Вот какого сотрудника лишился надворный советник. Добро бы в лихом деле, а то остановка сердца.
Распорядившись насчет бренных останков, Мыльников вернулся к себе на Фонтанку, перечел донесение по поводу Дерганого и что-то забеспокоился. Отрядил Леньку Зябликова, очень толкового паренька, на Надеждинскую - проверить квартиру №7.
И что же? Не подвело чутье старого волкодава.
Десять минут назад Зябликов протелефонировал. Так, мол, и так, обрядился водопроводчиком, стал звонить-стучать в седьмую - никакого ответа. Тогда вскрыл дверь отмычкой.
Дерганый висит в петле, у окна, на занавесочном карнизе. По всем признакам самоубийство: синяки-ссадины отсутствуют, на столе бумажка и карандаш - будто человек собирался написать прощальную записку, да передумал.
Послушал Евстратий Павлович взволнованную скороговорку агента, велел дожидаться экспертной группы, а сам уселся к столу и давай герб рисовать - для прояснения ума, а еще более для успокоения нервов.
Нервы у надворного советника в последнее время были ни к черту. В медицинском заключении обозначено: «Общая неврастения как результат переутомления; расширение сердечной сумки; опухлость легких и частичное поражение спинного мозга, могущее угрожать параличом». Параличом! За всё в жизни платить приходится, и обычно много дороже, чем предполагал.
Вот и потомственный дворянин, и начальник наиважнейшего отделения, оклад шесть тысяч целковых, да что оклад - тридцать тысяч неподотчета, мечта любого чиновника. А здоровья нет, и что теперь всё злато земли? Евстратия Павловича мучила еженощная бессонница, а если уснешь - того хуже: нехорошие сны, поганые, с чертовщиной. Пробудишься в холодном поту, и зуб на зуб не попадает. Все мерещится по углам некое скверное шевеление и словно подхихикивает кто-то, неявственно, но с глумом, а то вдруг возьмет и завоет. На шестом десятке Мыльников, гроза террористов и иностранных шпионов, стал с зажженной лампадкой спать. И для святости, и чтоб темноты по закутам не было. Укатали сивку крутые горки...
В прошлый год запросился в отставку - благо, и деньжонки подкоплены, и мызка прикуплена, в хорошем грибном месте, на Финском заливе. А тут война. Начальник Особого отдела, директор департамента, сам министр упрашивали: не выдавайте, Евстратий Павлович, не бросайте в лихое время. Как откажешь?
Надворный советник заставил себя вернуться мыслью к насущному. Подергал длинный запорожский ус, потом нарисовал на бумажке два кружочка, между ними - волнистую линию, сверху - знак вопроса.
Два фактика, каждый сам по себе более-менее понятный.
Ну, умер Василий Максименко, не выдержало надорванное служебными тяготами сердце. Бывает.
Почетный гражданин Комаровский, черт его знает кто такой (москвичи позавчера зацепили у эсэровской конспиративной явки), повесился. Это с неврастениками-революционерами тоже случается.
Но чтоб два отчасти связанных между собою бытия, две, так сказать, пересекающиеся земные юдоли вдруг взяли и оборвались одновременно? Больно чудно. Что такое «юдоль», Евстратий Павлович представлял себе неявственно, но слово ему нравилось - он частенько воображал, как бредет по жизни этой самой юдолью, узенькой и извилистой, зажатой меж суровых скал.
Что за Калмык? Зачем заходил к Дерганому - по делу или, может, по ошибке (пробыл-то всего четыре минуты)? И что это Максименку в глухой двор понесло?
Ох, не нравился Мыльникову этот самый Калмык. Не штабс-капитан, а прямо какой-то Ангел Смерти (тут надворный советник перекрестился): от одного человека вышел - тот возьми да повесься; другой человек за Калмыком пошел, да и окочурился по-собачьи, в поганой подворотне.
Мыльников рядом с гербом попробовал нарисовать косоглазую калмыцкую физию, но получилось непохоже - навыка не было.
Ах, Калмык-Калмык, где-то ты сейчас?
* * *
А штабс-капитан Рыбников, столь метко окрещенный филерами (лицо у него и вправду было несколько калмыковатое), проводил вечер этого хлопотного дня в еще большей суете и беготне.
После происшествия в Митавском переулке он заскочил на телеграф и отбил две депешки: одну местную, на станцию Колпино, другую дальнюю, в Иркутск, причем поругался с приемщиком из-за тарифов - возмутился, что за телеграммы в Иркутск берут по 10 копеек за слово. Приемщик объяснил, что телеграфные сообщения в азиатскую часть империи расцениваются по двойной таксе, и даже показал прейскурант, но штабс-капитан и слушать не хотел.
