Он прижимал к себе мурлыкавшую на весь спортзал кошку так, будто она была величайшей драгоценностью во всей вселенной, а его голубые глаза светились изумлением и нарастающей радостью. Что с ним произошло, он понял сразу, ибо провел достаточно времени в обществе Хонор и Нимица — и Саманты, — а также Елизаветы и Ариэля. Он понял, что его приняли. Но знать, как это называется, и испытать, что это значит на самом деле, — далеко не одно и то же.
Хонор таращилась на него, все еще не в силах справиться с собственным потрясением. В отличие от графа, она была одним из самых авторитетных специалистов по древесным котам среди современников. За столетия жизни на Сфинксе древесные коты приняли стольких представителей клана Харрингтон, что ни одна другая семья и близко не могла с ними сравниться. После встречи с Нимицем Хонор провела немало времени за чтением дневников ранее принятых родственников. Не говоря уже о том, что там нередко попадались предположения и гипотезы, никогда не обсуждавшиеся публично, эти дневники были бесценным кладезем знаний из первых рук. Кроме того, Нимиц и Саманта стали первыми древесными дотами в истории, овладевшими языком жестов, и теперь Хонор проводила бессчетные часы, “слушая” подробные рассказы о жизни и обычаях общества котов, которые даже её предкам были известны лишь благодаря наблюдениям со стороны.
И её осведомленность была одной из многих — очень многих — причин нового потрясения. Насколько ей было известно, до сих пор такое случалось лишь в редчайших случаях, например, с принцем-консортом Джастином, которого принял Монро, прежде связанный с отцом королевы Елизаветы. Обычно коты узнавали “своих” людей практически мгновенно, при первой же встрече. Монро в тот вечер, когда Джастин впервые оказался рядом с ним после убийства короля Роджера, был едва жив, совершенно разбит и подавлен. Он практически ничего не воспринимал, даже присутствия скорбящих родственников убитого — до того момента, когда предатель и убийца, намеревавшийся убить и Джастина, имел глупость оказаться в пределах его досягаемости. Мощная эмоциональная встряска, которую он и будущий принц-консорт испытали при отражении нападения убийцы, не только вернула Монро к жизни, но и привела к установлению между ними связи.
Но в тех случаях, когда кот не находился буквально на пороге смерти, он всегда распознавал в человеке, которому суждено было стать его “половинкой”... что-то вроде пустоты, которую необходимо заполнить. Но к Саманте это не относилось. Она встречалась с Хэмишем Александером десятки раз — и до сегодняшнего дня и усом не вела, выделяя его среди прочих.
— Я не знаю, — ответила Хонор и поняла, что это были первые слова, которые ей удалось выговорить после обрушившегося на неё оцепенения.
Граф наконец оторвал взгляд от Саманты, и Хонор, даже не обладая эмпатией, легко ощутила бы, как в поток радостных чувств вплетается испуг.
— Хонор, я...
Он осекся, и на его лице смешались печаль, сожаление, радость, смятение и тревожное предчувствие близких пугающих осложнений. Было видно, что нужные ему слова роятся где-то рядом, но ускользают, не давая ему описать водоворот эмоций, бушевавший в его душе. Но нужды в словах не было, и она лишь покачала головой, надеясь что лицо не выдаёт глубину её ошеломления... и ужаса.
— Я знаю, что это не вы придумали, — сказала Хонор, — и не Саманта, но...
Она опустила глаза на Нимица. Тот, потрясенный не менее глубоко, неотрывно смотрел на подругу, напрягшись всем своим длинным гибким телом, но, почувствовав на себе взгляд Хонор, тут же повернул голову к ней.
Ей захотелось заорать на него, и на Саманту тоже. Будь у нее лет десять на размышление, она и тогда не сумела бы изобрести лучший способ так чудовищно ухудшить нынешнее положение. Как только в новостях пройдет эта информация, скандал вокруг нее и Белой Гавани вновь разгорится с удесятеренной силой.
Хотя коты научились “говорить” с людьми почти четыре стандартных года назад, большинство обычных мантикорцев продолжали считать их просто чуть более сообразительными домашними животными, или, как максимум, находящимися на уровне маленьких детей. Да, конечно, люди слышали и даже абстрактно соглашались с тем, что это разумный биологический вид со сложной общественной организацией и древней культурой, и по прошествии нескольких десятилетий их, вероятно, и будут воспринимать как разумных, но пока древесные коты оставались для общественного мнения очаровательными пушистыми зверьками.
