А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 




Николай Басов
Неуязвимых не существует



Николай БАСОВ
Неуязвимых не существует

Не существует самопровозглашенных злодеев, зато самопровозглашенных святых – настоящая армия. И еще сложность в том, что степень зла и добра противоборствующих сторон определяют историки одержавших победу.
Г. К.

Мертвые герои лишаются следующего шанса отличиться.
Ложное утверждение

Лишь победитель утруждает себя, отдавая последние почести противнику.
Истинное утверждение

ЧАСТЬ I

1

Меня взяли в аэропорту. Взяли нагло и неизобретательно. Даже не дали провалиться на явке. Просто еще в самолете вдруг объявили, что нашему рейсу придется пройти особый карантин, который Долго не продлится, но во время которого нужно будет сунуться в особенную машинку для определения новых вирусов. Вернее, новых для благословенной Харьковщины, которая борется за освобождение из-под власти Украины, вооруженная высокой мыслью и святой волей его высокопревосходительства генерал-губернатора Килиманада Сапегова.
В последнее время этих вирусов в самом деле появилось видимо-невидимо, так что никого объявление не удивило, тем более что самолет шел из Крыма, где действительно за последние пятьдесят лет вымерла почти треть населения, должно быть, из-за плохой воды. Из Крыма я летел, потому что таков был маршрут, разработанный нашими спецами, предназначенный сбивать с толку всевозможных стукачей, таможенников или контрразведчиков. Они убедили моих командиров, что путь в Волгоград на теплоходе, с троекратной сменой документов и отметками во всех пунктах Волжской Конфедерации, пересадкой на другой теплоход, идущий в Ростов, столицу Донской Федерации, переправой с помощью дружественных нам контрабандистов в Керчь, с довольно рискованным броском в Симферополь под видом бойкого уголовника, что было совсем не безопасно в Крымском ханстве, и наконец, с перелетом бизнес-классом в место назначения, то есть в Харьков, собьет с толку кого угодно. Они так утверждали, и они ошиблись.
Карантин следовало проходить в чем-то вроде томографа, в голом виде, с руками и ногами, зажатыми в специальные браслеты. Уже устраиваясь на столе в позе звезды, я стал догадываться, чем может обернуться дело. Но получилось еще хуже.
Едва я, так сказать, обездвижился, как чей-то весьма решительный голос рассказал обо мне больше, чем я когда-либо рассказывал кому-либо, кроме моих командиров. Но те и так все знали, так что и им я, собственно, не особенно рассказывал. Самое главное, этот голос знал мое задание, которое было сформулировано крайне немногословно – отменить Сапегова.
Потом все смешалось. Меня начинили несметным количеством разного рода химикалиев, внушений, церебротравмошоков, что вызвало такие резкие реакции моего же подсознания, загруженного чувствами вины, грешности и неизбежной, ужасной гибели, что я должен был не просто сломаться, а распасться в труху, в пыль, рассыпаться на атомы. И все-таки они мало чего добились.
Помогли три фактора. Во-первых, у меня было так называемое «обучение смерти». Это очень достоверная, я бы сказал, жизненно верная иллюзия личной смерти. Меня «убивали» из стрелкового оружия, пару раз заставили «задохнуться» в батискафе, опущенном на дно Тихого океана, «замуровывали» в бетоне, «жгли» в дюзах ракетоплана и даже однажды заставили погибнуть от «скорой старости», очень неприятной болезни, которая время от времени поражает наших космонавтов в районе Марса. Конечно, все это было доведено до конца, и все-таки потом я вдруг начинал понимать, что по-прежнему жив и даже, в большинстве случаев, невредим. Как этого добивались, рассказывать долго, да и не особенно приятно, если у слушателя нет склонности к садизму.
Во-вторых, мое сознание было капитально блокировано, и если бы кто-то даже попытался его разблокировать, для этого меня пришлось бы превратить в настоящего мутанта. Разумеется, при условии, что я не являлся им с самого начала – а в этом я совсем не уверен.
И наконец, третье. У меня всегда под сверхкритическим допросом возникает защитная реакция – я начинаю бредить. Что ни говори, а нам, солдатам Штефана, всякие прессинга с пристрастием, пятые и даже шестые степени допросов особенно повредить не способны. Могут, правда, убить, но это уже не так обидно, как проиграть, но выжить.
В общем, как они надо мной ни измывались, как ни тратили высокооплачиваемого времени самых изысканных, на грани искусства, специалистов, но выяснили только мой генокод, мои физические кондиции, что их откровенно порадовало, потому что я превосходил большую часть специализированных мутантов, не говоря уж об обычных людях, и, предположительно, выяснили мое звание. Оно оказалось до смешного низким. На майора – то есть на меня – в Харькове, где генералов, фельдмаршалов и даже генералиссимусов было как собак, не кинулась бы самая завалящая шлюшка, если у нее еще оставались какие-то амбиции.
А потом все успокоилось, меня перестали мучить, оставили издевательства с соленой водой и позволили спать, причем по-настоящему, а не по четверть часа с последующим громовым подъемом. Спустя пару недель райской жизни и выздоровления ко мне допустили даже инспектора. Тот объявил, что статьи у меня будут, без сомнения, политические, а потому он имеет право от Красного Креста выдать мне специальный презент – микротелевизор. Я смеялся полчаса, когда он ушел, потому что в камере моей не было не то что розетки для подпитки аккумуляторов, но даже радиоволны не должны были сюда проникать, так старательно было выстроено это здание.
И каково же было мое удивление, когда, разобравшись с телеком, я вдруг понял, что он подпитывается светоэлементами, и весьма мощными, а волны в мою камеру все-таки проходили. Правда, всего лишь по одному каналу, но я теперь знал дату и год и даже мог определять время суток. Это было восхитительно, как первая любовь, как ужин в «Редиссон-Московия», как победа в войне над Уральской республикой или какими-нибудь другими державами из ближайшего соседства... Как свобода, наконец!
А еще через месячишко я начал учиться думать. Так уж действовала вся эта наркота, что после нее, как младенцу, приходилось заново вспоминать все, что полагается знать взрослому мужчине. И в этом я почти преуспел. Говорю «почти» потому, что наступило время суда. А я и не знал, что подобное в наши времена может случиться. Но вот случилось.

