– Куртку свою забери, козел!
Голос был женским.
Мужик равнодушно подобрал брошенную вслед верхнюю одежду. Остановившись, он пошатнулся, обвел Давыдова мутным взглядом, с трудом удержался растопыренной пятерней за стену и сипло процедил:
– Ну, чего тебе?..
– Антона Извалова знаешь? – спросил у него Сергей. – Молодой парень, несколько лет назад из Чечни вернулся.
Обитатель общежития стоял, слегка покачиваясь на нетвердых ногах.
– Закурить есть? – наконец сфокусировался он на фигуре в черном длиннополом пальто, которая казалась ему призраком.
– На. – Давыдов равнодушно протянул ему полупустую пачку «Camel». – Я спрашиваю, Антона Извалова знаешь? Мне нужен номер его комнаты.
На некоторое время в коридоре повисла гнетущая тишина, которую нарушали лишь невнятные, доносящиеся из-за дверей звуки да сиплое дыхание пьяного обитателя общаги, взгляд которого медленно перемешался с пачки импортных сигарет на Давыдова и обратно, отражая вялый мыслительный процесс.
– Извалов?.. – хрипло переспросил он спустя некоторое время. – Антон?.. Это контуженый, что ли? – наконец осенило его, когда Сергей уже начал терять всякое терпение. – Знаю... – утвердительно кивнул мужик, недоверчиво покосившись на сигареты. – Это мне?
– Забирай. Только скажи, в какой комнате он живет?
– А?.. – Собеседник Давыдова опять начал выпадать из реальности, что-то бормоча себе под нос.
«Прав был Саня, тупая это затея...» – вновь подумал Давыдов, хотя знал, что уже не повернет назад. Не в его привычках было останавливаться на полпути, да и увидеть Антона нужно – это желание уже твердо оформилось внутри и, как любая запавшая в разум мысль, не даст покоя, пока не будет осуществлено. О душе Сергей не вспоминал. От нее давно не поступало никаких позывов, и все, что он делал, по большей части диктовал больной, истерзанный рассудок, который порой помимо его воли искал горьких, зачастую ненужных встреч, уводил его в такие места, где остро оживали воспоминания, словно подсознание надеялось, что в какой-то момент очнется загнанная в угол душа, и тогда все пойдет по-другому...
«Тщета...»
– Блин, мужик, я тебя по-русски спрашиваю... – Сергей начал заводиться. – НОМЕР КОМНАТЫ АНТОНА ИЗВАЛОВА?!
Если бы не тошнотный запах, исходящий от собеседника, Давыдов взял бы его за ворот и пару раз тряхнул об стенку, для ясности мышления.
– А... это комната тридцать семь. – Алкаш, заметив неладное, тут же протрезвел на несколько секунд. – Но только ты это... Не трогай меня... Я пошел... А он контуженый... Ты к нему стучись сначала... – Мужичонка развернулся и нетвердой походкой направился назад, к той двери, откуда минуту назад вылетела его куртка. – Эй, Машка... Открывай, я курить нашел... – Вялый кулак забарабанил в дверь. – Открывай, я кому говорю... – Через некоторое время что-то затрещало в конце длинного коридора, – очевидно, вылетал очередной, тысячный по счету шпингалет, но Давыдова совершенно не интересовала развязка этой сцены. Остановившись напротив двери с номером «37», он прислушался.
Тихо бормотал телевизор.
Он постучал.
Из-за двери не ответили. Сергей подождал минуту, потом опять постучался и, не удостоившись ответа, толкнул дверь. Она поддалась с неожиданной легкостью, и вдруг... в образовавшуюся щель, отскочив от истершегося порожка, с глухим, неприятным стуком вылетела «эфка»...* «Эфка», она же лимонка, – ручная граната «Ф-1».


Мышцы сработали машинально, без участия разума, на уровне рефлексов.
Граната еще выкатывалась в вонючий коридор, а он уже влетел внутрь комнаты и застыл, вжавшись в простенок, с таким расчетом, чтобы не достало осколками через дверной проем.
Глухой ток крови в висках отсчитывал секунды. Одна... Вторая... Третья...
– Не взорвется, – внезапно оборвал мысленный отсчет глухой голос, на миг перекрывший бормотание телевизора. – Это муляж. Принеси, а то пацаны увидят, утащат.