Следовательно, людей с легкостью убедят в том, что Саманта перешла к Хэмишу по одной-единственной причине: Хонор её попросту подарила. И объяснять, что произошло на самом деле, бессмысленно. Все заверения расшибутся о хитрую ехидную ухмылку: знаем мы ваши топорные отговорки, это же просто уловка соблазнительницы Харрингтон, которая состряпала новый предлог, чтобы не разлучаться с жертвой её преступной страсти.
И это было ещё не самое плохое. Было кое-что похуже. Нимиц и Саманта были супругами, связанными друг с другом во многих отношениях даже более тесно, чем Нимиц с Хонор. Разумеется, они могли расстаться на время, если того требовала военная обстановка (именно так тысячелетиями поступали воины-люди), но они не могли расстаться навсегда. Даже просить их об этом было бы жестоко и дурно с моральной точки зрения. Хонор не вправе была даже заикнуться о том, чтобы они перестали видеться, живя на одной планете. Однако расстаться с принятыми людьми коты тоже не могли, а теперь свой человек появился у каждого из них. Следовательно, они не смогут жить вместе... если только рядом не будут Хэмиш и Хонор.
Все, что угодно, только не это — даже думать о таком они с Хэмишем не осмеливались.
Безумие какое-то. Высокий Хребет и Северная Пустошь никак не могли предусмотреть все многочисленные последствия своей грязной политической игры, но если бы они предвидели такой поворот, их это не остановило бы, поскольку, за исключением того, что это могло оказаться последним ударом, завершившим разрыв между Грейсоном и Звездным Королевством, это только играло им на руку. Даже если бы они и задумывались о перспективах Альянса — а Хонор сомневалась, что их это волнует, — они все равно воспринимали Мантикору как госпожу-благодетельницу, а Грейсон — как вечно благодарного просителя. Что бы ни натворили раскапризничавшиеся по “малолетству” грейсонцы, они мигом вернутся к повиновению, как послушные дети, — стоит только Мантикоре одернуть их построже.
К сожалению, Высокий Хребет и его сторонники не имели даже отдаленного представления о том, как серьезно подорвали они добрые отношения, налаженные Бенджамином и Елизаветой, и как глубоко они оскорбили простых жителей Грейсона. И сейчас они наверняка с восторгом и на полной скорости направят свою машину в этот гибельный поворот, совершенно не задумываясь о последствиях вне узкой внутриполитической арены.
А в результате возникший союз одного-единственного человека и очаровательного шестилапого существа, чей вес едва достигал восьми килограммов, грозил обернуться крахом союза, оплаченного буквально триллионами долларов и тысячами человеческих жизней.
— Я не представляю, как это могло случиться, — повторила Хонор, — и понятия не имею, как нам из этого выбраться и в какую сторону двигаться.
* * *
Направлялись они в Белую Гавань, уже четыреста сорок семь стандартных лет служившую родовым поместьем графов Белой Гавани. То было последнее место во вселенной, где Хонор хотела побывать, но она слишком вымоталась, чтобы возражать.
Сейчас она молча смотрела в иллюминатор аэролимузина на истребители сопровождения. Благоразумный Хэмиш не тревожил её в её молчании. Говорить все равно пока было не о чем, он находился в таком же смятении по поводу случившегося... и все-таки не мог погасить искорки радости, пронизывавшие его, когда он смотрел на теплое пушистое существо, свернувшееся клубком у него на коленях. Хонор прекрасно понимала это, но самой ей легче не становилось. Поэтому она сидела у окна, в центре магического островка тишины, ощущая рядом с собой присутствие графа, Эндрю Лафолле и телохранителя первого класса Спенсера Хаука, и наблюдала за эскортом.
На Грейсоне её сопровождали бы истребители лена Харрингтон. Здесь, на Мантикоре, цветами эскорта были серебро и лазурь Дома Винтонов, и полковник Элен Шемэйс, заместитель командира полка гвардии её величества и начальник личной охраны Елизаветы, лично объяснила пилотам, что лучше бы им обоим уже гореть на земле, когда хоть кто-то подберётся к герцогине Харрингтон на расстояние выстрела.
