пути
Моя курума.

Глаза героя
В приемном покое навстречу вошедшим поднялся молодой японец, очень серьезный, при галстуке, в железных очочках. На столе, среди папок и стопок бумаги, были установлены два маленьких флажка - российский и японский.
- Знакомьтесь, - представил Доронин. - Сирота. Служит у меня восьмой год. Переводчиком, секретарем и бесценным помощником. Так сказать, мой ангел-хранитель и письмоводитель. Прошу любить и жаловать.
Фандорин немного удивился, что консул с первой же минуты знакомства счел нужным сообщить о печальном семейном положении своего сотрудника. Должно быть, прискорбное событие произошло совсем недавно, хотя в наряде письмоводителя не было ничего траурного за исключением черных сатиновых нарукавников. Эраст Петрович сочувственно поклонился, ожидая продолжения, но Доронин молчал.
- Всеволод Витальевич, вы забыли назвать имя, - вполголоса напомнил титулярный советник. Консул рассмеялся.
- Сирота - это имя. Когда я только-только приехал сюда, ужасно тосковал по Родине. Все японцы были для меня на одно лицо, их имена казались тарабарщиной. Я сидел тут один-одинешенек, еще и консульства никакого не было. Ни звука русского, ни русского лица. Вот и старался окружить себя туземцами, имена которых звучали бы породнее. Лакей у меня был Микита. Пишется тремя иероглифами, означает «Поле с тремя деревьями». Переводчиком стал Сирота, это по-японски «Белое поле». А еще у меня есть обаятельнейшая Обаяси-сан, с которой я познакомлю вас позже.
- Значит, японский язык не так уж чужд для русского уха? - с надеждой спросил Эраст Петрович. - Мне бы очень хотелось поскорей его выучить.
- И чужд, и труден, - расстроил его Всеволод Витальевич. - Первооткрыватель Японии святой Францискус Ксавериус сказал: «Сие наречие замыслено синклитом диаволов, дабы истязать ревнителей веры». А сходные созвучия иной раз могут сыграть дурную шутку. Например, моя фамилия, по-нашему вполне благозвучная, доставляет мне в Японии немало хлопот.
- Почему?
- Потому что «доро» значит «грязь», а «нин» - «человек». «Грязный человек», каково для консула великой державы?
- А что по-японски значит «Россия»? - встревожился за отечество титулярный советник.
- Ничего хорошего. Пишется двумя иероглифами: Ро-коку, «Дурацкая страна». Наше посольство уже который год ведет сложную дипломатическую борьбу, чтобы японцы использовали в документах другой иероглиф «ро», означающий «роса». Тогда получилось бы красиво: «Страна росы». Пока, увы, не удается.
Письмоводитель Сирота в лингвистической дискуссии участия не принимал, просто стоял с вежливой улыбкой.
- Всё ли готово для обустройства господина вице-консула? - обратился к нему Доронин.
- Так точно. Казенная квартира подготовлена. Завтра утром придут кандидаты на должность камердинера. У всех очень хорошие рекомендации. Где вам угодно столоваться, господин Фандорин? Если у себя, я найду для вас повара.
Японец говорил по-русски правильно и почти без акцента, только кое-где путал "р" и "л" - например, в трудном слове «проверил».
- Мне, собственно, всё равно. Я употребляю самую простую п-пищу, так что в поваре нужды нет, - принялся объяснять титулярный советник. - Самовар поставить, в лавку за припасами сходить - с этим справится и слуга.
- Хорошо-с, - поклонился Сирота, обнаруживая знакомство и со словоерсами. - А ожидается ли прибытие госпожи вице-консульши?
Вопрос был сформулирован несколько витиевато, и Эраст Петрович не вмиг уяснил его смысл.
- Нет-нет, я не женат.
Письмоводитель кивнул, как если бы был готов к такому ответу.
- В этом случае могу предложить вам на выбор двух кандидатов... то есть двух кандидаток на место супруги. Одна за триста иен в год, пятнадцати лет, прежде замужем не была, знает сто английских слов. Вторая немолодая, двадцати одного года, дважды была замужем. Рекомендации от прежних мужей превосходные, знает тысячу английских слов и стоит дешевле - двести пятьдесят иен. Вот фотографические карточки.
Эраст Петрович заморгал длинными ресницами, в растерянности оглянулся на консула.
- Всеволод Витальевич, я что-то...
- Сирота предлагает вам выбрать конкубину, - объяснил Доронин, с видом знатока рассматривая снимки, на которых были запечатлены куклоподобные барышни с высокими замысловатыми прическами. - Супругу по контракту.
Титулярный советник наморщил лоб, но все равно не понял.
- Все так делают. Очень удобно для чиновников, моряков и коммерсантов, оторванных от дома. Мало кто вывозит сюда семью. Почти у всех офицеров нашей Тихоокеанской эскадры японские конкубины - здесь или в Нагасаки. Заключается контракт на год или на два, с правом продолжения. За небольшие деньги вы получаете домашний уют, заботу, опять же радости плоти. Вы ведь, как я понял, не любитель борделей? Хм, девушки хорошие, Сирота в этом толк знает. - Доронин постучал пальцем по одному из снимков. - Мой вам совет: берите вот эту, которая постарше. Она уже дважды побывала замужем за иностранцами, не придется воспитывать. Моя Обаяси передо мной жила с французским капитаном и потом с американским серебряным спекулянтом. Кстати о серебре. - Всеволод Витальевич обернулся к Сироте. - Я просил подготовить для господина вице-консула жалованье за первый месяц и подъемные на обустройство - всего шестьсот мексиканских долларов.