- Какая же это Азия? - вопил Рыбников, жалобно оглядываясь вокруг. - Вы слыхали, господа, как он про Иркутск? Да это великолепнейший город, настоящая Европа! Да-с! Вы там не бывали, так и не говорите, а я служил-с, три незабываемых года! Что ж это такое, господа? Грабеж среди бела дня!
Поскандалив, Василий Александрович переместился в очередь к международному окошку и отправил телеграмму в Париж, по срочному тарифу, то есть аж по 30 копеек за слово, но здесь уже вел себя тихо, не возмущался.
Затем неугомонный штабс-капитан заковылял на Николаевский вокзал, куда поспел как раз к отходу девятичасового курьерского.
Хотел купить билет второго класса - в кассе не оказалось.
- Что ж, я не виноват, - с видимым удовольствием сообщил Рыбников очереди. - Придется в третьем, хоть и офицер. Казенная надобность, не имею права не ехать. Вот-с шесть целковиков, извольте билетик.
- В третьем тем более нет, - ответил кассир. - Есть в первом, за 15 рублей.
- За сколько?! - ахнул Василий Александрович. - Я вам не сын Ротшильда! Я, если желаете знать, вообще сирота!
Ему стали объяснять, что нехватка мест, что количество пассажирских поездов до Москвы сокращено по причине военных перевозок. И этот-то билет, что в первый класс, освободился по чистой случайности, две минуты назад. Какая-то дама пожелала ехать в купе одна, а это запрещено постановлением начальника дороги, заставили пассажирку лишний билет сдать.
- Так что, берете или нет? - нетерпеливо спросил кассир.
Жалобно ругаясь, штабс-капитан купил дорогущий билет, но потребовал «бумажку с печатью», что более дешевых билетов в наличии не было. Еле от него отвязались - отправили за «бумажкой» к дежурному по вокзалу, но штабс-капитан туда не пошел, а вместо этого заскочил в камеру хранения.
Забрал оттуда дешевенький чемодан и длинный узкий тубус, в каких обыкновенно носят чертежи.
А там уж пора было на перрон - дали первый звонок.
Слог третий, в котором Василий Александрович посещает клозет
В купе первого класса сидела пассажирка - надо полагать, та самая, которой железнодорожная инструкция не дозволила путешествовать в одиночестве.
Штабс-капитан хмуро поздоровался, очевидно, еще переживая из-за пятнадцати рублей. На спутницу едва взглянул, хотя дама была хороша собой, даже не просто хороша, а хороша совершенно исключительно: акварельно-нежное личико, огромные влажные глаза из-под дымчатой вуальки, элегантный дорожный костюм перламутрового оттенка.
Прекрасная незнакомка Рыбниковым тоже не заинтересовалась. На «здрасьте» холодно кивнула, окинула одним-единственным взглядом заурядную физиономию попутчика, его мешковатый китель, рыжие сапоги и отвернулась к окну.
Раздался второй звонок.
Изящно очерченные ноздри пассажирки затрепетали, губки прошептали:
- Ах, скорей бы уж! - но адресовано восклицание было явно не соседу.
По коридору, топоча, пронеслись мальчишки-газетчики - один из респектабельной «Вечерней России», второй из бульварного «Русского веча». Оба вопили во все горло, стараясь перекричать друг друга.
- Скорбные вести о драме в Японском море! - надрывался первый. - Российский флот сожжен и потоплен!
Второй орал:
- Знаменитая шайка «Московских Лихачей» наносит удар в Петербурге! Раздета дама высшего света!
- Первые списки погибших! Множество дорогих сердцу имен! Зарыдает вся страна!
- Графиня Эн высажена из кареты в наряде Евы! Налетчики знали о спрятанных под платьем драгоценностях!
Штабс-капитан купил «Вечернюю Россию» с огромной траурной каймой, дама - «Русское вече», но приступить к чтению не успели.
Дверь внезапно открылась, и въехал огромный, не поместившийся в проем букет роз, сразу наполнивший купе маслянистым благоуханием.
Над бутонами торчала красивая мужская голова с холеной эспаньолкой и подкрученными усами. Радужно сверкнула бриллиантовая заколка на галстуке.
- Этто еще кто такой?! - воззрился на Рыбникова вошедший, и черные брови грозно поползли вверх, однако в ту же секунду, приглядевшись к неказистой внешности штабс-капитана, красавец совершенно на его счет успокоился и более вниманием не удостаивал.