Обычно, вспоминая об этом, Хонор кривила рот в усмешке, но не сегодня. Сегодня она просто смотрела сквозь прозрачный кристаллопласт на кобальтово-синее небо, на отблески красноватых лучей клонящегося к закату солнца на корпусах истребителей, крепко прижимала к груди Нимица и старалась не думать ни о чем.
И конечно, это не получалось.
Она знала, что ей нельзя, ни в коем случае нельзя лететь в Белую Гавань, но это знание ничего не меняло. К водовороту чувств, обессиливших её в спортивном зале, добавилось нервное истощение последних месяцев, проведенных под непрерывным огнем сплетен, и растущая печаль и чувство беспомощности, с которым она наблюдала, как её, словно клин, вбивают между двумя родными для неё звездными нациями. Она отдала в этой борьбе все, что имела, лишь бы не склонить головы, растратила силы и политический капитал, и все же ни она, ни её союзники не смогли абсолютно ничего изменить.
Она устала. Не физически, а глубокой внутренней усталостью, которая сломила её дух. Она больше не могла сражаться с неизбежным — ещё и потому, что Хэмиш так настойчиво просил её приехать. И потому, что где-то в глубине души она сама желала встречи с женщиной, против которой согрешила в сердце своем, пусть даже не совершив предательства наяву.
Солнце все ниже клонилось к западу, аэролимузин мчался на север, а Хонор Харрингтон, опустошенная, как разреженный ледяной воздух за кристаллопластовым иллюминатором, молча ждала неизбежного.
* * *
Родовое гнездо Хэмиша оказалось меньше, чем она ожидала.
Точнее, по площади дворцовая усадьба превосходила Дворец Харрингтон на Грейсоне, но лишь потому, что строилась на планете, вполне благосклонной к людям, в то время как на Грейсоне опаснейшим врагом его обитателей была окружающая среда. Дворец удобно расположился на пологих склонах, широко и радушно, словно приглашая гостей, раскинул крылья, не поднимавшиеся выше двух этажей. Необычно толстые стены из местного камня, служившие первым колонистам защитой от студеных зимних ветров этих северных широт, выглядели внушительно, хотя старейшее здание комплекса, похоже, было спроектировано и выстроено ещё до того, как его владельцы осознали, что вот-вот станут аристократами. Оно лишь немногим выигрывало в сравнении с чрезмерно разросшимся и несколько хаотично надстроенным фермерским домом — большего тогда и не требовалось, — а последующие поколения владельцев благоразумно настояли на том, чтобы архитекторы во всех дальнейших проектах расширения усадьбы на протяжении веков учитывали изначально заданный стиль. Многие другие благородные семейства подобной мудростью не обладали, и их родовые усадьбы со временем превратились в сборную солянку, в своего рода архитектурную какофонию.
С Белой Гаванью этого не произошло: разросшееся за века своего существования имение не потеряло индивидуальности. На первый взгляд могло показаться, что более новые, более современные поместья — такие, как Дворец Харрингтон — смотрятся представительнее и величественнее, но это только на первый взгляд. Ибо у Белой Гавани было то, чего не могли купить владельцы всех этих новых роскошных особняков, как бы ни старались. История. Здесь расстилались взлелеянные поколениями садовников лужайки с дерном, в который нога погружалась по самую лодыжку, здесь высились могучие, в полтора метра обхватом, земные дубы, прибывшие со Старой Земли на борту досветового колонизационного звездолета “Язон” четыре столетия назад. Ковры густого мягкого земного мха, и плотные живые изгороди, и заросли короноцвета и пламенарий, за которыми скрывались каменные столы для пикников, беседки и укромные, вымощенные камнем дворики, — все здесь, казалось, нашептывало, что так было всегда и пребудет во веки веков.
На Грейсоне встречались и более старые здания, тоже окруженные благородной атмосферой подлинной древности, — Дворец Протектора, к примеру, но он, как и всё, что строили на Грейсоне, представлял собой крепость, защищавшую обитателей от окружающей природы. Принадлежа своему миру, грейсонские дома всегда существовали изолированно от него. А Белая Гавань напоминала Хонор родительский дом на Сфинксе, для которого возраст стал удобным одеянием. Просто здесь все было крупнее масштабом. Осознав это сходство, Хонор кое-что поняла: если Белая Гавань и служила своего рода крепостью, то её укрепления возводились лишь против сводящего с ума давления человеческих проблем — и в полном единении с планетой.