2

Чтобы поддержать церемонии, о которых я прежде только в книжках читал, мне выдали мое дело. Оно было пухленьким, но не очень. Разумеется, с электронным дублированием, так что даже если бы я, памятуя старую романтику, сожрал какую-нибудь особо ценную справку, мне бы ее совершенно идеально восстановили. Кажется, это именно так называется, – когда на тебя могут сотворить безмерное количество компрометирующих документов, и никто никогда не сумеет опровергнуть обвинение, полагая, что они недействительны или фальшивы.
Читая свое дело, я еще раз пришел к выводу, что словоблудие – душа юриспруденции. Там было очень много такого, о чем я и понятия не имел, но что, по мнению прокурора, было вызвано непосредственно мной, и за что я подлежал наказанию. То есть по всем божеским и человеческим законам меня незамедлительно следовало казнить. Без поблажек и оправдания.
Прочитав о якобы инициированных мной эпидемиях массового людоедства, об участии в опытах по клонированию особо выдающихся преступников для получения идеальных исполнителей, о массовых казнях социальных заложников, что изобрел, если не ошибаюсь, еще Ленин в начале XX века, я даже успокоился. На этом фоне ужасов и мерзостей мои реальные грехи выглядели детскими шалостями. После всего, что я действительно сотворил, мне, если я правильно помнил свой послужной список, была уготована прямая дорога в рай и никак иначе.
А вот Сапегов оказался настоящей скотиной, если он обращался со своими согражданами хотя бы приблизительно так, в чем обвинял меня. Хотя, следует принять во внимание, он ведь не из нормальных властителей, или королей, или президентов, или ханов, или председателей Советов, или директоров. Он из тех немногих уголовников, которые поднялись от мелкого рэкета до серьезной власти, прихватив, по случаю, эту самую власть у менее удачливых конкурентов. Было время, когда я думал о нем, как об исключительной персоне. К счастью, это быстро прошло, я попросту решил, что таких, как он, всегда. было немало, просто почему-то они по-прежнему нас удивляют, привлекают к себе внимание и даже слегка завораживают.
Так было раньше, когда мелкий громила Сталин стал вождем огромной страны, когда туповатый наркобарон Андресол практически сделался единоличным диктатором обеих Америк, когда электронный воришка Здур Капи отхватил себе настоящую подводную империю в Южной Антлантике, что до него не удавалось никому. Подводные полисы контролировали относительно небольшие участки морского дна, и это обеспечивало всем гидроцивилизациям нашей матушки-Земли немыслимую фрагментарность и ту же свободу, что первопоселенцам в Новом Свете. И даже больше, потому что никакой Новый Свет не идет в сравнение с гидромиром, что скрывается под волнами всех наших чрезвычайно разлившихся за последние три четверти века океанов.
Вообще-то, еще в Москве меня снабдили, должно быть, по ошибке, каким-то докладом, где утверждалось, что гораздо полезнее не устранять Сапегова и приводить к власти его промосковски настроенных конкурентов, которые на самом деле не такие уж и промосковские. Гораздо лучше приручить его; связать взаимообязательствами, подкормить для вида, сначала не очень, чтобы аппетит не пропал, и тайно, чтобы соперники не сразу поняли, что происходит. Но решительно. И якобы это являлось наилучшим решением.
