А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Долгое время никто не обращал на мой стук внимания, возможно, не слышали. В конце концов, в волчушке появился один большой водянистый глаз с плавающим серым зрачком и спросил: «Чего тебе?» Я попросил, чтобы меня не забыли в тюрьме. Мне серьезно ответили, что не забудут. Никакой насмешки. Обещали не забыть.
Прошло еще часа два. В амбразуре камеры уже было кромешно темно. «Радио на семи холмах» то и дело прерывалось объявлениями администрации зоны. Судя по объявлениям, на зоне свирепствовал 47-й год. Упоминались «ударники» и «передовики». Все-таки замки открыли, меня вывели и провели в самую голову шеренги. Без очереди. Я уселся на корточки и положил руки на затылок. Ввалилась команда тяжело снаряженных в валенки и тулупы милиционеров, псов-рыцарей, и нас стали опознавать.
Я встал. «Шапку! Сними! — пролаял принимающий рыцарь-мент. — Почему волосы?» — рыкнул он.
Но наш мент с двойки что-то шепнул ему и показал в бумагах. «А, базара нет!» — воскликнул мент. Я пошел в воронок первым с моими тюками. Набилось нас в воронок с вещами 11 человек в одну голубятню и 10 человек в другую. Сдавленные, придавленные и замерзшие, зэки, однако, были возбуждены, счастливы. Все были рады покинуть двойку и уверены, что хуже, чем на двойке, нигде не будет. Зэки вслух мечтали, что попадут на третьяк.
Через морозную темную ночь нас привезли вначале на 33-ю зону, где выгрузили шестерых. А ближе к полуночи мы въехали во двор главного корпуса Центральной тюрьмы города Саратова. Выгрузились на продол первого этажа. Пришла фельдшерица в резиновых перчатках. Нас обыскали на предмет вшей, наличия побоев и синяков. Спросили, есть ли среди нас спидовые и туберкулезники. В конце концов, нас всех загнали в угловой отстойник, с которого я начинал свою тюремную жизнь в Саратовском централе 5 июля.
Еще более драматично все это выглядело бы, если бы происходило в новогоднюю ночь. Но событие происходило за пять ночей до новогодней, на вторую ночь после католического Рождества, в счастливый праздничный период года, называемый в западных странах Season of Greetings — сезон поздравлений.
В отстойнике зэки дружно закурили. Тринадцать из них были нормальными пацанами. Один обильно ругался и хвастался. Чем вызывал отрицательные эмоции. Через час нас стали группами выдергивать из отстойника. Я попал во вторую группу.
Нас привели в помещение для шмонов. Меня поманил к себе рукой тот самый длиннолицый офицер в фуражке с высокой тульей, который провожал меня, шмонал две недели назад, отправляя на двойку. «Опять к нам? — сказал офицер. — Что, не понравилось в Энгельсе? Запрещенные предметы есть?»
Длиннолицый шмонал дружелюбно и неторопливо, расспрашивая меня обо мне. Форму шмона он соблюдал (я снял трусы и приседал), но по молчаливой договоренности мы вместе лишили эту форму сути. Я не просил его о послаблениях, но он мне эти послабления давал тем, что не копался в моих бумагах, не заглядывал в мои письма и лишь на поверхности касался моей одежды, в то время как он должен был ее сжимать и ощупывать. К часу ночи офицер проводил меня на склад, где я сдал мои баулы, а в ответ получил квитанцию о приеме от меня баулов.
— Ночь проведете в карантине, а часов в восемь отвезем Вас домой, на третьяк, — пошутил длиннолицый. Я сидел в это время уже на продоле на корточках, а длиннолицый стоял рядом. — А что вы чувствовали, когда вас брали на Алтае? — спросил он, снял и вновь надел свою фуражку.
— Чувствовал, что если вот сейчас меня застрелят, то никто не узнает об этом. Можно будет свалить на медведей, медведи съели…
— Страшно было?
— Страшно.