Несмотря на нерадостные обстоятельства, которые привели ее сюда, Хонор сразу ощутила живую, гостеприимную атмосферу дома Хэмиша Александера и непроизвольно потянулась к ней. Этот дом мог бы стать для неё надежным укрытием... В следующее мгновение она вспомнила, что он никогда не станет её домом, и душу окатила новая волна мрачной покорности. Тем временем Саймон Маттингли мягко посадил лимузин на площадку.
Хэмиш, нежно прижимая к себе Саманту, выбрался наружу и, с чуть натянутой улыбкой, пригласил Хонор следовать за ним. Она была благодарна ему за то, что он удержался от привычного обмена шутливыми репликами — сейчас обоим было не до болтовни, — и даже ухитрилась улыбнуться ему в ответ.
Как и Хэмиш, Хонор несла Нимица на руках. Обычно кот восседал у неё на плече, но она нуждалась в более тесном контакте, в ощущении дополнительной связи с ним, а потому шла рядом с графом к боковой двери, прижимая кота к себе. Позади шагали Лафолле, Маттингли и Хаук.
Дверь отворилась перед ними с небольшим упреждением; появившийся на пороге человек, неуловимо напоминавший Джеймса МакГиннеса, приветствовал графа Белой Гавани поклоном.
— Добро пожаловать домой, милорд, — сказал он.
— Спасибо, Нико, — с улыбкой ответил граф. — Это герцогиня Харрингтон. Леди Эмили в атриуме?
— Да, милорд, — доложил тот, удостоив Хонор более церемонного поклона.
Эмоции его были сложны, и складывались они из глубокой преданности всему семейству Александеров и персонально Хэмишу и Эмили и уверенности в том, что в злобных сплетнях о Хэмише и Хонор правды не было. Она ощутила его сочувствие, но и острую нотку негодования. Причиной была не она, но те, кто, используя её как оружие, причинял боль людям, которых он любил.
— Добро пожаловать в Белую Гавань, ваша милость, — сказал дворецкий.
К его чести, противоречивые чувства никоим образом не отразились в его голосе или манере держаться.
— Благодарю вас, — ответила она, улыбнувшись настолько тепло, насколько позволяло её нынешнее состояние.
— Должен ли я доложить графине о вашем прибытии, милорд? — спросил Нико.
— Нет, спасибо. Она... ждет нас. Провожать нас не нужно, но попросите повара, чтобы приготовил легкий ужин на троих. Нет, на пятерых, — поправился Белая Гавань, указывая на древесных котов. — И пусть будет побольше сельдерея.
— Слушаюсь, милорд.
— Да, и позаботьтесь, чтобы покормили телохранителей её милости.
— Разумеется.
Нико посторонился, пропуская их в дом, и затворил за ними дверь. Хонор повернулась к Лафолле.
— Думаю, Эндрю, что мы с графом и графиней Белой Гавани должны обсудить кое-что с глазу на глаз, — тихо сказала она. — Вы, Саймон и Спенсер останетесь здесь.
— Но... — возмутился было Лафолле... и тут же захлопнул рот.
Пора бы уже привыкнуть, сказал он себе. Рано или поздно землевладелец смирится с тем, что его долг — охранять её жизнь независимо от её желания. Она уже добилась больших успехов в усвоении этого урока. Но прежнее упрямство порой давало о себе знать, и, если уж на то пошло, Белая Гавань, пожалуй, самое безопасное место для таких выходок. А если бы и нет, решил он, глядя на её изможденное лицо, сейчас он все равно с ней спорить не будет. Только не сейчас.
— Хорошо, миледи, — сказал он.
— Спасибо, — тихо сказала Хонор и повернулась к Нико.
— Будьте добры, позаботьтесь о моих спутниках, — попросила она.
Дворецкий поклонился еще почтительнее.
— Сочту за честь, ваша милость, — заверил он.
Хонор, в последний раз улыбнувшись телохранителям, последовала за Хэмишем по широкому, вымощенному камнем коридору.