* * *

Вернувшись в комнату с ребристым муляжом «эфки», Давыдов еще несколько секунд привыкал зрением к густому сумраку, щедро сдобренному сизым, вонючим папиросным дымом.
Все оказалось много хуже, чем он предчувствовал...
Взгляд постепенно стал различать окружающие предметы, учитывая, что единственным источником света в тесной пеналообразной келье являлся черно-белый ламповый телевизор, экран которого таинственно мерцал рябью помех, – изображение на нем было смазанным, нечетким, и только приглушенный голос звучал вполне внятно.
Шел выпуск вечерних новостей. По экрану метались смутные, искаженные тени.
– ...сказал, что основные силы боевиков после ощутимого поражения отходят в горы, пытаясь использовать для отступления последние дни, пока на горных тропах и перевалах не лег снег...
Давыдов по-прежнему стоял у порога, внимательно вглядываясь в сумрак.
В призрачном свете серыми тенями выделялись немногочисленные предметы меблировки. Диван у плотно зашторенного окна, две обшарпанные тумбочки казенного образца, на одной из которых стоял упомянутый телевизор, встроенный шкаф для одежды с болтающейся на одной петле дверкой, а подле, небрежно прикрытый брошенной сверху газетой, прямо на полу пылился старый, допотопный компьютер еще советского производства.
– Серега? Давыдов?! – нарушил затянувшееся замешательство хриплый, знакомый, но странно изменившийся голос Антона Извалова.
Он звучал надтреснуто, словно был сломан.
Глаза уже полностью привыкли к густому сумраку, и Давыдов, резко обернувшись, различил, наконец, лежащего на диване человека.
Вернее, это была страшная пародия на человека.
– Антон... – В горле Сергея внезапно встал комок. Чувство было старым, уже позабытым, как и само понятие – «душа». Этот удушливый ком пришел из прошлого и мог быть порожден только им. Видел бы его сейчас кто-то из братвы – не поверили бы, что Серж может вот так стоять в нерешительности, а его лицо будет скомкано гримасой, в которой смешалось все: и сострадание, и злоба, и обреченное, отчаянное неприятие тех образов, которые передает зрительный нерв...
Дежа вю...
Так было с сержантом Давыдовым лишь однажды, на улице Грозного, когда он увидел первый сгоревший танк и тела наших ребят – обугленные, наполовину высунувшиеся из люков...
Свою кличку – Смерть – он получил уже на «гражданке» за способность в критические секунды опасных разборок вдруг уходить, ускользать из данности в свое прошлое, разительно меняясь лицом и поведением.
Такое выражение лица, гримасой исказившее черты Сергея, обычно означало одно: смертельный приговор его оппонентам. И тем более становилось странным, что сорванная крыша Давыдова в этот раз встала на место достаточно быстро и безболезненно.
Он просто оттаял взглядом, сделал шаг вперед и присел на край скрипнувшего дивана.
– Ну, здорово...
Рука, высунувшаяся из-под шерстяного одеяла, была худой – почти одни кости.
Он пожал ее, встретил взгляд глубоко запавших глаз и не смог вторично сглотнуть этот ком.
Несколько секунд они пристально смотрели друг на друга, а потом, когда костлявые пальцы Антона разжались, Сергей тихо, укоризненно спросил:
– Ну почему так?.. Мы же оставляли тебе деньги...
Извалов слегка пожал плечами в ответ.
Не зная, что делать, как сглотнуть застрявший в горле ком, Сергей огляделся, растерянно, зло. Заметив выключатель, он встал, щелкнул им. и комнату залил желтоватый свет сорокаваттной лампочки.
Голые стены. Потолок цвета слоновой кости с взлохмаченными нитями невесть откуда берущейся паутины, которая гнездится по углам, постепенно обрастая осадком никотина и пыли. Из мебели, как Сергей успел заметить еще в полумраке, присутствовали лишь диван на двух силикатных кирпичах вместо утерянной ножки да тумбочка с поцарапанной полировкой, на которой стоял старый черно-белый телевизор прибалтийского производства... и как завершающий штрих к картине полной, ничем не прикрытой нищеты – два укороченных костыля, прислоненных к подоконнику, а рядом – самодельные наколенники с присохшими следами уличной грязи...
Сергей не стал ничего говорить – вернулся к дивану и сел под жалобный скрип пружин. Он чувствовал, что Антон смотрит на него, как и тот мужик, – словно на привидение... Они оба испытывали в эту минуту одинаковую, болезненную неловкость – какими бы разными, чуждыми на первый взгляд ни показались два находящихся в комнате человека, обоим хотелось одного: помолчать, не произнося праздных, затертых слов, чтобы щемящая горечь, всколыхнувшаяся в сознании черной махровой стеной, немного поулеглась, возвращая способность дышать и мыслить.