Подошел продольный soldaten и повел меня в карантин. На самом деле мы всего лишь перешли на противоположную сторону коридора и прошли в конец его. Продольный открыл хату № 11. Около хаты уже дожидался какой-то гражданский тип в длинном черном пальто. Продольный потянул дверь, и я оказался в страннейшем помещении. Оно одинаково могло служить предбанником общественных бань, общей спальней гостиницы в провинциальном городе и больничной палатой. Но назвать его тюремной камерой было невозможно. Покажи фотографию и спроси, ни один из сотни не скажет, что это тюремная камера. У самой двери помещался отделанный кафелем до потолка дальняк, нет, настоящий туалет. Цвета слабого кофе с большим количеством молока были эти плитки. Далее у стены помещался просто-таки огромный высокий стол, накрытый скатертью и уставленный кухонными агрегатами, от электрочайника до тостера. Над сияющей белизной раковиной висело огромное зеркало в раме, а над столом висела картина маслом. В зеркале я увидел полуседого человека с длинными волосами, с усами и бородой. Человек выглядел недоверчивым, но уверенным в себе. Вид у него был несколько усталый. О нем можно было сказать, что он много путешествует. Вдоль двух стен стояли белые кровати, я насчитал их двенадцать. Вдали камера кончалась большущим цветным телевизором и окном, окаймленным цветными шторами, забранными в узлы. На кроватях спали аккуратные заключенные.
В полосатых брюках и свитере крупной вязки на голое тело, с недельной модной щетиной на щеках меня ласково встретил лысоватый блондин — старший карантинной хаты № 11 Дима Бешеный.
— Хотите чаю, Эдуард? — спросил Дима Бешеный. — Мы давно Вас ждем. Что, этап запоздал?
Ошеломляющая светскость заключенного Бешеного, обаятельный прием («Чай? Печенье? Может быть, приготовить поесть?»), то, что от господина Димы пахло одеколоном, все это потрясло меня. Гонимый зловонными ветрами ГУИНа, я впервые попал в подобный интерьер.
Мне предложили постель, изголовье к изголовью с постелью старшего. Теплое одеяло извлекли и укрыли им озябшего путника. Часа два мы проговорили с господином Бешеным. Я понял, что он отсидел в своей жизни 16 лет, что последний раз он сидит уже девять лет и что осталось ему еще пять. Впоследствии заключенные третьяка называли другие цифры. Мы побеседовали с Димой до двух ночи, а затем уснули. Под его постелью был застлан ковер, а под шконкой снизу ковер обогревала электроплитка.
Утром я выпил чаю и лицезрел вежливых и тихих заключенных камеры № 11. Они встали и тихо гомонили между собой о чем-то, сидя с ногами на нижних шконках. Карантинные камеры в тюрьме служат для акклиматизации заключенных. Здесь их обламывают, если нужно (и кого нужно, потому что обламывают не обязательно всех), приучают к порядку и дисциплинируют.
В восемь часов, как и обещал длиннолицый в фуражке, меня вынули из Тадж-Махала Димы Бешеного. Потому что в последний момент я решил, что одиннадцатая похожа на кафельный мавзолей. Я попрощался с Димой, уже облачившимся в полосатые брюки и включившим телевизор. Он потягивался, стоя в полосатых брюках на выкрашенном в красно-синие квадраты полу. Я забыл сказать, что пол там был шахматный.
В ледяной голубятне вместе с человеком по фамилии Топта (возможно он тоже происходит из племени сойотов, как и Женька Топчу, мой некогда сокамерник по хате № 125) меня отвезли на третьяк. Принимавший нас солдат Андрей очень удивился: «Ты? Опять к нам?» Андрей посадил нас в адвокатскую, где дико дуло и было холодно, как на улице. Заморозив нас там, только через час нас вывели на продол и снова обшмонали все баулы, вывалив содержимое на мой пугачевский тулупчик. Рядом шмонали Топта. Заледеневшего, меня раздели до трусов и приказали одеться. Одетых, меня и бедного Топта (у него почему-то не было шапки) опять кинули в адвокатскую, но на сей раз в другую. Где было еще более холодно, был виден пар изо рта. Когда я уже думал, что мне настал пиздец — заболею, появились продольные и повели нас вначале на второй, а потом на третий этаж. Мне открыли камеру № 156.
ГЛАВА 20
Уже в марте, после осуждения Цыганка по второй «делюге» («делюга» — это дело на тюремном языке), саратовские газеты дружно осветили и процесс, и личность Цыганка. Вот что я из них почерпнул.
Отец Алексея Цыганкова был в 80-е крупным партийным функционером, мать его была тогда известным адвокатом. Сам он учился в юридическом институте, но, учась на третьем курсе, был осужден за вымогательство. До института Цыганок занимался в спецшколе с углубленным изучением английского. Свое первое прозвище-погоняло Цыганок вынес именно из этой английской школы, где его звали Потат, от английского potato — картофель.