У нее осталось лишь туманное воспоминание об окнах, утопленных в глубоких нишах невероятно толстых стен, об изысканных картинах, о ярких коврах и драпировках, о мебели, удивительным образом сочетавшей воплощенную роскошь и древность с удобством и практичностью, — но ничего из увиденного не отложилось в памяти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Хонор таращилась на него, все еще не в силах справиться с собственным потрясением. В отличие от графа, она была одним из самых авторитетных специалистов по древесным котам среди современников. За столетия жизни на Сфинксе древесные коты приняли стольких представителей клана Харрингтон, что ни одна другая семья и близко не могла с ними сравниться. После встречи с Нимицем Хонор провела немало времени за чтением дневников ранее принятых родственников. Не говоря уже о том, что там нередко попадались предположения и гипотезы, никогда не обсуждавшиеся публично, эти дневники были бесценным кладезем знаний из первых рук. Кроме того, Нимиц и Саманта стали первыми древесными дотами в истории, овладевшими языком жестов, и теперь Хонор проводила бессчетные часы, “слушая” подробные рассказы о жизни и обычаях общества котов, которые даже её предкам были известны лишь благодаря наблюдениям со стороны.
И её осведомленность была одной из многих — очень многих — причин нового потрясения. Насколько ей было известно, до сих пор такое случалось лишь в редчайших случаях, например, с принцем-консортом Джастином, которого принял Монро, прежде связанный с отцом королевы Елизаветы. Обычно коты узнавали “своих” людей практически мгновенно, при первой же встрече. Монро в тот вечер, когда Джастин впервые оказался рядом с ним после убийства короля Роджера, был едва жив, совершенно разбит и подавлен. Он практически ничего не воспринимал, даже присутствия скорбящих родственников убитого — до того момента, когда предатель и убийца, намеревавшийся убить и Джастина, имел глупость оказаться в пределах его досягаемости. Мощная эмоциональная встряска, которую он и будущий принц-консорт испытали при отражении нападения убийцы, не только вернула Монро к жизни, но и привела к установлению между ними связи.
Но в тех случаях, когда кот не находился буквально на пороге смерти, он всегда распознавал в человеке, которому суждено было стать его “половинкой”... что-то вроде пустоты, которую необходимо заполнить. Но к Саманте это не относилось. Она встречалась с Хэмишем Александером десятки раз — и до сегодняшнего дня и усом не вела, выделяя его среди прочих.
— Я не знаю, — ответила Хонор и поняла, что это были первые слова, которые ей удалось выговорить после обрушившегося на неё оцепенения.
Граф наконец оторвал взгляд от Саманты, и Хонор, даже не обладая эмпатией, легко ощутила бы, как в поток радостных чувств вплетается испуг.
— Хонор, я...
Он осекся, и на его лице смешались печаль, сожаление, радость, смятение и тревожное предчувствие близких пугающих осложнений. Было видно, что нужные ему слова роятся где-то рядом, но ускользают, не давая ему описать водоворот эмоций, бушевавший в его душе. Но нужды в словах не было, и она лишь покачала головой, надеясь что лицо не выдаёт глубину её ошеломления... и ужаса.
— Я знаю, что это не вы придумали, — сказала Хонор, — и не Саманта, но...
Она опустила глаза на Нимица. Тот, потрясенный не менее глубоко, неотрывно смотрел на подругу, напрягшись всем своим длинным гибким телом, но, почувствовав на себе взгляд Хонор, тут же повернул голову к ней.
Ей захотелось заорать на него, и на Саманту тоже. Будь у нее лет десять на размышление, она и тогда не сумела бы изобрести лучший способ так чудовищно ухудшить нынешнее положение. Как только в новостях пройдет эта информация, скандал вокруг нее и Белой Гавани вновь разгорится с удесятеренной силой.
Хотя коты научились “говорить” с людьми почти четыре стандартных года назад, большинство обычных мантикорцев продолжали считать их просто чуть более сообразительными домашними животными, или, как максимум, находящимися на уровне маленьких детей. Да, конечно, люди слышали и даже абстрактно соглашались с тем, что это разумный биологический вид со сложной общественной организацией и древней культурой, и по прошествии нескольких десятилетий их, вероятно, и будут воспринимать как разумных, но пока древесные коты оставались для общественного мнения очаровательными пушистыми зверьками.