- Лика! - воскликнул он, падая на колени и бросая букет под ноги даме. - Я люблю всею душою одну лишь тебя! Прости, умоляю! Ты же знаешь мой темперамент! Я увлекающийся человек, я артист!
Оно и видно было, что артист. Обладателя эспаньолки нисколько не смущала публика - а кроме выглядывавшего из-за «Вечерней России» штабс-капитана за интересной сценой наблюдали еще и зрители из коридора, привлеченные умопомрачительным ароматом роз и звучными ламентациями.
Не стушевалась публики и прелестная дама.
- Всё кончено, Астралов! - гневно объявила она, откинув вуаль и сверкнув глазами. - И чтоб в Москве появляться не смел! - От умоляюще простертых дланей отмахнулась. - Нет-нет, и слушать не желаю!
Тогда кающийся повел себя странно: не вставая с колен, сложил руки на груди и глубоким, волшебнейшим тенором запел:
- Una furtiva lacrima negli occhi suoi spunto...
Дама побледнела, заткнула ладонями уши, но божественный голос наполнил собою купе, да что купе - заслушавшись, притих весь вагон.
Обворожительную мелодию Доницетти прервал третий звонок, особенно длинный и заливистый.
В дверь заглянул кондуктор:
- Господ провожающих прошу немедленно выйти, отправляемся. Сударь, пора! - коснулся он локтя чудесного певца.
Тот кинулся к Рыбникову:
- Уступите билет! Даю сто рублей! Тут драма разбитого сердца! Пятьсот!
- Не смейте уступать ему билет! - закричала дама.
- Не могу-с, - твердо ответил штабс-капитан артисту. - Рад бы, но безотлагательная казенная надобность.
Кондуктор утянул обливающегося слезами Астралова в коридор.
Поезд тронулся. С перрона донесся отчаянный крик:
- Ликуша! Я руки на себя наложу! Прости!
- Никогда! - выкрикнула раскрасневшаяся пассажирка и вышвырнула великолепный букет в окно, засыпав весь столик алыми лепестками.
Обессиленно упала на бархатное сиденье, закрыла лицо пальчиками и разрыдалась.
- Вы благородный человек, - сказала она, всхлипывая. - Отказались от денег! Я так вам признательна! Выпрыгнула бы в окошко, честное слово!
Рыбников пробурчал:
- Пятьсот рублей деньги большущие. Я в треть столько не получаю, даже со столовыми и разъездными. Но служба. Начальство опозданий не прощает...
- Пятьсот рублей давал, фигляр! - не слушала его дама. - Перед публикой красовался! А в жизни - мелочный человек, экономист, - это слово она произнесла с безграничным презрением, даже всхлипывать перестала. - Живет не по средствам!
Заинтересовавшись логическим противоречием, содержавшимся в этой реплике, Василий Александрович спросил:
- Виноват-с, недопонял. Так он экономен или живет не по средствам?
- Средства у него огромные, да только он по ним не живет! - объяснила спутница, уже не плача, а озабоченно разглядывая в зеркальце слегка покрасневший носик. Мазнула пуховкой, поправила золотистую прядку у лба. - В прошлом году получил почти сто тысяч, а прожили едва половину. Всё «на черный день» откладывает!
Тут она окончательно успокоилась, перевела взгляд на соседа и церемонно представилась:
- Гликерия Романовна Лидина.
Назвался и штабс-капитан.
- Очень приятно, - улыбнулась ему дама. - Я должна объяснить, раз уж вы оказались свидетелем этой безобразной сцены. Жорж обожает устраивать спектакли, особенно при зрителях!
- Он что, вправду артист?
Гликерия Романовна недоверчиво похлопала чуть не дюймовыми ресницами:
- Как? Вы не знаете Астралова? Тенор Астралов-Лидин. Его имя на всех афишах!
- Не до театров, - равнодушно пожал плечами Рыбников. - Некогда, знаете, по операм расхаживать. И средства не позволяют. Жалованье мизерное, пособие по ранению задерживают, а жизнь в Петербурге кусается. Извозчики по семидесяти копеек за пустяковую поездку дерут...
Лидина не слушала, да больше на него и не смотрела.
- Мы два года женаты! - сказала она, словно обращаясь не к своему прозаическому соседу, а к более достойной, сочувственно внимающей аудитории. - Ах, как я была влюблена! Теперь-то я понимаю, что не в него, а в голос. Какой у него голос! Стоит ему запеть, и я таю, он может вить из меня веревки. И ведь знает это, негодяй! Видели, как он давеча запел, подлый манипулятор? Хорошо звонок помешал, а то у меня уже головокружение началось!