* * *

Два русских парня.
Две судьбы, два разума, пропущенные сквозь жернова войны, изжеванные, искалеченные и сплюнутые за дальнейшей непригодностью.
Жизнь жестока. Она каждый день предлагает нам выбор, и все мы принимаем частные сиюминутные решения, не оглядываясь на то обстоятельство, что из частностей как раз и складывается Судьба.
Четыре года назад Давыдов действительно заезжал в это общежитие вместе с ребятами, уволившимися в запас. Антон, потерявший после ранения обе ступни, тогда только выписался из госпиталя, и в комнате над искалеченным сыном причитала мать. Гостей она приняла без радости, и встреча вышла неловкой, скомканной, скоротечной... Посидели от силы минут пять, оставили собранные в складчину деньги и ушли, подавленные, обескураженные, с чувством иррациональной вины перед Антоном.
Что изменилось за прошедшие годы?
Извалов прикурил папиросу и посмотрел на Сергея.
– Приподнялся? – тихо спросил он, без тени упрека, зависти или злобы – просто констатировал факт.
Давыдов лишь криво усмехнулся в ответ.

* * *
Апрель 1997 года. Санкт-Петербург...

Он хорошо помнил тот теплый апрельский день, когда сошел на перрон Балтийского вокзала.
Казалось: впереди вся жизнь, а призрак смерти, неотступно следовавший по пятам на протяжении многих месяцев, наконец сгинул, истаял в прозрачном, звонком весеннем воздухе...
Все казалось Сергею обновленным, радостным, хотя мало что изменилось вокруг: все так же высилась в торце вокзала статуя Ленина, провожая взмахом чугунной руки отъезжающие с привокзальной площади крытые грузовики о новобранцами весеннего призыва; на газонах, среди тропинок и вездесущего, оттаявшего из-под снега мусора робко пробивалась трава, даже коммерческие ларьки остались на своих местах, ничуть не изменившись ни внешним видом, ни ассортиментом товаров, разве что цены ощутимо подросли...
Тем утром действительно грезилось, что начался отсчет новой жизни. Мысли шагающего по перрону «дембеля» были просты и бесхитростны – он прошел через ад, выбрался из него живым, и что, спрашивается, может ожидать его в родном мирном городе, кроме сокровенного покоя и счастья, о которых он мечтал, вжимаясь в липкую грязь под остервенелым автоматным огнем на улицах Грозного?..
...Ему потребовалось всего лишь несколько дней, чтобы полностью избавиться от эйфории.
Дома все обстояло намного хуже, чем рисовало воображение. Отец и мать не работали – завод, на котором столько лет трудились родители, окончательно обанкротился, и теперь они оказались безработными, влача жалкое существование за чертой бедности. Такая судьба постигла многие семьи, но Сергей, глядя на внезапно постаревшего отца, который уходил из дома рано утром, чтобы вернуться глубокой ночью пьяным до беспамятства, на мать, тихо вздыхающую и украдкой смахивающую слезы бессилия, воспринял происходящее как личную трагедию.
Все вокруг казалось неправильным, извращенным, словно он вернулся в совершенно иной мир. Жизненные обстоятельства шли вразрез с прежним воспитанием, маленьким опытом, который он успел накопить в душе до призыва в армию.
Первое правило, усвоенное Сергеем уже на войне, гласило: «Нет безвыходных ситуаций – есть люди, неспособные решать проблемы». Этот постулат, вскользь оброненный незнакомым спецназовцем в момент затишья между боями, помог ему выдержать быструю и болезненную ломку мироощущения, не позволив разуму втянуться в серый водоворот безысходных будней.
Спустя двое суток, не выдержав царящей дома обстановки, он сходил в военкомат, вернул себе паспорт и, взяв диплом, полученный по окончании института, пошел устраиваться на работу.
Некоторые иллюзии еще не покинули рассудок. Он верил, что его профессия, избранная в далеком девяносто первом году и казавшаяся в ту пору не просто трудной, а почти что фантастической, теперь обязательно будет востребована и с легкостью даст ему желанный пропуск в новую жизнь, робкие, непонятные ростки которой пробивались повсюду, куда ни глянь.
И все же привычные доармейские стереотипы подспудно давили на сознание, поэтому Сергей, не раздумывая, пошел в бюро по трудоустройству, которое теперь именовалось громким, явно заимствованным названием «биржа труда».
Терпеливо выстояв длинную очередь, он вошел в кабинет, где за столом сидела пожилая женщина, похожая на строгую учительницу, и молча выложил перед ней документы.
Та взяла их, бегло просмотрела и подняла на Давыдова усталый, затертый от приема множества посетителей взгляд.
– Вы хотите найти работу по специальности, молодой человек?
Вопрос показался Сергею риторическим.
– Да.
– Хорошо... – Она протянула руку, взяла с полки несколько папок и стала пролистывать их, выписывая какие-то данные.
– Вот. – Она протянула Сергею небольшой список из пяти пунктов. – Это адреса фирм, где есть вакансии для людей со знанием компьютера. Попробуйте обратиться к ним напрямую. Но должна вас предупредить – не особо полагайтесь на свой диплом. Вы учились работать с вычислительными машинами советского производства, если не ошибаюсь, – она вновь взглянула на диплом, – с промышленными системами ЧПУ* ЧПУ – числовое программное управление.