Следовательно, людей с легкостью убедят в том, что Саманта перешла к Хэмишу по одной-единственной причине: Хонор её попросту подарила. И объяснять, что произошло на самом деле, бессмысленно. Все заверения расшибутся о хитрую ехидную ухмылку: знаем мы ваши топорные отговорки, это же просто уловка соблазнительницы Харрингтон, которая состряпала новый предлог, чтобы не разлучаться с жертвой её преступной страсти.
И это было ещё не самое плохое. Было кое-что похуже. Нимиц и Саманта были супругами, связанными друг с другом во многих отношениях даже более тесно, чем Нимиц с Хонор. Разумеется, они могли расстаться на время, если того требовала военная обстановка (именно так тысячелетиями поступали воины-люди), но они не могли расстаться навсегда. Даже просить их об этом было бы жестоко и дурно с моральной точки зрения. Хонор не вправе была даже заикнуться о том, чтобы они перестали видеться, живя на одной планете. Однако расстаться с принятыми людьми коты тоже не могли, а теперь свой человек появился у каждого из них. Следовательно, они не смогут жить вместе... если только рядом не будут Хэмиш и Хонор.
Все, что угодно, только не это — даже думать о таком они с Хэмишем не осмеливались.
Безумие какое-то. Высокий Хребет и Северная Пустошь никак не могли предусмотреть все многочисленные последствия своей грязной политической игры, но если бы они предвидели такой поворот, их это не остановило бы, поскольку, за исключением того, что это могло оказаться последним ударом, завершившим разрыв между Грейсоном и Звездным Королевством, это только играло им на руку. Даже если бы они и задумывались о перспективах Альянса — а Хонор сомневалась, что их это волнует, — они все равно воспринимали Мантикору как госпожу-благодетельницу, а Грейсон — как вечно благодарного просителя. Что бы ни натворили раскапризничавшиеся по “малолетству” грейсонцы, они мигом вернутся к повиновению, как послушные дети, — стоит только Мантикоре одернуть их построже.
К сожалению, Высокий Хребет и его сторонники не имели даже отдаленного представления о том, как серьезно подорвали они добрые отношения, налаженные Бенджамином и Елизаветой, и как глубоко они оскорбили простых жителей Грейсона. И сейчас они наверняка с восторгом и на полной скорости направят свою машину в этот гибельный поворот, совершенно не задумываясь о последствиях вне узкой внутриполитической арены.
А в результате возникший союз одного-единственного человека и очаровательного шестилапого существа, чей вес едва достигал восьми килограммов, грозил обернуться крахом союза, оплаченного буквально триллионами долларов и тысячами человеческих жизней.
— Я не представляю, как это могло случиться, — повторила Хонор, — и понятия не имею, как нам из этого выбраться и в какую сторону двигаться.
* * *
Направлялись они в Белую Гавань, уже четыреста сорок семь стандартных лет служившую родовым поместьем графов Белой Гавани. То было последнее место во вселенной, где Хонор хотела побывать, но она слишком вымоталась, чтобы возражать.
Сейчас она молча смотрела в иллюминатор аэролимузина на истребители сопровождения. Благоразумный Хэмиш не тревожил её в её молчании. Говорить все равно пока было не о чем, он находился в таком же смятении по поводу случившегося... и все-таки не мог погасить искорки радости, пронизывавшие его, когда он смотрел на теплое пушистое существо, свернувшееся клубком у него на коленях. Хонор прекрасно понимала это, но самой ей легче не становилось. Поэтому она сидела у окна, в центре магического островка тишины, ощущая рядом с собой присутствие графа, Эндрю Лафолле и телохранителя первого класса Спенсера Хаука, и наблюдала за эскортом.
На Грейсоне её сопровождали бы истребители лена Харрингтон. Здесь, на Мантикоре, цветами эскорта были серебро и лазурь Дома Винтонов, и полковник Элен Шемэйс, заместитель командира полка гвардии её величества и начальник личной охраны Елизаветы, лично объяснила пилотам, что лучше бы им обоим уже гореть на земле, когда хоть кто-то подберётся к герцогине Харрингтон на расстояние выстрела.
Обычно, вспоминая об этом, Хонор кривила рот в усмешке, но не сегодня. Сегодня она просто смотрела сквозь прозрачный кристаллопласт на кобальтово-синее небо, на отблески красноватых лучей клонящегося к закату солнца на корпусах истребителей, крепко прижимала к груди Нимица и старалась не думать ни о чем.