Тогда, во время подготовки к этому заданию, я тоже так подумал. Москва, мои бывшие начальники и командиры, стоило им опробовать этот ход, получали бы возможность вмешиваться во всякие комбинации на территории Украины и даже влиять на кое-какие решения зловредной Киевской рады. Конечно, тут, по моему телику, она называла себя Всеукраинской радой, но это был блеф, как давным-давно любое государство стало блефом.
Нет, конечно, кое-какие ритуалы и символы остались – деньги, гербы, старые знамена, гимны, присяги, пышные титулы, иногда – армии. Но денег было слишком много и выпускал их каждый, кому не лень, гербы ничего не значили, знамена продавались и перепродавались оптом и в розницу, гимны играли оркестры, состоящие из людей, умерших десятилетия назад, присягам никто не верил, а титулы напридумывали уже такие, что даже Император Вселенной встречался, кажется, раз пять только среди известных мне тюрко-славянских стран, и это никого не заставляло вздрагивать. Оставались армии, но и они каким-то образом стали больше походить на наемные банды, автоматизированные, высокооплачиваемые, но все-таки банды, не предназначенные ни для чего другого, кроме как для грабежа сограждан.
Большую часть старых городов контролировал странный симбиотический организм из полиции и преступников, причем где начиналось одно и заканчивалось другое – не могли выяснить даже сами политики. Малые городки были расписаны по принципу средневековых сеньорий за тем или иным преступным магнатом, который очень часто действительно добивался порядка и даже способствовал некоторому повышению качества жизни своих подконтрольных граждан. Вот только в любой момент он мог передумать, затеять войну с соседом или конкурентом, мог обратить всех в рабство или устроить концлагеря, по сравнению с которыми жестокости ГУЛАГа не выглядели рекордом.
И вся эта пестрая, чуть не ежедневно меняющаяся картина властей, силы, авторитетов, договоров, войн, стычек, ужасов, муки, голода, роскоши, идеологий, неизмененных людей и мутантов, то есть нелюдей, роботов, гидроцивилизаций и Внеземелья, технических, биологических, психологических или религиозных революций, вся эта смесь прошлого и настоящего, старых названий и новых, ужасающих болезней, оружия, изобретений, информации, энергии и парапсихологии, ненависти, любви, похоти, популярного и изысканного искусства – все это существовало за стенами тюрьмы, в которой я сидел, и даже мне, майору Московии, разумеется, не простому, а одному из тех, кого по непонятной причине еще полсотни лет тому назад стали называть солдатами Штефана, было ясно, что добром все это не кончится. Даже я соображал, что должно произойти что-то вроде Третьей Великой засухи или Второго Всемирного потопа, чтобы люди образумились и жизнь потекла в правильном направлении – к добру, свету и милосердию.
И еще я думал, глядя в жидкокристаллический цветоквазиобъемный экран своего телека, что, пожалуй, нечего кукситься. Возможно, я сделал ошибку. Ведь напросился же я на это дело почти без начальственных требований, почти без толчков в спину. Мог бы и что-нибудь полегче выбрать, например, попытался бы внедриться в преступный синдикат из Тбилиси, столицы Иверии, где, как доносили сводки, объявился некий стукач, заваливший половину нашей агентуры. Смотался бы за Кавказ, вычислил и грохнул предателя, вернулся к жене, получил очередную премию... Так нет же, позволил уговорить себя на Харьков.
Вот теперь и не хнычь – следовал ответ на все мои невнятные переживания.
Какие-то уж слишком невнятные... Кажется, тюремщики опять начали мне какую-то наркоту подкладывать в жратву. Сгоряча я решил попоститься. Вот только не знал – нужно ли?