- Красивый господин, - позевывая признал штабс-капитан. - Должно быть, насчет клубнички не дурак. Из-за того и драма?
- Мне и раньше рассказывали! - сверкнула глазами Гликерия Романовна. - В театральном мире доброжелателей хватает. Но я не верила. А тут собственными глазами! И где! В моей гостиной! И с кем? Со старой кокоткой Котурновой! Ноги моей больше не будет в этой оскверненной квартире! И в Петербурге тоже!
- Стало быть, в Москву перебираетесь, - резюмировал штабс-капитан. По тону было ясно, что ему не терпится закончить пустой разговор и уткнуться в газету.
- Да, у нас в Москве тоже квартира, на Остоженке. Жорж иногда берет на зиму ангажемент в Большом.
Здесь Рыбников спрятался-таки за «Вечернюю Россию», и дама была вынуждена умолкнуть. Нервно развернула «Русское Вече», пробежала глазами статью на первой странице, отшвырнула, пробормотав:
- Боже, какая пошлость! Раздетая, на дороге - ужасно! Неужто совсем-совсем раздетая? Кто же это «графиня Эн»? Вика Олсуфьева? Нелли Воронцова? Ах, неважно!
За окном тянулись дачи, рощицы, унылые огороды. Штабс-капитан увлеченно шелестел газетой.
Лидина вздохнула раз, другой. Молчание было ей в тягость.
- Что это вы читаете с таким интересом? - не выдержала она наконец.
- Да вот, списки офицеров, погибших за царя и отечество в морской баталии близ острова Цусима. Получено через европейские телеграфные агентства, из японских источников. Так сказать, скрижали скорби. Обещают продолжение в последующих номерах. Смотрю, нет ли кого из боевых товарищей. - И Василий Александрович с выражением, вкусно стал читать вслух. - «На броненосце „Князь Кутузов-Смоленский“: младший флагман контр-адмирал Леонтьев, командир корабля капитан первого ранга Эндлунг, казначей эскадры статский советник Зюкин, старший офицер капитан второго ранга фон Швальбе...»
- Ах, перестаньте! - всплеснула ручкой Гликерия Романовна. - Не хочу слушать! И когда только закончится эта ужасная война!
- Скоро. Коварный враг будет разгромлен христолюбивым воинством, - пообещал Рыбников, откладывая газету и доставая какую-то книжку, в чтение которой он немедленно погрузился с еще большей сосредоточенностью.
Дама близоруко сощурилась, чтобы разглядеть заголовок, но книга была обернута коричневой бумагой.
Поезд заскрежетал тормозами, останавливаясь.
- Колпино? - удивилась Лидина. - Странно, курьерский никогда здесь не останавливается.
Рыбников высунулся из окна, окликнул дежурного:
- Почему стоим?
- Да вот, господин офицер, надобно пропустить вперед литерный, со срочным военным грузом.
Пользуясь тем, что спутник отвернулся, Гликерия Романовна удовлетворила свое любопытство: быстро отвернула книжную обертку, приложила к глазам хорошенький лорнет на золотой цепочке - и поморщилась. Книга, которую с таким увлечением читал штабс-капитан, называлась «ТОННЕЛИ И МОСТЫ. Краткий справочник для железнодорожных служащих».
К дежурному подбежал телеграфист с бумажной лентой в руке. Тот прочитал депешу, пожал плечами и махнул флажком.
- Что такое? - спросил Рыбников.
- Семь пятниц на неделе. Велено отправлять, не ждать литерного.
Поезд тронулся.
- Вы, должно быть, военный инженер? - поинтересовалась Гликерия Романовна.
- Почему вы взяли?
Признаваться, что подглядела название книги, Лидиной было неловко, но она нашлась - показала на кожаный тубус.
- Да вот. Это ведь для чертежей?
- А, да. - Василий Александрович понизил голос. - Секретная документация. Доставляю в Москву.
- А я думала, вы в отпуске. Навещаете семью или, может быть, родителей.
- Неженат. С каких прибытков семью заводить? Гол как сокол. И родителей не имею. Круглый сирота. Даже, можно сказать, сирота казанский - в полку за косоглазие дразнили татарвой.
После остановки в Колпине штабс-капитан как-то оживился, стал поразговорчивей, да и широкие скулы слегка порозовели.
Вдруг он взглянул на часы и поднялся.
- Пардон, выйду покурю.
- Курите здесь, я привыкла, - милостиво позволила Гликерия Романовна. - Жорж курит сигары. То есть курил.
Василий Александрович конфузливо улыбнулся:

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Алмазная колесница. Том 1'


1 2 3