И конечно, это не получалось.
Она знала, что ей нельзя, ни в коем случае нельзя лететь в Белую Гавань, но это знание ничего не меняло. К водовороту чувств, обессиливших её в спортивном зале, добавилось нервное истощение последних месяцев, проведенных под непрерывным огнем сплетен, и растущая печаль и чувство беспомощности, с которым она наблюдала, как её, словно клин, вбивают между двумя родными для неё звездными нациями. Она отдала в этой борьбе все, что имела, лишь бы не склонить головы, растратила силы и политический капитал, и все же ни она, ни её союзники не смогли абсолютно ничего изменить.
Она устала. Не физически, а глубокой внутренней усталостью, которая сломила её дух. Она больше не могла сражаться с неизбежным — ещё и потому, что Хэмиш так настойчиво просил её приехать. И потому, что где-то в глубине души она сама желала встречи с женщиной, против которой согрешила в сердце своем, пусть даже не совершив предательства наяву.
Солнце все ниже клонилось к западу, аэролимузин мчался на север, а Хонор Харрингтон, опустошенная, как разреженный ледяной воздух за кристаллопластовым иллюминатором, молча ждала неизбежного.
* * *
Родовое гнездо Хэмиша оказалось меньше, чем она ожидала.
Точнее, по площади дворцовая усадьба превосходила Дворец Харрингтон на Грейсоне, но лишь потому, что строилась на планете, вполне благосклонной к людям, в то время как на Грейсоне опаснейшим врагом его обитателей была окружающая среда. Дворец удобно расположился на пологих склонах, широко и радушно, словно приглашая гостей, раскинул крылья, не поднимавшиеся выше двух этажей. Необычно толстые стены из местного камня, служившие первым колонистам защитой от студеных зимних ветров этих северных широт, выглядели внушительно, хотя старейшее здание комплекса, похоже, было спроектировано и выстроено ещё до того, как его владельцы осознали, что вот-вот станут аристократами. Оно лишь немногим выигрывало в сравнении с чрезмерно разросшимся и несколько хаотично надстроенным фермерским домом — большего тогда и не требовалось, — а последующие поколения владельцев благоразумно настояли на том, чтобы архитекторы во всех дальнейших проектах расширения усадьбы на протяжении веков учитывали изначально заданный стиль. Многие другие благородные семейства подобной мудростью не обладали, и их родовые усадьбы со временем превратились в сборную солянку, в своего рода архитектурную какофонию.
С Белой Гаванью этого не произошло: разросшееся за века своего существования имение не потеряло индивидуальности. На первый взгляд могло показаться, что более новые, более современные поместья — такие, как Дворец Харрингтон — смотрятся представительнее и величественнее, но это только на первый взгляд. Ибо у Белой Гавани было то, чего не могли купить владельцы всех этих новых роскошных особняков, как бы ни старались. История. Здесь расстилались взлелеянные поколениями садовников лужайки с дерном, в который нога погружалась по самую лодыжку, здесь высились могучие, в полтора метра обхватом, земные дубы, прибывшие со Старой Земли на борту досветового колонизационного звездолета “Язон” четыре столетия назад. Ковры густого мягкого земного мха, и плотные живые изгороди, и заросли короноцвета и пламенарий, за которыми скрывались каменные столы для пикников, беседки и укромные, вымощенные камнем дворики, — все здесь, казалось, нашептывало, что так было всегда и пребудет во веки веков.
На Грейсоне встречались и более старые здания, тоже окруженные благородной атмосферой подлинной древности, — Дворец Протектора, к примеру, но он, как и всё, что строили на Грейсоне, представлял собой крепость, защищавшую обитателей от окружающей природы. Принадлежа своему миру, грейсонские дома всегда существовали изолированно от него. А Белая Гавань напоминала Хонор родительский дом на Сфинксе, для которого возраст стал удобным одеянием. Просто здесь все было крупнее масштабом. Осознав это сходство, Хонор кое-что поняла: если Белая Гавань и служила своего рода крепостью, то её укрепления возводились лишь против сводящего с ума давления человеческих проблем — и в полном единении с планетой.