Ко времени своего ареста осенью 1999 года Цыганок числился помощником адвоката в фирме «Илком». Один из свидетелей рассказывал, как он там в первый раз появился. Крепкие ребята в «братковском прикиде» на глазах потрясенных сослуживцев втащили в офис массивный письменный стол. За него уселся помощник адвоката Цыганков. В деле Цыганкова имеется записная книжка с цитатами из Ницше, Шопенгауэра, Клаузевица. На титульной странице изречение: «Быть жертвой — это неталантливо». Несколько страниц книжки занимает диалог, озаглавленный «Диалог с богом», там есть такие строки: «Вера определяет мотивы! Есть много богов, в которых люди верят, и этот бог имеет над ними власть. В начале своего пути человек еще ни во что не верит, до той поры, пока у него не появляется его первое „хочу“. При этом человека совершенно не заботит процесс получения желаемого. Самое страшное, что инстинкт полностью завладевает волей человека, а человек считает, что его цель есть результат его свободной воли…» В книжке есть еще много рассуждений о Власти, Страхе, Справедливости, Дьяволе — все эти слова Цыганок писал с большой буквы.
Осенью 1999 года были задержаны члены группировки Цыганка и он сам. Группировку называли «Чайки». Происхождение названия будто бы следующее. Считается, что небезызвестный бандит Игорь Чикунов незадолго до своей гибели в ноябре 1995 года сказал о Леше Цыганкове и его команде: «Носятся от одного к другому, как чайки от берега к берегу». Чикунов был расстрелян в своем офисе на окраине Саратова вместе с десятью (!) приближенными к нему людьми. Чикунов якобы был крестным отцом Саратова.
Осенью 2000 года Цыганка и его команду судили за убийство троих. Все трое — бывшие приятели. «Вдоль трассы были разбросаны отрубленные головы и кисти рук», — сообщает газета «Саратовский Арбат». Якобы причиной убийства троих послужили возникшие неприязненные отношения. Якобы трое парней решили выйти из игры, оторваться от группировки. «За что поплатились жизнью». Суд признал Алексея Цыганкова виновным в тройном убийстве. Его адвокаты дважды опротестовывали приговор. Но лидеру «Чаек» оставили пожизненный срок лишения свободы. В последнем слове Цыганок обращался к присяжным заседателям: «Здесь и свидетели, и прокурор говорят о каких-то „Чайках“. Якобы Цыганков, то есть я, был их лидером. Но никто не может объяснить, что это означает — „Чайки“.
Процесс, состоявшийся зимой 2002—2003 годов, был по убийству некоего Александра Фадеева по прозвищу Фаня. Вечером 13 марта (год 1998-й) Фаня был ранен в бедро пистолетной пулей во дворе собственного дома на Пролетарке. Через пять дней человек в белом халате и медицинской маске буквально изрешетил его из двух пистолетов, в то время как Фаня лежал на койке в палате 2-й клинической больницы.
Из показаний одного из подельников Цыганка — Виктора Салиева — следует, что причиной конфликта с Фадеевым (Фаней) стал раздел наследства некоего Алексея Наволокина, хозяина «Алисы в Саратове», сети супермаркетов «Робин Бобин» и многого другого наследства. Наволокина взорвали в подъезде дома по улице Симбирцева в феврале 1996 года. Цыганку (тогда Потату) еще не было тогда 23 лет. Но он уже обладал влиянием. Летом 1997 года у Фадеева, а он был другом и казначеем взорванного авторитета, родилась дочь. И он стал отмечать каждый месяц день рождения ребенка. На одном из таких праздников вдова Наволокина Ирина услышала, что Фадеев сказал: «Потат еще свое получит, я с ним скоро разберусь». Ирина Наволокина передала Цыганку сказанное о нем Фадеевым.
Цыганков, если верить материалам судебного расследования, установил за Фадеевым слежку. У Цыганка была охранная фирма, в ней работали бывшие милицейские оперативники. Им он поручил узнать маршрут и распорядок Фадеева. Слежка велась на двух девятках с тремя рациями и видеосъемкой — профессионально.