Письмоводитель почтительно наклонил голову и стал открывать несгораемый шкаф.
- Почему мексиканских? - спросил Фандорин, расписываясь в ведомости.
- Самая ходовая валюта на Дальнем Востоке. Правда, не слишком удобная, - заметил консул, наблюдая, как Сирота вытаскивает из сейфа позвякивающий мешок. - Не надорвитесь. Тут, наверное, с пуд серебра.
Но Эраст Петрович поднял увесистую ношу без усилия, двумя пальцами - видно, не зря возил в багаже чугунные гири. Хотел положить на стул, но отвлекся - засмотрелся на портреты, что висели над столом Сироты.
Портретов было два. С левого на Фандорина смотрел Александр Сергеевич Пушкин, с правого щекастый азиат, грозно супящий густые брови. Гравюра с картины Кипренского, хорошо знакомой титулярному советнику, интереса у него не вызвала, но второй портрет заинтриговал. Это была аляповатая цветная ксилография, должно быть, из недорогих, но исполненная так искусно, что казалось, будто сердитый толстяк смотрит вице-консулу прямо в глаза. Из-под расстегнутого златотканого воротника виднелась жирная, в натуралистичных складках шея, а лоб японца стягивала повязка с алым кругом посередине.
- Это какой-нибудь поэт? - поинтересовался Фандорин.
- Никак нет. Это великий герой фельдмаршал Сайго Такамори, - благоговейно ответил Сирота.
- Тот самый, что взбунтовался против правительства и покончил с собой? - удивился Эраст Петрович. - Разве он не считается государственным преступником?
- Считается. Но он всё равно великий герой. Фельдмаршал Сайго был искренний человек. И умер красиво. - В голосе письмоводителя зазвучали мечтательные нотки. - Он засел на горе с самураями своей родной Сацумы, правительственные солдаты окружили его со всех сторон и стали кричать: «Сдавайтесь, ваше превосходительство! Мы с почетом доставим вас в столицу!». Но господин фельдмаршал не сдался. Он сражался до тех пор, пока пуля не попала ему в живот, а потом приказал адъютанту: «Руби мне голову с плеч».
Фандорин помолчал, глядя на героического фельдмаршала. До чего выразительные глаза! Поистине портрет был нарисован мастером.
- А почему у вас тут Пушкин?
- Великий русский поэт, - объяснил Сирота и, подумав, прибавил. - Тоже искренний человек. Красиво умер.
- Японцев хлебом не корми, только бы кто-нибудь красиво умер, - улыбнулся Всеволод Витальевич. - Но нам с вами, господа, помирать рано, работы невпроворот. Что у нас самое срочное?
- Корвет «Всадник» заказал сто пудов солонины и сто пятьдесят пудов риса, - принялся докладывать Сирота, вынимая из папки листки. - Старший помощник с «Гайдамака» просит поскорее устроить ремонтный док в Йокосука.
- Это дела, которые поступают в ведение комиссионеров, - пояснил Фандорину консул, - Комиссионеры - посредники из местных купцов, отвечающие передо мной за качество поставок и работ. Дальше, Сирота.
- Записка из муниципальной полиции. Спрашивают, выпускать ли младшего механика с «Бояна».
- Напишите, пускай посидит до завтра. Да сначала чтоб заплатил за разбитую витрину. Еще что?
- Письмо от девицы Благолеповой. - Переводчик протянул консулу взрезанный конверт. - Сообщает о смерти отца. Просит выписать свидетельство о кончине. А также ходатайствует насчет денежного пособия.
Доронин нахмурился, взял письмо.
- «Скончался в одночасье»... «одна-одинешенька»... «не оставьте попечением»... «хоть сколько-нибудь на похороны»... М-да. Вот, Эраст Петрович. Рутинная, но оттого не менее печальная сторона консульской деятельности. Заботимся не только о живых, но и мертвых подданных Российской империи.
Он полувопросительно-полувиновато взглянул на Фандорина.
- Отлично понимаю, что с моей стороны это свинство... Вы едва с дороги. Но, знаете, очень выручили бы, если б наведались к этой самой Благолеповой. Мне еще речь сочинять для сегодняшней церемонии, а откладывать безутешную девицу на завтра опасно. Того и гляди явится сюда и закатит плач Андромахи... Съездили бы, а? Сирота вас сопроводит. Сам всё что нужно выпишет и сделает, вам только справку о смерти подписать.
Фандорин, все еще рассматривавший портрет обезглавленного героя, хотел было сказать: «Ну разумеется», но в этот миг молодому человеку показалось, будто нарисованные черной тушью глаза фельдмаршала блеснули, как живые - да не просто так, а словно бы с некоторым предостережением.
1 2 3 4 5 6 7 8