Несмотря на нерадостные обстоятельства, которые привели ее сюда, Хонор сразу ощутила живую, гостеприимную атмосферу дома Хэмиша Александера и непроизвольно потянулась к ней. Этот дом мог бы стать для неё надежным укрытием... В следующее мгновение она вспомнила, что он никогда не станет её домом, и душу окатила новая волна мрачной покорности. Тем временем Саймон Маттингли мягко посадил лимузин на площадку.
Хэмиш, нежно прижимая к себе Саманту, выбрался наружу и, с чуть натянутой улыбкой, пригласил Хонор следовать за ним. Она была благодарна ему за то, что он удержался от привычного обмена шутливыми репликами — сейчас обоим было не до болтовни, — и даже ухитрилась улыбнуться ему в ответ.
Как и Хэмиш, Хонор несла Нимица на руках. Обычно кот восседал у неё на плече, но она нуждалась в более тесном контакте, в ощущении дополнительной связи с ним, а потому шла рядом с графом к боковой двери, прижимая кота к себе. Позади шагали Лафолле, Маттингли и Хаук.
Дверь отворилась перед ними с небольшим упреждением; появившийся на пороге человек, неуловимо напоминавший Джеймса МакГиннеса, приветствовал графа Белой Гавани поклоном.
— Добро пожаловать домой, милорд, — сказал он.
— Спасибо, Нико, — с улыбкой ответил граф. — Это герцогиня Харрингтон. Леди Эмили в атриуме?
— Да, милорд, — доложил тот, удостоив Хонор более церемонного поклона.
Эмоции его были сложны, и складывались они из глубокой преданности всему семейству Александеров и персонально Хэмишу и Эмили и уверенности в том, что в злобных сплетнях о Хэмише и Хонор правды не было. Она ощутила его сочувствие, но и острую нотку негодования. Причиной была не она, но те, кто, используя её как оружие, причинял боль людям, которых он любил.
— Добро пожаловать в Белую Гавань, ваша милость, — сказал дворецкий.
К его чести, противоречивые чувства никоим образом не отразились в его голосе или манере держаться.
— Благодарю вас, — ответила она, улыбнувшись настолько тепло, насколько позволяло её нынешнее состояние.
— Должен ли я доложить графине о вашем прибытии, милорд? — спросил Нико.
— Нет, спасибо. Она... ждет нас. Провожать нас не нужно, но попросите повара, чтобы приготовил легкий ужин на троих. Нет, на пятерых, — поправился Белая Гавань, указывая на древесных котов. — И пусть будет побольше сельдерея.
— Слушаюсь, милорд.
— Да, и позаботьтесь, чтобы покормили телохранителей её милости.
— Разумеется.
Нико посторонился, пропуская их в дом, и затворил за ними дверь. Хонор повернулась к Лафолле.
— Думаю, Эндрю, что мы с графом и графиней Белой Гавани должны обсудить кое-что с глазу на глаз, — тихо сказала она. — Вы, Саймон и Спенсер останетесь здесь.
— Но... — возмутился было Лафолле... и тут же захлопнул рот.
Пора бы уже привыкнуть, сказал он себе. Рано или поздно землевладелец смирится с тем, что его долг — охранять её жизнь независимо от её желания. Она уже добилась больших успехов в усвоении этого урока. Но прежнее упрямство порой давало о себе знать, и, если уж на то пошло, Белая Гавань, пожалуй, самое безопасное место для таких выходок. А если бы и нет, решил он, глядя на её изможденное лицо, сейчас он все равно с ней спорить не будет. Только не сейчас.
— Хорошо, миледи, — сказал он.
— Спасибо, — тихо сказала Хонор и повернулась к Нико.
— Будьте добры, позаботьтесь о моих спутниках, — попросила она.
Дворецкий поклонился еще почтительнее.
— Сочту за честь, ваша милость, — заверил он.
Хонор, в последний раз улыбнувшись телохранителям, последовала за Хэмишем по широкому, вымощенному камнем коридору.
У нее осталось лишь туманное воспоминание об окнах, утопленных в глубоких нишах невероятно толстых стен, об изысканных картинах, о ярких коврах и драпировках, о мебели, удивительным образом сочетавшей воплощенную роскошь и древность с удобством и практичностью, — но ничего из увиденного не отложилось в памяти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113