3

Солдаты Штефана – нечто такое, что появилось в мире уже в готовом виде, словно нас вытащили из коробки. Когда-то, лет с полста назад, нас было очень много, просто в полицейский участок нельзя было приехать, чтобы не наткнуться на парочку солдат Штефана. Кстати, благодаря журналистам, с той поры устоялся и вполне окреп по отношению к ним враждебный тон, и даже не просто враждебный, а густо замешанный на ненависти. Почему так получилось – я не знаю.
Потом они все исчезли. Чуть не в одно десятилетие, словно корова языком слизнула, и остались лишь какие-то недобитки. Вроде меня. Но со мной-то все абсолютно понятно, я – последний, по крайней мере, в Московии.
Раздумывая над этой загадкой, я пришел к выводу, что на самом деле никогда нас не было очень много, просто всякие оболтусы, которые и пистолет-то держать не научились, называли себя солдатами Штефана, чтобы обеспечить психологическое преимущество в стычке со всякой нечистью. То есть они «косили» под истинных солдат, надеясь избежать худшего. А потом каким-то образом был разработан тест на истинных солдат Штефана, и называться так стало невозможно – оказалось, что нужно быть. Или помалкивать. И мы как бы исчезли, то есть желающих врать стало меньше, это сделалось опасно.
Не знаю, мне самому в этой гипотезе чудится масса дыр, которые никакими догадками не заткнешь, но что-то о себе знать нужно, поэтому приходится выдумывать.
Еще про нас говорят, что те солдаты, которых было много, каким-то образом все перешли в так называемые вольные солдаты Штефана. Что это такое, вообще-то понятно – мы уже не служили в полиции, не служили в спецназе, в особых частях, не входили в списки резервистов, не получали надбавку за риск, за сложность, за массу всего другого, что на настоящей войне подсчитать удается лишь приблизительно. А то, что мы не вылезали из драк, – это факт, который вряд ли поставит под сомнение даже самый предвзятый противник. Разумеется, все вынуждены были признавать, что мы всегда дрались на стороне так называемого порядка, хотя что это такое, наша Всемирная цивилизация забыла, вероятно, более века тому назад. Но в любом случае, мы служили тем, кто пытался сдержать пружину Зла, не дать ей разжаться до предела, пытались уменьшить влияние ненависти, разрушений и самой смерти до сколько-нибудь допустимых пределов. Как оказалось, одержать хотя бы временную победу нам не удалось.
Где-то я прочитал догадку одного дотошного вольнодумца, который утверждал, что солдаты Штефана генетически не могут служить сволочам. Из этого он делал выводы, что за всю историю на стороне бандитов и даже вполне законных, но очень уж жестоких властителей служили лишь самозваные солдаты Штефана, но не оказалось ни одного истинного. Я же решил, если догадка верна, то сразу становится понятно, почему мы в итоге ушли в вольные солдаты, пренебрегая выгодами явственного общественного статуса.
Тот же отгадчик предположил, что сначала у нас было много подчиненных, единомышленников, попутчиков, что сначала мы водили настоящие отряды разного рода людей, возомнивших, что они могут помочь нам построить царство добра и справедливости на этой Земле, в этом мире. Кончилось тем, что попутчики рассеялись, единомышленники погибли, и солдаты остались сами по себе.
1 2 3 4 5 6 7