, а они радикально отличаются от персональных компьютеров, которые поставляют нам с Запада в последние годы. Если по списку не найдется ничего подходящего – приходите снова.
– Зачем? – недоуменно спросил Сергей.
– Я поставлю вас на учет как безработного, для получения пособия. Может быть, мы сможем подобрать вам место дворника или сантехника.
– Нет, спасибо. – Сергей встал, забирая документы. – Я инженер-программист. Думаю, меня возьмут на работу.

На работу его не приняли.
Сергей побывал в пяти местах, и везде он натыкался на одну и ту же непреодолимую преграду: электронно-вычислительные машины, установленные в офисах различных частных фирм, действительно радикально отличались от тех, работать с которыми умел Давыдов.
Он ничего не понимал. Прошло всего лишь два года со дня получения диплома, а его знания, глубокие и прогрессивные на момент выпуска, оказались безнадежно устаревшими, никому не нужными.
Этому могли найти объяснение люди постарше, те, кто пристально наблюдал за окончательным падением «железного занавеса» и вел анализ хлынувшего на российский рынок потока компьютерных систем, но для Сергея, который не имел никакого представления об эмпирическом законе господина Мура, все происходящее казалось тяжким сном.
Ему бы не спешить, разобраться в своих возможностях, осознать, что иные технические решения, как и чуждые сервисные оболочки, еще не отменяют ни логики алгебры, ни принципов программирования, но реальные неудачи воздействовали на него самым удручающим образом. Это был шок, с которым не смогло мгновенно справиться его сознание. В голове засели, прокручиваясь до тошнотворной бесконечности, фразы той женщины с биржи труда: «мы попробуем подобрать вам место дворника или сантехника»...
...Вконец измученный дневными похождениями, голодный, уставший, он забрел на пустырь промышленной зоны, в районе станции метро «Обухово». Последняя фирма, которую он посетил, располагалась как раз неподалеку, и Сергей, пройдя метров триста по направлению к станции метро, просто присел на вросшую в землю железобетонную плиту.
Достав помятую пачку сигарет, он прикурил.
В душе медленно вскипала неосознанная злоба, будто время внезапно открутилось вспять и он находился не дома, а там, на чужбине...
Или это родной город успел до неузнаваемости измениться за два прошедших года? Он не мог понять, куда подевалось государство, почему вокруг царит хаос, где каждый сам за себя, всякий выживает, как может, заботясь лишь о собственном существовании?..
Позже весь период девяностых годов по справедливости назовут «перестроечным лихолетьем», но для двадцатитрехлетнего парня, который, окончив институт, сразу же ушел в армию, а затем попал в горнило необъявленной войны, все происходящее вокруг казалось диким, не укладывающимся в рамки рассудка.
Воздушные замки, если они и были, рушились, а что оставалось взамен их?
По большому счету еще не произошло ничего непоправимого, но рассудок, истерзанный войной, уже неадекватно реагировал на царящую дома гнетущую обстановку и болезненные неудачи прожитого дня.
1 2 3 4 5 6 7