Сдал «дело Фадеева» якобы Виктор Салиев. Бывший участковый инспектор в селах Константиновка и Михайловка близ Саратова. Салиева приговорили в 1999 году к десяти годам лишения свободы за попытку покушения на жизнь директора казино «Звездное небо». Директора спасло чудо — четыре пули прошло сквозь его пальто, но ни одна не ранила. Хотя Салиев находился всего лишь в нескольких шагах. Так вот, находясь в заключении зимой 2000—2001 года, Салиев раскололся — назвал Цыганка заказчиком убийства Фадеева. Однако на суде он отказался от показаний, данных на предварительном следствии. И вдруг в конце января, во время прений, услышав, что прокурор запросил для него 25 лет лишения свободы, Салиев заявил, что теперь полностью подтверждает показания, данные во время предварительного следствия. Рассказал, как Потат заказывал Фадеева, оценив его жизнь в 70 тысяч рублей. Как он, Салиев, искал исполнителей и привозил их с оружием сначала к дому Фадеева, затем к корпусу больницы на улице Чернышевского. Активную помощь в раскрытии преступления ему зачли как смягчающее обстоятельство, и он получил наказание в 17 лет. (Какой добрый суд, да?) «Участие Потата в покушении на директора казино доказать не удалось, но вместе с Салиевым он был завсегдатаем этого заведения», — замечает газета «Саратовский Арбат».
Непосредственный исполнитель убийства Фадеева — Дмитрий Анисимов — к «Чайкам» отношения не имел. На предварительном следствии он показал, что с Фадеевым незнаком, что утром 18 марта 1998 года встретил своего приятеля Володю Караваева. Попили пива, потом тот пригласил его в машину, где сидели еще двое. Они приехали к больнице, ему показали фотографию, сказали, что этого человека надо убить, иначе убьют его, Дмитрия, мать. Надели халат, шапочку, дали поднос с пистолетами.
Выступая в суде, маленький Анисимов взял всю вину на себя. Показал, что питал к Фадееву личную неприязнь из-за одной девушки. О том, что Фадеев находился в больнице, он якобы узнал в магазине «Робин Бобин».
Двое других подсудимых Караваев и Петр Коданцев — друзья Салиева. Первый, Караваев, показал, что под угрозой пистолета стрелял в Фадеева у его дома, когда ранил его в бедро. Второй служил вместе с Салиевым в милиции — был участковым. У Коданцева трое детей, он самый старший из подсудимых — ему 42 года. Он показал, что 18 марта случайно увидел знакомую машину у больницы и сел в нее, за рулем был его друг Салиев. Потом пришли неизвестные ему двое и поехали к нему на работу в Саратовский РОВД. В доме Коданцева обнаружили автомат, пистолеты, гранату, взрывчатку: тротил и аммонит. Обвинение утверждало, что хранившееся у Коданцева оружие — арсенал Потата.
Как я уже отмечал, мне не представилось возможности рассмотреть Цыганка в подробностях. Я видел лишь на мгновения несколько раз его силуэт в полумраке автозэка, когда его сажали в стакан. Высокий, большеголовый, около 30 лет. Ощущение загубленной мощи. Мощи, окруженной покровом тоски и сожаления. Записки в его книжке свидетельствуют о его принадлежности к породе мыслящих грешников. Он, кажется, пытался решить тот же вопрос, что и Родион Раскольников: «Тварь я дрожащая или право имею?» Он хотел поговорить со мной, посидеть в одной камере. Но гнилые ветра ГУИНа разбросали нас в разные стороны. Может быть, посидим вместе в другое рождение, в наше следующее появление на Земле.
ГЛАВА 21
27 декабря, когда я вошел в 156-ю, там уже сидел полный комплект зэка. Маленький Леха Савченко — старший по камере (статьи 158-я, 166-я, еще какие-то) и два пацана лет по двадцать пять — Денис и Раушан, а также министр культуры Саратовской области дядя Юра. Последнего посадили за взятку: тысяча долларов и 20 тысяч рублей. Шконок четыре, жильцов со мной — пять. Я пятый.
У них был телевизор, и я узнал, что в Грозном взорвали здание правительства. Очевидно, это был ответ чеченских националистов на норд-остовское умерщвление. Так что на третьяке я сразу включился в ритм движущегося, пульсирующего мира, из которого выпал на двойке. Ночевал я на матрасе, положенном у батареи, накрывшись пугачевским тулупчиком. Спал хорошо, уставший от этапа. Когда пришло время спать, Раушан Аскеров предложил мне свой матрас. Он застелил свою шконку куртками и улегся на них. У Савченко я позаимствовал одно из его двух одеял и поместился на матрасе, положив его на пустые мешки. Ногами ко входу в хату, у батареи. «По-человечьи», по-нормальному сокамерники пожлобились: кто-то из пацанов должен был уступить мне по возрасту место на шконке. Но принцип «своя шкура ближе к телу» перевесил. Самым достойным из них оказался «азер».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21